ЗАМЕТКИ АНГАЖИРОВАННОГО ИСТОРИКА
СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВ
I. Апология «ОЧЕРНИТЕЛЬСТВА»
«Вы не любите русскую историю», — с мрачной удовлетворенностью тем, что наконец-то удалось раскусить «засланного казачка» и теперь уже совершенно ясны причины «странностей» вроде бы неглупого человека, сказал мне известный и заслуженный ветеран русского национального движения после прочтения моей статьи «Нация в русской истории»1. Я, несколько ошарашенный таким выводом, растерянно возразил, что вообще-то именно русской историей и занимаюсь профессионально вотуже лет двадцать. Мой визави, саркастически-мудро усмехнувшись («и не таких видали»), с полной уверенностью в своем торжестве моментально меня «срезал»: «Ну и что, Пайпс, между прочим, русской историей всю жизнь занимается...» После стигматизирующего мою персону в глазах каждого честного русского патриота сближения с главным «русофобом» американской историографии я понял, что дальнейший спор обречен быть бессмысленным и беспощадным.
С тех пор упреки в нелюбви к русской истории, в ее «очернении», а то и попросту в русофобии, я получаю более-менее регулярно. Особенно после статьи «Дворянство как идеолог и могильщик русского нациостроительства»2. Елена Чуди-нова буквально прокляла ее автора, «плюющего на могилы предков»3, Вла-
димир Садовников инкриминировал мне «чаадаевщину»4, и даже мой друг Александр Самоваров посетовал, что Сергеев-де невольно льет воду на очень нехорошую мельницу5. А все потому, что я изображаю имперский период нашей истории далеко не в радужных тонах.
Разве может русский националист критиковать историю своей страны? — возмущаются мои оппоненты. Я вряд ли сумею перед ними оправдаться, но эта дискуссия (пусть и тупиковая) — хороший повод поразмышлять о том, на каких принципах должна строиться русская националистическая историография. Настоящие беглые заметки (которые служат, кроме всего прочего, методологическим послесловием к циклу моих работ по истории русского нациостроительства)6 — попытка эти принципы наметить. Естественно, к дальнейшему обсуждению приглашаются все желающие.
Трюизмом стало утверждение, что вполне объективное, деидеологизи-рованное историческое исследование возможно только в формате хронологической таблицы (да и там возможны злоупотребления злостным субъективизмом). Если выбирать между Леопольдом Ранке («историк должен просто описывать то, что было на самом деле») и Михаилом Покровским («история — это политика, опрокинутая в прошлое»), то, при всей несимпатичности фигуры последнего, премию в номинации «За реализм» придется
1 Москва. 2009. № 6. Вошла в мою книгу «Пришествие нации?» (М., 2010).
2 ВН. 2010. №1.
3 http:// www.apn.ru/ publications/ article-23006.htm
4 http:/ / www.hrono.info/ statii/ 2010/ sad_ dvor.php.
5 http://a-samovarov.livejournal.com/l608. html
6 См., кроме указанных выше: Восстановление свободы. Демократический национализм декабристов // ВН. 2010. №2; «Хозяева» против «наемников». Русско-немецкое противостояние в императорской России // ВН. 2010. №3. Все вместе они, отчасти неожиданно для автора, составили своеобразную тетралогию, объединенную общими «героями».
223
224
отдать ему. Историческая наука изначально была идеологизированной и ангажированной, не случайно профессор-историк — неизменный (и немаловажный) актор политического поля эпохи Модерна.
Думаю, ничего порочащего честь историографического мундира в этом нет. В конце концов, история должна служить жизни или жизнь истории? Конечно, найдутся кабинетные чудаки, которые выберут второй вариант, но честны ли они с собой до конца?
Российская империя оправдывала свое бытие в монументальных нар-ративах Николая Карамзина и Сергея Соловьева. Большевикам-интернационалистам понадобился тот же Покровский, национал-большевизм вознес Евгения Тарле из алма-атинской ссылки до вершин академической карьеры. Имперско-евразийское реставраторство 90-х клялось именем Льва Гумилева.
Какая история нужна современным русским националистам?
Естественно, такая, которая будет «аргументами от прошлого» обосновывать необходимость русского национального государства.
Годится ли для этого апология Российской империи и следование традициям «государственной школы»? Нет, потому что тогда мы превращаем историю из ангажированной науки в ангажированную мифологию. Последняя тоже нужна, но у нее другие задачи и методы. При всей идеологизирован-ности исторического исследования, оно не может пренебречь одним очень важным условием: уважением к факту. Мифологии это условие ни к чему, она принципиально не верифицируема. Для науки уважение к факту — sine qua non.
Мы можем сколь угодно вольно комбинировать известные нам данные источников, но мы не имеем права эти данные выдумывать или замалчивать. Нам не должна позволять этого делать интеллектуальная совесть историка,
как бы выспренне не звучал в наше время такой императив.
До какой же степени нужно изнасиловать свою интеллектуальную совесть и заглушить ее голос истошным воплем — «верую, ибо абсурдно!», сколько нужно выпить водки забвения, чтобы впасть в доразумное и досовест-ное младенчество и бестрепетно провозглашать Российскую империю — русским национальным государством? Факты говорят о другом.
Можно ли назвать государством русскихполитическое образование, где подавляющее большинство собственно русских — люди второго-третьего сорта, нещадно эксплуатируемые привилегированным меньшинством, с которым их не соединяют ни общие права, ни общая культура? Где выго-дополучателями проекта «Империя» являются 2-3% жителей — вестер-низированная верхушка, играющая роль цивилизованной метрополии по отношению к миллионам колонизируемых дикарей-великороссов. Или кто-то всерьез думает, что Романовы и обступавшая их трон аристократия работали в поте лица на благо всего русского этноса? Очевидно, именно в интересах последнего велись бессмысленные войны во имя химеры «похищения Европы»; процветало крепостное рабство; «мужиков» на пушечный выстрел не подпускали к гимназиям и университетам; устилались розами дороги для иноземных колонистов, а правнуков хабаровых и дежневых держали на привязи у околицы; равнодушно закрывались глаза на унижение русского достоинства в Остзейском крае и Финляндии...
Если мы считаем Российскую империю национальным государством (т.е. государством, заботящимся об интересах этнического большинства), то все это кажется по меньшей мере странным и шокирующим. Но если мы поймем, что она была самодержавно-дворянским государством, то картина обретет «стеклянную ясность».
I. Апология «очернительства»
И это мы хотим взять за образец? Тогда в чем собственно наши разногласия с правящими «националистами в хорошем смысле слова»? В том, что они мало ведут победоносных войн и до сих пор не вернули пограничные столбы державы в окрестности Вир-балиса и Кушки? Но, кажется, не об этом мы, националисты, грезим. Трудно спорить с тем, что Российская империя перед РФ — что дворец перед сараем. Но еще труднее оспорить то, что режим, по которому живут обитатели этих столь непохожих зданий, в чем-то главном похож до неразличимости.
Пока у русских нет своего национального государства, историографическая критика имперской модели государственного строительства остается приоритетной задачей историков-националистов. Расчесывая язвы империи Романовых, мы косвенно бьем по больным местам квазиимперии «Газпрома». И, напротив, оправдывая крепостное право, «оскудение Центра» из-за 60-процентного перевеса в налогообложении, взваленного на великорусские губернии, «немецкое засилье» и прочие прелести, мы косвенно выдаем индульгенцию демонтажу социального государства, почти стопроцентному дотированию Кавказа и визитам чеченских адвокатов к профессорам МГУ...
Но где же исторический позитив? — зададут мне закономерный вопрос. Конечно, позитив должен быть, и его очертания начинают уже вырисовываться в некоторых серьезных работах, опубликованных, в том числе, и в «ВН». Надеюсь, наши читатели обратили внимание на цикл статей Александра Горянина о русских демократических традициях. Историю России как историю русского народа заявил недавно Валерий Соловей. Много оригинальных догадок и наблюдений можно найти в публицистике Константина Крылова, Александра Самоваро-ва, Димитрия Саввина. Стоит также
перечитать труды Аполлона Кузьмина, прочертившего через всю русскую историю дуализм «Земли и Власти». В сущности, сегодня происходит возрождение исторической концепции декабристов на новом уровне эмпирического материала и его теоретического осмысления.
Общая схема националистической историографии ясна: русская история — это история борьбы русского народа за свое национальное государство. В самом кратком изложении курс русской националистической истории таков (здесь я во многом почти дословно совпадаю с Александром Севастьяновым). Русские вплотную подошли к созданию национального государства в XVI в. (с этим согласен и англичанин Доминик Ливен), но имперские аппетиты самодержавия, нашедшего себе верную опору в служилом дворянстве, не только остановили процесс нациостроительства, но и отбросили его далеко назад. Новый виток нациогенеза начинается в первой четверти XIX в. благодаря конфликту бывших союзников — самодержавия и дворянства, которое восприняло национализм в качестве идеологии своей оппозиционности. Несмотря на катастрофический срыв русского нацио-строительства в 1917 г. и второе, ухудшенное издание империи в виде СССР, русские обрели важнейшие элементы нации-государства — сравнительно эффективный управленческий аппарат, вполне современную армию и высокую Культуру, которую большевики воленс-ноленс транслировали «до самых до окраин».
Сегодня все это деградирует на глазах, и воскреснуть сможет только тогда, когда перейдет в руки своего истинного создателя и (пока еще не) хозяина — русской нации. Но здесь историк должен умолкнуть: будущее вне его компетенции.
225
II. Апология конструктивизма
Александр Никитич Севастьянов, судя по его подробнейшему разбору моей книжки «Пришествие нации?», публикуемому в этом номере «ВН», — самый внимательный ее читатель. И за это я хочу сказать ему огромное человеческое спасибо. Все мы, люди пишущие, склонны к эгоцентризму, зацикливаемся на собственном творчестве и мало обращаем внимания на работы коллег. Рецензия А.Н. — редкий и отрадный пример неравнодушного отношения к ближнему.
Этот отзыв, в целом весьма благожелательный и даже лестный, содержит тем не менее (что совершенно нормально) и серьезные критические замечания. Севастьянов меня по-дружески журит за заигрывание с конструктивизмом, которое, ясное дело, русского националиста до добра не доведет.
Что ж, эта тема заслуживает обсуждения. Тем более что А.Н. открыл прямо-таки осиное гнездо тайных и явных конструктивистов, свитое ими не где-нибудь, а в теоретическом журнале русских националистов: перечисляются имена Михаила Ремизова, Олега Неменского, Александра Храмова — основных авторов (а первые двое — члены редсовета) «ВН». К этому списку легко добавить Павла Святенкова, и, скажу ужасную вещь, сам главред Константин Крылов конструктивизмом не брезгует; ну и, наконец, даже союзник Севастьянова по «биологизаторству» Валерий Соловей вполне сочувственно ссылается на какого-нибудь Брубейкера (А.Н. предпочел об этом умолчать, сглаживая свои немаловажные методологические разногласия с В.Д.).
Севастьянов забил тревогу: «Осто-_ рожно, конструктивистский уклон!»
226 Но так ли страшен черт (А.Н. прямым _ текстом сравнивает конструктивизм
с «нечистой силой»), как его малюет первопроходец национал-демократии?
Мое отношение к конструктивистскому направлению в нациоведении в главном определилось еще в 2003 г., в пору работы над антологией «Нация и империя в русской мысли начала XX века» (М., 2004): абсолютизация данного подхода абсурдна и вредна, но теоретические и фактологические наработки конструктивистов заслуживают самого серьезного внимания. То есть можно сколько угодно не соглашаться с Геллнером в том, что нации — фиктивные образования, или с Андерсоном в том, что они — «воображаемые сообщества», но игнорировать описанную ими механику нациострои-тельства значит сознательно зауживать и обеднять себя как исследователя и оставаться на научном уровне позапрошлого столетия.
С течением времени я еще более смягчился к конструктивистам, когда осознал (и в этом мне помогли работы Валерия Соловья и Михаила Ремизова), что конструктивизм не обязательно должен рассматриваться в виде резкой антитезы примордиализму, как это хотелось бы крайним конструктивистам и крайним примордиалистам, — оба эти подхода вполне совместимы (что демонстрируют, например, труды Энтони Смита, да и того же Соловья). И что еще более важно: для современных русских националистов конструктивистская методология прагматически необходима, ведь им нужно именно создавать русское национальное государство (т.е. в определенных отношениях конструировать его), а не ждать, пока оно само естественно-биологическим путем «родится».
Еще один чисто прагматический аргумент: современный нациовед, не работающий, хотя бы формально, в терминологии мейнстрима (а конструктивизм, без сомнения, мейн-стрим), автоматически выпадает из научного поля. Севастьянов этого не боится, надо отдать должное его муже-
ству, но я не уверен, что добровольное интеллектуальное изгойство — правильная стратегия для всех ученых-националистов. Чтобы завоевывать умы, нам надо уметь сражаться на территории противника.
Наконец, с узконаучной, академической точки зрения конструктивизм — хорошо зарекомендовавшая себя и весьма перспективная методология для исторического исследования. Подавляющее большинство научных штудий современных российских историков о русском нациостроитель-стве и национализме (а сейчас данная тематика переживает явный «бум») написано именно в этом ключе и, что особенно важно, как правило, льет воду на русскую, а не на русофобскую мельницу (назову хотя бы работы А.И. Миллера). Да и западные исследователи, пишущие в рамках данной парадигмы, совсем не обязательно какие-то коварные враги: и Джеффри Хоскинг, и столь часто цитируемый Севастьяновым Андреас Каппелер — умеренные конструктивисты, что не мешает их трудам быть заслуженно популярными среди русских националистов.
Мне самому, как историку, нравится работать с конструктивистским инструментарием, который помогает достигать довольно интересных результатов в изучении русского нацио-генеза, осуществлявшегося в истории как серия различных идеологических проектов и социально-политических практик, а не как процесс биологического роста. Это не делает меня приверженцем идеи о фиктивности наций и совершенно не мешает признавать принципиальную важность биологического фактора в человеческом бытии. Но в социальной реальности данный фактор редко работает напрямую, чаще косвенно, преломляясь через сознание людей как социальных (а не только биологических) существ, через функционирование социальных институтов, через культуру. И для историков важны именно эти преломления, а
не первичные биоимпульсы, — не стоит отнимать хлеб у биологов. Именно так биологический фактор рассматривается мэтрами школы «Анналов», тщательно исследующих, например, влияние демографии на ход истории. Между прочим, упомянутый выше Александр Храмов именно биолог, но предпочитает об истории писать как историк. Валерий Соловей, блестяще сформулировавший гипотезу этноса как биологической общности, в «Несостоявшейся революции» эту гипотезу практически не использует, для историко-социологического исследования она излишня.
Здесь мы подходим к самому главному. А.Н. отвергает конструктивизм с позиции ультрабиологизма, некоего биологического материализма (биомата). Но для любого вменяемого историка работать в рамках такой методологии невозможно (сам ее протагонист, в своих академических трудах, скажем, о Сумарокове, про биологию почему-то забывает). Да, конечно, расы и народы отличаются друг от друга теми или иными биологическими признаками. Но что дальше? А дальше придется переходить к историко-социологическим и историко-культурологическим методам, в том числе и к тем, которые нам предлагают конструктивисты.
Первый пришедший в голову пример: как известно, русские и поляки — биологически чрезвычайно близки, чуть ли не идентичны, а вот русско-польские отношения — почти всегда борьба, которую легко объяснить политическими и религиозно-культурными причинами, но никак не дерматоглифическими узорами и устройством головного мозга.
Севастьяновский биомат ничуть не лучше так обрыдшего людям, выросшим в СССР, диамата, а в научном плане он значительно менее полезен — с помощью марксизма, во всяком случае, можно достаточно продуктивно
изучать экономическую историю. Как _
это ни странно, А.Н. наиболее бли- 227 зок к тому типу теории, с которым он _
228
яростнее всего борется, — к идеалистической метафизике: и тут, и там конкретно-историческое исследование подменяется прокрустовым ложем спекулятивных схем. Собственно, биомат и есть своеобразная, перевернутая метафизика, где место Духа-Абсолюта занимает Кровь-Абсолют. Историкам такая (как, впрочем, и любая другая) метафизика ни к чему. Не уверен, что она уж очень эффективна и в политике.
Теперь вкратце о конкретных замечаниях А.Н. в мой адрес.
1. Возможно, мое определение нации оставляет желать лучшего. Я не стремился к строгой дефиниции, а скорее, к более-менее полному феноменологическому описанию.
2. Определение нации П.А. Оля и Р.А. Ромашова, под которым подписывается Севастьянов, в принципе приемлемо, но требует прояснения таких понятий, как «государство» и «суверенитет». В Российской империи было и государство, и суверенитет, но она не была национальным государством, с этим у нас с А.Н. разногласий нет. Значит, важно выяснить характер суверенитета. Когда суверен — неограниченный монарх, а не нация, государство не национально, и, следовательно, из севастьяновской логики вытекает, что и нации в таком случае нет. Кстати, немцы, жившие до 1871 г. в разных государствах, составляли ли единую нацию?
3. Книгу А.Й. Элеза я, разумеется, читал, но она посвящена исключительно этнологии и не имеет никакого отношения к нациоведению.
4. Нация не есть биологическая общность, а социально-политическая структура и легитимизирующий ее дискурс, определяющие жизнь европейских этносов эпохи Модерна. Конечно, само слово «нация» старше данной структуры, но в науке именно за последней закрепилось это название. Отличие средневековых этносов от этносов Нового времени в социально-
политической организации очевидно, и потому их необходимо терминологически разграничивать.
5. Самосознание — не единственный признак нации, но признак чрезвычайно показательный. Если «мононукле-арные» немцы XVIII в. не считали себя единой нацией (и убивали друг друга на войне в качестве солдат разных государств), а в XX — считают и не убивают, неужели это малозначительно? Платоновская идея стола не так уж бессмысленна — какой столяр мастерит стол, не имея в голове (т.е. в сознании) его идеи?
6. Разумеется, гомогенность нации относительна (она не дана сразу, а становится) и имеет во многом символическую природу, но, во-первых, относительно средневекового, сословного общества гомогенность эта выглядит весьма впечатляюще, а во-вторых, символические манифестации имеют вполне реальное влияние на развитие социума. Белинский писал о сословиях, поскольку они были основой социального бытия николаевской России, но сам видел путь русской нации как движение к бессословному обществу, это мнение разделяли многие (если не большинство) тогдашних русских националистов, например, идейно весьма далекий от «неистового Виссариона» славянофил Иван Аксаков.
7. Право же, сомнительно, что финны (и в особенности киргизы) стали нациями совершенно естественным образом, без учета трансформации элиты (до середины XIX в. ощущавшей себя шведской), в первом случае, и усилий руководства «первого в мире социалистического государства» — во втором.
8. Сознание — вторично, но оно может оказывать очень даже материальное воздействие на материю, например, тяжелые психологические переживания нередко сводят в могилу физически цветущего человека.
9. Ссылка на старую, научно-популярную книжку В.В. Мавродина ничего не проясняет, в ней вообще от-
сутствует теоретическая база и даже не определяется, что такое нация и национальное государство.
10. Национализм, разумеется, не только идеология, но и вытекающая из нее социально-политическая практика.
11. В истории национализм подписывался под очень разными проектами. И Адам Смит — националист, и Фридрих Лист — националист, а экономические системы у них разные. Националист Петр Струве видел будущее России отлично от националиста Льва Тихомирова. Итальянский национализм Джузеппе Мадзини предельно далек от итальянского национализма Бенито Муссолини. И т.д., и т.п. Даже сегодня русские националисты не во всем согласны по поводу того, как
должно быть устроено русское национальное государство.
12. Как теоретическая конструкция идея национализма действительно чрезвычайно проста и однообразна во всех вариациях. Это ей не в упрек.
13. «Мифов много, истина одна» — и знает ее, разумеется, А.Н. Севастьянов. Странно, что А.Н. не понимает важности яркого и заразительного национального мифа для широкой пропаганды русского национализма.
14. Компания из Розанова, Меньшикова, Ковалевского, Севастьянова и Соловья прекрасна, но в любой самой замечательной компании скучно, когда все твердят в унисон. Так что будем спорить, хорошая дружеская дискуссия — одно из наслаждений жизни.
Фонд поддержки и развития гражданского общества «РОД»
создан в марте 2009 г. решением активистов Русского общественного движения.
Президент Фонда — известный публицист, деятель русского национального движения К.А. Крылов.
Дата государственной регистрации Фонда «РОД» — 15 мая 2009 г. Свою деятельность Фонд осуществляет на основе Федерального закона РФ «О некоммерческих организациях».
Целью деятельности Фонда «РОД» является содействие развитию русского гражданского общества, поддержка русского национального движения, привлечение на благотворительной основе средств для финансирования общественно значимых программ и проектов.
Реквизиты Фонда развития и поддержки гражданского общества «РОД» Полное наименование: Фонд развития и поддержки гражданского общества «РОД». Сокращенное наименование: Фонд «РОД» ОГРН 1097799008977, ИНН 7705043648, КПП 770501001 Юридический адрес: 115093, Москва, ул. Б. Серпуховская, д. 44, ком.19 Банковские реквизиты : КБ «Интеркоммерц» (ООО) г. Москва Р/с: 4070 3810 7000 0000 3564
К/с: 3010 1810 5000 0000 0684 -
БИК: 044552684 229