CC BY
68
УДК 82-6.8Г27
художественный эпистолярныи дискурс и иные разновидности литературного нарратива: к проблеме сопоставления
© 2009 г. Н.В. Логунова
Педагогический институт Южного федерального университета, ул. Б. Садовая, 33, г. Ростов-на-Дону, 344082, г.ри@г.ри. еСи. ги
Pedagogical Institute of Southern Federal University, B. Sadovaya St., 33, Rostov-on-Don, 344082, rspu@rspu. edu. ru
Исследуется проблема эпистолярного нарратива, особенности которого выявляются путем сопоставления с другими схожими с ним типами повествования (дневниковым, мемуарным, автобиографическим).
Ключевые слова: эпистолярный нарратив, эпистолярный дискурс, эпистолярная коммуникация, типы повествования.
The article is dedicated to the problem of epistolary narrative; its peculiarities are emphasized by means of comparison with other types of narrative (diaries, reminiscences, autobiographies).
Keywords: epistolary narrative, epistolary discourse, epistolary communication, types of narration.
Письмо - не единственный речевой жанр, на основе которого возникает разновидность литературного нарратива. Поэтому помочь в прояснении художественного потенциала и особенностей таковой способно сопоставление художественного эпистолярного дискурса с литературным «дневниковым», «автобиографическим», «мемуарным» повествованием. Очевидно, что тексты таких произведений будут различаться по формальным признакам. Каждый речевой жанр сохраняет в художественном нарративе свои реквизиты. Интересно выявить дискурсивные различия данных разновидностей художественного нарра-тива, т.е. специфику формируемой образности и коммуникации, а также соотнести художественный эпистолярный дискурс с традиционными вариантами организации высказывания в литературном произведении - повествованием, монологом, диалогом. Продуктивность подобного сравнения отмечается рядом исследователей. Одним из первых отметил огромную популярность «автобиографического рассказа, дневника, мемуаров, переписки и записи диалога» как разновидностей художественного повествования в
этот исторический период В. Кожинов, обозначивший проблему их соотношения [1]. О необходимости такого сопоставления говорит Дж. Альтман, стремясь выяснить особенности коммуникации, осуществляемой посредством письма. Элементы компаративного анализа эпистолярной, дневниковой и мемуарной беллетристики мы находим в работе Ж. Руссе. Соотносит эпистолярный нарратив с иными композиционными формами литературного повествования Цв. Тодоров [2].
В отличие от имперсонального повествования в 3-м лице, когда читатель слышит лишь некий «голос», но сконструировать образ субъекта высказывания способен с трудом, эпистолярный нарратив, равно как мемуарная, автобиографическая, дневниковая беллетристика, предъявляет читателю «характерное» слово героя [3]. В тексте оказывается представлена точка зрения частного человека, «искренний» и в силу этого «истинный» взгляд на мир конкретного персонажа.
Такой дискурс становится актуальным в эпоху сентиментализма (в рамках которой и происходит
зарождение и становление эпистолярного жанра), ознаменованную интересом к индивидууму, его внутреннему миру, непосредственным чувствам и переживаниям, потребностям и стремлениям. Субъективный взгляд героя на себя и окружающую действительность ценится именно в силу своей «неабсолютности»: он «живой», благодаря чему и вызывает читательское доверие (даже если этот взгляд на мир ретроградный) [4]. «Сентиментализм... выдвигает на первый план человеческую личность; он с большим вниманием относится к человеческому чувству. <.> Происходит признание примата вдохновения.» [5]. В связи с этим в литературные произведения активно включаются указанные выше «человеческие документы» (термин Л.Я. Гинзбург) в силу камерности и «правдивости» образа мира и человека в них. Слово в таких дискурсах «становится интимно-патетическим, .соединяется с житейской моральной дидактикой, давлеющей узколичной и семейной сфере жизни» [6].
Художественный эпистолярный дискурс, очевидно, отличается от автобиографического, мемуарного: он представляет не только частное, но и незавершенное восприятие мира. Письмо создается с целью фиксации состояния героя «на данный момент»: независимо от того, насколько хронологически удалены от времени написания письма события, изложенные в нем, они мыслятся как актуальные для персонажа, способные вызвать его непосредственную (эмоциональную, интеллектуальную, волевую) реакцию. Рефлексия по поводу этих событий предполагает выход в метапозицию, дистанцирование от произошедшего, но весьма ограниченное: даются оценки происшествиям, состоянию, положению персонажа и проч., но у нарратора нет возможности целостно осмыслить всю жизнь героя (это как раз позволяет сделать автобиография, мемуарные «записки»). Каждое письмо понимается как отражение «кванта» существования героя, эксплицирует его ощущения «здесь и сейчас», которые тем самым неокончательны, могут измениться на следующем этапе существования человека. Это отмечает Л.Я. Гинзбург: «Мемуары, автобиографии, исповеди - это уже почти всегда литература, предполагающая читателей в будущем или в настоящем, своего рода сюжетное построение образа действительности и образа человека; тогда как письма или дневники закрепляют еще не предрешенный процесс жизни с еще неизвестной развязкой» [7].
Подведение героем, пишущим письмо, лишь предварительных итогов позволяет наряду с эпической оформленностью внести в картину мира лирическую «сиюминутность». «.Форма романа в письмах позволяет обрисовать ряд последовательно сменяющихся этапов жизни героев в их собственном эмоциональном освещении. Взаимоотношения персонажей дробятся здесь на ряд ступеней, каждую из которых автор имеет возможность изобразить в эмоциональном восприятии самих героев, все время сочетая в изложении эпическое начало с лирическим» [8].
Отсутствие оцельняющего видения побуждает изображать события не как закономерные, телеологически ориентированные и вписанные в макроконтекст эпохи, судьбы человека и поколения, напротив, они мыслятся как спонтанные и незапрограммиро-ванные, как часть вечно изменчивого мира. Безусловно, события, представленные в письме, могут иметь некую логическую взаимосвязь, но в основном существующую объективно, в меньшей степени привносимую героем. Поэтому пишущий письмо персонаж много более свободен в выборе явлений и происшествий, которые может включать в эпистолярное сочинение, чем автор автобиографии или мемуарист. Мир в письме формируется из разномасштабных и разнокачественных явлений и происшествий, связи между которыми ассоциативны: политематичность письма позволяет представить настоящий «калейдоскоп» мира героя. Все это также заставило обратить внимание на письмо литераторов эпохи сентиментализма: данная форма нарратива открывала возможности для эстетизации обыденного, бытового.
Таковые качества текста и мира, компетенция автора сближают письмо с дневником. Но между этими речевыми формами также есть принципиальные различия. Письмо создается не только с целью «выговорить себя», оно интерсубъектно ориентировано на ответную реакцию адресата: «.письму свойственно острое ощущение собеседника, адресата, к которому оно обращено. Письмо, как реплика диалога, обращено к определенному человеку, учитывает его возможные реакции, его возможный ответ» [9].
Фигура адресата, для которого герой пишет письма, принципиально важна, в противном случае говорить об эпистолярной коммуникации невозможно. Поэтому изначально адресат обязательно представлен в эпистолярном романе. В дальнейшем игра с литературными канонами мотивирует авторов выключить адресата из мира произведения (данный минус-прием весьма популярен в литературе ХХ в.). Но даже в этом случае реакция адресата обязательно прогнозируется, просчитывается автором письма. Это может влиять на тематику письма и даже на его объем.
В отношении последнего параметра заметим, что каждая культурная эпоха определяет свои «адекватные» масштабы письменных текстов и их количество, включаемое в роман, в силу изменения темпа жизни человека. В связи с этим можно поспорить с Е.М. Виноградовой, утверждающей, что романы в письмах XVIII-
XIX вв. неправдоподобно длинны. Это действительно так, но с точки зрения человека ХХ-ХХ! столетий, а для современников они были вполне «нормальными» [10].
Следовательно, структурной единицей текста эпистолярного романа становится не отдельное письмо, а как минимум пара писем, отражающая процесс коммуникации. Это порождает следующие особенности мира произведения.
Для возникновения переписки нужна разделен-ность героев в пространстве, не позволяющая им общаться непосредственно (в силу объективных или субъективных причин). Пространство эпистолярного романа формируется из нескольких специальных зон, в которых находятся участники переписки. В силу инкорпорированности человека в мир в европейской и русской литературе различия позиций героев могут детерминировать разнокачественность этих локусов. Они могут отражать ключевые для той или иной культуры пространственные оппозиции: родина -чужбина, столица - провинция, деревня - город. Последние две определяют антитетичность пространственных зон в эпистолярных повестях И.С. Тургенева. Даже если пространство однородно (один и тот же город, именье, комната [11]), запреты и психологические барьеры заставляют героев общаться лишь дистанционно. Удаленность друг от друга в пространстве - залог существования переписки: изменение местонахождения одним из персонажей обязательно влияет на характер эпистолярного общения. Особое же значение получает открывающаяся для героев возможность непосредственной встречи, ибо уничтожает необходимость в обмене посланиями и автоматически завершает эпистолярный роман. Тем самым идеальный образец этого жанра предполагает недопустимость «happy end'a», программирует не-встречу героев.
Время повествования и время, изображенное в эпистолярном романе, оказываются тесно взаимосвязаны и синхронизированы: процесс сочинения писем характеризуется по той же хронологической шкале, что и события в жизни персонажей. В этом случае время повествования может быть определено как точечное - оно складывается из микропромежутков, в течение которых пишутся послания (и с ними знакомится читатель). Между этими моментами возникают паузы, в течение которых письма не сочиняются, наррация не продолжается. Вместе с тем многие герои рефлексируют над жанром собственных высказываний, что вносит в этот временной пласт континуальность: герои могут отмечать, что их письма пространны - или, напротив, что время написания письма лимитировано; им с трудом удается сформулировать свои мысли и проч.
Время изображенных событий становится дискретным: в каждом послании описан некий временной промежуток - чаще всего период жизни героя от предыдущего до нынешнего письма (с возможными воспоминаниями о более ранних событиях или прогнозами на будущее). Ретроспективная направленность мысли персонажа позволяет ему в своем нарра-тиве «аккумулировать» значимые события, монтировать разновременные происшествия, мысли, переживания и т.д. - в соответствии со своими интенциями. Наиболее ощутимой дискретность этого временного пласта становится в силу того, что происходит чередование фрагментов жизней двух и более персонажей: в итоге хронологическое целое в изображенном
мире формируется из нескольких пунктирных линий, так или иначе взаимно соотнесенных.
Единая временная шкала обеспечивает предельно тесную взаимосвязь развертывания дискурса и совершения событий в изображенном мире: чередование писем разных субъектов порождает определенную ритмичность их высказываний - что маркирует и даже инициирует развитие сюжетного ряда. Кроме того, письмо так или иначе овеществляется, становясь частью изображенной действительности, что также способствует активной корреляции субъектной и объектной организации эпистолярного романа. Принципиально важно, насколько регулярно герои пишут друг другу письма, как длинны временные промежутки между их посланиями - все это отражает характер отношений между персонажами. Любое нарушение привычного темпа обмена письмами (пауза в переписке или, наоборот, ее интенсификация) становятся знаком принципиального в развитии сюжета поворота, роста напряженности; итогом постижения автором письма неких идей, его отношений с адресатом и проч.
Особенности композиции текста и структуры хронотопа определяют то, что включается в ряд событий эпистолярного романа, обретает статус события: с одной стороны, наличие нескольких субъектов речи позволяет ввести в мир произведения поступки и происшествия из жизни каждого персонажа. Вместе с тем само письмо каждого участника эпистолярной коммуникации может стать событием в силу того, что отражает отстаивание героем своей позиции посредством подбора новых аргументов, подтверждения жизненной практикой - либо же изменение его взглядов, т.е. «перемещение... через границу семантического поля» [12].
Совершается это событие благодаря взаимодействию персонажа с собеседником(ами). Диалогическая установка делает незавершенность образа мира в эпистолярном романе еще более ощутимой - ибо предполагает перспективное дополнение его альтернативными оценками «другого». В этом картина мира, формирующаяся в данном жанре, качественно отличается от образа действительности, который создается единственной доминантной точкой зрения, представленной в дневниковой беллетристике.
В свете вышесказанного мы считаем справедливым тезис Ж. Руссе и Дж. Альтмана, поддержанный
О.О. Рогинской, о наличии в эпистолярном романе двух сюжетов: «жизненного» и «эпистолярного». Однако под вторым все названные исследователи подразумевают «сам порядок обмена и расположения писем» [13]. Очевидно, что данное определение нельзя признать удовлетворительным, ибо оно описывает лишь техническую сторону, но не выявляет «художественную целенаправленность» [14], которая и превращает любую событийную последовательность в сюжет. На наш взгляд, обмен письменными высказываниями героев имеет своей целью формирование единого смыслового поля, корреляции их взглядов на
мир, достижение «диалога согласия» (или «несогласия») по интересующим их вопросам. Такая установка относится уже к компетенции автора произведения, эксплицирует его креативную задачу, а также поясняет итог со-творческого восприятия читателя. Сразу же заметим, что реализуется она в эпистолярном романе далеко не сразу с момента его возникновения и не во всех произведениях. В связи с этим и о полноценном эпистолярном сюжете в эпистолярном романе, думаем, можно говорить далеко не всегда.
Соотношение жизненного и эпистолярного сюжетов исчерпывающе изложено в диссертации О.О. Ро-гинской: «Оба эти сюжета сложным образом взаимно влияют друг на друга и лишь недолгое время могут существовать параллельно и независимо друг от друга. В дальнейшем они стремятся либо к слиянию в единый сюжет (стремление к сюжетному happy end у, объединение встреч эпистолярной и реальной), либо к поглощению внешнего сюжета внутренним ("Опасные связи", например) или внутреннего — внешним (большая часть эпистолярных романов, "Новая Элоиза", к примеру)» [15].
В эпистолярном романе перед читателем оказываются представлены поочередно фрагменты разных частных версий мира, посредством чего снимается монизм, авторитарность чьего-либо единого восприятия действительности. Помимо того, что смена тем и ракурсов восприятия сама по себе увлекает читателя, именно эта форма повествования открывает множественность, поливариантность видения бытия, возможность нескольких разных оценок одного и того же явления, события.
Однако эта множественность все же не бесконечна в силу малого количества участников переписки. В эпистолярном романе XVIII в. максимально возможное число переписывающихся героев сводилось к четырем: эпистолярная коммуникация осуществлялась между героем и героиней, а также каждым из них - со своим наперсником. Это и побуждало авторов произведений включать вставные тексты, принадлежащие иным субъектам; вводить «редакторские» предисловия.
Вместе с тем границы между письмом и иными видами «человеческих документов» проницаемы. М.М. Бахтин рассматривал письмо как один из функциональных жанров, связанный с определенной сферой общественной жизни, в рамках которой он себя и реализует: «Определенная функция (научная, техническая, публицистическая, деловая, бытовая) и определенные, специфические для каждой сферы условия речевого общения порождают определенные жанры, то есть определенные, относительно устойчивые тематические, композиционные и стилистические типы высказываний»; «<речевые жанры> ... отражают специфические условия и цели каждой такой области.» [16]. Но дальнейшие исследования показали, что письмо может функционировать во многих сферах, посредством него могут быть достигнуты различные коммуникативные цели. Одним из первых эту мысль
высказал Н.Л. Степанов в 20-е гг. ХХ в. Он утверждал, что «ни конструкция, ни стиль письма не развиваются в пределах какого-то одного ряда. Письмо живет чужими рядами, поэтому в пределах "эпистолярного жанра" и стиля часто имеется существование различных жанров и стилей» [17]. Позже та же идея высказана С.И. Гиндиным: для письма «.введенная М.М. Бахтиным в определение жесткая привязка к сферам речевой деятельности оказывается неправомерной» [18].
В связи с этим и в литературном произведении мы должны различать:
а) собственно письмо (в узком понимании) как художественный дискурс, обладающий как формальными, так и семантическими конститутивными особенностями, вследствие чего моделирующий особый внутренний мир произведения и детерминирующий определенную активность участников коммуникации на разных уровнях;
б) письмо как композиционную форму текста, обладающую лишь устойчивыми внешними признаками (заглавие, подпись, дата). В этом случае в рамках данной формы может реализовываться мемуарный, дневниковый и иные дискурсы. В любом случае утрачивается интерсубъектность, не учитывается реакция адресата. Такие произведения строятся как набор писем одного героя; в них может быть назван адресат его высказываний, но эта фигура номинальна: ее оценки, характер рецепции ни в какой форме не представлены, сочинителем письма не учитываются и не ожидаются. В таких произведениях коммуникация внутри изображенного мира отсутствует. Фактически характер нарратива, набор изображаемых событий, ракурс их оценки и прочее определяются исключительно интересами адресата и нужен для монологической манифестации его позиции.
Исследователи эпистолярного романа, сталкиваясь с такими произведениями, ощущали подмену содержания при сохранении формы. В ряде случаев это порождает терминологическую путаницу: например, Л. Крупчанов считает, что «эпистолярная форма является определенным жанром художественной литературы» [19], пытаясь, вероятно, охарактеризовать одновременно и эпистолярный дискурс, формирующий жанр романа в письмах, и все иные художественные тексты, оформленные как письма. Иные исследователи оказываются более чуткими, поэтому вводят термины, фиксирующие гетерогенность формы и семантики высказывания: Ф. Джост, например, говорит о «письме -исповеди» (letter-confidence) [20], понятия «эпистолярный дневники» и «дневниковое письмо» разрабатывает Е. Сутаева [21].
С.С. Аверинцев утверждает, что формальные особенности письма никак не влияют на семантику высказывания: «Когда мы говорим о письме, понятно, что его необходимыми признаками являются обращение к реальному или фиктивному отсутствующему адресату; нет ничего странного, что под знак такого обращения может быть поставлен текст, характери-
зующийся содержательными и формальными приметами любого литературного жанра, например, философское рассуждение, "увещание", если угодно, та же биография ... и т.д., и это отнюдь не жанровый гибрид, а нечто более простое - рассуждение, или увещание, или биография в письме.» [22].
В эпоху сентиментализма такие произведения создаются весьма активно и в европейской [23], и в русской [24] литературе - так называемые «книги писем» [15], «эпистолярные травелоги (путешествия)». С нашей точки зрения, эти сочинения не являются эпистолярными романами, поэтому не учитываются при реконструкции теоретической модели данного жанра в ХУШ-Х1Х вв., когда были созданы его классические образцы. Но, опираясь на работы Ю.Н. Тынянова, мы знаем, что периферийные явления способствуют трансформации жанровых форм, являющихся доминантными в определенные эпохи. Поэтому попытаемся отследить влияние «книг писем» и подобных им сочинений на развитие жанра эпистолярного романа в дальнейшем.
Наконец, важно указать на отличие эпистолярного дискурса от диалога персонажей: макрокомпозиция романа в письмах представляет собой обмен высказываниями нескольких субъектов, т.е. структурно похожа на диалог. Однако нельзя не учитывать, что в эпистолярном дискурсе представлена письменная речь героев, что определяет большую пространность высказываний и точность формулировок, чем в случае непосредственного общения персонажей. В эпистолярном романе совершается обмен монологами, а не репликами, много длиннее паузы между ними, вследствие чего для изменения позиций героев требуется большее текстовое пространство [25].
Кроме того, эпистолярная коммуникация, как уже отмечалось, осуществляется между персонажами, разделенными пространственно. (Это позволило А.Т. Болотову назвать переписку «отсутственным разговором» [26].) В силу данного обстоятельства субъект высказывания лишен возможности учитывать невербальную реакцию адресата и в целом оперативно менять свою позицию под влиянием собеседника. Все это становится источником эпической ретардации в данном жанре.
Литература и примечания
1. Кожинов В. Происхождение романа. Теоретико-исторический очерк. М., 1963. С. 338.
2. То:dorov T. Littérature et signification. Paris, 1967. P. 14.
3. В этом эпистолярный дискурс сближается со словом рассказчика. Однако мы не можем отождествить две данные разновидности художественного нарратива в силу того, что эпистолярный дискурс способен обретать качества драматического высказывания.
4. Это отмечали уже литературные критики XVIII и XIX столетий: «.. .письменная, или, как говорилось
в старину, эпистолярная манера повествования дается г. Тургеневу легче всякой другой манеры. Она дает простор мысли и лиризму, она легче допускает импровизацию, наконец, она не требует той объективности в изображении лиц, к которой мы так привыкли за последнее время» (см.: Библиотека для чтения. 1857. № 5, отд. V. С. 34).
5. Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма (эстетические и художественные искания). СПб., 1994. С. 140.
6. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М., 1975. С. 208.
7. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. М., 1999. С. 10.
8. Фридлендер Г.М. «Бедные люди» // История русского романа : в 2 т. М.; Л., 1962. Т. 1. С. 409-410.
9. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972. С. 351.
10. Виноградова Е.М. Закономерности и аномалии эпистолярного повествования в художественном произведении // Русский язык в школе. 1991. № 6. C. 56.
11. См.: Иванов Вяч., Гершензон М. Переписка из двух углов. М., 2006. 208 с.
12. Лотман ЮМ. Структура художественного текста. М., 1970. С. 282.
13. Rousset J. Une forme littéraire: le roman par letters // Forme et Signification. Essais sur les structures littéraires de Corneille à Claudel. Paris, 1962. P. 75.
14. Теория литературы : учеб. пособие : в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 1. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика / Н.Д. Тамарчен-ко [и др.]. М., 2004. С. 185.
15. Рогинская О.О. Эпистолярный роман: поэтика жанра и его трансформация в русской литературе: АКД. М., 2002. URL: http://www.ruthenia.ru/document/507275.html (дата обращения: 21.06.2008.).
16. Бахтин М.М. Собр. соч. : в 7 т. Работы 1940-х -начала 1960-х годов. М., 1997. Т. 5. С. 254.
17. Степанов Н.Л. Дружеское письмо начала XIX в. // Русская проза. Вопросы поэтики. Л., 1926. Вып. 3. С. 767.
18. Гиндин С.И. Биография в структуре писем и эпистолярного поведения // Язык и личность. М., 1989. С. 64.
19. Крупчанов Л. Эпистолярная форма // Словарь литературоведческих терминов. М., 1974. С. 469.
20. Jost F. Le roman épistolaire et la technique narrative au XVIII sciècle // Jost F. Essais de literature comparee. Fribourg, 1964.
21. Сутаева Е. Теоретические проблемы мемуарной и автобиографической прозы Пушкина // Пушкин. Материалы и исследования. СПб., 2004. Т. 18-19. Пушкин и мировая литература. С. 110.
22. Аверинцев С.С. Жанр как абстракция и жанр как реальность: диалектика замкнутости и разомкну-тости // Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С. 199.
23. Монтескье Ш. Персидские письма (1721); Стерн Л. Сентиментальное путешествие (1768); Дюпати. Письма из Италии (1785); Паскаль Б. Письма провинциала; и др.
24. Эмин Ф.А. Адская почта (1769); Крылов И.А. Почта духов (1789); Карамзин Н.М. Письма русского путешественника (1791-1795); и др.
25. В XIX в. это станет одним из оснований для иронии над жанром («Роман классический, старинный, От-
Поступила в редакцию
менно длинный, длинный, длинный...» (Пушкин А.С. Евгений Онегин)) и создания пародий на него. 26. Цит. по: Лазарчук М.Ю. Дружеское письмо второй половины XVIII века как явление литературы. Л., 1972. С. 25.
3 июля 2008 г.
