CC BY
106
теллигентный, культурный человек, разделяете разбойничьи взгляды, вы заодно с этими провокаторами хотите уничтожить Россию, низвести ее до первобытного состояния, хотите разрушить все, что создавалось веками, и взамен этого получить за свое первородство чечевичную похлебку из отвратительной общественной столовой?» [7, с. 421].
В «Любови Яровой» (1926) К. Тренева также возникает идея возвращения к началу времен, развития нового цикла. Однако акцент здесь делается не на первородстве героев, а на первозданности языка, деградирующего в сторону однозначности, буквальности:
Г о р н о с т а е в. Жена магазин и все дело на себя взяла. Меня за кусок хлеба в сторожа Дунька определила. Господи, какое прекрасное время для языка! Он приобретает первозданную буквальность. Магазин [лоток — Е.Р.] жена на себя взяла — буквально. Вот она! Кусок хлеба мне — тоже буквально [8, с. 150].
В новом мире появляется новый язык, основной признак которого — буквальность. Это подчеркивает ми-фологичность подхода к слову и языку, при котором имя предмета понимается как его внутренняя сущность, его скрытый смысл. Познать имя предмета, человека, бога в мифе означает понять сам предмет, самого человека, самого бога. Отсюда появляется табуирование божественных имен, известных только посвященным. Предмет, получивший новое имя, получает и новую сущность, становится иным.
Отчетливо мифологический процесс нового именования отражен в пьесе Б. Ромашова «Конец Криворыль-ска» (1929). С первых сцен этой «сатирической мелодрамы» идет нагнетание эсхатологических мотивов. Ученый Булкин посредством сложных вычислений при-
ходит к выводу, что «седьмого ноября по новому стилю — заметьте, годовщина Октябрьской революции — несколько городов, в том числе и наш Криворыльск, кончаются» [9, с. 188]. Однозначно очерчена знаковая дата эсхатологического катаклизма — день революционного переворота. Дополнительным знамением приближающегося конца света становится чудесное зачатие: разносится слух, что одна из горожанок «понесла» от ангела с «терновым венком». И хотя позже выясняется, что отцом ребенка является некто Мокроносов, служащий рабкоопа, в финале город, несомненно олицетворяющий собой весь старый мир, действительно «кончается». Обвинитель, выступающий на суде против белогвардейского шпиона, провозглашает: «Новая советская общественность опрокинула вверх дном Кри-ворыльск Отченашей и Корзинкиных, куда заползла белогвардейская нечисть. Криворыльск более не существует. Молодой Ленинск, как теперь переименован наш город, смело вступает в первую фазу своей новой жизни!» [9, с. 254]. В данном случае процесс переименования / именования тождественен новому творению.
Таким образом, реконструируя те или иные элементы мифологического комплекса, восходящего в своей основе к универсальному космогоническому сюжету, используя мотивы родоразрешения, природного катаклизма или апокалиптическую символику, пьесы 1920-х гг. выстраивают инвариантный космогонический сюжет, актуальный, впрочем, для всей советской культуры, постулирующей создание нового из старого, отождествляемого с неоформленным хаосом мира. Точкой отсчета такого созидания была определена дата Октябрьского переворота.
Библиографический список
1. Синявский, А. Основы советской цивилизации / А. Синявский.— М.: Аграф, 2001.
2. Неверов, А. Захарова смерть / А. Неверов // Первые советские пьесы. — М., 1958.
3. Глебов, А. Инга / А. Глебов.— М.: Искусство, 1967.
4. Лавренев, Б.А. Собрание сочинений: в 6 т. Т 5. — М.: Художественная литература, 1984.
5. Луначарский, А.В. Пьесы / А.В. Луначарский.— М.: Искусство, 1963.
6. Погодин, Н.Ф. Собрание сочинний: в 4 т. Т.1. / Н.Ф. Погодин.— М.: Искусство, 1972.
7. Голичников, В. Товарищ Семивзводный / В. Голичников // Первые советские пьесы. — М.: Искусство, 1958.
8. Тренев, К.А. Избранные произведения: в 2 т. Т.1 / К.А. Тренев.— М.: Художественная литература, 1986.
9. Ромашов, Б.С. Пьесы / Б.С. Ромашов. — М.: Сов. писатель, 1954.
Статья поступила в редакцию 11.01.08.
УДК 882.13-8.312.9
Р.Е. Тельпов, аспирант МПГУ, г. Москва
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ФУНКЦИИ ИМЕН СОБСТВЕННЫХ В ПОВЕСТИ БРАТЬЕВ СТРУГАЦКИХ «УЛИТКА НА СКЛОНЕ»
Статья написана в русле лингвопоэтики и посвящена такому аспекту лингвистического анализа фантастической прозы братьев Стругацких, как описание функций антропонимов в нескольких версиях повести «Улитка на склоне».
Ключевые слова: лингвопоэтика, пресуппозиция, фантастический дискурс, ономастикон, остраняющий эффект.
В 1965 году братьями Стругацкими было написано очередное произведение, посвященное событиям Мира Полудня — повесть, включающая две относительно самостоятельные сюжетные линии, объединенные фигурами главных героев, Горбовского и Атоса, знакомых читателям из предыдущих «полуденных» произведений. Первый вариант повести не удовлетворил авторов; они подвергли рукопись сильной переработке — так возникла «Улитка на склоне» — произведение, которое впоследствии авторы назвали лучшим в своем творчестве. Пандору — место действия первого варианта
«Улитки на склоне» — сменили абстрактные Управление и Лес, Горбовского и Атоса — персонажи со странными именами Перец и Кандид. В 1990-м году под названием «Беспокойство» был издан и первый вариант «Улитки...». Сравнение двух художественных текстов показывает, что при существенных сюжетных различиях стилистически произведения схожи. Кардинальной переработке подвергся лишь репертуар имен.
Целью данной статьи является характеристика ономастических изменений, произошедших в процессе пе-
реработки первоначального варианта «Улитки на склоне», изданного как повесть «Беспокойство» (далее — УНС-1), и приведших к появлению классической версии повести (далее — УНС-2). В число задач статьи входят описание ономастических изменений и характеристика их художественных функций в различных версиях «Улитки на склоне».
Проанализируем имена главных героев обеих повестей. Как уже было отмечено, они служат маркерами двух сюжетных линий, представленных как в УНС-1, так и в УНС-2. Композиция повестей представляет собою цепочку из двух сменяющих друг друга точек зрения, одна из которых отражает взгляд на Лес и излагается персонажами, носящими имена Атос (УНС-1) и Кандид (УНС-2) — в дальнейшем эту сюжетную линию мы будем называть «линией Лес». Другая отражает жизнь колонии землян на Пандоре (УНС-1) и Управления по делам леса (УНС-2). Она излагается персонажами, носящими имена Леонид Андреевич Горбовский (УНС-1) и Перец (УНС-2), в дальнейшем эту сюжетную линию мы будем называть «линией Управление».
Имена главных героев тесно связаны с выбранным авторами для обеих повестей типом художественного повествования — свободным косвенным дискурсом (далее — СКД) — способом сообщения информации, при котором все происходящее в описываемом мире преподносится с точки зрения одного из персонажей текста, узурпирующего «эгоцентрический пласт языка — как дейктическую, так и экспрессивно-диалогическую его форму» [6, с. 337]. Читатель, в соответствии с признаками СКД, выделенными Е.В.Падучевой [6, с. 394], видит, слышит и представляет себе то-же самое, что и персонажи повести. Знания героев УНС-1 и УНС-2 становятся пресуппозицией, содержание которой зачастую скрыто от читателя, а в роли ее маркеров выступают частицы и местоимения.
Так, например, читателю неизвестна точка отчета, в соответствии с которой оценивается проявление свойств фантастического феномена, носящего название «мертвяк». В тексте эта пресуппозиция маркируется посредством частицы уже: Кандид огляделся. Между деревьями на самом краю поля стояли мертвяки: двое синих совсем близко и один желтый поодаль. Головы их с круглыми дырами глаз и с круглой трещиной на месте рта медленно поворачивались из стороны в сторону, огромные руки плетьми висели вдоль тела. Земля под их ступнями уже курилась, белые струйки пара мешались с сизым дымком [9, с. 45].
Другим маркером пресуппозиции служит указательное местоимение этот. Оно заключает в себя представление о вполне определенной высоте скалы, с которой наблюдает за Лесом субъект СКД: С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная на весь мир рыхлая губка; как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и поросло грубым мохом. Как бесформенная маска, скрывающая лицо, которое никто еще никогда не видел. Перец сбросил сандалии и сел, свесив босые ноги в пропасть [9, с. 9].
Приведенные примеры извлечены из УНС-2; в УНС-1 соответствующие фрагменты текста существуют практически без изменений, за исключением некоторых мелких деталей и прежде всего имен: в первом случае субъект СКД именуется Атосом [8, с. 267-268], а во втором — Леонидом Андреевичем [8, с. 241].
Как показывает анализ художественного текста, категория имени собственного вовсе не безразлична к типу повествования, выбираемому автором. В УНС-1 способы номинации персонажей входят в противоречие с избранной авторами повествовательной формой
СКД. Теоретическое обоснование контраста этого типа можно найти в работах Павла Флоренского.
Павел Флоренский видел в перемещении значимости с фамилии на имя важнейший показатель перехода от родового к индивидуальному: «Покуда индивид был относительным, у него была настоящая фамилия и призрачное имя; когда же он стал абсолютным, он потерял свою фамилию и приобрел истинное имя...» [10, с. 180]. Личное имя — категория, в наиболее устойчивом и непредвзятом виде характеризующая человека в своей данности. Личное имя является наиболее «нейтральным» способом именования, освобожденным от коннотаций, вносимых официальной обстановкой, уважительным отношением или просто высоким социальным положением. В отличие от личного имени такими коннотациями обладают фамилия или имя-отчество. В данных способах именования всегда ощущается некоторый чужеродный публичный элемент; экспрессивная оценка, исходящая со стороны окружения героя, названного по имени-отчеству или фамилии. Такая «чужеродность» подтверждается сложившей в русской литературе традицией по «озвучиванию» момента знакомства с носителем данного типа номинации. Вспомним, например, «Мертвые души»
Н.В. Гоголя, где для знакомства читателя с Чичиковым автору понадобился образ грамотного полового, прочитавшего имя и чин Павла Ивановича «на бумажке».
Такое же знакомство происходит и с Горбовским, героем Мира Полудня, но намного раньше — в повести «Полдень. Век XXII». Тогда он был одним из эпизодических героев — теперь стал главным, да еще и субъектом СКД — способ именования этого героя (как отражающий взгляд «со стороны») противоречил выбранной авторами повествовательной форме, и номинации Горбовский и Леонид Андреевич были заменены на инертное по отношению к СКД Перец.
Номинация главного героя сюжетной линии Лес — Атос (УНС-1) — не входила в такое сильное противоречие с условиями, диктуемыми СКД. Но Атос — сокращенный вариант двойной фамилии Атос-Сидоров — с обладателем которой читатель также знакомится в повести «Полдень. Век XXII», что противоречило другому авторскому замыслу — их стремлению придать УНС-2 символический характер, потому и было заменено на Перец — имя, способствующее возникновению эффекта остранения и делающее УНС-2 повестью-притчей.
Теперь проанализируем жанрообразующий потенциал собственных имен. Имя Кандид — четко ориентирует читателя на притчевый характер УНС-2. В связи с этим польский исследователь Вацлав Кайтох сопоставляет персонажа Стругацких с героем Вольтера. Аркадий Стругацкий сказал об этом герое, что «Кандид, конечно, связан с вольтеровским Кандидом. Но — на другом уровне и по другому поводу» [3, с. 371]. Имя Перец В.Кайтох понимает как иносказательное («по-русски это не только «перец», но и «остроумная язвительная шутка насмешка, издевка» [4, с. 654]). В своем off-line интервью Борис Стругацкий высказался об имени Перец очень неопределенно, отметив, что «Перец — это фамилия, причем «значимая». Авторы как бы смутно намекают на то, что такие люди, как он, являются той самой острой приправой к нашей жизни, которая делает существования общества не таким пресным» (см. [1, с. 545]). Ассоциации, связанные с другими персонажами, столь же смутны и неопределенны: мосъе Ахти, который, подобно одноименному герою поэмы Н. Гумилева «Гондла», хитростью задерживающего ирландского короля Гондлу у двери его возлюбленной, останавливает Переца, пытающегося проникнуть в дверь Директора, а также некий Вандербилъд, вызывающий ассоциации с династией американских транспор-
тных магнатов, а также с одним из образов упомянутых в «12 стульях» И. Ильфа и Е. Петрова и т.д.
Каждое такое имя «по отдельности» способно порождать какие-то ассоциации, придавая произведению Стругацких интертекстуальный ореол, но контекст УНС-2, в который помещены эти имена, нейтрализует их, низводит до уровня смутных намеков, не получающих своего дальнейшего раскрытия. Зачастую такая неопределенность провоцируется авторами посредством введения в имена персонажей УНС-2 чужеродных ост-раняющих компонентов. К их числу можно отнести отсутствие выпадения гласного в имени Перец; при его склонении, имеющее место не только на страницах повести, но и в текстах исследователей творчества братьев Стругацких: Так, Т. Степновска упоминает осо-бость непонятность некоторых героев Стругацких, в том числе и Переца [5, с. 415]. Другой пример — прибавка обращения мосье к персонажу, по имени Ахти, чьи архитекстовые «корни» абсолютно никак не согласуются с подобным обращением (да и самого Переца шофер Тузик зовет почему-то пан Перец).
Во всех перечисленных случаях наблюдается явление, которое сопоставимо с процессом развоплощения собственных имен (переход собственных имен в нарицательные — например, формирование знаменитой тройки Иванов, Петров, Сидоров) [7, с. 33]. Так же, как и в случае развоплощения, в УНС-2 происходит утрата референтной закрепленности имени (связь имени с героем прецедентного текста), но утратившее свою референтную закрепленность имя не становится условным языковым знаком, как в классическом случае раз-воплощения [там же], а приобретает нового референта.
Однако имена не всех персонажей способны вызвать какие-либо интертекстуальные ассоциации. В этом отношении показательны имена двух похожих персонажей из обеих версий УНС: Тойво Турнена в УНС-1 и Клавдия-Октавиана Домарощинера в УНС-2. Тойво Турнен и Клавдий-Октавиан Домарощинер отличаются, конечно же, не только именами, но для нас важна смена принципов именования. Если в отношении финского имени Тойво Турнен мы можем привычно отграничить имя от фамилии (имя Тойво, не раз встречавшееся в произведениях братьев Стругацких, благодаря погибшему в годы Великой Отечественной войны основателю компартии Финляндии Тойво Антикайнену было хорошо известно в Советском союзе в послевоенные годы), то странное и нелепое Клавдий-Октавиан Домарощинер — имя, словно бы нарочито демонстри-
рующее свой подчеркнуто вымышленный характер. Но здесь, повторяем, речь идет, прежде всего, об отличиях в системе персонажей, к которой присоединяются и отличия в ономастиконах.
Кропотливую работу авторов собственно над ономас-тиконами своих произведений ярче всего демонстрирует сравнение классического текста глав УНС-2, относящихся к линии «Перец», с т.н. «советизированным» вариантом этих же глав. Под «классическим» вариантом мы, не вдаваясь в текстологические подробности, будем понимать вариант УНС-2, напечатанный издательством «Сталкер» в собрании сочинений братьев Стругацких в 2003-м году, под «советизированным» — вариант, в основу которого положены некоторые предшествующие публикации «Улитки.» (подробнее см. [2, с. 357-380]). Наблюдаемые при таком сравнении отличия в репертуарах имен очень ярко демонстрируют пути, в соответствии с которыми происходит превращение повести-притчи, напоминающей произведения Франца Кафки, в сатиру на советскую бюрократию.
Преобразующая деятельность авторов направлена, прежде всего, на замену понятных носителю русского языка имен и фамилий номинациями, к которым неприменимы привычные антропонимические категории. Так, уже упомянутого нами Клавдия-Октавиана Дома-рощинера в советизированном варианте звали Валерием Африкановичем Домарощиных, упоминавшаяся в самом начале классического варианта повести повариха по прозвищу Казалунья носила в советизированном варианте имя Ксения Петровна, шофера Тузика из классического варианта в советизированном звали просто Коля. В совокупности все эти имена не опознаются в качестве принадлежащих к какой-либо известной нам культурной традиции и могут стать единицами пре-суппозитивно представленного единого нового фантастического ономастикона, призванного создать остраня-ющий эффект и сыграть свою роль в формировании притчевого характера повести «Улитка на склоне».
Таким образом, имена собственные в различных вариантах повести «Улитка на склоне» выполняют целый ряд функций: структурируют композицию художественного текста, служат неотъемлемым элементом его нарративной организации, обладают циклообразующим и жанрообразующим потенциалом, участвуют в создании интертекстуального и остраняющего эффекта, что является одним из средств, придающих повести символический характер.
Библиографический список
1. Авторская рефлексия (Подготовили Л. Ашкинази, В.Ефремов) // А.Н.Стругацкий, Б.Н.Стругацкий. Улитка на склоне. Опыт академического прочтения. — М.: Новое литературное обозрение, 2006.
2. Бондаренко, С. История Улитки // А.Н. Стругацкий, Б.Н. Стругацкий. Улитка на склоне. Опыт академического прочтения. — М.: Новое литературное обозрение, 2006.
3. В подвале у романа (интервью; беседовали Д. Биленкин, Г. Гуревич, Е. Войскунский) // А.Н. Стругацкий, Б.Н. Стругацкий. Собрание сочинений. В 11 т. — Т. 11.: Неопубликованное. Публицистика— 2-е издание, испр.— М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2007.
4. Кайтох, В. Братья Стругацкие // А.Н. Стругацкий, Б.Н. Стругацкий. Собрание сочинений в 11 т. — Т.12 (дополнительный). — Донецк: Изд-во «Сталкер», 2003.
5. Кузнецова, А. «Улитка на склоне»: Критическая рецепция...// А.Н. Стругацкий, Б.Н. Стругацкий. Улитка на склоне. Опыт академического прочтения. — М.: Новое литературное обозрение, 2006.
6. Падучева, Е.В. Семантические исследования: Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива / Е.В. Па-дучева.— М.: Школа «Языки русской культуры», 1996.
7. Смольников, С.Н. Актуальная и потенциальная русская антропонимия // Вопросы ономастики. — Екатеринбург: Издательство Уральского университета. — 2005, №2.
8. Стругацкий, А.Н., Стругацкий, Б.Н. Беспокойство (Улитка на склоне— 1) // А.Н. Стругацкий, Б.Н.Стругацкий. Улитка на склоне. Опыт академического прочтения. — М.: Новое литературное обозрение, 2006.
9. Стругацкий, А.Н., Стругацкий, Б.Н. Улитка на склоне // А.Н. Стругацкий, Б.Н. Стругацкий. Улитка на склоне. Опыт академического прочтения. — М.: Новое литературное обозрение, 2006.
10. Флоренский, П.А. Изменение имен как внешний знак перемен в религиозном сознании / П.А. Флоренский. М.: Издательство храма св. муч. Татианы, 2006.
Статья поступила в редакцию 12.01.08.
