CC BY
15
дискуссия |
журнал научных публикаций %
Т. В. Лошакова, канд. пед. наук, доцент, кафедра теории и истории литературы, Северный (Арктический) федеральный университет имени М. В. Ломоносова, г. Северодвинск, Россия, tatyanaloshakova@yandex.ru
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ИДЕЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМА В «МЕДАЛЬОНАХ» З. НАЛКОВСКОЙ
Сборник миниатюр «Медальоны» (1946) создавался З. Налковской на основе того трагического опыта, который она приобрела, живя в оккупированной Польше и позже — участвуя в работе Комиссии по расследованию фашистских преступлений. Обследуя бывшие концлагеря, беседуя с их недавними узниками, Налковская сталкивалась с чудовищными фактами. Рассказать о них, казалось, было невозможно: «Слово будет бессильным...»1. И все же, преодолев «ужас, и отвращение, и презрение» (Т. Боровский), она нашла то единственно верное «слово». Ее «Медальоны» — небольшой сборник из восьми рассказов — по праву называют «образцом точной, сконцентрированной прозы, извлеченной из-под груза концлагерных ужасов»2. В этой прозе, как и в рассказах Боровского (сб. «Прощание с Марией», 1946), трагедия пережитой войны осмысляется с позиции экзистенциального сознания, акцентируется проблема свободы выбора человека в обезбо-женном мире — выбора между быть самим собой (подлинная экзистенция) и не быть таковым (неподлинная экзистенция).
Примечательно, что в 40-е гг. актуализация Что же такое человек?
в польской литературе проблем экзистенци- принимающее решения
ального характера про- что оно такое.
исходила независимо от
строфическую действительность тоталитаризма, в которой «идол коллектива» — нации, расы, класса — «требует отречения от религиозной и моральной совести, от высшего достоинства личности как свободного духа»3.
Ситуация экзистенции, по В. Библеру, требует от человека сознательных поступков, готовности взять на себя полную ответственность и за свою жизнь и судьбу, и за судьбу истории. Для этого необходимо «заново, изначально решать и перерешать вопросы бытия», «заново (каждому — для себя) изобретать исходные нравственные и мыслительные и эстетические коллизии»4. О сути экзистенциального сознания дают отчетливое представление работы В. Франкла, три года проведшего в гитлеровских лагерях смерти. Свою книгу «Психолог в концентрационном лагере» он завершает словами: «Если мы спросим себя о самом главном опыте, который дали нам концлагеря, эта жизнь в бездне, то из всего пережитого можно выделить такую квинтэссенцию: мы узнали человека, как, может быть, не знало его ни одно из предшествую-Это существо, постоянно щих поколений. Что же
такое человек? Это существо, постоянно при-= нимающее решения, что
книжных источников. Она была вызвана оно такое. Это существо, которое изобрело непосредственной реакцией писателей на газовые камеры, но это и существо, которое события войны, выражала их стремление шло в эти камеры с гордо поднятой голов художественной форме осмыслить ката- вой и с молитвой на устах»5. Ситуация экзи-
дискуссия
журнал научных публикаций
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
стенции проявляет свободу воли человека, возможность его последнего выбора между бытием как таковым в качестве человека и бытием в качестве Человека.
Налковская также размышляет о Человеке и... о человеке. Ее книга открывается эпиграфом «Люди людям уготовили эту судьбу». Он обеспечивает циклу целостность, единство авторской ценностной установки, модальности — беспристрастный показ поведения людей в экзистенциальной ситуации, созданной не иррациональными силами, а самими же людьми. Рассказам сборника присущ объективный тип повествования. Автор, подобно документалисту, фиксирует факты преступлений, описывает будни концлагерей и гетто. Так, внешне не экспрессивным языком описывается интерьер Анатомического института в Гданьске, рассказывается о том, как доктор Шпаннер и профессор Воль-ман разработали и внедрили в производство эффективные технологии переработки человеческого «сырья» на мыло («Доктор Шпаннер»). Именно эта фактографичность вызывает у читателя сильнейший прагматический эффект — чувство ужаса, которое он разделяет с автором. Но «кроме ужаса, — пишет Налковская, — самым сильным из чувств будет, пожалуй, удивление»6. Ужас и удивление при виде двух чанов, доверху наполненных «отрезанными от тел и обритыми наголо головами. Они лежали, как попало, как насыпанная в подвал картошка». Шокирует обыденность обстановки, царящие в ней педантичность и порядок: «великолепно законсервировались человеческие головы»; «необходимый живым запас мертвецов»; «аккуратные стопки тонких пластов кожи»; печь, где сжигались «кости и прочие отходы». Каждая из этих деталей подается здесь в форме объекта, наделенного не только утилитарными смыслами, но смыслами, нравственно значимыми, относящимися к самоопределению человека, человеческого
В экзистенциализме получил обоснование тезис о разрушающем воздействии идеологии насилия и нетерпимости на экзистенцию человека, составляющую центр человеческой личности.
в нем. Возникающий смысловой конфликт, испытываемое читателем нравственное потрясение заставляет эмоционально оценивать и создателей института, и его работников, и попранные ими тела и души их жертв.
В создании экспрессивного эффекта, производимого описаниями предназначенных для утилизации мертвых тел, участвует контрастирующая лексика — книжно-поэтическая, специальная и обиходная: «нагие светло-кремовые молодые тела, словно высеченные из мрамора»; «Они лежали в длинных цементных бассейнах, как в саркофагах с открытыми крышками»; «на груде мертвецов лежал "моряк", без головы, прекрасно сложенный, мощный, как гладиатор».
В «Медальонах» христианский характер авторской системы ценностей проявляется, говоря словами С. Франка, в «благоговейном отношении к достоинству человека как образу Божия и даже как "чаду Божия"»7. На это указывают знаковые детали: «Руки у покойников были вытянуты вдоль тела, а не сложены на груди, как того требует погребальный обряд»; и преисполненные высокими, скорбными коннотациями описания, например, отсеченной головы юноши, почти мальчика: «Чуть раскосые темные глаза его были лишь чуть прикрыты веками. На полных губах такого же кремового цвета, как и лицо, застыла скорбная, страдальческая улыбка. Ровные, резко очерченные брови, словно в недоумении были чуть приподняты вверх к вискам. Оказавшись в этой странной, недоступной для человеческого понимания ситуации, он словно бы ждал окончательного приговора судьбы».
Так, в свете содержания рассказа имплицируется аксиологическая оппозиция, стоящая за лексическими компонентами эпиграфа: люди — людям, — это палачи и их жерт-
вы. Налковская утверждает: идеологи тоталитаризма ответственны не только за массовое физическое истребление людей,
ДИСКУССИЯ .
журнал научных публикаций %
но и за истребление человеческого в человеке.
В экзистенциализме получил обоснование тезис о разрушающем воздействии идеологии насилия и нетерпимости на экзистенцию человека, составляющую центр человеческой личности. В результате такого воздействия личность может утратить связь со сверх-смыслами, сферой непреложных истин и ценностей. Слепое повиновение превращает в соучастника злодеяний неприметного юношу из Гданьска. Ему посчастливилось найти работу в Анатомическом институте, которая приносила стабильный заработок и небольшую дополнительную выгоду: делала доступным такой дефицитный продукт, как мыло. Оно «плохо пахло» и поначалу вызывало брезгливость, «но оно хорошо мылилось и пошло на стирку». Судя по всему, он был доволен работой, ведь никто ему не говорил, «что варить мыло из человеческого жира — преступление». Между тем, отец юноши, находящийся в концлагере, вполне мог быть потенциальным «сырьем» для «качественной продукции». Юноша из Гданьска не случайно безымянный: он — один из ряда многих.
«Смерть может быть при любом выборе; но духовная смерть предопределяется выбором»8. Художественно-документальным выражением этого положения экзистенциализма может служить последний рассказ книги. В нем представлен ряд образов «живодеров из Освенцима». Это единственный случай, когда писатель использовал пейоративное слово для выражения оценки. Размышляя над тем, как происходит нравственная деформация человека, Налковская, по сути, повторяет выводы экзистенциалистов: «Все эти люди имели возможность, но вовсе не обязаны были делать того, что они делали. Но было предпринято все, чтобы высвободить таящиеся в подсознании человека темные силы, которые, если их не будоражить, могли бы никогда не пробудиться». Своим произведением писатель утверждает: жертвой жесточайшего социального эксперимента стали не только узники, но и те, кто был вынуж-
Вопрос об ответственности человека в философии экзистенциализма связывается с понятием «сверх-смыслов», высших ценностей.
ден приспосабливаться к действительности, где «смерть обыкновенная, единичная по сравнению с этой всеобщей кажется чем-то неуместным».
Сложная система контрастов, проявляющаяся на разных уровнях произведения, заставляет задуматься о том, что преступная идеология формировалась и нашла воплощение не в вакуумном пространстве, а в человеческом обществе. В этом обществе, например, антисемитизм — явление привычное. Вот и героиня «Визы», чудом уцелевшая в концлагерях, начинает свой рассказ, казалось бы, алогичными словами: «У меня нет неприязни к евреям. Точно так же, как нет неприязни к муравью или к мышке». Но в этих словах легко обнаруживается господствующая в обществе идеологема: испытывать чувство антипатии к евреям — это естественно. И далее уже автор говорит о своей героине: «Да, неприязни к евреям она не чувствует, хотя исповедует другую религию». Сколько жестокого смысла в этом уступительном значении! Антисемитизм, идеология расовой ненависти, возведенная в ранг нормы, разрушает нравственную основу человека, оскверняет будущее. Знаменательно, что «Медальоны» завершаются эпизодом, который сконцентрировал в себе весь ужас «обычного Апокалипсиса» (А. Вернер): «Доктор Эпштейн, профессор из Праги, в ясное летнее утро, проходя между бараками в Освенциме, увидел двух маленьких детей, пока еще живых. Они сидели на песке у дороги и передвигали какие-то щепки. Он остановился и спросил: — Во что играете, дети? И услышал ответ: — Мы сжигаем евреев».
Так в «Медальонах» вскрывается одна из причин воцарения в мире тоталитарных режимов. Она — в человеческом сознании, находящемся в плену расовых, национальных, религиозных, классовых предубеждений. Тоталитаризм обращает в свою пользу варварские соблазны такого рода ненависти. И в этом аспекте лагерь представляет собой точную социально-психологическую модель тоталитарного, а отчасти и любого общества. Эта мысль имплицируется идеологическим строем «Медальонов». Об этом
дискуссия
журнал научных публикаций
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
же прямо писали Т. Боровский, В. Шаламов, В. Франкл, Х. Адлер. Разобщенность людей, нетерпимость к иным, не нашим, используется тоталитаризмом для вполне практичных целей. В рассказах Налковской данная мысль выражается, в частности, при помощи сквозного образа стены — реалии этого страшного мира. За стеной — гетто и люди, обреченные на поголовное уничтожение. В рассказе «На кладбище» говорится о двух действительностях: реальной — по эту сторону стены, — которую «еще можно кое-как» вынести, и кажущейся «далекой» и «нереальной» — по ту ее сторону, хотя «все происходит тут же за стеной». «Каждые пятнадцать минут в тишину широко распахнутого неба вплывает самолет и, описав мягкий полукруг над кладбищем, уходит за стены гетто. Сброшенных в тишину бомб не видно. Но скоро в небо поднимутся длинные узкие нити дыма. А потом можно будет разглядеть и языки пламени». В данном случае писатель вновь прибегает к контрасту, антитетическому распределению образов в пространстве текста. Эта «тишина», «широко распахнутое небо», этот «вплывающий в тишину самолет», описывающий «мягкий полукруг», эти «нити дыма» — вся эта лиричность вдруг оборачивается абсурдом, ибо все это — знаки смерти, которая настигнет сейчас или уже настигла кого-то «за стеной». Пространственная и психологическая точка зрения рассказчицы, женщины с кладбища, позволяет увидеть, услышать, сопережить то, что происходит за стеной: «Матери заворачивают детей в какую-нибудь тряпку, чтобы не так больно было падать, и бросают их на мостовую; плач, крики, глухие удары человеческих тел, падающих на камни...» И все же: «Мы слышали о =
том, как люди толпами покорно шли навстречу смерти. О том, как они бросались в огонь, прыгали в пропасть. Знаем, но мы далеко, мы по эту сторону стены».
Образ стены приобретает у Налковской статус символа. Стена — знак пограничья между реальным и ирреальным, между ил-
Образ стены приобретает у Налковской статус символа.
Стена - знак пограничья между реальным и ирреальным, между иллюзией свободы и тотальной несвободой.
Весь этот чудовищный план был задуман и осуществлен людьми. Люди были его исполнителями и его жертвами
люзией свободы и тотальной несвободой. Это и преграда, которую человеческое сознание возводит в целях самозащиты, — спасительное равнодушие, помогающее из-= бежать безумия: «Действительность еще можно кое-как вынести, если она воспринимается нами не полностью». Поэтому и в речи людей появляется своего рода словесная «стена»: слова трансформировались, они «давно утратили свой смысл», их традиционное значение неадекватно «апокалипсической» реальности. Так, «женщина с кладбища» описывает гибель пленников гетто словом, «не равным себе» (Х. Завор-ская), используя бытовую лексику.
Другое основание «стены» — это страх, разделяющий людей: «Один для другого — еще одна возможность смерти». Именно страх предопределяет поведение людей и их выбор в «пограничных» ситуациях, подобных той, что представлена в миниатюре «У железнодорожной насыпи». Здесь рассказана история молодой женщины, одной из тех, кого везли в лагеря смерти. Бежавшая из вагона, она была ранена конвоиром и неподвижно застыла в траве у насыпи. Подходили люди, шептались, испуганно смотрели: «Она лежала среди людей, не рассчитывая на помощь. Словно зверь, которого ранили на охоте и забыли добить. <...> Непреодолимой была стена страха, отделявшая ее от людей». Так никто и не решился ей помочь. «Ничего такого ей не полагалось. Ее уделом была смерть».
Вопрос об ответственности человека в философии экзистенциализма связывается с понятием «сверх-смыслов», высших ценностей. Благодаря этим ценностям «человеческое существование по сути своей никогда не может быть бессмысленным», оно имеет благородный
смысл даже «в самом процессе умирания»9. В «Медальонах» немало примеров, подтверждающих это положение экзистенциализма. Доктор Грабчинский, рискуя жизнью, укрывал от газовой камеры своих подопечных («Взрослые и дети в
ДИСКУССИЯ .
журнал научных публикаций %
Освенциме»). Двойра Зеленая упрямо хотела выжить, чтобы «рассказать обо всем», чтоб мир знал, «что они делали» («Двой-ра Зеленая»). Только обретение веры заставило заключенного Михала отказаться от самоубийства, мысль о котором овладела им после расстрела его жены и детей («У человека сил много»). Героиня «Визы» «в самые тяжкие минуты вспоминала о том, какие страдания принял на себя господь, и это ей помогало. Когда ее били, она молилась, чтобы не чувствовать ненависти». Именно в этом стремлении человека «вступить в безграничную коммуникацию» экзистенциалисты усматривают «тайну становления человека»10. Сделка же с судьбой, с совестью, попытка отгородиться от зла, приобретя «бесчувственность деревьев, когда их рубят» (Т. Боровский), надежда выжить любой ценой — все это разрушает Человека.
Эпиграф «Медальонов» включен в текст заключительного рассказа «Взрослые и дети в Освенциме»: «Весь этот чудовищный план был задуман и осуществлен людьми. Люди были его исполнителями и его жертвами. Люди людям уготовили эту судьбу. Кто же были эти люди?» И далее следует ответ: это те, кто «много лет томился в концлагерях и уцелел вопреки всякой надежде: ученые, врачи, политики — словом, люди, которыми вправе гордиться любая нация». В данном контексте слово «люди» в каждом своем употреблении актуализирует новый смысл: это и идеологи фашизма; и исполнители воли фашистского государства; и их жертвы. Это, в конечном итоге, говоря словами В. Даля, «человеки, род человеческий, народ, м1р, общество. Все мы люди, да не все человеки, т. е. рода человеческаго, но без человеческаго достоинства»11. Обратим внимание, во-первых, на межтекстовый параллелизм: если в первом рассказе «ученые, врачи, политики» представляют сторону палачей, то в этом рассказе — они их жертвы; во-вторых, на возможность заполнения синтаксической позиции номинатива люди анафорическим компонентом ученые, врачи, политики (т. е. цвет любой нации). Таким образом, в «Медальонах» находит выражение одна из главных идей экзистенци-
Все мы люди, да не все человеки,
т. е. рода человеческаго, но без человеческаго достоинства.
ализма — мысль о личной вине, ответственности каждого человека, и прежде всего интеллектуальной элиты, за «реальность концентрационных лагерей», за «согласованное движение по кругу пытающих и пытаемых», за «утрату человеческого облика»; за то, что в целом составляет «опасность, которая страшнее атомной бомбы, так как она угрожает душе человека»12.
Итак, «Медальоны» литературная критика справедливо относит к числу «лучших произведений, разоблачающих зверства фа-шизма»13. Но значение и актуальность книги Налковской не исчерпываются только пафосом разоблачения. Она преисполнена гуманистическими идеями экзистенциализма. Как спасти, сохранить самое природу человека — это очевидно главный вопрос-ответ, адресованный Налковской своему читателю. -
1. Nalkowska Z. Dzienniki е/ави «юру. Warszawa: С/у:е1тк, 1972. Р. 311.
2. Wyka К. Szkice ШегаеЫе i artystycznie. Т II. Krak6w: Wyd. Literackie, 1956. Р. 109.
3. Бердяев Н. Самопознание. М.: ЗАО «Плюс-Минус», 2004. С. 219.
4. Библер В. С. От наукоучения — к логике культуры. М.: Политиздат, 1990. С. 262, 267, 328.
5. Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. С. 155.
6. Налковская З. Избранное. Пер. с польск. М.: Художественная литература, 1979. Далее тексты рассказов З. Налковской цитируются по данному изданию.
7. Франк С. Л. Свет во тьме. М.: Факториал, 1998. С. 205.
8. Библер В. С. От наукоучения — к логике культуры. М.: Политиздат, 1990. С. 266.
9. Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. С. 174, 222.
10. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Республика, 1994. С. 49.
11. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 2. М.: Госиздат иностр. и национальных словарей, 1955. С. 284.
12. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Республика, 1994. С. 161.
13. Мусиенко С. Ф. Творчество З. Налковской. Минск: Наука и техника, 1989. С. 171
