CC BY
221
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 10 (148).
Филология. Искусствоведение. Вып.30. С. 22-25.
Е. В. Борода
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МИФОЛОГЕМЫ «МАТЬ - ДОЧЬ» В ПОВЕСТИ Е. ЗАМЯТИНА «НАВОДНЕНИЕ»
При создании мифологического пространства собственных произведений Замятин руководствуется устойчивым интересом к язычеству. В повести «Наводнение» внимание автора сосредоточено на естественной потребности женщины в материнстве. Замятин верно уловил жертвенную природу материнства и его устойчивость в психологической сфере. Интерпретация известной мифологемы «мать - дочь» обосновывает конфликт произведения.
Ключевые слова: Е. И. Замятин, повесть «Наводнение», мифологическое пространство, язычество, поэтизация природы, конфликт, интерпретация.
Опора на миф является одним из определяющих элементов целостной художественной системы Евгения Замятина. Подобный аспект замятиноведения стал предметом внимания таких исследователей, как А. Гилднер, Р. Гольдт, Т. Т. Давыдова, Н. Ю. Желтова, Н. Н. Комлик, Е. Максимова и Э. Эндрюс, Л. В. Полякова.
Судя по достаточно ранним замятин-ским произведениям, к примеру, повестям «Уездное» и «Алатырь», можно заметить, что уже в начале формирования художественной системы творчество Замятина перекликается с мифологической основой мировосприятия. Природное, языческое, дионисийское писатель рассматривает как ядро мироощущения человека. Оно находится под спудом наслоений цивилизации, потому не всегда распознаваемо. Но, между тем, именно в этом ядре заключается воля к жизни и изначальная энергия, которая во сто крат мощнее приобретенных, культурных навыков. Так, сам быт уездного и Алатыря-города представляет собой среду закосневшую, инертную по отношению к культуре и духовности, зачастую даже лишенную поэтизации. Но именно она является основой бытия.
Мифологическая основа мышления выражена прежде всего в борьбе хаоса с космосом. В соответствии с этим, мифологизация действительности у Замятина опирается на борьбу природы и культуры. Его типичный герой - одновременно «пещерный» и цивилизованный.
Помимо этого, можно отметить и другие тенденции в освоении писателем этой сферы, а именно: непреходящий интерес к языческой мифологии, поэтизация языческих мотивов, ситуативная интерпретация известных мифологем.
В повести «Наводнение» (1929) основной конфликт также обусловлен антагонизмом природного и рационального начал, прежде всего, конечно, в сознании главной героини. Однако, учитывая замкнутое пространство Васильевского острова и изолированное пространство семьи Трофима Иваныча и Софьи, конфликт можно представить едва ли не на уровне космогонии отдельного мирка.
Васильевский остров - и без того пространство замкнутое. В начале повествования автор подчеркивает, что война, революция - все это было где-то там, за его пределами. Диктатура мегаполиса - Петербурга, с его ровными проспектами, геометрически упорядоченным расположением улиц, - не довлеет над обитателями острова. В момент наводнения вообще всякая связь с городом, культурным центром, пропадает. То же самое происходит в сознании василеостровских обитателей. Наводнение - не что иное, как символическое нашествие хаоса, подчинение героев хаотическому безумию.
У Трофима Иваныча и Софьи нет детей. Понимание того, что существование их семьи ограничено во времени, не имея надежды на продолжение рода, приводит к взаимному отчуждению супругов друг от друга. Долгое время причину такого двусмысленного существования оба боятся назвать вслух, пока Трофим Иваныч однажды не увидит олицетворение их общей беды: хлопающего вхолостую ремня в мастерской, бесполезно работающих станков. Это и побуждает его словами высказать проблему, которая волнует его и Софью: бездетность, жизнь вхолостую.
Момент истины приходится на осень, когда все, что может приносить плоды, дает урожай. На фоне демонстрации всеобщего пло-
дородия Софья чувствует себя пустоцветом. Еще один год жизни прошел бесследно.
Несмотря на сдерживающий фактор сознания, Софья воспринимается безотрывно от природной среды. Окружающий мир как бы питает, поддерживает ту жажду, которая овладевает всеми помыслами женщины: желание иметь ребенка. Жажда продолжения рода выражается в соответствующем ряде образов, сближающих героиню с Землей: чрево
- как земля, кровь - вода в Неве. Образ Софьи сближается с хтоническим образом Матери-Земли, образом, может быть, даже далеким от поэтизации. Тут чистый инстинкт, сфера Диониса.
«Вода в Неве подымалась. И будто связанная с Невой подземными жилами - подымалась кровь»1. «Софье вдруг стало легче, как будто именно это ей и было нужно - вот такой ветер, чтобы все захлестнуло, смело, затопило. Она повернулась навстречу, губы раскрылись, ветер ворвался и запел во рту» (с. 486). Таково ощущение Софьи в момент буйства стихии. Разрешение внутреннего конфликта героини представляет собой преодоление замкнутости, настоящий взрыв, наводнение, ломающее преграды, которые существуют в сознании.
Женщина в супружестве - жена и мать. Матерью Софье быть не удается. Впрочем, и замужество ее тоже в большей степени ритуальное. Отношения Софьи с мужем - это не подлинная близость, а так, супружеская обязанность.
Свою потребность в материнстве Софья пытается решить, взяв в дочери Ганьку, дочь умершего соседа-столяра. Но решение это продиктовано рассудком, а не сердцем. Ганьку она не любит и не чувствует ее своей дочерью. «Ганька говорила, смеялась только с Трофимом Иванычем, а если оставалась вдвоем с Софьей, она молчала, топила печку, мыла посуду, разговаривала с кошкой. Только иногда медленно, пристально наплывала на Софью зелеными глазами, явно думая что-то
о ней, но что? <...> Софья набрасывала шу-гайку, теплый платок и шла куда-нибудь - в лавку, в церковь, просто в темноту Малого проспекта - только бы не оставаться вдвоем с Ганькой» (с. 482).
Маленькая женщина Ганька не может быть ей дочерью. Она становится соперницей Софьи, то есть в этой семейной иерархии претендует на роль жены. Тем самым, кстати, она
почти окончательно лишает Софью надежды стать матерью. Она прельщает Трофима Иваныча тем, чего не может дать Софья: необузданной жизненной силой, инстинктивным стремлением к полноте жизни.
Автор сравнивает ее с кошкой, тогда как Софье сопутствует образ птицы. Художественный зооморфизм определяет сферу влияния обеих героинь (телесную и духовную), а еще делает их антиподами.
Софья, действительно, не приемлет необузданность природной энергии, телесного начала. Точнее, наверное, боится. Такое состояние мучительно для героини. Она испытывает облегчение только когда чувствует движение стихии, созвучное ее внутреннему состоянию.
Убийство соперницы происходит под влиянием момента. И все же это не злодейство, совершенное в состоянии аффекта. По внутреннему содержанию оно сродни ритуальному убийству: ни страха, ни раскаяния
- четкие, выверенные действия, по наитию. Убийство Ганьки и в самом деле напоминает ритуал древнего жертвоприношения богам плодородия, во множестве вариантов описанный представителями самых разных мифологических школ (Фрэзер, Юнг, Афанасьев, Мелетинский и мн. др.). Предание земле, расчленение жертвы, омывание после обряда.
В самом обряде содержится аналогия с зерном, которое должно прорасти.
Таким образом, Софья не просто устраняет соперницу. Она убивает ее, чтобы воскресить в естественном состоянии - в качестве дочери. Рождение девочки в этом качестве невозможно без прохождения через врата смерти, без того, чтобы она умерла. Кроме того, приняв Ганьку в себя, Софья получает ее силу, которой Софье не хватало.
Совершив бессознательное жертвоприношение, Софья отдается во власть матери-природы. Тут она впервые до конца раскрывается мужу. И, конечно, зачинает. Теперь она сама отождествляется с Матерью-Землей. И в ней зреет Ганька, которой предстоит воскреснуть в лице нового человека. Софья недаром уверена, что родит девочку.
Когда Замятин сравнивает чрево Софьи с землей, он употребляет намеренную двусмысленность. «Живот был круглый, это была земля. В земле, глубоко, никому не видная, лежала Ганька, и в земле, никому не видные, рылись белыми корешками зерна» (с. 495).
Ганька действительно лежит в земле, убитая и похороненная, и другая (такая же) Ганька находится в земле, которой является живот Софьи.
Центральная коллизия повести очень близко соотносится с мифом о Деметре и Персефоне и подобными календарными мифами древности. Сюжет мифа известен. Персефона - дочь Зевса и богини плодородия Деметры. Она похищена богом подземного царства Аидом. Пока плачущая Деметра разыскивает дочь, земля перестает плодоносить, наступает голод. После освобождения Персефоны из царства мертвых и возвращения Деметры на Олимп земля снова расцветает и дает урожай. Так продолжается до тех пор, пока Персефона не возвращается к мужу. Тогда все начинается сначала.
Мифы об исчезающих и возвращающихся богах считаются наиболее архаичными. Они связаны с культом плодородия и соотносятся с календарным циклом. Можно перечислить множество сюжетов, самые известные из которых - Изида и Озирис у египтян, Иштар и Таммуз у шумеров. Однако пара «мать -дочь» в единстве выступают еще и воплощением идеи бессмертия через смену поколений и продолжение рода. Нисхождение в царство мертвых - ритуальная смерть. Выход на землю - возрождение.
«Всеохватывающая идея рождения, идея вечно длящегося и повторяющегося начала жизни объединила мать, дочь и дитя в одно полное глубокого смысла целое. Смысл рождения заключается не просто в идее начала всех вещей и даже не в идее уникального, первичного начала, но в непрерывности постоянно возобновляющегося ряда рождений. В тождественности матери и дочери рождающая мать проявляет себя как вечное существо» (К. Г. Юнг)2.
В 1941 году всем известный К. Г. Юнг и его единомышленник, венгерский филолог-фольклорист К. Кереньи обнародуют совместный труд «Введение в сущность мифологии». Существенную часть книги составляет осмысление образа Коры (Персефоны). По мнению исследователей, мать и дочь, Деметра и Персефона, берут начало от одного образа и в психологическом аспекте воплощают архетип женской судьбы. Мысль такова: каждая женщина - Дева и Мать в одном лице. Когда она теряет девство, она становится Матерью. Дева умирает - Мать рождается. Род продол-
жает другая Дева - ее дочь. Потом и она становится Матерью, и так до бесконечности.
Разделение же мифологемы на два образа обусловлено особенностью мифологического мышления: то, что в научном анализе можно определить как разные признаки одного и того же предмета, в мифологии выглядит разделением на части3.
Исследования Кереньи - Юнга были, как видим, обнародованы гораздо позже. Художественная интерпретация Замятина, получается, во многом предвосхищает научное обоснование известной мифологемы, выражающей одну из любимых мыслей писателя: о бесконечном продолжении рода и в этом смысле - бессмертии.
Данное отступление было сделано для того, чтобы предоставить научное обобщение архетипа, воплощенного Замятиным в художественной форме. Думается, вряд ли писатель сознательно интерпретировал древний сюжет о Коре: слишком другая почва. Но какова глубина проникновения в архаические слои сознания человека!
Ведь, заметим, даже календарные соответствия вполне точны: убийство Ганьки совершается поздней осенью, зимой она (то есть дочь Софьи) зреет в земле (Софьином чреве). А примерно в августе героиня рождает девочку, на этот раз в полном согласии с плодоносящей землей. Героиня достигает, наконец, согласия между сознанием и сферой инстинкта. Однако полное разрешение конфликта происходит после того, как Софья признается в содеянном. Для человека подлинная гармония недостижима без нравственного очищения.
Таким образом, можно с некоторой долей вероятности определить способы освоения Замятиным мифологического ресурса. Во-первых, налицо устойчивый интерес писателя к языческой мифологии, оценка им язычества как неизживаемой формы мировоззрения. В художественном воплощении это зачастую проявляется в поэтизации языческих мотивов. Во-вторых, обнаружение мифологической основы действительности базируется, в понимании автора, на оппозиции природы и культуры. В-третьих, писатель предлагает собственную интерпретацию известных мифологем.
Так, в повести «Наводнение» известный сюжет о матери и дочери становится выражением бессмертия и вечного возрождения. Замятину близка сама идея бесконечности
развития. Но, помимо этого, автору важно показать взаимосвязь всего сущего: человека с природой, человека с человеком, - и абсолютную ценность макро- и микрокосма. Стержень мифологического мышления - борьба хаоса с космосом и гармонизация мира - приобретает в повести характер этического послания и выражается в нравственном искуплении героини.
Примечания
1 Замятин, Е. И. Избранные произведения. Повести. Рассказы. Роман. Пьесы / Е. И. Замятин. - М., 1987. - С. 479. Далее по тексту приводятся цитаты из этого издания.
2 Юнг, К. Г. Душа и миф : шесть архетипов / К. Г. Юнг ; пер. с англ. А. А. Юдина. - М., 1997.
- С. 164-165.
3 См. об этом: Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа. Исследования по фольклору и мифологии Востока / Е. М. Мелетинский. - М., 1976.
- С. 168.
