CC BY
73
ЛИНГВИСТИКА LINGUISTICS
УДК 811. 161. 1'282. 2(470324)
Воронежский государственный университет, филологический факультет д. филол. н., профессор кафедры славянской филологии Ковалев Г. Ф.
Россия, Воронеж, (473)2208497 e-mail: kovalev@phil.vsu.ru
Voronezh State University Department of Philology The chair of Slavonic Philology Doctor ofPhilology, full professor Kovalyov G.F.
Russia, Voronezh, (473)2208497 e-mail: kovalev@phil.vsu.ru
Г.Ф. Ковалев
ХРОНОТОП И АВТОБИОГРАФИЗМ, КАК ОНИ ПОНИМАЮТСЯ В ЛИТЕРАТУРНОЙ ОНОМАСТИКЕ
Статья посвящена проблеме статуса таких понятий в литературной ономастике, как хронотоп и автобиографизм. Эти понятия и термины по-разному понимаются и определяются в литературоведении и в литературной ономастике исследователями разных дисциплин филологии - литературоведами и лингвистами. Актуальность исследования обусловлена важной ролью имен персонажей в творческой жизни любого писателя. В работе обращено особое внимание на специфику исследования имени собственного как одного из важнейших составляющих художественного текста, выделены факторы, оказывающие влияние на выбор основных ономастических единиц: авторское сознание, значение онима, системность имен в литературном произведении, системность хронотопа, социальность системы имен. В исследовании рассматривается, в чем состоит отличие значения собственного существительного от нарицательного, и отмечается двуплановость значения имени собственного, которое имеет: 1) этимологическое значение; 2) коннотативное значение. Методика работы ученого-ономаста связана с поиском деталей, помогающих вскрыть ономастическую лабораторию того или иного автора, в его черновиках, в воспоминаниях его современников, а также в косвенных источниках. Выбор имени для персонажей или ономастического фона определяется не только вкусом или целеполаганием автора, но и его знакомством с именем или носителем имени. Писатель может сам создавать имена, но будет использовать в именах только известные ему элементы, составленные по известным ему правилам и законам.
Ключевые слова: ономастика, оним, ономастическая единица, антропоним, литературная ономастика, имя собственное, имя нарицательное, хронотоп, хронотопичность, автобиографизм.
THE CHRONOTOPE AND AUTOBIOGRAPHYSM AS THEY ARE UNDERSTOOD
IN LITERARY ONOMATOLOGY
The article concerns the status of such notions as the chronotope and autobiographysm in literary onoma-tology. These notions and terms are understood and defined differently in literature studies and in literary ono-matology by representatives of different branches of philology, which is by researches of literature and linguists.
Ковалев Г.Ф., 2017
G.F. Kovalyov
The actuality of our research is determined by the importance of heroes' names in the creative activity of any writer. Special attention is paid to the specifics of research of personal name as one of the main components of artistic text and to the factors which influence the choice of onomastic units: the author's mind, the meaning of the name, consistency of names in a literary work, consistency of the chronotope, social essence of the onomastic system. The research also sites the difference between personal and common names and marks the biplanning of meaning of personal names which possesses etymological and connotative meaning. The methods of onomastic research is connected with the search of details to reveal onomastic laboratory of this or that author in the drafts, memoirs of the contemporaries and indirect sources as well. The choice of the hero's name or the ono-mastic background is determined not only by the author's tastes or purposes but also by his knowledge of the name or its bearer. The writer can create names himself but will use in them only the elements which are well-known to him and compiled according to the familiar rules and laws.
Key words: onomatology, onym, onomastic unit, the anthroponym, literary onomatology, personal name, common name, the chronotope, chronotopical, autobiographysm.
Роль имен персонажей в творческой жизни писателя велика. С.Довлатов по-своему вполне справедливо считал: «Персонажи неизменно выше своего творца. Хотя бы уже потому, что не он ими распоряжается. Наоборот, они им командуют» [10; с. 55].
В свое время (еще в 1840 г.) В.Ф. Одоевский размышлял: «Одна мысль, одно слово, как искра, может зародить в голове целый поэтический план, часто отдаленный от своего первого зародыша. Редко это происходит мгновенно; закинутая, в душе мысль лежит долго, зреет незаметно для вас самих и вдруг, совсем неожиданно, является во всей полноте пред вами; иногда, преследуя развитие сей мысли, вы дойдете до какой-либо мысли или даже слова, прочитанного или слышанного, и отдаленного от вашей мысли бесчисленными рядами, проходящими сквозь разные миры» [24; с. 394]. И таким словом зачастую может быть имя собственное и, значительно частотней, из онимов - антропоним. Видимо, отсюда и более тщательное отношение к именованию литературного произведения именно антропонимом и значительно реже другими разрядами имен собственных.
Можно с уверенностью говорить, что уже со времен А.С. Пушкина в отечественной литературе выбор имени персонажа был обусловлен:
1) авторским сознанием, авторским выбором, даже если автор не всегда осознает свой выбор и якобы полагается на случайность;
2) значением онима, поскольку литературный оним имеет только два типа значения: этимологическое и коннотативное. На их основе формируется стилистический потенциал имени собственного в художественном тексте.
3) системностью имени в самом произведении. Имена в любом произведении составляют систему. Они системны уже по условию самого авторского включения их в произведение. Например, фамилия Онегин для А.С.Пушкина была хороша тем, что она входила в цикл имен с амфибрахическим ритмом: Татьяна, Владимир, Евгений, Прасковья, Полина, Акулька, Селина. Такой тип имен создает в тексте дополнительную именную (почти неощутимую) рифму. Имя Дубровского - Владимир - было выбрано Пушкиным также из-за его тяги к амфибрахическим именам, поэтично укладывающимся в систему русского словоизменения, ср., с одной стороны: Владимир Дубровский, Кирила Петрович, Шабашкин; с другой, хоть в именительном падеже и Андрей, Де-форж, Архип, Антон - это ямбическая структура, но в остальных-то падежах (а уж тут
употреблений их гораздо больше!) всё равно оказывается амфибрахий: Андрея, Де-форжа, Архипу, Антоном и т.п.
4) системностью хронотопа. Термин хронотоп (с греч. хроуод - время, голод -место) - понятие, которое ввел в сферу гуманитарных наук, эстетики и поэтики, в литературоведение М.М. Бахтин, предложив называть так гармонию времени и пространства, художественно освоенных в литературе. М.М. Бахтин понимал хронотоп как формально-содержательную категорию литературы, называл хронотопом существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений. В литературно-художественном хронотопе имеет место «слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем. Этим пересечением рядов и слиянием примет характеризуется художественный хронотоп» [2; с. 234].
Некоторые ученые, особенно лингвисты, включают в понятие хронотоп практически любые упоминания о лексике, связанной с категориями времени и пространства. Полагаем, что в литературной ономастике в хронотоп будут входить только такие «приметы времени и пространства», которые работают или на развитие сюжета, или существенно отражают или фиксируют время и ситуацию, как она складывалась в сознании автора. Поэтому хронотопом может стать, казалось бы, обычный предмет, характерный для вполне определенной эпохи (например, папиросы «Ира» - «Все, что осталось от старого мира»), упоминание о хронологичной ситуации и т.д.
Как видим, в литературоведении термин хронотоп, как и положено, рассматривается довольно расплывчато (множество слов о гармонии времени и места и т.д). В литературной же ономастике хронотоп следует понимать (не отрицая, естественно, гармонии) более точно, как определенный и образный показатель времени и места, зачастую как бы случайно, а иногда и нарочито выраженный онимами, характерными для эпохи, отраженной в произведении. Системность имен обусловлена временем, отраженным в произведении, с одной стороны, и, с другой стороны, не так явно - временем, в котором автор писал данное произведение, даже если автор пишет о другой эпохе; хронотопность имени персонажа может быть выражена даже подтекстом имени, связанного с литературно-общественной полемикой определенного времени, например, имена персонажей ряда пьес Шаховского в отношении карамзинистов («Урок кокеткам» и др.).
Песня о погибшем танкисте появилась в годы войны, хотя это лишь переделка еще дореволюционной песни о гибели в шахте коногона. И все равно ее текст можно представить как хронотоп: «В танкистской форме при погонах и ей он больше не жених». Дело в том, что в начале войны наши военнослужащие не носили погонов. 10 января 1943 года приказом НКО № 24 было объявлено о принятии Указа Президиума Верховного Совета СССР от 06.01.1943 года «О введении погон для личного состава Красной Армии». Перейти на погоны, согласно приказу, нужно было за полмесяца - с 1
по 15 февраля 1943 года, однако в сражении на Курской дуге в июле этого года некоторые лётчики и танкисты ещё носили не погоны, а старые петлицы.
Даже определенная социальная ситуация может быть квалифицирована как хронотоп: в рассказе Д.Хармса «Победа Дымова» главный персонаж почему-то лежит в коридоре, но не в одной из комнат коммунальной квартиры. Кто-то скажет: так не бывает, но так было. Ордер советские работники выписывали не на конкретные метры в комнате, а лишь на проживание в квартире. Как писал А.А.Кобринский, «человек имел право жить в квартире, а своей комнаты не имел» [16; с. 459].
5) социальностью системы имен. Имена в произведении отражают социумы или, точнее, их представителей, которые репрезентируют эти социумы и поэтому отражают или единство социальных слоев, или их различие. Сюда включаются и различия возрастного характера, так как лица различного возраста обладают разным социальным статусом и, соответственно, различными вариантами имен.
Поэтому можно определенно утверждать, что главные показатели литературной ономастики отражаются в хронотопности и автобиографизме. Да если уж говорить по большому счету, эти показатели являются и основными стимулами самой писательской деятельности.
Идеи многих авторов о том, что имена собственные не обладают собственным значением, на наш взгляд, являются ошибочными. Откуда же идет эта ошибка: дело в том, что большинство имен собственных построено на материале имен нарицательных, при этом приобретя собственную мощную базу словопроизводства (масса уменьшительно-ласкательных, увеличительных и даже ругательных форм), причем эта база имеет свои возрастные и социальные срезы. Можно говорить, что имя собственное не имеет такого же значения, что у имен нарицательных, но оно (кстати, принадлежа к единственной категории частей речи - существительному) имеет целых два значения: 1) этимологическое, например, Владимир - владеющий миром, покоем, то есть миротворец; 2) коннотативное, например Владимир - князь Владимир Ясно Солнышко, Владимир - Ленин и т.д.
Причем коннотация в творчестве писателя может быть не узуальной, а индивидуальной. Вот как С.Я. Маршак объяснял кличку коня:
«Это был молодой норовистый конь, которого хозяин завода предоставил в распоряжение отца, так как жили мы далеко от города.
Ворончиком назвали его, вероятно, потому, что шерсть у него была черная и лоснистая, как вороново крыло, но для меня эта кличка была больше связана с именем города. Ворончик - воронежский конь» [19].
Методика нашей работы связана с поиском деталей в творчестве писателя, помогающих вскрыть ономастическую лабораторию того или иного автора, в его черновиках, в воспоминаниях его современников и даже в совершенно косвенных источниках. Удивительно, но методы наши совпали с тем, о чем писал П. А. Вяземский, когда он готовил свой труд о Д.И. Фонвизине: «Тут на опыте убедился я в пользе и правдивости учения, что всё во всем (tout est dans tout). Все в мире часто незаметно, но более или менее связывается и держится между собою. Ни в физическом, ни в нравственно-человеческом мироздании нет пустых мест. Все последовательно и соответственно за-
нято. Нередко одно слово, одно имя, одно малейшее событие может вас увлечь в разнообразные и далекие изыскания. Так было и со мною» [5; с. 308].
К сожалению, имена могут быть и средством псевдонаучной эквилибристики. Мы уже писали, как используют литературоведы (а иногда и некоторые лингвисты) термин, доставшийся нам от эпохи «неистового Виссариона» - мы имеем в виду пресловутые «речные фамилии» персонажей типа Онегин, Ленский и Печорин [15; с. 210221].
Другой вариант измышлений с помощью литературных имен проиллюстрируем фрагментом очень дельной работы Елены Толстой о специфике творчества А.П. Чехова. Разбирая рассказ «Тина», Е.Толстая пишет о его героине: «Сусанна обманывает, завлекает и губит. Здесь характерно ее имя: библейское Сусанна - невольная соблазнительница. Библейская аллюзия скомкана и намеренно неточна, на самом деле героиня должна бы - по роли своей - быть Юдифью, завлекающей любовью врага своего народа, чтоб погубить его» [26; с. 31]. Налицо навязывание А.П. Чехову несуществующей библейской аллюзии, а затем ее опровержение: дескать, неправ Чехов. Вполне возможно, что Чехов, намеренно или даже не отдавая себе отчета, выбрал имя Сусанна, даже не обращаясь к библейской традиции, а имея перед собой аллюзию в виде народного героя Сусанина.
Г.Г. Амелин и Б.Я. Мордерер полагают, что к циклу О. Мандельштама «Стихи о русской поэзии» примыкает его же стихотворение «К немецкой речи» [1; с. 20]. Их аргументы: «Латинское germano» означает «родной» или «брат». Именно об этом напоминает поэт в разгар братоубийственной войны:
Всё перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея. (I, 127). [1; с. 20-21].
О ком же говорит О.Мандельштам в русско-немецком («germano-вском») аспекте? Авторы полагают: «Родная немецкая речь говорит о Гумилеве судьбою и стихами поэта-офицера Клейста, «любезного Клейста, бессмертного певца Весны, героя и патриота», как назвал его Карамзин» [1; с. 21]. И разгадку диахронической и межэтнической связи авторы подают через сопоставление значений двух фамилий: «нем. Kleister -«клей», как и Gummi (Клейст/Гумилев)» [1; с. 22].
Это написано красиво и оригинально, но только для ... неподготовленных литературоведов. Дело в том, что здесь мы имеем то, что в народе называется «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Во-первых, не Kleist, а Kleister по семантике равнозначно общеславянскому слову клей; во-вторых, нем. Kleist произносится как Кляйст, в-третьих, Gummi действительно первично обозначало нечто клейкое, гибкое, но все же это не клей, а резина, и это слово входит необходимым элементом в немецкие слова Gummiboot - резиновая лодка, Gummischuh - резиновая обувь, Gummiüberzug - презерватив.
Да, Иоганнес фон Гюнтер, прибалтийский немец, вращавшийся в кругу поэтов Серебряного века, писал: «Я познакомился с Николаем Степановичем Гумилевым, моим другом Гумми, - ибо таковым было в нашей среде его прозвище - в первый же день» [9; с. 266]. Прозвище воистину в западной традиции (ср. современное Горби от Горбачев).
А фамилия Гумилев никак ни с клеем, ни с резиной не связана. В принципе, это фамилия семинарская, происходит от латинск. ЬишШБ - 1) низкий, низкорослый, 2) простой, простонародный [28; с. 72]. И тем более эта несуразица совершенно непонятна, поскольку сами же авторы в сноске приводят шуточную эпиграмму: Наш Гумми - Лев -Гуммиарабский Иль африканский, непростой. Ты засыпаешь? Ах, постой! Он подражатель, но не рабский: Букварь французский одолев, Гумми - резиновый, но Лев. [18; с. 64-65].
Имя в художественном или публицистическом тексте является не только показателем или воплощением хронотопа, оно является и показателем автобиографизма.
Например, М. Шагинян выяснила при анализе текста романа О. де Бальзака «Утраченные иллюзии», что французский автор регулярно черпал именник и протоперсо-нажей из своей же действительности: «Дело в том, что я погрузилась во все французские газеты того времени, когда Бальзак писал этот роман. И, к восторгу своему (восторгу исследователя), открыла, что Бальзак, в сущности, писал эту парижскую эпопею как репортаж: все, все, ну буквально все - имена куртизанок, происшествия, названья ресторанов и увеселительных мест, имена снобов и ловеласов из аристократических семейств, титулованных лиц с их экипажами и гризеток в их нарядах - было в газетах» [29; с. 505].
Интересно высказался Е.И. Замятин: «Кстати сказать, как правило, фамилии, имена прирастают к действующим лицам так же крепко, как к живым людям. И это понятно: если имя почувствовано, выбрано верно - в нем непременно есть звуковая характеристика действующего лица» [12; с. 978].
Следует сказать, что не всегда мы имеем дело именно с выбором самим автором того или иного онима в своем произведении. Зачастую автор бывает поставлен в такие обстоятельства, что выбирать приходится между «нельзя» и «разрешено». Имеется в виду не только цензура, но и многие другие факторы. Например, пушкинская «Сказка о попе и о работнике его Балде», написанная в «Болдинскую осень» (1830 г.), не могла быть напечатана при жизни поэта. После смерти поэта, когда В.А. Жуковский все-таки решился ее опубликовать, то назвал ее «Сказка о купце Козьме Остолопе» (с соответственной переделкой текста). Роман Пушкина «Дубровский» получил свое название совсем не от автора, а после смерти от редакторов, готовивших роман к печати.
А вот замечательный драматург Л.Г. Зорин поведал о таком факте «выбора» онима с помощью цензуры в пьесе «Римская комедия»: «У меня Домициан жил на Гранатовой улице, что соответствует исторической истине. Заставили переделать улицу на Каштановую. Считалось, что Гранатовая вызовет аллюзию с улицей Грановского, где жили многие члены правительства...» [14; с. 10].
Изучать в писательском творчестве необходимо все основные единицы ономастического пространства: антропонимы, топонимы, астронимы, зоонимы и т.д. И тогда открывается еще один аспект изучения имени: имя как показатель истинной принадлеж-
ности автора к тому или иному произведению. Сколько копий сломано по поводу авторства В.Шекспира. Брался в электронную обработку текст (правда, с чем его сравнивать?), делались и другие попытки доказать его авторство или обратное. А вот лучше всего в этом процессе анализа текстов В.Шекспира все-таки сработала ономастика. В работах И.Гилилова вполне аргументированно доказывается, что одними из авторов «Шекспира» являются граф Роджер Мэннерс Рэтленд и его супруга Елизавета [6; с. 99100]. В самом деле, В.Шекспир, как и А.С. Пушкин, никогда не выезжал за пределы своей родины. Кроме того, В.Шекспир напрочь не знал иностранных языков, да и писал по-английски не как граф. А вот граф Рэтленд учился в Падуе (Италия), и теперь уже документально известно, что его соучениками были датские студенты, знаменитые по «Гамлету», - да-да, те самые Розенкранц и Гильденстерн. Более того, известно, что граф Рэтленд специально в 1603 г. ездил в Данию (чтобы «довести» текст «Гамлета»?).
Точно так же исследования ономастики Карела Чапека, проведенные Иржи Опе-ликом (Сарек 1980), привели к тому, что было расшифровано и содержание, и биографическое наполнение романа К.Чапека «Крекатит» (1920 г.). Благодаря кропотливому изучению писем, название замка Загур было представлено как анаграмма фамилии: Zagur < Hrйz(ov)a. Оказалось, что образ главной героини, княжны Вилли, был во многом списан автором с реальной женщины - Веры Грузовой, с которой автора связывало большое чувство [23; с. 246].
И даже такое произведение, как «Похождения бравого солдата Швейка» чешского писателя Ярослава Гашека, тоже глубоко автобиографично. Парадоксально, но именно сам будущий гениальный писатель регулярно «косил» под идиота в своем 91-м пехотном полку австро-венгерской армии. Сначала Гашек разыгрывал в полковой жизни «идиота Швейка», а потом описал свои похождения в бессмертном романе. Какие-то черты своих будущих героев автор подсмотрел именно в полку. Его знакомый Эрнест Кольман написал мемуары, где остановился и на истории 91-го полка. С.Нехамкин изложил этот материал: «Многие персонажи «Швейка» носят черты подлинных сослуживцев писателя. Кто из них действительно был идиотом и подлецом? У кого-то просто имелись человеческие слабости? Так или иначе, под пером Гашека женолюбие реального обер-лейтенанта Лукаша (вообще-то храброго и дельного офицера) или дизентерия действительно существовавшего кадета Биглера стали темой для феерически смешных баек» [22; с. 12]. Сам Э.Кольман, придя в полк, уже не застал Гашека, но часто слышал рассказы о нем старослужащих: «Мы жадно слушали передаваемые вполголоса солдатами-«старожилами» легенды, что служил такой парень, притворявшийся дурачком. Он изводил офицеров, доводя выполнение любого приказа до несуразности. И придраться к нему нельзя было! Сыпались историйки одна смешнее и перчёнее другой. А мы, уткнув головы в набитые соломой подушки, еле сдерживали взрывы хохота». Ведь «всех их - обер-лейтенанта Лукаша, кадета Биглера, фельдкурата Каца и других я застал» [22].
То, что биография, понимаемая как собственный жизненный опыт писателя, с необходимостью накладывает отпечаток на все его творчество, не вызывает никаких сомнений. Именно это и составляет суть автобиографизма писательской ономастики. Ча-
стным случаем автобиографизма являются мемуары самих писателей и собственно авиобиография. Писательских автобиографий в истории отечественной литературы было написано довольно много. Например, самой первой в Древней Руси оказалась автобиография, написанная князем-писателем Владимиром Мономахом.
Однако нужно еще и поставить вопрос: что же действительно составляет биографию писателя? Справедливо об этом писал А.И. Рейтблат: «Биография невозможна без биографа, т. е. человека, который, исходя из своих представлений о мире, о мотивах человеческой деятельности, должен придать смысл жизни своего персонажа, «собрать» его уникальную личность. В жизни человека происходит масса «микрособытий!», от нее остается много разнообразных «следов» - вещи, записи его самого и о нем, фотографии и т.д. Биограф лишь очень немногие из них принимает во внимание и считает биографическими фактами, остальное он не включит в биографию. Так что, как ни парадоксально это звучит, биография не в меньшей мере зависит от биографа, чем от персонажа» [25; с. 439-440].
Поэтому, конечно, если есть хоть какие-то документы (не важно, заметки ли это, черновики самого автора или воспоминания других людей, контактировавших с ним), касающиеся того, каковы были планы автора, как он сам понимал тот или иной образ, кто мог послужить прототипом или протономеном его персонажа, они обязательно прольют определенный свет и приоткроют завесу тайн творческой лаборатории автора.
По мнению А. А. Ахматовой, мемуаристика не может рассматриваться как документ: «Что же касается мемуаров вообще, я предупреждаю читателя: 20% мемуаров так или иначе фальшивки. Самовольное введение прямой речи следует признать деянием уголовно наказуемым, потому что оно из мемуаров с легкостью перекочевывает в [се-риозные] почтенные литературоведческие работы и биографии. Непрерывность тоже обман. Человеческая память устроена так, что она, как прожектор, освещает отдельные моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак. При великолепной памяти можно и должно что-то забывать» [13; с. 555].
Н. Гончарова попыталась объяснить такую позицию великой поэтессы: «Для Ахматовой личные записи - это разрыв в броне личности, через который досужему и часто недоброжелательному глазу легко проникнуть к самым глубинам творческого, да и просто человеческого сознания. Дневник в ее понимании - лазейка, по самой своей природе предающая своего создателя, обнажающая его тайны» [8; с. 328].
Марсель Пруст категорично полагал, что творчество писателя и его же биография - это абсолютно независимые сферы. Однако, анализируя роман М. Пруста «В поисках утраченного времени», Л.Я. Гинзбург отметила, что его создатель смело интерпретирует документально-биографическую основу и активно «деформирует реально-бытовой пласт». Больше того, она уточняет, что в романе «не только автопсихологичен рассказчик, но и для каждой черты и детали этого романа, для любых его элементов может быть найден источник в жизненном опыте автора» [7; с. 13].
Писатель С. Есин на возражения Пруста о биографизме его произведений писал: «А вот Марсель Пруст всю жизнь описывал своих родных, мать, теток» [11; с. 24]. Это ли не автобиографизм?
И наоборот, А.Колесников в рецензии на издание писем матери И.С. Тургенева («Твой друг и мать Варвара Тургенева»: Письма В.П. Тургеневой к И.С. Тургеневу (1838-1844), Тула, 2012, 584 с.), как нам кажется, верно подметил: «Именной указатель книги 30 страниц, в нём примерно 1800 имён. Вот Школа!
Бесконечное мелькание лиц - эпизодично или подробно потом встанут они на страницах романов, повестей и драм. Встаёт и уклад жизни, имеющий самостоятельное историко-культурное значение. Ясно, как страшный русский быт становился грандиозной прозой, какое образное значение приобретал он у творцов. Понимая, кто пишет и кому, даже к бытовым деталям писем - а они в основе таковы - возникает наше невероятное внимание. Бесчисленные подробности ткут художественную реальность. На них вырастает словесность. «... из деревни что можно писать интересного?» - спрашивает она [Варвара Петровна. - Г.К. ]. Оказывается, всё содержательно, или почти всё» [17; с. 14].
Бывший директор Яснополянского музея-заповедника В.И. Толстой хорошо и со знанием дела сказал о «мелочах», которые хоть в какой-то мере способствуют раскрытию мира писателя: «У каждого гения есть своё Место в мире. Но его собственный Мир не растворяется в других мирах, он с ними лишь соприкасается, пересекается, взаимодействует, ведёт неслышный и непрестанный диалог из своего далека, из глубины своего времени. Дома писателей - это условные стены их поистине безграничных миров, они как сосуды, продолжающие хранить их дух; они оберегают их любимые предметы и безделушки, их карандаши и перья, фотографии и книги, привычки и увлечения. Они всегда чуть приоткрывают завесу их тайны. Но лишь чуть - ибо загадка гения не поддается разрешению смертных» [Цит. по: 5; с. 8].
Аналогично выразил свою мысль и критик В.Бондаренко, только относительно не ментальности и быта, а именно «героя своего времени»: «. почему же все и сегодня боятся сказать, что многое в своём герое Лермонтов брал из себя. В этом откровенно не раз признавался поначалу и сам Михаил Юрьевич. Это впечатление выразил тот же Виссарион Белинский: «Печорин - это он сам как есть». Как-то, даря свой роман княгине Одоевской, будучи у неё в гостях, Михаил Лермонтов на заглавном листе романа после печатных слов «Герой нашего времени» добавил запятую и дописал: «упадает к стопам её прелестного сиятельства, умоляя позволить ему не обедать».
Он как бы приравнял себя к «герою нашего времени». Конечно, это не слепок с автора, скорее, он высмеивает ту одержимость злом, красотой зла, которая присутствует в Печорине. Но ведь и сам Михаил Лермонтов всю жизнь боролся в себе самом с тем же любованием красотой зла. Печорин - это издевательская карикатура автора на самого себя» [3; с. 15].
В работах по литературной ономастике следует прислушаться и к словам Романа Якобсона: «Нельзя, естественно, впадать ни в вульгарный биографизм, рассматривающий литературное произведение как воспроизведение ситуации, из которой оно возникло, и выводящий из текста произведения то или иное событие, ни в вульгарный автобиографизм, догматически отрицающий любую связь между литературным произве-
дением и жизненной ситуацией» [30; с. 146]. Правда, выдающийся славист, как нам кажется, дав точные дефиниции, все же подобрал неудачную пару терминов-антонимов.
Так что же составляет автобиографизм автора в его творчестве? Да практически всё: все тексты автора порождены его жизнью, его начитанностью, его наблюдательностью. Писатель не очень-то и задумывается над тем, поймет или не поймет его читатель. Выбор имени для персонажей или ономастического фона диктуется (ограничивается) не только вкусом или целеполаганием автора, но и его знакомством с именем или носителем имени. И с точки зрения происхождения имени можно сказать: писатель может и сам конструировать имена (особенно в фантастических произведениях, ср.: Аэлита у А.Н. Толстого, которое можно расшифровать как: Аэ = воздух + элита, или почти прозрачное имя Дар Ветер у И. А. Ефремова). Однако при этом он обязательно будет использовать в именах только известные ему элементы, составленные по известным ему правилам и законам.
С позиций ономастических исследований здесь открывается другая проблема -автобиографизма писателя, более того - ономастического автобиографизма. И задача исследователя творчества писателя - узнать, каким образом и когда писатель обрел знание того или иного онима. Крайне важна в литературной ономастике и работа с писательской перепиской. Здесь открываются возможности документировать ономастические факты [20; с. 241-245].
Кажется, можно найти общие направления у автобиографизма и хронотопично-сти. Прав был А.Ф. Одоевский, когда в своих «Психологических заметках» отмечал взаимозависимость эпохи и социума: «Напыщенный XVII век любил идиллическую поэзию, нежных пастушков и пастушек. Век грубого терроризма гонялся за придворным утонченным волокитством; наш коммерческий век - век расчета и сомнения - требует в литературе кровавых страстей и фанатизма. «Лукреция Боргиа» на сцене - и газеты, такие, которые наполняется известиями, например, о том, каким образом однажды поутру банкир Ротшильд, завертывая пакет, засунул куда-то сверток ассигнаций, -эти явления отвечают друг другу, они не могли случиться в разные века» [24; с. 398]. Однако не только явления и различные слова бывают показателями эпохи и даже более мелкого временного отрезка - гораздо чаще время и пространство передаются с помощью онимов. Поэтому имена собственные в творчестве писателей играют такую огромную роль, да и в разгадке лаборатории творчества писателя, именно благодаря хро-нотопичности и автобиографизму, именам собственным принадлежит немаловажная роль.
Библиографический список
1. Амелин Г.Г., Мордерер Б.Я. Миры и столкновенья Осипа Мандельштама. М.,
2001.
2. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Вопросы литературы и эстетики: сб. М.: Худож. лит., 1975.
3. Бондаренко В. Звёздный мальчик // Лит. газ., 2013, № 8.
4. Вишневская К. Гении и Места // Лит. газ., 2010, № 23.
5. Вяземский П.А. Записные книжки. М., 1992.
19
6. Гилилов И.М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса. М.,
2000.
7. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л., 1979.
8. Гончарова Н. О так называемых «Дневниковых записях» Анны Ахматовой // Вопросы литературы. 2011. № 3.
9. Гюнтер И. фон. Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном. М., 2010.
10. Довлатов С. Записные книжки. Л., 1992.
11. Есин С. Дневник. 1998 год. // Нижний Новгород, 2000, № 3.
12. Замятин Е.И. Закулисы // Замятин Е.И. Зеленый ветер. Воронеж, 2002, с. 978.
13. Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). Москва - Torino, 1996.
14. Зорин Л. Процесс интереснее результата // Литературная газета, 2011, № 22.
15. Ковалев Г.Ф. Онегин, Ленский... Далее имя рек? // Европейские языки: историография, теория, история. Вып. 7. Глазов, 2009.
16. Кобринский А.А. Даниил Хармс. М., ЖЗЛ, 2008.
17. Колесников А. Любовь и деньги Варвары Петровны Тургеневой // Лит. газ., 2013, № 4.
18. Лукницкая Вера. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990.
19. Маршак С.Я. В начале жизни // Маршак С.Я. Собрание соч. в 8 т., т .6, с. 14.
20. Михеичева Е.А. Письма как комментарий к роману И.Бунина «Жизнь Арсень-ева» // Метафизика И. А. Бунина. Воронеж, 2008.
21. Набоков В.В. Комментарий к роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин». СПб.,
1998.
22. Нехамкин С. Однополчанин Швейка // Аргументы недели, 2014, № 39.
23. Никольский С.В. О поэтике скрытых мотивов и неявных значений в антиутопиях братьев Чапеков и М.Булгакова // Славянские литературы. Культура и фольклор славянских народов. М., 1988.
24. Одоевский В.Ф. Записки для моего праправнука. М., 2006.
25. Рейтблат А.И. Биография и литературоведение // Новое литературное обозрение, 2009, № 95.
26. Толстая Е.Д. Поэтика раздражения. М., 2002.
27. Тынянов Ю.М. Архаисты и новаторы. М.,1929.
28. Федосюк Ю. Русские фамилии. М., 1996.
29. Шагинян М.С. Человек и время. М., 1982.
30. Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987.
References
1. Amelin G.G., Morderer B.J. Osip Mandelstam's worlds and collisions. M., 2001.
2. Bakhtin M.M. Forms of the time and the chronotope in the novel. Sketches oh historical poetics. // Issues of literature and esthetics: collection of works. M., 1975.
3. Bondarenko V. The star child // Literary newspaper, 2013, iss. 8.
4. Vishnevskaya K. Geniuses and Places // Literary newspaper, 2010, iss. 23.
5. Vjazemsky P.A. Notebooks. M., 1992.
6. Gililov I.M. The game of William Shakespeare, or the Great Phoenix Mystery. M.,
2000.
7. Ginzburg L.J. About the literary hero. Leningrad, 1979.
8. Goncharova N. About the so-called "Diaries" by Anna Akhmatova // Issues of literature. 2011. Vol. 3.
9. Gunter I. fon. Life in the eastern wind. Between St.-Petersburg and Munich. M.,
2010.
10. Dovlatov S. Notebooks. Leningrad, 1992.
11. Esin S. Diary. 1998 // Nizhny Novgorod, 2000, iss. 3.
12. Zamjatin E.I. Behind the scenes // Zamjatin E.I. Green wind. Voronezh, 2002, p.
978.
13. Anna Akhmatova's notebooks (1958-1966). M.; Torino, 1996.
14. Zorin L. The process is more interesting than the result // Literary newspaper, 2011, iss. 22.
15. Kovalyov G.F. Onegin, Lensky... the next river name? // European languages: historiography, theory, history. Iss. 7. Glazov, 2009.
16. Kobrinsky A.A. Daniil Kharms. M., 2008.
17. Kolesnikov A. Varvara Petrovna Turgeneva: love and money // Literary newspaper, 2013, iss. 4.
18. Luknitskaya Vera. Nikolay Gumilyov. The poet's life according to the materials of the home archive of the Luknitsky family. Leningrad, 1990.
19. Marshak S.J. At the beginning of life // Marshak S.J. Collection of works in 8 vol., vol. 6, p. 14.
20. Mikhiecheva E.A. Letters as comments to the novel "Arseniev's Life" by I.A. Bunin // Metaphysics of I.A. Bounin. Voronezh, 2008.
21. Nabokov V.V. Comments to the novel "Eugeny Onegin" by A.S. Pushkin St.-Petersburg, 1998.
22. Nekhamkin S. Svejk's brother-soldier // Weekly arguments, 2014, iss. 39.
23. Nikolsky S.V. About poetics of hidden motives and implicit meanings in antiutopias by the Chapek brothers and M. Bulgakov // Slavonic literatures. Culture and folklore of Slavonic nations. M., 1988.
24. Odoevsky V.F. Sketches for my great-grandson. M., 2006.
25. Reitblat A.I. Biography and literature studies //New literature review, 2009, iss. 95.
26. Tolstaya E.D. Poetics of irritation. M., 2002.
27. Tynyanov J.M. Archaists and innovators. M., 1929.
28. Fedosyuk J. Russian surnames. M., 1996.
29. Shaginyan M. The human being and the time. M., 1982.
30. Jakobson R. Works on poetics. M., 1987.
