CC BY
375
Вестник ПСТГУ.
III Филология
2007. Вып. 4 (10). С. 156-167
«How To Do Things With Words» Дж. Остина:
МЕЖДУ ЛОГИКОЙ И КОММУНИКАЦИЕЙ
А. В. Вдовиченко (Институт языкознания РАН, ПСТГУ)
В первой части статьи рассматриваются вопросы, которые ставит и пытается разрешить Дж. Остин, чтобы определить место открытых им перформативов в теории языка и логики. Ключевым пунктом в цикле лекций «How to do things with words» становится отношение перформативов к т. н. констативам (утверждениям). Остин обнаруживает нерешительность, не признавая однозначно, что все естественные речевые факты являются перформативами. Констативы оставлены Остином в учении о языке и предложении. В противном случае идея всеобщей перформативности («все факты языка — не мысли, а действия») потребовала бы пересмотра оснований логики и традиционной грамматики.
В продолжении статьи (в одном из следующих номеров) будут рассмотрены основания, которые выдвигает Остин для оправдания кон-стативов.
Идею перформативных («исполнительных», «совершительных») высказываний, сформулированную Дж. Остином1, следует, по-видимому, считать одним из наиболее характерных проявлений антропологической и коммуникативной тенденций в философии языка. Рассуждая как логик, Остин обратил внимание на значительную часть вербального материала, в котором не присутствует суждений, составлявших единственное твердое основание логики как специальной науки: «Среди философов слишком долго было укоренено убеждение, что «утверждение» может только «описывать» положение вещей или «утверждать нечто о каком-либо факте», который при этом должен быть либо истинным, либо ложным... Общими усилиями мы [философы и лингвисты. — А. В.] пришли к тому, что многие употребления, которые
1 Austin J. L. How to do things with words. Cambridge, 1962. Русский перевод: Остин Дж. Избранное / Пер. с англ. В. П. Руднева. М., 1999. С. 15—138.
выглядят похожими на утверждения либо в целом, либо отчасти, не предназначены для сообщения некой новой информации о фактах»2.
Так называемые перформативы, о которых говорит Остин, «ничего не «описывают» и ни о чем не «сообщают», ничего не констатируют, не являются «истинными или ложными»; употребление этих предложений является частью поступков или действий, которые в обычных случаях не описываются как говорение о чем-либо»: «Употреблять [такие] предложения (при определенных обстоятельствах, разумеется) не значит описывать мое действие в акте употребления того, что я говорю, или утверждать, что я что-то делаю: скорее, это значит производить само действие... Это не нуждается в доказательстве подобно тому, как выражение «Да пошел ты!» не является ни истинным, ни ложным»3.
Замеченный факт существования перформативных высказываний небезосновательно поднимается Остином на огромную высоту: «Эта тема развивает одно из направлений — среди многих других — в современном движении философии, цель которого — оспорить сложившееся веками убеждение, в соответствии с которым сказать что-либо, по крайней мере, во всех рассматриваемых случаях, означает всегда и попросту утверждать что-либо»4.
Кроме того, как кажется, огромное значение имеет установление прямой связи между словесным действием и условиями его совершения, в число которых попадают не только слова: «В целом всегда необходимо, чтобы обстоятельства, при которых употребляются слова, были бы соответствующими, и обычно является необходимым также, чтобы говорящий и другие участники речевого акта тоже совершали определенные другие действия, будь то «физические» или «ментальные» действия или даже действия произнесения каких-то других слов»5.
В совокупности идея перформативов и идея невербальных условий совершения словесных действий могли привести Остина к кардинальному изменению теории вербального процесса. Для этого, по-видимому, ему оказались бы необходимыми недостающие теоретические звенья, которые отчасти уже содержатся имплицитно в высказанных им позициях, отчасти полагаются где-то рядом. Речь идет
1) о признании того, что все вербальные факты (а не только перформативы) представляют собой действия говорящих (пишущих), соответственно, об отмене классической логики суждений с их истинностью и ложностью;
2 Остин Дж. Указ. соч. С. 16.
3 Там же. С. 16—19.
4 Там же. С. 16.
5 Там же. С. 20—21.
2) о субъективности всех коммуникативных ситуаций, т. е. о говорящем, в сознании которого происходят процессы смыслообразования, и соответственно,
3) о свободном назначении параметров вербального действия в мыслимом коммуникативном пространстве;
4) о несамотождественности единиц языка вне тех мыслимых действий, в которых данные единицы используются;
5) об окончательном отделении мысли от вербальной формы.
Однако после констатации перформативов все последующие
рассуждения Остина, содержащиеся в цикле джемсовских лекций, имеют характер уступок традиционной теории, или приспособления новооткрытых фактов к традиционной схеме, описывающей вербальный процесс, — так, как будто изыскивается точка равновесия между несовместимыми теоретическими позициями: перформативы— констативы, локуция—иллокуция, успешность (неудача)—ис-тинность (ложность), язык—употребление, локутивное значение— иллокутивная сила, вербальное действие—невербальное действие, всеобщее—личное.
Огромная часть рассуждений Остина так или иначе сводится к вопросу о том, каковы отношения между перформативами и конста-тивами (утверждениями). Без сомнения, это — главная тема, которая обсуждается в лекциях: являются ли перформативными все употребления естественного языка или же по ряду свойств часть высказываний, а именно утверждения, не вписываются в определение «совершитель-ных» высказываний.
В первой лекции, выдвигая главный тезис — существование перформативов, — Остин говорит о них как об особом сегменте лингвистического материала. В число перформативов явно не попадает любой материал естественного языка: «Можно обнаружить в речи употребления, удовлетворяющие этим условиям [имеющие грамматические признаки утверждения. — А. В.]... Как мы должны обозначить предложение или употребление подобного рода? Я предлагаю назвать его перформативным предложением, или перформативным употреблением, или для краткости просто «перформативом»»6.
Во второй лекции обсуждаются факторы успешности или неудачи при совершении словесного действия определенного типа, например, «Я соглашаюсь».
В третьей вводится понятие эксплицитного и имплицитного перформатива:
6 Остин Дж. Указ. соч. С. 19.
«Все перформативные употребления, которые я рассматривал в качестве примеров, представляют собой высокоразвитые образцы того типа, что мы позже назовем эксплицитными перформативами в противоположность чисто имплицитным перформативам. То есть они все начинаются или включают в себя высокозначимое и недвусмысленное выражение, такое, как «Спорим», «Я обещаю», «Я завещаю»7.
Вслед за этими словами следует весьма примечательная оговорка:
«Фраза “Бык на поле” сходным образом может быть и предостережением, а может быть просто описанием сцены, а “Я буду там” может быть, а может и не быть обещанием. Здесь мы имеем примитивный в отличие от эксплицитного перформатив; и здесь может не быть ничего в обстоятельствах, посредством которых мы можем решить, является ли вообще это утверждение перформативным)»8.
Иначе говоря, Остин явно отличает «просто описание сцены» от «предостережения», «просто утверждение» от «перформативного утверждения»».
В четвертой лекции можно констатировать первые сомнения в том, что перформатив и утверждение ничем принципиально не отличаются: «Возможно, в действительности не существует такого уж большого различия между утверждениями и перформативными употреблениями»9.
В пятой лекции пущие сомнения заставляют Остина искать критерии, по которым можно с точностью установить факт перформатива или утверждения: «Мы должны теперь сделать новый шаг по направлению к пустыне сравнительной точности (precision). Мы должны спросить: существует ли точный способ, посредством которого мы могли бы окончательно разграничить перформативы и употребления? И, в частности, следовало бы прежде всего спросить, существует ли грамматический (лексикографический) критерий для разграничения перформативного употребления»10.
Попутно Остин отмечает, что эти поиски словесных указателей мало эффективны: «Все это заводит в тупик поиски единственного простого критерия перформативности в грамматике или в словаре. Но, может быть, возможно сформулировать комплексный критерий или как минимум множество критериев, простых или сложных, включающих и грамматику, и словарь?»11.
7 Остин Дж. Указ. соч. С. 39.
8 Там же. С. 39.
9 Там же. С. 53.
10 Там же. С. 56.
11 Там же. С. 59.
Здесь же, в пятой лекции, поиски точного лексического критерия приводят его к указанию на личность, ибо именно личность совершает действие: «Мы сказали, что идея перформативного употребления состояла в том, что оно должно было быть осуществлением действия (или включаться в это осуществление на правах его части). Действия могут быть осуществлены только лицами, и очевидно, что в наших случаях говорящий и должен быть исполнителем... Существует нечто, что делается говорящим в момент говорения»12.
Такой способ на время удовлетворяет Остина (ср. с. 61), однако шестая лекция начинается с отрицания достигнутых успехов в поисках точных критериев: «.определенно не существует ни одного абсолютного критерия подобного рода и что, весьма вероятно, вообще невозможно задать даже список возможных критериев; более того, они определенно не разграничивали бы перформативы и констативы, которые являются зачастую одним и тем же предложением, используемым в различных случаях как употребления обоих видов — и перформативов, и констативов»13.
Далее для различения констативов и перформативов Остин предлагает составить список перформативных глаголов, а также всякий раз осуществлять процедуру редукции спорного случая к эксплицитному перформативу, имеющему форму, например, «Я отказываюсь», однако, и список, и редукция не кажутся ему твердым критерием, и это, в свою очередь, ведет к рассуждению о сущности эксплицитных и имплицитных перформативов14. Так, фраза «Я там буду», по мнению Остина, может быть или не быть перформативом. Но выражение «Я обещаю, что там буду» — несомненный, с его точки зрения, перформатив. Отметим, что снова деление лингвистичекого материала на утвердительные и совершительные высказывания очевидно, но критериев их различения по-прежнему нет.
Поиски и сомнения целиком составляют содержание и седьмой лекции, в финале которой Остин снова разводит руками: «И вот мы не смогли найти грамматического критерия для перформативов.»15. Поиски формальных критериев перформативности и констативности снова ни к чему определенному не привели. Ввиду этого Остин решает обратиться к рассуждению о том, что такое само действие, которое содержится в перформативе.
Это приводит к выделению различных типов действия, которые как будто должны помочь ответить на кардинальный вопрос — чем
12 Остин Дж. Указ. соч. С. 60.
13 Там же. С. 64.
14 Там же. С. 66.
15 Там же. С. 82.
констативы отличаются от перформативов: фонетическое, фатическое и ретическое действия. В восьмой лекции они охарактеризованы кратко: «Фонетическое действие есть просто действие по употреблению определенных звуков. Фатическое действие есть употребление определенных вокабул, или слов, то есть звуков определенного рода, принадлежащих (и в качестве принадлежащих) определенному словарю и соотносящихся (и в качестве соотносящихся) с определенной грамматикой. Ретическое действие — это совершение действия использования таких вокабул с определенными или более или менее определенными смыслом и референцией»16.
Но затем снова приходит разочарование: «Но хотя все это чрезвычайно интересно, все это вовсе не проливает никакого света на нашу проблему констативов в их противоположности перформативному употреблению»17.
Здесь Остин неожиданно переходит к исследованию локуции, иллокуции и перлокуции, так и не дав ответа на вопрос, столь долго его занимавший. В результате кажется, что предложенное поуровневое рассмотрение вербального материала распространяется на любые высказывания. Другими словами, у любого высказывания как будто есть локутивное значение, иллокутивная сила и перлокутивный эффект. Так, в десятой лекции находим: «.мы разграничили локутивное действие (и внутри него фонетический, фатический и ретический акты), которое обладает значением; иллокутивное действие, которое обладает определенной силой при произнесении чего-либо; перлокутивное действие, которое достигает определенного результата посредством произнесения каких-то слов»18.
Значит ли это, что любые высказывания (а все они имеют какую-то иллокутивную силу) являются действиями?
Продолжая искать отличия в девятой и десятой лекциях, в одиннадцатой Остин, казалось бы, выражается вполне определенно: «Являются ли эти противопоставления [перформативов и конста-тивов. — А. В.] в действительности разумными? Наше последующее обсуждение того, что делается и что говорится, кажется, определенно наметило вывод, в соответствии с которым, когда бы я ни «сказал» что-либо (за исключением, возможно, чистого восклицания типа «черт» или «ох»), я всегда осуществляю как локутивное, так и иллокутивное действия, и эти два типа действия кажутся теми самыми вещами, которые мы пытались использовать как средства разграничения
16 Остин Дж. Указ. соч. С. 85.
17 Там же. С. 87.
18 Там же. С. 102.
(под именами «делания» и «говорения») перформативов от констати-вов. Если мы в целом всегда осуществляем обе эти вещи, как может выжить наша дистинкция?»19
Но в конце концов дистинкция, поставленная под сомнение, «выживает»: «Тем не менее, глядя на дело с точки зрения перформативов, мы можем все же чувствовать, что они теряют нечто, чем располагают утверждения, даже если, как мы показали, обратное неверно. Перформативы, конечно, по ходу дела высказывают что-то, а не только осуществляют действия, но мы можем чувствовать, что они, по существу, не являются истинными или ложными, как утверждения. Мы можем чувствовать, что здесь существует измерение, в котором мы судим, определяем значимость, даем оценку констативного употребления (понимая в качестве исходной предпосылки, что оно является успешным), чего не возникает в связи с неконстативными или перформативными употреблениями»20.
В финале одиннадцатой лекции Остин выносит окончательный приговор своим сомнениям:
«Что же тогда в конце концов остается от разграничения между перформативными и констативными утверждениями? На самом деле мы можем сказать, что у нас на уме по этому поводу следующее:
(a) в случае констативного употребления мы абстрагируемся от иллокутивного аспекта речи (оставим пока в покое перлокутивный) и сконцентрируемся на локутивном; более того, мы используем упрощенное понятие соответствия фактам — упрощенное потому, что, по существу, оно подключает иллокутивный аспект. В идеале мы стремимся к тому, что было бы правильным сказать при всех обстоятельствах, для любой цели, любому слушателю и т. д. Возможно, иногда это реализуется;
(b) в случае перформативного употребления мы уделяем столько внимания, сколько можем, иллокутивной силе высказывания в противоположность измерению соответствия фактам»21.
Двенадцатая лекция, в свою очередь, также содержит вполне определенное указание на дорогое Остину разделение:
«Как же выглядит разграничение «констативов» — «перформативов» в свете позднейшей теории? В целом для всех употреблений, которые мы рассмотрели (за исключением, возможно, ругани), мы обнаружили: (1) измерение успешности/неуспешности, (1а) иллокутивную силу, (2) измерение истинности/ложности, (2а) локутивное значение (смысл и референцию). Доктрина различия перформати-
19 Остин Дж. Указ. соч. С. 112.
20 Там же. С. 117.
21 Там же. С. 121.
вов/констативов относится к доктрине локутивных и иллокутивных действий в тотальном речевом действии так же, как специальная теория к общей теории»22.
Итак, Остин говорит об отличии перформативов и констативов вполне определенно. Следовательно, не все речевые употребления представляют собой совершительные высказывания, т. е. не все речевые употребления, согласно ему, представляют собой действия.
Однако нужно заметить, что эта определенность погружена, как уже было показано, в многочисленные сомнения и оговорки, прямо отрицающие принципиальное различие перформативов и констативов23.
Результатом этих сомнений и двусмысленностей (наряду со вполне определенными высказываниями) стала недостаточная ясность позиции Остина для позднейших исследователей: составляют ли перформативы часть высказываний естественного языка или следует наделять свойствами перформативов любой актуальный лингвистический материал? Другими словами, вопрос, столь занимавший Остина, остался, в конце концов, нерешенным. Однако почему же он был столь важным и увлекательным для него?
По-видимому, снова можно говорить о конфликте между традиционной теоретической схемой и наблюдаемой реальностью речевого и мыслительного процессов. Остин коснулся существа этого конфликта. С одной стороны, теоретические основания его взглядов образует спроецированная на лингвистический материал логика, т.е. наука о суждениях. Последние вольно или невольно признаются речемыслительными единствами в рамках классической схемы, — по крайней мере, ключевую позицию логической теории, а именно, что мысль выражается словом, и что в любом слове содержится мысль, до Остина всерьез не отрицал никто. Поскольку мысль и есть суждение (утверждение/отрицание), то в доостиновском словесном материале имеющимся логическим инструментарием ничего, кроме суждений, различить было невозможно (по существу, именно об этом Остин говорит во введении, обозначая место перформативов в логической теории). С другой стороны, наблюдаемая реальность заставляет его констатиро-
22 Остин Дж. Указ. соч. С. 123.
23 Там же. С. 116 («утверждение — это совершение действия»); с. 121 (зависимость истинности или ложности утверждения не только от значений слов, но и от самого действия и обстоятельств его совершения); с. 122 (необходимость разграничивать локутивные и иллокутивные действия и устанавливать для каждого типа иллокутивное действие); с. 121 (каждое подлинное речевое действие является и локутивным и иллокутивным); с. 124 (указание на отсутствие чистых перформативов).
вать, что существуют вполне бесспорные случаи употребеления языка, в которых найти суждения невозможно и в которых содержится только действие (Остин говорит, что данное положение настолько очевидно, что ему даже не нужно это доказывать, хотя, правда, зачастую такие высказывания грамматически обряжаются в «маскарадные костюмы суждений»). Получается, что существуют употребления, в которых не содержится мысли — главного объекта логики. Соответственно, для каких-то сегментов «языка» не верна формула: «Языком выражаются мысли». Не вдаваясь в прочие последствия такой констатации, можно сразу ощутить инородность перформатива в корпусе логики и логической грамматики. Возможно ли на этом фоне признать, что все высказывания естественного языка являются действиями, и соответственно, все они не выражают мысли?
Другими словами, идея перформативов, как замечает Остин, выводит из сферы влияния логики значительное число высказываний естественного языка. При этом логическое учение о суждениях не справляется с действием как теоретическим объектом: так, например, для действия невозможно определить подлежащее и сказуемое (или субъект и предикат, или члены пропозиции). Стоит только представить, что все высказывания могут стать действиями, как почувствуется подлинная причина внутренних сомнений Остина в разрешении поставленного вопроса — тождественны или различны перформативы и констативы: в случае тождества весь материал естественного языка выводится из сферы влияния логики и логической грамматики.
Таким образом, конфликт схемы и реальности имел вполне определенные очертания: он провоцировал исследователя либо совершить радикальные теоретические шаги, либо — что и выбирает Остин — оставаться в растерянности.
Чтобы разрешить конфликт между реальностью и описательной схемой, в который Остин оказался вовлеченным, необходимо, по-видимому, признать, что все высказывания представляют собой действия говорящих. Возникающее при этом логичное следствие, а именно то, что «во всех высказываниях не присутствует суждений, а значит, и мысли», — нужно отбросить ввиду того, что мысль и вербальный материал («суждение») не идентичны друг другу даже в случаях утверждений или отрицаний: мысль, не имея вербальной формы, «локализуется» на стадии планирования словесных и несловесных действий; соответственно, признание перформативности любого вербального материала не отрицает его связи с мыслью и сознанием. Другими словами, мысль говорящего отражается косвенно в том, что он делает (в т. ч. когда он говорит), но не идентична тому, что он делает и говорит. Такая конста-
тация отнюдь не означает примирения с классической логикой, которая, ввиду принципиальных отличий вербального суждения от невербальной мысли, теряет лингвистическую почву под ногами и требует новой, внелингвистической, теории. Труд по созданию такой теории, вероятно, казался Остину слишком громоздким.
Его реальную задачу, по-видимому, можно рассматривать как параллельную той, которую некогда исполнил Аристотель, но в противоположном направлении теоретического вектора. Как уже отмечалось, основополагающей позицией Стагирита было признание единства вербального суждения и мысли. Для него словесная конструкция, в которой присутствует утверждение (отрицание), фактически была идентична логической конструкции. Грамматика, или логическая грамматика, должна заниматься, по его мнению, только мыслями-суждениями. Логический аппарат, созданный Аристотелем, был предназначен только для исследования суждений и затем достраивался и развивался только на этом материале (а к материалу, содержащему не-суждения, несколько неуклюже приспосабливался).
Вместе с тем сам автор «Аналитик» со всей очевидностью сознавал, что в вербальном материале присутствуют далеко не только суждения. Однако, видя невозможность анализировать не-суждения логическим инструментарием, но не имея иного, Аристотель предусмотрительно изъял не-суждения из сферы грамматики: «Не всякое предложение есть суждение, а лишь то, в котором заключается истинность или ложность чего-либо; так, например, пожелание есть предложение, но не истинное или ложное. Остальные виды предложений здесь выпущены, ибо исследование их более приличествует риторике или поэтике, только суждение относится к настоящему рассмотрению» (Об истолковании, 4.5)24.
В результате императивы, восклицания, вопросы и др. не попали в область активного внимания (логической) грамматики, но были отнесены к компетенции другой науки — риторики или поэтики. Ввиду этого вся последующая традиция европейского языкознания всегда испытывала неудобство (доходящее до полной неспособности) в истолковании высказываний типа императивов или вопросительных предложений, которые должны были интерпретироваться в терминах логики.
Таким образом, при создании логико-грамматической теории Аристотель пребывал в уверенности, что мысль тождественна вербальному суждению, и что среди вербального материала встречаются
24 По изданию: Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 2. М., 1978. С. 96.
не-суждения, которые необходимо игнорировать при создании грамматической теории.
Ко времени Остина европейская грамматика значительно удалилась от своих истоков, что по преимуществу выразилось в том, что ее компетенция стремилась распространиться уже на все вербальные факты. Аристотелевская осторожность в применении логического инструментария была забыта, но кардинально новых инструментов изобретено не было: по-прежнему действовали принципы «знак—значение», отсутствие говорящего, «язык выражает мысли», «слова организованы в систему», «слово имеет значение», «высказывание есть сумма значений слов» и пр. Другими словами, грамматика суждений, оставшись прежней по методу, включила в свой состав то, что Аристотель из нее исключил. Это привело к теоретической двусмысленности и неадекватности, описанной Остином во введении к своим лекциям (см. выше).
Таким образом, задачей Остина, параллельной, но противоположной по вектору аристотелевской, было: вернуть материал не-суж-дений, исключенный Аристотелем, в теоретическое поле науки, внутренне «оборудованной» только для работы с суждениями, но претендующей на то, чтобы охватить все факты языка. Ясно при этом, что для успеха необходимо было изменить логический инструментарий теоретической грамматики, или модель описания вербального материала (в частности, признать, что мысль и вербальное действие далеки друг от друга). Этого Остин не успел, не пожелал или не смог предпринять. Его двусмысленность и, в конце концов, теоретическая неудача вызваны несоответствием оснований («несомненных подлежащих теоретической схемы») замеченным им свойствам самого материала. Другими словами, предъявленные перформативы становились «вещественным доказательством» неправоты логической грамматики, но ни логику, ни грамматику Остин не имел желания компрометировать.
(Окончание см. в следующем номере).
J. L. Austin’s «How To Do Things With Words» Between Logic and Communication
A. Vdovichenko
In the first part of the article the author considers questions which were risen and solved by J. L. Austin («How to do things with words») when trying to define a place of performatives in the theory of language and logic. Key item is the attitude ofperformatives to so-called constatives (statements). Austin shows a case of indecision because he does not recognize unequivocally, that all the natural linguistic phenomena are in fact performatives. Constatives are saved by Austin in the doctrine of language. Otherwise the idea of performativeness («all the facts of language are not statements but actions») would demand a deep revision of the bases of logic and traditional grammar.
In the continuing part of the article (the next issue) the bases for Austin’s justifying constatives will be considered.
