CC BY
44
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» № 01-2/2017 ISSN 2410-700Х_
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 93/94
Е.В. Бодрова
д.и.н., профессор, заведующая кафедрой истории Московский технологический университет, РФ
В.В. Калинов
д.и.н., доцент, заведующий кафедрой истории РГУ нефти и газа (НИУ) имени И.М. Губкина, г. Москва, РФ
ХАРАКТЕР И УРОВЕНЬ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ НА РУБЕЖЕ Х1Х-ХХ ВВ.: СПОРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
Аннотация
В статье анализируются различные концептуальные подходы к проблеме определения экономического развития России на рубеже Х1Х-ХХ вв. Формулируется вывод о том, что в ряду факторов, определивших характер второй российской модернизации, начавшейся с целью преодоления технической и институциональной отсталости России, явилось осознание властью и прогрессивно мыслящей частью общества причин торможения и необходимости скорейших перемен. Однако государственная промышленная политика, проводимая в огромной, национально, экономически и исторически неоднородной, бедной капиталами стране, «сверху», нацеленная на перспективу, одновременно подрывала стабильность текущего развития и власти, что предопределило непоследовательность в ее проведении.
Ключевые слова
Российская модель, модернизация, государственная экономическая политика, индустриализация.
Вопрос о характере и уровне экономического развития России, особенностях экономической политики на рубеже Х1Х - нач. ХХ вв. принадлежит к числу дискуссионных.
С.В. Беспалов характеризует полемику в западной историографии, относительно успешности продвижения России на рубеже Х1Х-ХХ вв. по пути модернизации как спор между «оптимистами» и «пессимистами». Причем число сторонников «пессимистической» точки зрения, по сравнению с периодом конца 1980-х - начала 1990-х гг., возросло из-за, полагает исследователь, очевидного «...разочарования в России» общественного мнения стран Запада [2, с.43]. Преобладающим остается мнение о России как весьма отсталой стране [14;20]. Американский ученый Р. Аллен настаивает - экономический рост до 1913 г. был обусловлен временными источниками (бумом на мировом рынке зерна, государственным содействием в строительстве железных дорог) вкупе с «.налетом индустриализации, вызванной тарифами». Более того, утверждает автор, экономическое развитие России до 1914 г. создало механизмы своего собственного уничтожения: реальная заработная плата не менялась, росло недовольство рабочих; цена земли возросла, что подталкивало крестьян к реквизиции чужих владений. По мнению Р. Аллена, если бы не большевики, Россия была бы обречена на распад, превращение в страну третьего мира [16]. Книга Аллена вызвала бурные дискуссии на Западе. Так, М. Элману справедливо сомнительным кажется сам тезис о том, что экспорт сырья, протекционизм и завершение постройки железных дорог неминуемо ведут к концу экономического роста, так как Соединенные Штаты, например, испытали влияние тех же факторов [15].
Вместе с тем в англо-американском и германском россиеведении, согласно выводам А.Г. Дорожкина, заявила о себе «ревизионистская традиция», представители которой, не отрицая трудностей и проблем российской модернизации, признают успехи индустриализации, подчеркивают значение промышленной политики правительства для индустриального развития, отказываются от тезиса о крестьянстве и, в целом, сельском хозяйстве России как жертве индустриализации, отмечают позитивные изменения в аграрном секторе российской экономики последней трети XIX - начала ХХ вв. [4, с. 173, 224]. Ряд историков, например, Дж. Пэллот [21] и С. Уильямс [13] стремится доказать, что отставание России от ведущих держав
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» № 01-2/2017 ISSN 2410-700Х_
было не столь значительным, а уровень жизни большинства населения не таким низким, как это представлялось в большинстве исследований. П. Грегори полагает, что вступление в стадию «современного экономического роста» в России происходило при структуре промышленности, аналогичной структурам других государств соответствующего периода. Специфика, характерная, впрочем, и для Японии, Великобритании, США, Канады, Дании, Италии, заключалась в относительно высокой доле сельского хозяйства и низкой доле промышленности. В отличие от перечисленных стран в России доля сельского хозяйства сокращалась постепенно [17, р. 224-231]. А. Рудольф также опровергает выводы значительной части авторов о поздней индустриализации России [22, р. 48].
С. Харкэйв, характеризуя развитие российской экономики и роль С.Ю. Витте в ее модернизации на рубеже XIX-XX столетий, называет достижения грандиозными [23, р. 199]. Т. Оуэн, обращая внимание на недостаток в России не только капиталов, но и «...собственной теории индустриального развития», считает, что решающую роль в распространении в России теории Ф. Листа сыграл С.Ю. Витте [19, р.70-71]. В. Моссе, характеризуя период экономического развития 90-х гг., указывает, что важнейшим фактором роста тогда была правительственная политика, в начале ХХ в. основной причиной промышленного роста являлась частнопредпринимательская инициатива [18, р. 249]. Подтверждая этот тезис, С. Величенко полагает, что именно «недоуправляемость» была причиной многих кризисных явлений, возникших в процессе реформ, и недостаточно высоких темпов модернизации страны [3, с. 104-104].
Нет согласия и среди отечественных ученых. Статистические данные разнятся. Академик В.В. Алексеев полагает, что даже к нач. ХХ в. доля индустриального населения России была существенно меньше, чем в ведущих капиталистических странах, отсутствовал актор модернизационного процесса. Это обусловило аграрный характер реформ начала ХХ в. По мнению ученого, Первая мировая война фактически оказалась столкновением индустриальной и аграрной цивилизаций, последовал развал аграрных империй. Одной из основных причин фатального отставания России на пути модернизации явилось запаздывание изменений национальной ментальности. В.В. Алексеев считает невозможным «подхлестывание» российской истории, стабильность и устойчивое развитие — вот единственный путь к процветанию [8].
А.С.Синявский утверждает, что вектор модернизации един в глобальном масштабе, модернизационная парадигма в приложении к российской истории дала возможность «связать эпохи» глобальными задачами, стоявшими перед страной. Вместе с тем, исследователь определяет модернизацию как историческое «изобретение» небольшой группы стран, для всех остальных народов мира - это привнесенная и вынужденная модель. Вступая в противоречие с цивилизационными основами (традициями, ценностями и ментальностью), модернизация не всегда выигрывает. Российская модернизация углубила разрыв между традиционным укладом жизни большей части населения и той его частью, которая была вовлечена в модернизационные процессы. Государственный, принудительный характер российских реформ обусловил еще большую специфику российской модели [10, с. 64]. Насильственно насаждаемые, неорганичные и несвоевременные реформы отторгаются российским обществом. В числе важнейших просчетов власти во второй пол. XIX - начала XX вв. при проведении «имперско-либеральной модели модернизации» А.С. Синявский и Т.М. Братченко называют стремление в первую очередь обеспечить безопасность от внешних угроз, экономическое освоение пространства, лишь затем потребности внутреннего обеспечения, в том числе влияющих на социальную стабильность [11, с. 67-75].
Дискуссии последних лет выявили две существенно различающиеся точки зрения об экономическом развитии России к началу ХХ в. Л. И. Бородкин, опираясь на вновь опубликованные данные по экономике за 1885-1913 гг., утверждает, что темпы развития предреволюционной России были существенно выше, а отставание от держав-лидеров — в разы меньше, чем это обычно утверждалось в советской историографии. Существенную роль в этом сыграла политика государства, «присматривавшего» за ключевыми отраслями (например, на акциях частной железнодорожной компании указывалось, что «5% дивиденда гарантируются государством независимо от финансовых итогов года») [8].
В опубликованной сравнительно недавно книге Л.Кафенгауза утверждается, что в начале ХХ в. основное изменение в структуре промышленности заключалось в росте доли военного производства, которая в тяжелой и в легкой промышленности систематически росла с 4,3% в 1913 г. до 11,8% в 1915 г. и до 15% в
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» № 01-2/2017 ISSN 2410-700Х_
1917 г. В 1911 г. доля военной продукции путиловских заводов составляла 43,3%, а прибыль, полученная в структурах, работающих на ВПК, - 68,6% от всей прибыли. Затраты на ВПК в начале века составляли 30% всего государственного бюджета [5, с. 181, 208].
По мнению исследователей В.В. Алексеева, Л.В. Сапоговской, к началу XX в., по темпам индустриального развития Россия уверенно догоняла промышленно развитые страны, поэтому весьма осторожно следует относиться к утвердившемуся в научной литературе выводу об аграрном характере экономики России, к определению сущности и природы российских революций [1, с. 5-15, 34-36]. В качестве обоснования подобных выводов приводятся данные о том, что с 1869 по 1913 гг. объем промышленной продукции в России вырос в 8,5 раза, а производительность труда в - 2,2 раза, тогда как в США соответственно в 7,5 и 1,8 раза. В 1912 г. отечественная промышленность произвела продукции на 5,6 млрд руб., сельское хозяйство - 6,7 млрд руб. [12, с. 182].
Исследователь Б.Н. Миронов утверждает, что, несмотря даже на очень большой естественный прирост населения (самый высокий среди всех европейских стран), душевой валовой внутренний продукт увеличивался быстрее, чем в самых больших экономиках мира, а среди западных стран быстрее, чем в Великобритании и Италии. Рассчитанный Б.Н. Мироновым индекс человеческого развития после Великих реформ продемонстрировал, что он существенно увеличился - с 0,171 до 0,308, хотя все еще оставался очень низким, но он постоянно возрастал, поэтому ухудшение благосостояния народа не могло быть причиной революции 1905-1907 гг. Причины, по мнению исследователя, по большей степени лежали в политической, чем в экономической сфере. Темпы экономического роста в 1861-1913 гг. были сопоставимы с европейскими, хотя отставали от американских. При этом индустриализация сопровождалась ростом уровня жизни крестьянства, а, значит, происходила не в ущерб ему. Значительно возросли государственные расходы на образование, здравоохранение, железнодорожное строительство. Исследователь соглашается со многими современными зарубежными авторами, которые все более склоняются к мысли, что специфика экономического роста в позднеимперской России ранее преувеличивалась [6, с. 529, 536, 539].
Иной точки зрения придерживается В.А. Погребинская, которая утверждает, что в 90-е гг. Х1Х в. тяжелая промышленность развивалась значительно быстрее, чем в Англии, Франции, Германии в соответствующие российскому периоды индустриализации, но по абсолютным объемам продукции тяжелой промышленности на душу населения, прогрессивности ее структуры в смысле соотношения добывающих отраслей и отраслей машиностроения продолжала значительно отставать. В числе институциональных особенностей начала индустриализации России автор называет: активную государственную инвестиционную политику, имевшую, как положительные, так и отрицательные последствия для модернизации; определяющую роль государства в долгосрочных проектах, которые не могли принести быструю отдачу средств; влияние на процесс индустриализации разнообразных форм собственности и типов культур, преобладание традиционной культуры над цивилизационной, консервирующее мелкотоварное производство; отсутствие профессиональных управленческих навыков в среднем звене чиновничества; особую роль теневой экономики, ставшей реакцией на сверхцентрализацию и преобладание грубых, административных методов управления по отношению к мелкому и среднему капиталу, что сдерживало перелив средств из легкой промышленности в тяжелую. Факторами торможения индустриализации в конце Х1Х - начале ХХ веков явились бедность населения, узость налоговой базы; ограниченность финансовых ресурсов; значительные расходы на военные нужды, многоукладность, которая вела к разнонаправленности целей; неприятие утверждающихся капиталистических отношений дворянством. Война и революция привели Россию к деиндустриализации [9, с. 18-22].
Исследователь А. Мальцев более позитивно оценивает результаты дореволюционной индустриализации России, которая, по его мнению, успела завершить переход от аграрного типа общества к индустриальному (в 1913 г. занятость в промышленности составляла 16,1%), смогла запустить процессы индустриализации и стать лидером в Европе по среднегодовым темпам прироста промышленного производства (5,1% в 1870-1913 гг.), начала трансформацию структуры валового промышленного производства (соотношение легкой и тяжелой промышленности с 70:30 в 1887 г. поменялось на 53:47 к 1913 г.) [7, с. 77-90].
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» № 01-2/2017 ISSN 2410-700Х_
Таким образом, проблемы определения эффективности государственной экономической политики, в частности, оценки уровня социально-экономического развития, выявления причин противоречивого протекания модернизационных процессов в России на рубеже Х1Х - ХХ вв. нуждаются в дальнейшем исследовании. Представляется, что фактором, определившим характер второй российской модернизации, начавшейся с целью преодоления технической и институциональной отсталости России, явилось осознание властью и прогрессивно мыслящей частью общества причин торможения и необходимости скорейших перемен. Реформаторами были верно определены важнейшие направления государственной промышленной политики: массовое железнодорожное строительство, которое оказало революционизирующее воздействие на все экономическое развитие страны; изменение структуры экспорта; поддержка развития нефтяной отрасли; обеспечение национального характера промышленного, научно-технического и кадрового потенциала; осуществление решительной протекционистской политики; создание условий для привлечения иностранного капитала. Активное государственное участие при проведении индустриализации, привлечение российских ученых и предпринимателей к формированию концептуальных основ государственной промышленной политики обусловили становление индустриальной базы, ускорение модернизационных процессов. Курс на индустриализацию одновременно со стремлением сохранить статус великой державы требовал умения воплощать теорию в практику повседневной жизни с учетом интересов различных слоев российского общества, одновременно обеспечивать динамичность и стабильность развития. Власть оказалась не способной обеспечить балансирование интересов, опиралась не на закон, а на администрирование.
Список использованной литературы:
1. Алексеев В.В., Сапоговская Л.В. Исторический опыт промышленной политики в России (краткий научно-практический опыт). Екатеринбург, 2000. 100 с.
2. Беспалов С.В. проблемы индустриального развития России на рубеже Х1Х-ХХ вв. в современной западной историографии // Вестник Томского государственного университета. Томск. 2012. № 4 (20).
3. Величенко С. Численность бюрократии и армии в Российской империи в сравнительной перспективе // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология. М., 2005.
4. Дорожкин А.Г. Промышленное и аграрное развитие дореволюционной России: взгляд германоязычных историков ХХ в. М., 2004. 341 с.
5. Кафенгауз Л. Эволюция промышленного производства (последняя треть XIX - 30-е годы XX в.). М., 1994. 848 с.
6. Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России XVIII- начало ХХ века. М., 2012. 844 с.
7. Мальцев А. К вопросу о несовместимости автаркии и модернизации // Свободная мысль.2010. № 12 (1619).
8. Наука Урала. 2009. Август. № 19 (1000) - газета Уральского отделения РАН [Электронный ресурс] // URL:http://www.uran.ru/gazetanu/2009/08/nu19/wvmnu_p3_19_082009.htm (дата обращения:22.01.2017).
9. Погребинская В.А. Институциональные особенности начала индустриализации России (последняя треть Х!Х - первая треть ХХ вв.): Автореф. дис. ... д-ра эконом.наук. М., 2009. 50 с.
10. Сенявский А. С. Экономическое развитие России в ХХ веке: историко- теоретические проблемы //Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века: сборник материалов II Всероссийской научной конференции / под ред. Г. А. Гончарова, С. А. Баканова. - Челябинск: Энциклопедия, 2012.
11. Сенявский А. С., Братченко Т. М. От имперской к советской мобилизационной модели: преемственность и различия в экономическом развитии // Мобилизационная модель экономики: исторический опыт России ХХ века: сборник материалов II Всероссийской научной конференции / под ред. Г. А. Гончарова, С. А. Баканова. - Челябинск: Энциклопедия, 2012.
12. Сарабьянов В. История русской промышленности. Харьков. 1926. 261 с.
13. Уильямс С. Либеральные реформы при нелиберальном режиме. М.: Мысль, 2009. 332 с.
14. Феретти М. Безмолвие памяти // Неприкосновенный запас. М., 2005. № 6.
15. Эллман М. Советская индустриализация: выдающийся успех? [Электронный ресурс] // URL: http://www.hist.msu.ru/Labs/Ecohist/OB13/ellman.pdf (дата обращения: 17.05.2011).
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» № 01-2/2017 ISSN 2410-700Х_
16. Allen R.C. Farm to Factory: a Reinterpretation of the Soviet Industrial Revolution. Princeton: Princeton University Press, 2003.
17. Gregory P.R. Economic Growth and Structural Change in Tsarist Russia: a Case of Modern Growth // Soviet Studies. 1972. Vol. XXIII. No. 3.
18. Mosse W.E. An Economic History of Russia: 1856-1914. N.Y., 1996.
19. Owen T.C. Dilemmas of Russian Capitalism: Fedor Chizhov and Corporate Enterprise in the Railroad Age. L., 2005.
20. Shanin T. Russia as a «Developing Society».Basingstoke; L., 1985.
21. Pallot J. Peasant responses to Stolypin's project of rural transformation. N.Y., 1999.
22. Rudolph А. Agriculture Structure and Proto-Industrialization in Russia. Economic Development with Unfree Labor // The Journal of Economic History. 1985. Vol. XLV.IVI.P. 48.
23. Harcave S. Count Sergei Witte and the twilight of imperial Russia: a biography. N.Y.; L., 2004.
© Бодрова Е.В., Калинов В.В., 2017
УДК 93
Гресь Роберт Андреевич
студент, СПбГУ г. Санкт-Петербург, РФ E-mail: [email protected]
ЭНДОЭТНОНИМЫ КОРЕННЫХ МАЛОЧИСЛЕННЫХ НАРОДОВ СЕВЕРА РФ - СЛЕДСТВИЕ ХАРАКТЕРА ЭТНОГЕНЕЗА ИЛИ ЯЗЫКОВОЙ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ?
Аннотация
В данной статье рассматриваются две теории возникновения эндоэтнонима «человек» применительно к эндоэтнонимам коренных малочисленных народов Севера РФ. Проанализированы эндоэтнонимы чукчей, эксимосов, коряков, ительменов, нганасан и других малочисленных народов с привлечением исторического и лингвистического материала. Сделаны выводы о том, что возникновение эндоэтнонима «человек» в первую очередь зависит от наличия или отсутствия независимого этногенеза.
Ключевые слова
Эндоэтноним. Этноним. Этническое самосознание. Этнос. Народы Севера.
Этническое самосознание является одним из ключевых понятий этнологии и несмотря на то, что подходы к нему еще однозначно не определены [11], существует некоторое согласие внутри научного сообщества по отдельно взятым вопросам. Так, эндоэтнонимы (самоназвания этносов) смело относят к категории этнического самосознания, предполагая, что они являются его материальным проявлением [15], а также то, что самоназвание является обязательным компонентом этнического самосознания [10] и в тоже время его ключевым моментом, поскольку именно в самоназвании проявляется идентификация индивида с определенной этнической общностью [8]. Значительную роль эндоэтнонимов и экзоэтнонимов в этническом самосознании можно объяснить тем, что этноним - это выражение антитезы «мы»-«они», которая в свою очередь присуща любому этносу и обеспечивает индивидам механизм этнической самоидентификации (роль этнонима в котором достаточно велика), что в конце концов позволяет выделить и сам этнос. Таким образом, этноним является внешним проявлением этнического самосознания [3] и следствием антитезы «мы» - «они». В тоже время, как отмечает Харченко В.Д.: «Наличие этнонима само по себе предполагает, что у членов данной общности есть этническое самосознание, то есть они позиционируют себя как народ» [10]. Обобщая это утверждение с предыдущими, можно говорить о том, что этноним и этническое самосознание имеют двухстороннюю связь и не могут существовать вне друг друга. Но остается понять, какое из понятий (эндо-
