CC BY
29
Хаген М.
ИМПЕРИИ, ОКРАИНЫ И ДИАСПОРЫ:ЕВРАЗИЯ КАК АНТИПАРАДИГМА ДЛЯ ПОСТСОВЕТСКОЙ ЭПОХИ
Hagen М. «он Empires, borderlands, and diasporas: Eurasia as anti-paradigm for the Post-Soviet era // American hist. rev. - Wash.,
2004. - Vol. 109, М2. - P. 445-468.
В статье американского историка Марка фон Хагена рассматривается формирование в США новых подходов к изучению истории России и стран бывшего Советского Союза, группирующихся вокруг понятия «Евразия», которым обозначили постсоветское пространство.
Распад СССР и окончание «холодной войны», наряду с определенными изменениями в самой исторической науке, явились причиной своего рода «кризиса идентичности» у историков, занимающихся этим регионом, пишет автор. В частности, в новой геополитической ситуации потребовалось название для пространства, занимаемого бывшими 15 советскими республиками. Возникший и утвердившийся сегодня термин «Евразия» является не только географическим. Он отражает процесс децентрализации исторических исследований, которые раньше фокусировались главным образом на Моск-
ве и Санкт-Петербурге, и одновременно демонстрирует стремление истори-ков-русистов преодолеть изоляцию своей дисциплины, которая ранее находилась на «интеллектуальной периферии» американской исторической науки (с. 446).
Кроме того, в применении к историческим исследованиям региона термин «Евразия» подразумевает применение новых подходов. Во-первых, признается решающая роль империй в истории Евразии, в том числе Российской империи и Советского Союза. Во-вторых, присущие эпохе «холодной войны» представления об изолированности стран, разделенных «железным занавесом», сменились осознанием проницаемости границ между империями -отсюда повышенное внимание историков к «окраинам» и возрождение региональной истории. В-третьих, в свете сегодняшних воззрений, придающих особое значение разнообразию и мобильности в историческом процессе, особый интерес вызывают различные диаспоры и их роль в истории того или иного региона. Наконец, термин «Евразия» сигнализирует о стремлении историков освободиться от некоторых ограничений, налагавшихся прежними парадигмами, и в этом смысле «Евразия» выступает сегодня как «антипарадигма» (с. 447-448).
М. фон Хаген коротко обрисовывает две парадигмы, господствовавшие ранее в американской русистике (и не утратившие окончательно свои позиции), обозначая их как «Россия - Восток» и «Советский Союз - модернизация».
Сразу после окончания Второй мировой войны, пишет автор, господствующей тенденцией в региональных ис-
следованиях была «ориентализация» России и всей Восточной Европы, т.е. подчеркивание «восточных» черт государства и общества в этих странах. В конце 40-х - начале 50-х годов, в период наиболее острой конфронтации со сталинским режимом, многие западные историки писали о русских традициях деспотизма и империалистской экспансии, которые объяснялись, однако же, необходимостью выживания государства. Корни советской диктатуры искали и находили в Московском государстве, Византии и Орде (с. 449).
Враждебная атмосфера холодной войны помогла сформировать первое поколение профессиональных историков, подчеркивавших уникальность (или исключительность) России. Наиболее известным и последовательным представителем взглядов этого поколения является Ричард Пайпс с его акцентом на русском патримониализ-ме и отсутствии частной собственности. И хотя Пайпс считает непосредственным предшественником советской диктатуры «полицейское государство», сложившееся в царствование Александра III, важнейшее значение для формирования «неевропейского» характера России, по его мнению, играли московские корни. В противоположность славянофилам XIX в., которые рассматривали отличие России от Европы в позитивном свете и порицали ее излишнюю вестернизацию, начавшуюся с реформ Петра, парадигма «Россия - Восток» считала непохожесть России чем-то «трагическим и решительно негативным».
Утвердившаяся в американской русистике несколько позже, уже в атмосфере хрущевской оттепели, теория мо-
дернизации, напротив, ставила во главу угла европейский путь развития России, прогрессивный, хотя и направлявшийся государством. Теория модернизации побуждала историков помещать историю России и СССР в контекст развивающихся стран Третьего мира. Точкой отсчета для новой парадигмы «Советский Союз - модернизация» являлись великие реформы 1860-х годов, и СССР трактовался как модернизирующееся государство, которое благодаря царской бюрократии начало превращаться из «отсталой крестьянской» страны в «индустриальную». «Изменения», в особенности социальные, оттеснили на задний план «преемственность», социальная история -интеллектуальную и институциональную. Историки начали признавать некоторые успехи сталинского режима, в особенности в том, что касалось образования, здравоохранения, социального обеспечения. Некоторые оптимисты, пишет автор, высказывали даже мнение о постепенной конвергенции Запада и СССР (с. 452-453).
И если парадигма «Россия - Восток» в чем-то перекликалась с воззрениями славянофилов, хотя и отличалась в своих оценках, то модернизаци-онную парадигму автор уподобляет российскому «западничеству», которое считало целью исторического развития России превращение ее в истинно «европейскую державу». Отличительным признаком исторической науки этого периода было внимание к социальным аспектам, к макросистемам и глобальным процессам, и формирование национального государства считалось главной целью исторического развития любого государства (с. 453).
Сосуществование двух этих парадигм в западной науке не могло быть мирным. Их соперничество выливалось в длительные и острые дискуссии, в первую очередь в связи с вопросами о природе и сущности революций 1917 г., о степени жестокости сталинского режима в сравнении с Третьим рейхом и т.д.
«Евразия», выступая как антипарадигма по отношению к двум своим предшественницам, отрицает «монолитный и статичный культурный детерминизм парадигмы “Россия - Восток” и в то же время пытается учитывать значение долговременных экологических, демографических, экономических и культурных структур для понимания процессов и результатов гигантских изменений, которые изучала модерни-зационная парадигма», - пишет М. фон Хаген (с. 454).
При рассмотрении новой «антипарадигмы» нельзя избежать обращения к ее интеллектуальному багажу - теории евразийства, возникшей в среде русских эмигрантов в межвоенный период, указывает автор. Подробно описывая становление и сущность этой теории, на содержание которой в огромной степени повлияли катастрофические события 1914-1920 гг., он выделяет те ее аспекты, которые сегодня усваиваются и используются историками. Во-первых, это крайне критическое отношение к «близорукой» европоцентристской точке зрения и однозначно негативной оценке «азиатского» влияния на историю России. Во-вторых, это рассмотрение истории России как многонациональной империи. В то же время политическое содержание евразийской мысли в том, что ка-
сается интеллектуального оправдания имперского авторитаризма, откровенно антилибералыюй идеологии и в особенности неоимпериалистских устремлений сегодняшних евразийских движений в России, на Украине и в Средней Азии, отвергаются историками. В этом как раз и заключается главная причина того, почему автор назвал новый подход к изучению истории региона «антипарадигмой» (с. 455-456).
Важнейшей частью наследия евразийской мысли, пишет он, является ее стремление разрушить «идеологизированные представления о просвещенной динамичной Европе и отсталой, статичной Азии», что открывает новые горизонты для исследователей. Конечно, сегодня, когда позади остались лингвистический и культурный поворот в истории, и широкое распространение получили постколониальные исследования, эти идеи не кажутся уже революционными, отмечает автор (с. 457). Весь этот багаж нашел свое применение в новой историографии, большой вклад в изучение проблем строительства империи вносит также социальная и культурная антропология.
В целом, указывает автор, евразийская антипарадигма отдает предпочтение сравнительной истории народов, идей и экономики в их взаимодействии. Сегодняшняя концепция Евразии, таким образом, не признает веры евразийцев в самодостаточность Российской империи, в ее «исключительный» путь развития. Отмечая неопределенность географических границ нового термина и хронологических рамок исследования, автор указывает, что поскольку Евразия не идентифицируется с формированием какого-то кон-
кретного государства, это дает новому поколению историков исключительную свободу в преодолении и пересечении установленных прежде жестких временных границ, будь то 1917, 1861 или 1989 г. Более того, те вопросы, которые ставят перед собой исследователи, не только позволяют, но и вынуждают их выходить за строгие рамки истори-
ческих периодов, разрушая таким образом строгое разделение специалистов по дореволюционной и советской истории. Такое размывание хронологических рамок представляет серьезную проблему для университетов, где все еще процветает «священное» разделение кафедр по историческим периодам, полагает автор (с. 460).
О.В. Большакова
