CC BY
17
ГРОТЕСКНЫЙ ДИСКУРС ПОВСЕДНЕВНОСТИ КАК МАРКЕР ПУБЛИЧНОЙ РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ
В.Д. Мансурова
Ключевые слова: языковая игра, гротеск, дискурс, повседневность, публичная речевая коммуникация.
Keywords: language play, grotesque, discourse, daily activities, public speech communication.
Прогнозы, даже самые невероятные, имеют тенденцию сбываться. Дискуссии о «границах круга», некогда заданные теоретикам языка В. фон Гумбольдтом и ставшие основанием лингвофилософского исследования системы языка, приводят к открытиям, имеющим «поворотное» значение не только для лингвистики, но и для понимания социокультурной динамики современности. Под натиском информационных технологий, преобразующих каналы коммуникации, она претерпевает сокрушительные сдвиги, демонстрируя энтропийные процессы в самом прочном своем основании - языке. Проблемное поле современного теоретического поиска ответов на причины социокультурных трансформаций основательно смещается к исследованиям соотношения языка и реальности. Актуальными становятся вопросы, непосредственно относящиеся к компетенции лингвофилософии и теории языка: что значит для человечества языковой плюрализм? Какими «границами» очерчивается круг языковых реалий под натиском поли-лингвизма и редукции культурного многообразия?
Став информационным, общество возвело миллионы людей в статус коммуникантов, якобы, «владеющих миром», - транспарентным, коммуницируемым, самоуправляемым. Благодаря коммуникационному потенциалу технических средств (разветвленной сети печатных и электронных СМИ, телевидению, эфирному радиовещанию, сети Интернет и другим носителям информации) появилась возможность превращения публичного обращения в продукт особого рода - материализованное слово «единицы», которое уже не «тоньше писка». Пространство общественной коммуникации становится для коммуникантов, принадлежащих различным лингвокультурам, средой для «опуб-
личивания», возвышения до общественной значимости фактов личных взаимодействий с миром индивидуально репрезентированных ценностей.
Пересечение гумбольдтианской «границы круга» и лотмановской «семиотической границы» состоялось как факт обыденного движения языковой стихии. Ведь обыкновенные пользователи языка не соотносят свои коммуникативные интенции с «презумпцией классики» речевого общения. Стихия повседневности и её культурная семантика, реализуемые в Слове, сформировали особый дискурс со специфическими нормами конвенции, аксиологическими и эмоциональными маркерами.
Повседневность как один из модусов человеческого бытия, как «нечто привычное, рутинное, нормальное, себе тождественное в различные моменты времени» [Ионин,1998, с. 123], является пространством воспроизводства жизни во всех её проявлениях. Только коммуни-цируя, обмениваясь продуктами жизнедеятельности, люди способны сотворять жизненные миры, национально окрашенные и лингвистически оформленные. Обмен даже материальными ресурсами невозможен без смысловой интерпретации цели и характера взаимодействия - как социального, так и интерсубъективного. Интерактивный способ речевого взаимодействия объективирован характером социальных практик повседневного бытия.
Из современных, наиболее конструктивных концепций социальных структур повседневности, можно выделить постструктуралист-скую теорию дискурсивных практик Э. Лакло и Ш. Муфф. Подвергнув радикальной критике марксистскую теорию социального (в детерми-национных соотношениях базиса и надстройки), они рассматривают социальное как продукт дискурсивных процессов, а становление социальной практики как результат коммуникации субъектов в рамках определенных дискурсов.
Само же понимание дискурса трактуется как «форма социального поведения, которая участвует в формировании социального мира (включая знания людей и социальные отношения) и, таким образом, в поддержании и сохранении социальных паттернов» [Йоргенсен, Филипс, 2008, а 24].
Концепция дискурсивной онтологии повседневности конкретизирует важную особенность: «не существует никакой объективной логики, которая указывала бы на одну единственную субъектную позицию»; «существует только временное структурирование социального»; «социальное пространство одновременно «покрывают» различные дискурсы и конкурируют в том, чтобы наполнить его
своим собственным значением» [Йоргенсен, Филипс, 2008, с. 77105].
Дискурс, как правило, монокультурен. Коммуниканты учитывают и маркируют свою принадлежность к определенной субкультурной разновидности. В основе этой дифференциации - не столько функциональная заданность коммуникации (экономия взаимодействия), сколько ценностная, аксиологическая, нацеленность на очерчивание круга своих, «посвященных». Как указывал Ю.М. Лотман: «...одним из основных механизмов семиотической индивидуальности является граница. Это производство определяется как «наше», ”своё”, “культурное”, “безопасное”, гармонически организованное и.т.д. Ему противостоит “их производство”, “чужое”, “враждебное”, “опасное”, “хаотическое” [Лотман, 1996, с. 175]. «Отграничивание» своего мира маркируется аксессуарами, знаками вещного и пространственного кода. Но в основе лежит языковая кодификация. Именно в коде специально создаваемой языковой субкультуры коренится устойчивость бытования и воспроизводства дискурсивного самоопределения индивидов и целых групп.
В обществе доцифровой эпохи вербальные каналы субкульту р-ных дискурсов оставались прерогативой посвященных и если воспроизводились, то в качестве иллюстрации отстраненности их от магистралей общепринятой, укоренной в обществе культуры. Множественность медиаплатформ коммуницирования, которую предложила компьютеризированная современность, доступность публичного и массового, интерактивного взаимодействия моментально стрли границы культурного и языкового контраста.
Эта «текучая, жидкая современность», по определению польского социолога З. Баумана [Бауман, 2008], с её политической, экономической и социокультурной нестабильностью объективно является коммуникативной формой существования и воспроизводства культуры, сферой фиксации и конструирования идентичности человека посредством интерпретации и управления различными социокультурными и идеологическими дискурсами. На фоне уменьшения роли традиций и норм как регуляторов социальной жизни решающей становится самодетерминация личности, по закону случайности выбирающей различные, не зависящие ни от среды, ни от общества, поведенческие, мыслительные проявления личностной самореализации.
На сакраментальный вопрос Ж. Бойдрийара: «Сегодня игра окончена - всё освобождено. И все мы задаём себе главный вопрос:
что делать теперь, после оргии?» [Бодрийар, 2000, а 2] - личность ответила, воплотив в жизнь сценарий «языковых игр», некогда ги-потетизированный Л. Витгенштейном. В массовом коммуницирова-нии, якобы отстранённом от «оргии» повседневности, вербальную генерализацию получили её самые разнообразные сферы, ранее не входившие в публичные речевые локусы.
Разнообразие знаковых систем, введенных в пространство массовой коммуникации, возможности современных информационных технологий - монтаж, гипертекстовость, аудио -визуальные эффекты породили иллюзию дозволенности тотального произвола в процессе создания новых ментальных и вербализованных образований. Расширение коммуникативных взаимодействий благодаря современным технологиям «вынесло» на поверхность и конституировало в качестве равноценных для восприятия такие темы, как секс, насилие, смерть, извращения в разных сферах жизни.. В «период “ироничной” индивидуальности» [Бауман, 2008, с. 96], пришедшей на смену «аутентичной индивидуальности» эпохи модерна, востребованными оказались соответствующие ей «жёсткие дискурсивные стратегии». По определению А.А. Пушкина - автора работ по теории языковой личности, «.это сознательное нарушение норм в любой обстановке ради скорейшего достижения цели» [Пушкин, 1992, с. 12].
Демонстративное коммуникативное поведение узурпировало в первую очередь вербальные каналы коммуникации. Бытовая аксиология выразилась в формах, казалось бы, неуместной на публике, акциальности - речевого антиповедения. По определению исследователя русской культуры С.Е. Юркова: «Антиповедение, будучи связанным с публичностью <...> театрализовано и сверхзнаково. Эстетическим эквивалентом антиповедения является категория «гротеск». Гротеск выступает как приём адаптации хаоса, его эстетическая и психологическая сублимация <. > Это способ доставки в систему культуры недостающей меры хаоса, введения его в культурный контекст» [Юрков, 2003, с. 15-35].
Гротеск, перенесенный в область вербальных публичных коммуникаций, и стал акцидентным, то есть своеобразным «графическим» средством очерчивания границ субкультуры телевизионных шоу, интерактивных радиопердач в FM-диапазоне, форумов, чатов и блогов в сети Интернет. В формировании вербальной конструкции дискурса, как гротескной реакции на события повседневности, оказались востребованными не только лингвистические арсеналы коммуникантов. Потребовались и «лицедейские», и «интралингвисти-
ческикие качества: чувство языка, проявляющееся в оценках речи, способность к общению в шутливой тональности и к языковым играм, к пародированию нормативных речевых клише. Не случайно в среде коммуникантов оказались люди определённого социального и образовательного статуса, имеющие представление о нормах культуры вообще и языковой культуры, в частности.
«Лингвистический поворот» в массовом публичном коммуни-цировании отмечен редуцированием всех основных сфер бытования языка: лексики, стилистики, орфографии, грамматики. Слова переиначиваются, перекодируются, употребляются как строительный материал для формирования гротескной коммуникативной стратегии. Антиповедение - коммуникация в форме стёба, манера все пересмеивать и над всем издеваться становится удобной формой са-мовозвышения над проблемами бытия, в том числе и такими, как совесть, благородство, щедрость, красота. Для быстрого и удобного потребления подобного типа коммуникации был легитимизирован и такой субкультурный термин, как «прикол»: всё, мол, обман, издевательство, розыгрыш.
Функции артефактов в процессе публичной коммуникации редко выходят за границы информирования. В основном реализуются аттрактивная, экспрессивная, в какой-то мере - эстетическая, эвфемистическая функции, сопровождающие передачу текста. В заголовках газетных публикаций, в содержании интервью и обзорах политиков все чаще начинают проявляться «перлы» из криминальной лексики, из лексики наркоманов, движения «митьков», молодежного андеграунда. При помощи сленга маркируется и становится очевидным, позиционируется, личностное, ценностное, отношение к предмету общения.
Гротеск и нарочитое отступление от общепринятого порядка социального коммуницирования - персонализацией, соблюдением норм речевого этикета - порождены возможностью анонимности и оперативности любой интеракции. Под псевдонимами и «никами» материализуются отнюдь не асоциально настроенные личности, а в большей степени - пользователи языка, «законопослушные» в реальной жизни. Хаос стихии повседневности провоцирует их на вынесение своих эмоциональных реакций в «оргию» виртуального взаимодействия, где разрешено ВСЁ, поскольку оно, это ВСЁ, существует в ситуации игры - языковой.
Коммуниканты учитывают это обстоятельство и маркируют свою принадлежность к субкультуре гротескного дискурса, исполь-
зуя всевозможные арсеналы вербальной редукции. Вот только несколько комментариев анонимных авторов к статьям предвыборной тематики на респектабельном региональном сайте www.altapress.ru:
Прецедентная цитация, аллюзии и реминисценции известных слоганов и идеологических клише:
«Жги, бабка, жги!!! Жги мозгами без мозгов! Главное - сердцем, сердцем и мотором, и с придыханиями, ткачиха ты наша передовая! Ох. стриптиз - горячая профессия».
Стилизация разговорной речи и редукция слов, фонетическое написание: «Какая же у вас морковина? С хреновиной или без? Тока без дураков. А чо у них за часы на столе?»; «Да уж, фанклаб разросся до неприличия. Откуда они все повылазили?»
Универбация [Соколовская, 2007, с. 235] и окказионализмы: «Опять показушное мероприятие медвепуты провели»; «Всякие нерукоподатные 22-е отдыхают».
Лексическая компрессия и усечения: «Ваще, грит, начпропом будешь..»;
Субстандартная и ненормативная лексика: «Влияние либера-листов на нынешних ...растов»; «А чё, грохнули новость, что ВВ, по мнению Форбса, стал вторым паханом на планете после Барика-чёрного? Обычно, лабай и слущай.».
Средства интенсификации фатики, в основном, регулятивы: «Батенька, буревестник вы наш.»; «Правильно, господин Халеев! Гоните её воровать, легче станет!!!!»; «Ой, да ты моя кокеточка.»; «Чуть помедленнее, общественник!».
Графодеривация - графико-орфографический способ словообразования и невербальные компоненты коммуникации: «УР-
персоны». Использование слэш (косой черты), знаков препинания и смайликов - комбинации клавиатурных символов или специально созданных картинок.
Нарочитая вербальная нереализованность коммуникативных актов, когда реплики обрываются на полуфразе, завершаются многоточием или знаком бесконечности как символом неопределённо-сти и незавершённости.
Создается специфическая знаковая среда - вербальные артефакты и прецедентные феномены типа «медвед», превед», «аффт-тар жжот», которые кочуют из одного форума в другой и, становясь маркером протестного самовыражения, деформируют таксономический уровень реального публичного взаимодействия. И в телепередаче, адресованной многомиллионной аудитории, уже «лидера-
ми мнений» предъявляются «приколы» в форме стёба, с явным подтекстом для посвященных: «аффттар», мол, «жжот...».
Можно вывести за скобки анализ социальных эффектов подобной публичной коммуникации (как предмет особого разговора). В данном случае уместно вернуться к вопросу: «Что делать теперь, после оргии?» Язык посланий, чатов, Живых журналов и публичной коммуникации «прямых эфиров», как предполагает современный философ А.К. Секацкий, знаменует распад «некоторых стандартных модусов общения, ровно как и возникновение новых за счет перемещения эталонов высокого символического в сферу сорной вариабельности (или, если угодно, профанной деконструкции» [Секацкий, 2009, с. 196].
Известный теоретик языка В.В. Колесов, перефразировав фразу М. Хайдеггера: «Язык - это Дом бытия», не без сарказма добавляет: «... проходной дом бытия». Но, трезво оценивая процессы языковой трансформации в виртуальной среде массовой коммуникации, он всё же приходит к оптимистическому заключению: «русский язык во всём его объёме такая глыбища, что человеческий муравейник у его подножия не в состоянии опорочить его силу и су щ-ность. Повторяю, язык, а не речь» [Колесов, иКЬ].
Этот оптимизм имеет исторические и социобиологические основания. Концепция автопоэзиса нобелевских лауреатов, чилийских микробиологов У. Матураны и Ф. Варелы исходит из того, что именно язык является активным инструментом, творящим «порядок из хаоса». Возможно, «языковая игра», даже в такой, казалось бы, неприемлемой форме, открывает двери в новые модусы человеческого бытия во взаимодействии друг с другом? Истории русского языка еще памятен переполох, вызванный Н.М. Карамзиным, санкционировавшим новые языковые практики и, к примеру, «осмелившимся» вместо нормативных слов «дева» и «книга» ввести в обиход «девушка» и «книжка». Так и «...сетеяз, - по мнению А.К. Секацкого, - в качестве нового универсального медиума коммуникации не просто отменяет ту или иную устоявшуюся норму, но и преодолевает «вербальный центризм» вообще» [Секацкий, 2009, с. 206].
Гротескный дискурс повседневности, маркирующий массовую коммуникацию, намечает «границу» перехода с еще неясным «светом в конце туннеля». Противостояние сакрального и профанного -пока еще «языковая игра» для посвящённых. Но чего в гротеске
больше: прекрасного или уродливого, комического или трагического?
Литература
Антоновский А.Ю. Социоэпистемология : О пространственно-временных и личностно-коллективных измерениях общества. М., 2011.
Бауман З. Текучая современность. СПб, 2008.
Бодрийар Ж. Прозрачность зла. М., 2000.
Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1998.
Йоргенсен М.В., Филипс Л. Дж. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков, 2008.
Лотман Ю.Я. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. СПб., 1996.
Колесов В.В. О языковой ментальности. Философия русского слова [Электронный ресурс]. иКЬ: exlibris.ng.ru/person/2010-01-21/kolesov.html
Пушкин А.А. Прагматические характеристики авторитарной языковой личности : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Чебоксары, 1992.
Секацкий А.К. Изыскания. СПб., М., 2009.
Соколовская Т.Д. Универбация как традиционный активный процесс в русском языке [Электронный ресурс]. иКЬ: режим доступа: www.philol.msu.rU/~rlc2007/pdf/8/pdf
Юрков С.Е.. Под знаком гротеска : антиповедение в русской культуре (XI - начало XX вв.). СПб., 2003.
