CC BY-NC-ND
244
К.Ю. Ерусалимский
ГРЕЧЕСКАЯ «ВЕРА», ТУРЕЦКАЯ «ПРАВДА», РУССКОЕ «ЦАРСТВО»...: ЕЩЕ РАЗ ОБ ИВАНЕ ПЕРЕСВЕТОВЕ И ЕГО ПРОЕКТЕ РЕФОРМ
В статье предложена гипотеза о тождестве Ивана Пересветова и Ивана Федорова. Показано, что проект реформ Пересветова составлен в русле утопической мысли начала XVI в. и в ряде положений развивает правовые традиции Великого княжества Литовского.
Ключевые слова: публицистика, Иван Пересветов, Иван Федоров, реформы в России, миграции в Восточной Европе, культурные контакты.
Во время церковной службы на праздник Рождества Богородицы в 1548 или 1549 г. в одном из кремлевских соборов сын боярский Ивашка Пересветов «доступил» царя Ивана IV и поднес необычную «челобитную», в которой помимо своих «обид и волокит» изложил «образцы» правления и путь к построению справедливого царства. Большая и Малая челобитные составлены в конце 1549 г., а остальные сочинения Сборника Пересветова - не ранее конца 1547 г. и, вероятно, также около конца 1549 г.1 Многолетнее изучение его взглядов так и не привело исследователей к согласию. В нем обнаруживают верного царского холопа, критика российского государственного устройства, сторонника дворянской монархии, предвестника или идеолога в равной мере реформ Избранной рады и Опричнины, а также публициста, испытавшего в целом европейское, а в частности - южно-славянское, румынское, польское, турецкое, греческое влияния, или же вполне релевантного московского мыслителя, отразившего местные религиозные и политико-правовые представления. В общем, ничто не мешает при необходимости соединять эти тезисы между собой, и в ряде случаев именно так и создавались обобщающие интерпретации. Для нас главная трудность, как и в плодотворных дискуссиях рубежа Х1Х-ХХ вв.,
© Ерусалимский К.Ю., 2011
и в работах второй половины XX в., в том, чтобы понять, как реформаторские идеи Пересветова связаны с событиями того времени, к которому относятся его сочинения, и что общего между его идеями и идеями его ближайших современников.
Прежде всего, кем был Иван Семенович Пересветов? Он гордится своим происхождением от Пересвета и напоминает царю в Большой челобитной о службах Пересвета и Осляби - «своих пращур и прадед, как служили верно государем руским великим князем»2. Говоря о литовском происхождении Пересветова, обычно имеют в виду его слова о том, что он «приезжий» и что он «выехал»: «А яз на то же выехал, холоп твой, на твое имя царево во всем тебе, государю, верно служити, сколко Бог поможет»3. Эти высказывания не содержат никаких данных о том, где Пересветов родился и начинал службу4. В силе остается точка зрения Ю.А. Яворского, согласно которой он мог быть и московитом, и литвином, и потомком московских эмигрантов в Литве5.
Согласно Малой челобитной, Пересветов приехал с королевской службы в Москву и 11 лет не мог добиться повышения6. За него печаловался Ивану IV М.Ю. Захарьин, однако когда Захарьин умер, интерес к Пересветову пропал7. Добившись вновь внимания к себе, он предлагает создать отряд в 300 гусаров по венгерскому и польскому образцу. Репатриант вспоминает свой заграничный опыт и не скрывает восхищения: «Служил есми, государь, у угорского короля Въянуша, на Гусыни [Гусины] граде службу дворянскую на шесть коней, а имал есми, государь, на всякий конь по 7 [семи] золотых на 12 [двенатцать] недель. А был есми, государь, там 3 [три] годы в полку с Федриком с Сопежничим [Сопежничиком]: было, государь, нас 300 [триста] дворян королевских, короля полскаго, а ездили есмя служити [нет] с королевскаго ведома [ведомо] к угорскому королю. И [А] яз, государь, те щиты видел там гусарския с образца с макидонскаго»8. Это первое известное нам описание службы королевского дворянина московского происхождения. Оно не расходится с тем, что нам известно о других московитах, служивших польскому королю.
«Шесть коней» - это нередкая, но сравнительно высокая цифра, которую можно встретить в польских реестрах конной службы. Срок службы - 12 недель, за которые наемник получает 7 золотых на каждого коня. Эти данные позволяют лучше представить условия польско-литовской пограничной службы, о которых известно по реестрам Архива Войсковой Казны Короны Польской. Поскольку Иван называет себя дворянином Сигизмунда I, мы должны поставить вопрос о том, кем из лиц, получавших жалование за королевскую службу, мог быть Пересветов. Подробности его службы за
пределами России не подтверждены европейскими источниками, но выглядят правдоподобно. Он проводит с конца 1528 г. или начала 1529 г. 3 года «у угорского короля» Яна Запольяи «на Гусине граде», или в «Бузыне» - в Буде. Затем Пересветов служит в роте Фредерика-Федора Ивановича Сапеги - в числе 300 дворян Сигиз-мунда I. Еще потом - 3 года «с ведомо полского короля» на 7 конях и с таким же жалованием Фердинанду I Габсбургу в числе 500 королевских дворян во главе со старостой белским, гетманом Андреем Тенчинским - вероятно, племянником короля Сигизмунда I9.
Мы ничего не знаем о московитах, которые служили в ротах Сапеги и Тенчинского. Однако королевские дворяне московского происхождения регулярно отправлялись на службу в Подолии Короны Польской для охраны границ от татар. В реестрах Архива Войсковой Казны встречается только один московит с именем Иван. Он выступал на службу в Подолии в период с 1527 по 1538 г. и последний раз упомянут как получивший 20 золотых за службу с 2 конниками в реестре 1538 г.10 Эти цифры сходны с тем, что пишет о себе Пересветов: 7 золотых за каждого коня. Как показывают примеры других московитов на польской королевской службе (В.С. Заболоцкий, А.В. Сарыхозин, О. Бахтияр Измайлов и др.), выезд из Трансильвании в Польшу или Литву не вызывал затруднений. Сигизмунд II в специальном письме попросил Заболоцкого покинуть службу и отправиться на войну с Москвой11. Так что и переход Ивана с 12-недельной службы у Запольяи на подольскую службу под командование польских ротмистров не представлял бы трудностей. И показательны хронологические рубежи. Иван исчезает из польских источников как раз в том году, когда, предположительно, он появляется в Москве (около 1538 - начала 1539 г.).
В Малой челобитной Пересветов упоминает службы только трем монархам - Сигизмунду I, Яну Запольяи и Фердинанду I. Однако этим его служба не исчерпывалась. Как уже давно замечено, Большая челобитная неоднократно обращается к «волоскому воеводе» Петру IV Рарешу, у которого Пересветов провел 5 месяцев в Сочаве по дороге в Молдавию12. Воевода никак не упомянут в Малой челобитной, видимо, потому, что в Малой челобитной Иван противопоставлял свои московские беды европейской службе, и к Петру IV он не считал возможным применить выражение «службы богатыя». Согласно записи писца в сборнике 1753 г. из собрания Ю.А. Яворского, И.С. Пересветов побывал также в Греции и привез оттуда «Александрию», а возможно, и другие «книжки»13. В любом случае в Малой челобитной перечислены лишь некоторые из приключений Пересветова, и можно предположить, что его будничные подольские службы не заслужили его упоминания наряду с какими-то еще.
Как воин-наемник, Пересветов совершил свободный выбор и покинул «королевския службы богатыя», на которых заработал денег и набрал трофеев. Возможно, он был приглашен из Москвы, от лица Захарьина или другого придворного и счел выгодными условия своего перехода на великокняжескую службу. Сомнительно, чтобы после Стародубской войны королевский дворянин решился отправиться в Москву, не подготовив для этого почву. Вскоре после того, как умер его опекун, поместье «от великих людей от обиды нарядили пусто», и «собинку» дворянин всю «изтерял, которую с собою вывезл из королевств, в моих, государь, обидах и в волокидах вся пропала», и спокойная жизнь обернулась конфликтами, судами и волокитой14.
Пересветов судился и предлагал проекты, которые не только облегчили бы жизнь таким же, как он, но и привели бы к реформам в Российском государстве. Нас здесь будет интересовать только один аспект его проектов - их связь с польско-литовскими политико-правовыми реалиями. А.А. Зимин подвел неутешительный и действительный до сих пор итог поискам в этой области: «В его сочинениях никаких прямых следов влияния польской публицистики мы не находим»15. Впрочем, принимая во внимание иносказательность Пересветова, поиск в его сочинениях «прямых следов влияния», видимо, был бы не лучшим решением проблемы их культурных кон-текстов16.
Во время церковной праздничной службы на Рождество Богородицы (8 сентября 1548 или 1549 г.) Иван поднес царю «две книжки» с «речми государьскими» (так в Муз. сп.) или «речми царьскими» (так в Ол. сп.), которые вывез из-за границы в Москву. Не раз высказывались предположения относительно содержания этих «речей», в которых исследователи обычно искали высказывания по поводу правления московских великих князей или даже самого Ивана IV17. Однако при такой интерпретации возникают непреодолимые трудности. Зачем «приезжий» из Литвы дворянин 11 лет добивался возможности подать лично в руки великому князю его речи или речи о нем? Что менялось, если бы за него это сделали придворные? Кроме того, состав всех известных ныне сочинений Пересветова, да и смысл его челобитья, говорят о том, что предмет его беспокойств и усилий носит далеко не литературные черты. Ошибочным представляется понимание слова «речи». Иные перспективы истолкования открывает его литовско-русский омоним «речь, речи» (ср. польск. rzecz, rzeczy), который имеет широкую семантику и означает в различных контекстах вещь, предмет, вопрос, дело и др. «Госпо-дарьскими речми» Пересветов мог считать рассуждения по вопросам первой важности для господаря, то есть по вопросам политики.
Политический трактат с предложениями внести изменения в политический строй, наставить политика на путь правильного, справедливого управления, был весьма распространенной литературной формой в то время в Европе. Достаточно вспомнить универсальные политические проекты вроде «Государя» Н. Макиавелли, «Утопии» Т. Мора и ее рефлексов в «Гаргантюа и Пантагрюэле» Ф. Рабле или более позднюю «Республику» Ж. Бодена.
Идеал ученого воина был импортирован Пересветовым из Европы, где «у турского царя по триста тысящ ходит против недругов ученых людей храбрых»18. В первой половине XVI в. в европейских университетах нередко учились польские и литовские шляхтичи. Сотни выходцев из русских земель получили университетское образование. Однако для московита университетская начитанность была явлением исключительным. Власти Великого княжества Московского видели в изучении европейских языков лишь стезю купечества и дипломатической службы, не придавали значения университетскому образованию при назначении на государственные должности, не поддерживали театральных дискуссий между интеллектуалами и, в целом, начинаний, предполагавших освоение системы знания, выработанной в католическом мире.
Пример, выбивающийся из общего ряда, представляют Лыковы, попавшие в плен во время осады Стародуба. Они были приняты Сигизмундом I и оставлены при дворе, где король «доктором своим повелел их научити шляшецких наук и языку римскому». Вернувшись на родину, Иван получил выразительное прозвище «Лях» и погиб в Ливонии, а Михаил был в годы опричнины убит по приказу царя вместе со своим племянником, ездившим «на науку за море во Германию»19. Для православного цицеронианца А.М. Курбского ученый борец с тиранией Лыков был воплощением гражданского идеала. Однако похвальные слова ученого московита второй половины XVI в. лишний раз доказывают, что приведенный им пример для подражания был далек от обычной жизни.
Подтверждением слабого интереса московитов к высшему европейскому образованию могут служить имматрикуляционные записи о происхождении студентов в университетских реестрах. Рынок интеллектуальной «силы» в ее европейском понимании в России был ничтожен по сравнению с Литвой, где в первой половине XVI в. проходило обучение в одном только Краковском университете 173 «литвина» из числа мещан и в меньшей степени шляхты; при этом число литвинов в общем числе студентов за тот же период составляло около 1%20. На сегодня известен только один московит, который обучался в Короне Польской в первой половине XVI в. В 1529 г. в Краковский университет был зачислен Иван Федоров из Фетко-
вичей («Joahannes Theodori de Phyetkowycze»), идентичный Ивану Федорову Московиту («Joannes Thodorus Moscus»), который стал бакалавром свободных искусств в 1532 г. и, по предположению Е.Л. Немировского, упоминался еще два года под именем «Федор». Если И. Федоров и был выходцем из Литвы или Короны, его происхождение «Moscus», согласно устойчивой традиции польско-литовской этнографии, было показателем того, что он долгое время находился в московском подданстве или происходил из земель, которые на время его приезда в Корону Польскую и Великое княжество Литовское были под властью Москвы. Студент Краковского университета Иван Федоров был московитом, и это был показатель не только предыдущего и, возможно, настоящего подданства, но и знак того, что «Фетковичи» (или «Петковичи») может быть указанием на местность в составе Великого княжества Московского, по названию которой образован второй элемент в имени Ивана Мо-сквитина21.
Период обучения Ивана Моска в Кракове покрывается тем временем, когда на службе в Подолии регулярно выступал московит Иван и когда королевский дворянин Иван Пересветов служил в Европе трем королям. Тождество Ивана Пересветова и Ивана Федорова является чистой догадкой, но для нее нет никаких препятствий: 30- или 40-летний ученый шляхтич и разорившийся московский дворянин исчезает из источников до того, как появляется дьякон кремлевского храма Николая Гостунского и печатник, бежавший в 1566 г. в Литву и умерший во Львове 5 декабря 1583 г.
В ящике 143 Царского архива хранился «черный список Ивашки Пересветова да Петра Губастого». Мы не располагаем сведениями не только об И. Пересветове, но и о П. Губастом. А.А. Зимин отметил детей боярских «Губастых» в московских источниках XVI в. и пришел к выводу, что это было распространенное прозвище22. Д.Н. Альшиц обнаружил имена Ивана и Дмитрия Губастых в «Списке опричников» 1573 г. и предположил, что они сыновья того самого Петра Губастого, который упомянут в 143-м ящике Царского архива. На это допущение надстроено еще одно, призванное объяснить выдвижение в опричнину предполагаемых сыновей Петра: «Он, несомненно, был пожалован царем и продолжил свою службу. Иначе его сыновья Иван и Митя не оказались бы на почетной службе в опричнине»23. Этому П. Губастому Д.Н. Альшиц приписывает составление от лица Ивана Пересветова челобитий в 1538 и 1549 гг., тогда как другие сочинения, написанные от имени Пересветова, он атрибутирует Ивану Грозному и Сильвестру (Большую челобитную) и А.Ф. Адашеву (Сказание о Магмет-салтане). Аргументы в пользу всех этих атрибуций весьма ненадежны, как не доказано и
происхождение И. и Д. Губастых «Списка опричников» от П. Губастого Царского архива.
Критикуя А.А. Зимина и других коллег за невнимание к «Списку опричников», Д.Н. Альшиц упустил из вида наблюдения А.А. Зимина о существовании других московских Губастых за пределами «Списка опричников», а также его предположение о том, что «черный список» Пересветова и Губастого в Царском архиве являлся не литературным текстом, а следственным делом. Я.С. Лурье поддержал вывод Зимина о том, что Пересветов и Губастый были подвержены репрессиям и потому не отразились в других источни-ках24. Однако еще две возможности должны приниматься во внимание - Пересветов и Губастый могли бежать за границу и выступать в источниках под другими именами. Обе эти возможности позволяют предположить, что в Царском архиве под «черным списком» И. Пересветова и П. Губастого подразумевалось дело о побеге Ивана Федорова и Петра Тимофеевича Мстиславца, что не исключает и хранения сочинений Пересветова в архиве царя. Аналогией может служить Первое послание А.М. Курбского Ивану IV, которое, согласно описи, было присоединено к следственному делу о побеге Курбского. Благоприятен для нашей версии также тот факт, что побег значительных кремлевских мастеров Ивана Федорова и Петра Мстиславца в Литву больше никак не отразился в описи Царского архива.
Возможность тождества Ивана Пересветова и Ивана Федорова, конечно, нуждается в систематическом сравнении их сочинений. Пока между их литературными корпусами можно отметить лишь косвенные сближения. Прежде всего, оба автора признают царский титул Ивана IV. Для Пересветова - это центральный предмет обсуждения, поскольку сборник его текстов содержал наставления нововенчанному царю, вставшему в один ряд с македонскими, римскими, византийскими, а также с «царями» Священной Римской, Османской и Валашской империй. В Острожской Библии царский титул Ивана IV звучит, по меньшей мере, вызывающе для дипломатического этикета Речи Посполитой, однако допустимо для слуги православных магнатов Великого княжества Литовского и эмигранта, близкого к А.М. Курбскому и Артемию. Проект Пересветова сходен в ряде позиций с оценками преобразований Избранной рады в сочинениях А.М. Курбского, тогда как литературные параллели между Львовским Апостолом 1574 г. и текстами Курбского выразительно дополняют наши сведения о знакомстве князя с львовскими печатниками и его участии в подготовке Острожской Библии. В этом смысле Курбский - связующее звено между Пересветовым и Федоровым. Драматичные жизненные обстоятельства сблизили
взгляды Пересветова на «вельмож» и Федорова на его «начальников, священноначальников и учителей» в России. Взгляды Пере-светова, как отмечали В.Ф. Ржига, А.И. Клибанов, А.А. Зимин, были на грани еретических и могли восприниматься в Москве как ересь. В послесловии Федорова к Львовскому Апостолу говорится, что «начальники» и прочие его гонители в Москве «зависти ради» приписывали ему именно «многия ереси». Препятствием для предположения о тождестве Ивана Федорова с Иваном Пересветовым могло бы послужить вероятное несходство в их социальных статусах. Однако это препятствие мнимо, поскольку оба Ивана испытали серьезные жизненные потрясения, менявшие их место в обществе. Пересветов - воинник, сын боярский и землевладелец, но -разорившийся незадолго до 1549 г. Федоров же, если признать его тождество с Иваном Московитом из Краковского университета, на начало 1530-х годов - мещанин или шляхтич, с 1550-х годов - церковный служащий, печатник, а с 1566 г. - слуга литовских магнатов, печатник, монастырский урядник, в последние годы жизни - львовский мещанин. Пересветов провел несколько месяцев в Молдавии при дворе царя Петра Рареша. Иван Федоров также был ангажирован в имущественные и культурные связи с Молдавией и Сербией и около июня 1577 г. - марта 1579 г. ездил на Балканы. При всей витиеватости общественных путей каждого из них эти пути совместимы.
Сборник Пересветова содержит немало следов польско-литовского культурного влияния. Он обращен к московскому царю и митрополиту на языке условностей и аллегорий, содержит аллюзии на круг чтения по программе семи свободных искусств, выдержан в жанре ученых диалогов. Такой диспут, перенесенный в первый год царствования Ивана IV, звучит финальным аккордом Сказания о Магмете-салтане25. «Греки», то есть обобщенно - восточные христиане, «спираются» с докторами «латынския веры». Православные и католики приходят к согласию, что в царстве должно быть единство «веры» и «правды»26. Вероятно, спор происходит на территории Польско-Литовского государства, поскольку в следующем за диспутом в сборнике Пересветова Первом предсказании философов и докторов говорится о том, что споры происходят «в Литве». Большая челобитная также претворяется словами о заключенных в ней суждениях греческих философов, латинских докторов и воеводы Петра Валашского, а Второе предсказание философов - ссылкой на мудрых философов в Литве27. В таком случае литовским православным вложено в уста признание соседней с ними России единственным в мире православным царством, куда должны вернуться божественные святыни, забранные на небеса из Константинополя
и Иерусалима. Поучение, оформленное в предсказание, заканчивается выразительным обещанием о взятии и крещении Иваном IV Казани.
Факт обращения писателя с посланием к московским властям, помимо личных мотивов автора, открывал неожиданную для Москвы перспективу, в которой царь должен был почувствовать себя меценатом на манер Михаила Кезгайло, Яна Гаштольда, Яна Ла-ского. Интеллектуальные турниры были неотъемлемой частью польско-литовских магнатских дворов, а их проведение считалось признаком процветания, тем более что дискутанты не только забавляли своих покровителей спорами, но и содержались в их домах как воспитатели и советники. В духе римской риторической традиции Иван выбирает для своих посланий исторических героев, которым вкладывает в уста фиктивные речи, прикрывая свои идеи их авторитетами. Герой Пересветова турецкий султан по имени Магмет-салтан возникает, видимо, в подтверждение тревожной для русских земель того времени максимы о том, что победитель всегда прав. Служба московита в королевских ротах пришлась на годы ошеломительных успехов Сулеймана Великолепного в восточной Европе: им были взяты Белград, Родос, Буда, тогда же в битве под Мохачем погиб король чешский и венгерский Людвиг Ягеллон, а еще через три года османы осадили Вену. Могущественный враг христианского мира вызывал страх и не мог не вызвать восхищения и уважения своими успехами. Всех европейских правителей, в чьем распоряжении оказывался Пересветов, объединяли турецкая угроза и раздел Венгрии после битвы под Мохачем. Вместе с тем, как уже отмечалось исследователями, добродетельный османский мудрец служит для публициста ориентиром вслед за ранним польско-литовским, и шире - европейским ориентализмом, с тревожной поспешностью осваивающим турецкие политико-правовые, военные, социальные и бытовые устои.
Наши наблюдения подводят к выводу о том, что Пересветов получил университетское образование и привлекал знакомых ему авторитетных авторов не только в доказательство своей правоты, но и в знак своей европейской учености28.
Это заставляет нас обратиться к вопросу о религиозности И.С. Пересветова. Образ Магмет-салтана, конечно, не говорит напрямую о туркофилии автора и, прежде всего, позволяет ему избежать явных внутрихристианских параллелей, а тем самым - подозрений в подражании. Тем не менее эти параллели должны были бросаться в глаза. Пересветов выступил за равенство воинских людей между собой, против рабства в их рядах, за их право на открытый суд. В Польско-Литовском государстве это были ключевые до-
стижения шляхты со времен Кашицкого статута и Кревской унии. В отношении «веры» литовский образец терял свою привлекательность: ограничения Городлянской унии в занятии высших государственных должностей в Великом княжестве Литовском для православных сохранялись в силе29.
И все же московит-наемник, заставший польско-литовский мир в конце 1520-х годов и в следующем десятилетии, мог увидеть царство, в котором уже принимались акты веротерпимости между православными и католиками, а «вера» была защищена «правдой». Идеал объединения православных и католиков декларирован в Литовском Статуте 1529 г. и осуществлен в распределении высших государственных должностей («дигнитарств») между представителями обеих ветвей христианства. Для православного Пересветова, служившего королю-католику, цитирующего астрологические альманахи и приводящего в качестве образца для подражания главу мусульманского мира, «вера» была лишь конфессиональным целым. Она выражалась в категориях православие, католицизм, ислам и т. д. Восточное, греческое христианство для него - истинная вера, которую раньше защищали греки, а ныне - московский царь. Вместе с тем он понимает, что сами греки после падения Константинополя вынуждены защищать ислам. Многим из них приходится поступиться своей верой. За этим фактом Пересветов не видит вероотступничества, такая категория в его проекте распространяется лишь на тех, кто покидает свою веру, клятвенно обязавшись ее защищать. Более того, в сочинениях Пересветова мы не найдем выпадов ни в адрес ислама как конфессии, ни в адрес реформационных версий христианства. Он не видит опасности для Османской империи в ее конфессиональном разнообразии. И наоборот, истинная вера не спасла от крушения Византию.
Пограничное с Россией Великое княжество Литовское испытывало, как уже говорилось, не менее острые проблемы религиозной идентичности. Понятие веры-конфессии для религиозно-политических реформ последних Ягеллонов было не данностью, а болезненной проблемой, которая в условиях сближения между Короной Польской и Великим княжеством Литовским требовала неотложных решений в направлении религиозной толерантности. Говоря образным языком Пересветова, если бы «Бог любил веру», уния никогда бы не осуществилась. Для Москвы первых лет правления Ивана Грозного слова о соотношении веры и правды звучат необычно, что и позволило В.Ф. Ржиге, А.А. Зимину и А.И. Клиба-нову говорить о «еретических утверждениях» публициста. Для того европейского контекста, в котором сочинения Пересветова находят множество параллелей, ничего нет удивительного и парадоксально-
го в словах: «Бог не веру любит - правду»30; «Коли правды нет, то [ино] и всего нет [нету]»31.
Понятие «правда», как вскользь отмечалось многими исследователями, встречается в сочинениях Пересветова в одном ряду с понятием «праведный суд». А.Л. Юрганов обнаруживает в древнерусских памятниках понятие «правда» в значении законность, справедливость, справедливый суд, однако больше внимания уделяет тем значениям, которые сближаются с кругом значений понятия «вера». Семантику «правды» в сочинениях Пересветова исследователь проясняет на фоне памятников церковного круга32. А.В. Кара-вашкин видит близость ведущих богословских и эстетических категорий Пересветова к идее Божественного света Христовой прав-ды33. Вместе с тем в работах В.Ф. Переверзева, Н.М. Золотухиной, А.Л. Юрганова, А.В. Каравашкина показано, что диспропорция между «правдой» и «верой» не входит в идеал Пересветова, как полагали Я.С. Лурье и А.А. Зимин, а является для публициста XVI в. нарушением первоначальной гармонии.
У понятия «правда» в сочинениях И. Пересветова есть, на наш взгляд, узкое контекстное значение. Оно коррелирует с «праведным судом»34, справедливыми судьями35, верностью крестному целова-нию36. Петр Рареш, согласно Большой челобитной, говорит: «Бог помогает не ленивым, но кто труды приимает и бога на помощь призывает, да кто правду любит и праведен суд судит: правда богу сердечная радость, а царю великая мудрость»37. Единство «правды» и «суда» не ограничивается их появлением в общих контекстах, эти понятия служат обозначением единого комплекса значений. В то же семантическое поле попадает праведное деяние, благодеяние, праведный поступок.
Вне судебной темы звучат слова, которые Пересветов приписывает московиту на службе у Рареша Василию Мерцалову: «Вера, государь, християнская добра, всем сполна и красота церковная велика, а правды нет [нету]»38. Образ Христа, возникающий в следующих затем словах волосского воеводы, служит, впрочем, чтобы показать, что Высший Судия защищает те царства, где есть «правда». Это заставляет отказаться от идеи о том, что высшая правда воплощена в Христе. Он лишь ее защитник и защитник тех, кто ее придерживается. В ином случае парадоксально звучали бы слова: «Помилуй, господи, веры християнския от неправды их [вместо от неправды их читается тоя от неправды]»39. Трудно себе представить, что автор признает в Христе высшую правду и при этом обнаруживает «неправду» в «вере християнской». Слова о соотношении веры и правды служат аллюзией на Иак. 2:26.
Однако разведение божественной справедливости и земной «правды» было редкостью не только в церковно-правовом дискурсе времени Ивана Грозного, но и в целом в российских текстах XVI-XVII вв. Иосиф Волоцкий, к примеру, парировал выпады архиепископа новгородского о «мирских» и «небесных» судах фразой «всякая правда бывает по свидетельству божественных правил»40. Современник Пересветова Зиновий Отенский упоминал Османскую империю в связи с соотношением «веры» и «правды» и был убежден, что Христос «востанет» и «суд и правду сотворит»41. Думаю, Зиновий видит в Христе не защитника, а источник «правды». В этом смысле Закон уподобляется Закону Божьему, а построение справедливого царства равносильно приближению царства земного к Царству Небесному. Мысль Пересветова движется в ином направлении.
Речь не идет о построении небесного Царства, Града или Империи, а лишь о «переносе империи», который означает для Пересве-това прежде всего «перенос справедливости»42. В близком для него литовском контексте идея о правде как щите веры возникала незадолго до появления его сочинений. В Похвале Сигизмунду I Старому, составленной по случаю выхода Литовского Статута 1529 г. воеводой виленским О.М. Гаштольдом или, как недавно установлено, писарем господарской канцелярии Богданом Михайловичем Семашко43, создание кодекса законов сравнивается с принятием христианства, так как Ягайло и Витовт «с поганства навернули к вере христианскои, але водле Писма Светого хрестианского, вера без вчинков мертва есть». Крестители, по мнению панегириста, допустили оплошность, когда обращали Литву в христианство. Они не научили, как его защищать, «прав нам не дали, чимбыхмо ся мели справовати, яко ся хрестиане справують». Это упущение устранил король Сигизмунд I, утвердив Литовский Статут44. Семашко, как и Пересветов, объясняет правовые нововведения в Литве необходимостью воссоединить «веру» с живительными для нее «правами». «Права» должны защитить христианскую «веру» в молодом христианском государстве, и позднее у московского писателя идея распространить «правду» на все «царство», видимо, была призывом реформировать российский суд с помощью нового свода законов. В словах Похвалы, как и позднее у Пересветова, нет явного акцента на том, католичество или православие нуждалось в защите. Первым крестителем Литвы следовало признать Ягайло Ольгердовича, иначе говоря, короля-католика Владислава Ягелло. Однако появление в паре с ним в словах воеводы виленского великого князя литовского Витовта Кейстутовича было равнозначно приглашению православных к объединению с католиками под покровом общего для
всех христиан закона. И не менее значимым представляется, что Семашко цитирует в законодательном контексте слова Иак. 2:26 «вера без вчинков мертва есть» и признает единственно допустимым деяние, соответствующее «правам», и таким образом, видит защиту для веры только в деяниях, соответствующих закону.
Пересветов в своей утопии воспроизводит ход мысли литовских законотворцев и приводит в его защиту те же библейские контексты. В момент его обращения к царю с челобитными и, видимо, сопровождавшими их прочими текстами Сборника в Москве велись работы по созданию нового Судебника. Отличия Судебника Ивана IV от предшествующего свода законов России в ряде случаев находят параллели в сочинениях И.С. Пересветова. Незадолго до принятия Судебника Ивана IV он предложил не обращать в холопы воинов царя (ср. Судебник 1550 г., ст. 81). Челобитчик требовал повысить культуру суда и строго наказывать судей за невнимание к истцам. Суровая ответственность судей за игнорирование «жалоб» в проекте Пересветова получает развитие в ст. 7 Судебника Ивана IV, расширяющей соответствующие нормы ст. 2 Судебника Ивана III. По-видимому, новшество является отголоском положений Статута 1529 г. о праве истца на апелляцию. Институт крестного целования и родственная средневековым ордалиям практика «Божьего суда» вызвали критику со стороны европейских современников Пере-светова. Так, С. Герберштейн опускает в своем пересказе Судебника Ивана III статьи, касающиеся «поля и поединка», и упоминает их обобщенно, после изложения остальных разделов (не считая ст. 4, где он опускает слова «а досудятся до поля» и упоминает только «locus duelli», «platz des Khampfs»)45. Пересветов «предсказал» новую по сравнению с Судебником 1497 г. ст. 25 Судебника 1550 г. об обязательстве крестного целования по каждому пункту при двойном обвинении. Это была норма, известная европейскому праву, в том числе отразившаяся в Статуте. Его же призыв отказаться от крестоцелования двух сторон был выпадом в адрес практики «поля» российского права. Литовский Статут допускал целование креста только одной из сторон по постановлению суда или жребию. В Судебнике оговаривалась подобная норма в отношении иноземцев на царской службе. Наконец, Пересветов предлагал усилить ответственность за государственную измену, и это предложение могло получить развитие при переработке ст. 9 Судебника Ивана III в ст. 61 Судебника Ивана IV.
Источником «правды», согласно Пересветову, является Бог, а ее воцарение на земле - дело рук людей разных конфессий. В этом тезисе сформулирован идеал веротерпимости, о котором мы уже говорили. Может быть обнаружена здесь и идея «светской» законно-
сти, юридическая концепция «правды». Подобные тенденции к кодификации светского законодательства и утопическому юридизму наметились в Европе на рубеже XV-XVI вв.46 Польская правовая система в первой половине XVI в. заметно расходилась с литовской. С 1504 г. канцлер и подканцлер должны были цензурировать акты королевской канцелярии на предмет их соответствия коронному праву. Расхождения между идеологами Статута и современными им польскими публицистами С. Ожеховским, А. Фрыч-Моджевским были вызваны убежденностью последних в главенстве закона над волей суверена. Эта идея препятствовала унификации польского права и выражалась в том, что король считался не источником закона, а лишь важнейшим из его блюстителей, тогда как решения о государственном управлении формулировались в сеймовых конституциях.
Для российского политико-правового контекста литовский пример был более приемлем. Поиск границ между светским и церковным не был новшеством для правоведческого дискурса XVI в., в том числе в России. Мирское «градское дело», согласно современнику Пересветова Ф. Карпову, нуждается в «правде», без которой невозможно никакое «гражанство». Под «правдой» Карпов понимает справедливое воздаяние мирского суда. В сходном значении высшие церковные иерархи использовали понятие «градского закона» или «градского дела», передавая судебные дела на рассмотрение светской власти со словами «в том ведает Бог да государь». Концепция В. Филиппа о «чисто светском» характере «правды» в сочинениях И.С. Пересветова была принята А.А. Зиминым и подвержена критике А.Л. Саккетти47. Как представляется, осмысление «правды» как светского юридического начала происходило не за счет снятия богословских подтекстов права, а за счет расширения нецерковной юрисдикции права.
Положительный образ Османской империи в челобитье Пере-светова не был вызывающим для московских современников. Неверные, разрушившие восточнохристианскую империю, осуществили гнев Божий над вероотступниками и укрепили православие, в этом смысле выступив не разрушителями, а наоборот, спасителями христиан. По словам псковского теоретика Филофея, «еще убо агарины внуци греческое царства приаша, но веры не повре-диша, ниже насилствуют греком от веры отступати»48. Мудрость «Магмет-салтана» проявилась в утверждении праведной веры, что привело к возвращению греков в лоно православия, но на сей раз лишенного симфонии со светской властью. Для России это означало, что единственное православное царство находится в Москве, а подлинная вера господствует в двух царствах из трех, в бывшем
втором и в реальном третьем Риме. Османский образец для имперского строительства был метафорой, в которой, как в губке, было собрано все самое передовое в светской сфере. Власть султана была для московитов светским идеалом, она внушала мысль, что возможно светское преобразование, светская справедливость, светская война и т. д., и это разделение конфессиональной «веры» и светской «правды» не нанесет ущерба ни духовной, ни мирской жизни.
Как мне кажется, в этом направлении и следовало бы развить концепцию заимствований В.Ф. Ржиги и ответить на призыв А.А. Зимина искать «прямое влияние» польско-литовской публицистики на московского европейца середины XVI в. Проект И. Пересветова вписывается в идею О.М. Гаштольда (Б.М. Семашко) и содержит выразительные литовские коннотации. Широко понятая Пересветовым христианская религиозность, которая не выражена четкими конфессиональными рамками и о которой может рассуждать правоверный мусульманин Магмет-салтан, защищена «правдой», под которой, как мы видели, в челобитных и других текстах сборника понимается праведный и равный для всех суд, светский закон, служащий гарантией того, что праведная вера приведет к праведным поступкам. Пересветов предстал перед своими московскими современниками ученым с европейским образованием и заграничными рецептами. Его сборник погружает реальность в утопию, соединяющую то, что даже его современникам могло казаться несочетаемым. Гармония между «правдой» и «верой», в его понимании, должна была не только укрепить или реформировать Российское царство. Его проект был рассчитан на государство, в котором митрополит может продолжить деяния патриарха Анастасия (Афанасия), а молодой царь -вернуть при помощи митрополита святыни Христа с небес на землю и тем самым сгладить ошибки Константина Палеолога. Идеал крестового похода уступил новым амбициозным чаяниям. Иерусалим и Царьград более не требовалось отвоевывать у Османской империи, арабов, ислама, безбожных агарян и т. д. Их нужно было вернуть на землю после того, как Христос забрал их в 1453 г. Родство Третьего Иерусалима Пересветова с Третьим Римом Филофея и самодержавным проектом, получившим развитие в правление Избранной рады, а особенно после нее, может быть прослежено, помимо общих тенденций современной Пересветову и Филофею мысли, в их близости к европейской утопии49.
Примечания
1 Зимин А.А. И.С. Пересветов и его современники: Очерки по истории русской общественно-политической мысли середины XVI века. М., 1958. С.268-272.
2 Сочинения И. Пересветова / Подг. текст А.А. Зимин. М.; Л., 1956. С. 171; Библиотека литературы Древней Руси. Т. 9: Конец XV - первая половина XVI века. СПб., 2000 (далее - БЛДР-9). С. 434 (здесь и далее цитируем текст Музейного и Олонецкого списков Большой и Малой челобитных по изданиям 1956 и 2000 гг., при цитировании за основу принимаем чтения Музейного списка, в квадратных скобках указываем наиболее существенные для нас разночтения Олонецкого списка).
3 Сочинения... С. 171; БЛДР-9. С. 434.
4 Зимин А.А. Указ. соч. С. 301-308, 312-313; Кузьмин А.В. Андрей Ослябя, Александр Пересвет и их потомки в конце XIV - первой половине XVI века // Н.И. Троицкий и современные исследования историко-культурного наследия Центральной России: Сб. ст. в 2 т. История, этнография, искусствоведение. Тула, 2002. Т. 2. С. 5-29.
5 Яворский Ю.А. К вопросу об Ивашке Пересветове, публицисте XVI в. Киев, 1908. С. 16.
6 Сочинения... С. 163; БЛДР-9. С. 428.
7 Сочинения... С. 163; БЛДР-9. С. 428.
8 Сочинения... С. 164; БЛДР-9. С. 430.
9 Philipp W. Ivan Peresvetov und seine Schriften zur Erneuerung des Moskauer Reiches // Osteuropäische Forschungen. Neue Folge. Berlin, 1935. Bd. 20. S. 5-7. В. Филипп относит начало службы Пересветова у Запольяи к осени 1529 г. Предположение В. Филиппа о молдавской службе Пересветова между венгерской и имперской подвергнуто критике Я.С. Лурье и А.А. Зиминым. Это сдвинуло периодизацию его биографии до приезда в Россию. Ср.: Зимин А.А. Указ. соч. С. 317-324.
10 Служит в Подолии в роте Андрея Трояновского на 5 конях в 1527 г. (Archiwum Glöwne Akt Dawnych. Archiwum Skarbu Wojskowego (далее -ASW). Rkps 85. 15. K. 4v). На 4 конях в том же году и, вероятно, в 1531 г. (ASW 85. 15. K. 96). На 5 конях в 1528 г. (ASW 85. 17. K. 119). В 1528 г. в роте Николая Хороншича на 1 коне (ASW 85. 16. K. 8v; 17. K. 38v). В роте Матея Влодека в 1531 г. на 6 конях принял участие в битве под Обертином (ASW 85. 19. K. 34-34v). В 1532 г. в той же роте на 2 конях, затем на 6 (ASW 85. 20. Cz. VII. K. 7v; 21. K. 27-27v; 22. K. 96v). В 1533-1534 гг. - на 5 (ASW 85. 24. K. 47; 25. K. 23v). В 1535 г. - на 2, затем на 5 (ASW 85. 26. K. 16, 72). В 1536 г. - на 7 (ASW 85. 27. K. 44-44v). В 1537-1538 гг. - на 4 (ASW 85. 28. K. 29-29v; 31. K. 37). В 1538 г. получает 20 зл. на 2 коня (ASW 85. 34. K. 14).
11 Biblioteka Czartoryskich w Krakowie (далее - BCz). Teki Naruszewicza. Rkps 72. S. 289, копия: BCz. Rkps 2463. S. 240 (8 мая 1563 г.); BCz. Teki Naruszewicza. Rkps 72. S. 319, копия: BCz. Rkps 2463. S. 242 (23 мая 1563 г.).
12 Philipp W. Op. cit. S. 5-6; Сочинения... С. 315-316; Зимин А.А. Указ. соч. С. 313-314.
13 Яворский Ю.А. Указ. соч. С. 17, 23-24, см. также Приложение.
14 Сочинения... С. 164; БЛДР-9. С. 430.
15 Зимин А.А. Указ. соч. С. 323-324.
16 Почвенничество А.А. Зимина и историографические контексты публикации «Сочинений И. Пересветова» и монографии «И.С. Пересветов и его современники» реинтерпретированы нами в докладе на Зиминских чтениях в феврале 2010 г.
17 Сочинения... С. 313-314.
18 Там же. С. 158.
19 Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. С. 408-409.
20 Голенченко Г.Я. Студенты Великого княжества Литовского в Краковском университете XV-XVI вв. // Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. Проблемы взаимоотношений Польши, России, Украины, Белоруссии и Литвы в эпоху Возрождения. М., 1976. С. 228-240.
21 Немировский Е.Л. Первопечатник Иван Федоров в Краковском университете // Советское славяноведение. 1969. С. 46-67; 1саевич Я. Украшське книговидання: витоки, розвиток, проблеми. Львiв, 2002. С. 106. В изданиях И. Федорова его имя встречается в формах «Иоанн Феодоров сын з Москвы», «Иван Феодоров сын Москвитин», «Iroavvoq то-0 ©еобюрои» и др. Был ли он сыном Федорова или Федора, на основе этих данных решить невозможно. Против концепции, согласно которой «Федоров» - патроним, еще и топонимическая часть имени - «de Phyetkowycze», обозначающая родовое имение «Федоровых». И. Мыцко подводит, на мой взгляд, поспешный итог, когда пишет: «Тобто, його прiзвисько, присутне також в шших друках у формi "Федоров", "Федорович", походило вщ iменi батька» (Мицько I. 1ван Федоров: життя в ем^раци. Острог, 2008. С. 8, 16-19).
22 Зимин А.А. Указ. соч. С. 336-338.
23 Альшиц Д.Н. От легенд к фактам. Разыскания и исследования новых источников по истории допетровской Руси. СПб., 2009. С. 268-270, цит. со с. 269.
24 БЛДР-9. С. 556.
25 Об этом см. также: Ржига В.Ф. И.С. Пересветов и западная культурно-историческая среда. СПб., 1912. С. 6-7.
26 Сочинения... С. 161.
27 Там же. С. 170, 165.
28 Danti A. Ivan Peresvetov - Osservazioni e proposte // Ricerche Slavis-tiche. 1964. Vol. 12. P. 47. Иная точка зрения: Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 2003. С. 113-115.
29 Liedke M. Od prawoslawia do katolicyzmu: Ruscy mozni i szlachta Wielkiego Ksiçstwa Litewskiego wobec wyznan reformacyjnych. Bialystok, 2004. S. 31-58.
30 Сочинения... С. 181; БЛДР-9. С. 446.
31 Сочинения... С. 176-177; БЛДР-9. С. 440.
32 Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998. С. 42-47, 77-81.
33 Каравашкин А.В. Русская средневековая публицистика: Иван Пересветов, Иван Грозный, Андрей Курбский. М., 2000. С. 34 и сл., 43-53.
34 Сочинения... С. 150.
35 Там же. С. 153, см. также с. 154-155, 160, 166.
36 Там же. С. 153.
37 Там же. С. 170, 172, 174, 176-177; БЛДР-9. С. 432-442.
38 Сочинения... С. 176; БЛДР-9. С. 440.
39 Сочинения... С. 177; БЛДР-9. С. 442.
40 Юрганов А.Л. Указ. соч. С. 76.
41 Калугин Ф. Зиновий, инок Отенский и его богословско-полемические и церковно-учительные произведения. СПб., 1894. Приложения. С. 20.
42 Mureçan D.I. Penser Byzance à l'aube de la Russie impériale. D'Ivan Peresvetov à Ivan IV Vasil'evic // Istina. 2007. Vol. LII. P. 472.
43 Blaszczyk G. Litwa na przelomie sredniowiecza i nowozytnosci 1492-1569. Poznan, 2002. S. 85.
44 Dzialynski T. Zbior praw litewskich. Poznan, 1841. S. 92-95, здесь с. 93-94.
45 Хорошкевич А.Л. Судебник 1497 г. в переводе и редакции Сигизмунда Герберштейна // Судебник 1497 г. в контексте истории российского и зарубежного права XI-XIX вв. М., 2000. С. 123.
46 BardachJ. Statuty litewskie a prawo rzymskie. Warszawa, 1999. S. 10-12.
47 Philipp Ж Op. cit. S. 76-77, 81; Зимин А.А. Указ. соч. С. 396-397; Кли-банов А.И. Рец. на кн.: Сочинения И. Пересветова. Подготовил текст А.А. Зимин... // История СССР. 1957. № 3. С. 207-208. Ср.: Саккетти АЛ. Из истории русского права // Вестник Московского университета. 1959. № 3. С. 204.
48 Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания: Историко-литературное исследование. Киев, 1901. Приложения. С. 43.
49 В. Филипп отмечал, что Пересветов не придерживается теории trans-latio imperii, поскольку в его сочнениях не обнаруживается идея последовательного перехода власти из Первого Рима в Третий (Philipp W. Op. cit. S. 84). Д. Манискалько Базиле, на наш взгляд, справедливо парирует, что в рассуждениях И.С. Пересветова отсутствует лишь ясная теоретическая постановка, но это не устраняет того факта, что Пересветов признает Москву наследницей византийской власти (Scritti politici... P. 47. n. 136).
