CC BY
83
ДИССЕРТАЦИОННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ УДК 327.3
Л. А. Гайнутдинова
гражданское общество и его будущее
Рассматривая изменения в традиционной модели гражданского общества, происходящие в рамках современного политического процесса, можно отметить, что некоторые из них были следствиями внутренних дисфункций классического гражданского общества, некоторые появились под влиянием внешних факторов. Однако ничто не подтверждает кардинальных изменений в самой природе гражданского общества, следовательно, говорить о его скором конце преждевременно. Поэтому в данной статье анализируется не только настоящее, но и будущее гражданского общества.
Едва начав развиваться в Западной Европе и Северной Америке, гражданские общества сразу же столкнулись с трудностями, порожденными их собственными формирующимися структурами. Однако некоторые из этих структур, такие как демократическое государство, которое их тогда поддерживало и защищало, оказались весьма успешными, хотя им и пришлось вести постоянную борьбу с тенденциями, напрямую связанными с внутренними противоречиями гражданского и либерального порядка. С течением времени эти противоречия и трудности стали очевидны. Именно благодаря их рассмотрению можно лучше понять, каким образом в рамках современного политического процесса происходят изменения в унаследованной модели гражданского общества.
формирование корпоративного порядка
Уже накануне Второй мировой войны появилось предчувствие, что с гражданским обществом не все в порядке и что оно в большей опасности, чем это многим казалось. Сложная ситуация сложилась не только в странах, где фашизм быстро и жестоко положил конец его существованию, или в России, где гражданское общество пало под первым же натиском революции, но и в ряде промышленно развитых стран, где начали проявляться определенные тенденции, незаметно разрушающие некоторые основания традиционного гражданского общества. Это стало более очевидным после окончания Второй мировой войны, и, как ни парадоксально, именно в то время, когда гражданское общество благодаря новому циклу экономического подъема, возникновению целых отраслей на базе технологических инноваций и активной защите победивших конституционных правительств пожинало плоды мощного идеологического и политического взлета. Хотя эти негативные тенденции были разнообразны и многочисленны, С. Гинер [12. С. 310]
© Л. А. Гайнутдинова, 2009
для ясности сгруппировал их в четыре взаимосвязанных блока и назвал, соответственно, корпоратизация, экспансия государства, перегруженность и технокультура. Его убеждение заключается в том, что анализ этих вместе взятых ключевых блоков может дать правильное понимание не только настоящего, но и будущего, которое ожидает гражданское общество.
1. Корпоратизация. Корпоратизация указывает на формирование того, что со всей осторожностью С. Гинер называет «корпоративным обществом» в некоторых процветающих, технологически передовых странах [12. С. 310]. Корпоратизация представляет собой продолжение гражданских (светских) тенденций в бюрократизации, специализации занятости и широком распространении формальных организаций в каждой сфере интересов [5; 21; 24; 28]. Эти организации представляют собой широкий спектр вариаций, которые по своей сущности могут быть сведены к двум видам: это либо предприятия, фирмы, институты и компании (публичные и частные), либо ассоциации, созданные для удовлетворения специфического набора интересов и предпочтений, такие как партии, союзы, лобби и гильдии. Эти виды организаций (или «корпораций» в наиболее общем смысле этого слова) не только стремятся осуществлять посредничество между индивидуумами и между классами, между ними и государством, но также и между индивидуумами и классами. Корпорации* в настоящее время заново определяют условия социального конфликта, распределения власти, социальных благ и привилегий. Они перенаправляют социальную энергию и способности индивидуумов и их ассоциаций на свободную конкуренцию друг с другом и образование коалиций, которые могут угрожать компетенции, власти и амбициям уже существующих [8; 16].
Несмотря на то что и буржуазия, и рабочий класс в течение длительного периода времени были плохо подготовлены к сотрудничеству, в традиционном гражданском обществе торг и переговоры были абсолютно приемлемыми моделями коллективного поведения. Конечно, политическая культура того времени в этой сфере была слишком враждебной по отношению к власти, однако значительно менее враждебной по сравнению с более ранними историческими периодами. В любом случае переговоры между группами, обладающими каким-либо «официальным» статусом, несмотря на их сущностную частную природу, никогда не понимались как необходимость. Напротив, сегодня корпоративное управление трудовыми отношениями или большей частью экономики совершенно очевидно бросает вызов традиционной концепции. В ряде стран институционализация трехсторонних отношений между правительством, работодателями и профсоюзами оказывает серьезное влияние на рынок (хотя, конечно, и не столь значительное, как закулисно осуществляемое монополиями, олигополиями, картелями и мощными группами давления), которое делает необходимым дальнейшее посредничество государства, одновременно усиливая полуофициальный статус ассоциаций менеджеров, профессионалов и наемных работников.
Распространение и консолидация корпораций и гильдеообразных ассоциаций привели к растущему смещению других единиц социальной жизни на позиции, где классы, сообщества, индивидуальные граждане должны либо выражать себя через формально организованные группы, либо вступать на гораздо более опасный путь «альтернативного» движения, не всегда способного бросить эффективный вызов формирующемуся корпоративному порядку. Хотя корпоратизация еще далеко не заняла все возможное социальное пространство, ее масштаб в настоящее время значительно больше, чем это было когда-либо раньше. Конечно, полного корпоратистского насыщения общества может быть никогда и не произойдет, по крайней мере, пока успешно выживает ныне существующий
плюралистический мир, но высокий уровень корпоратизации уже является фактом во многих странах. Поэтому не случайно аналитики различных идеологических пристрастий часто описывают современные передовые общества как «общество организаций» или «общество корпораций» [10; 14; 22].
Однако подобное тотальное господство организаций бросает вызов базовому принципу гражданского общества, в соответствии с которым любая группа индивидуумов может сама сформировать ассоциацию, основанную на их свободной воле и желаниях, для того чтобы отстаивать свои интересы посредством мирной конкуренции с другими группами, примерно равными им по благосостоянию, наличию власти и влияния. Вполне возможно, что это было просто частью либеральной утопии, но история показывает, что подобная идея имела под собой почву. Тем не менее, сегодня оказывается, что в передовых индустриально развитых обществах происходит постоянное сокращение возможностей, открытых каждому для успешного создания ассоциаций в тех сферах, где уже существуют другие. Ф. Боурикад считает, что кристаллизация фирм, ассоциаций и корпораций, также как и следующие за этим слияния, поглощения и объединения в синдикаты указывают на дальнейшее развитие в ближайшие десятилетия сети взаимозависимостей и «замороженных» договоренностей, которые делают мобильность гражданского общества в том виде, в котором она задумывалась, все более проблематичной [2].
Однако, по мнению М. Крепаз, это вовсе не означает ни того, что рынок исчезнет, ни того, что определенные корпоратистские договоренности между ведущими группами могут ослабнуть, или, скорее, стать менее заметными, ни того, что эти значительные, даже огромные сегменты социальной жизни будут продолжать выпадать из бюрократической или организационной сферы**. Наоборот, подчеркивает М. Маффесоли, очень велика вероятность того, что в будущем внутри гражданского общества возникнут новые связи и коллективные идентичности [19].
2. Экспансия государства. Экспансия государства является результатом совершенно новой концепции политического устройства, которая поощряет гипертрофию политического и административного аппарата, находящегося на содержании граждан-налогоплательщиков. Она привела к некоторым метаморфозам государства, превратившегося в огромную официальную регулирующую конструкцию. Реальный политический игрок, хотя и искусственно созданный, государство проникло во все сферы социальной жизни в качестве просветителя, охранителя здоровья, полиции, правосудия и других общественных услуг, производителя и потребителя оружия, предпринимателя, инвестора и т. п. В результате оно в значительной степени трансформировало отношения, которые традиционно складывались между ним и сферой гражданского общества.
Этот процесс приблизил государство к гражданам, хотя, возможно, не самым лучшим и желательным образом, т. к. он часто делает граждан беззащитными перед грабительскими тенденциями фискальных органов или возможностями слежения за ними со стороны органов государственной власти, наделенных полномочиями надзора за частной сферой. Государство оказывается все в большей степени вовлеченным в жизнь своих граждан через службы здравоохранения и социального обеспечения, милитаризацию, налогообложение, полицейское слежение, информационные агентства и т. п. С. Бенн и Г. Гаус полагают, что в лучшем случае это является свидетельством эрозии той сферы, которая раньше считалась неприкосновенной; в худшем случае это уничтожает сущностное различие и демаркационную линию между публичным и частным, между государством и гражданским обществом [23]. Процесс, который начался лишь с минимальных
и неизбежных ограничений классической концепции собственности, теперь систематически сдерживает индивидуальную автономию в тех или иных аспектах. Чаще всего утверждается, что это делается именно для того, чтобы защитить определенные свободы и сферы автономии как для индивидуумов, так и для ассоциаций. Парадоксально, что смысл вмешательства государственных органов заключается в том же, что и в более ранние периоды в соответствии с законом позволяло официальное вмешательство государства в те сферы, которые относились к частной жизни. Однако сегодня в западных странах масштаб и интенсивность защищающего надзора и вмешательства (в полицейских, фискальных, правовых целях, для целей безопасности и др.) намного больше, чем когда-либо ранее. Тенденция, несмотря на резкую реакцию различных групп и социальных движений на ограничение гражданских прав, не изменилась, и любое реалистичное видение будущего должно учитывать высокую вероятность того, что демаркационная линия между государством и гражданским обществом и разделение между публичным и частным может продолжить подвергаться эрозии. Исчезновение этого разделение приведет к прекращению существования обеих целостностей в том виде, в котором они известны сейчас. Они станут лишними понятиями для анализа общества и будут интересны лишь с точки зрения истории.
3. Перегруженность. Одной из главных причин возникшей ситуации является т. н. перегруженность. Существует институциональная перегруженность из-за корпоративной и бюрократической насыщенности и правовая перегруженность в форме излишнего регулирования. И даже современное государство, все еще, предположительно, защитник мобильности и свободы гражданского общества, страдает под бременем специфических форм перегруженности функциями. С. Гинер и Х. Арбос [1] считают, что перегруженность государства является одним из основных источников современного кризиса управляемости в развитых обществах и тесно связана с теми проблемами, которые отягощают гражданское общество. Тем не менее, ограничивая то, в какой степени органы государственной власти способны эффективно регулировать и брать на себя ответственность за частные заботы и проблемы, тяготы от перегруженности государства в то же время помогают повернуть вспять процесс многолетней экспансии государства. Уже происходят резкие реакции на перегруженность государства, и исходят они не только от доктринальных либералов, но также и от целого ряда сторонников здорового государственного сектора. Провоцируя подобные реакции, неуправляемость, вызванная перегруженностью, парадоксальным образом может в действительности помочь выживания гражданского общества.
Возможно, более ощутимой является перегруженность (в прямом смысле этого слова) как результат несоразмерной численности населения, массового участия в ранее ограниченных для этого сферах—«демократизация» всех аспектов социальной жизни и стремительное истощение свободной (ничьей) земли. Связь между социальной перегруженностью во всех ее формах (демографической, экономической, культурной и политической) и кризисом окружающей среды слишком очевидна. В прошлом различные классические теории гражданского общества (либеральные или социалистические) утверждали доступность неисчерпаемых ресурсов, бесконечную экономическую и индустриальную экспансию и постоянный рост. Однако сегодня вряд ли можно выделить тесную связь между постоянным материальным прогрессом и традиционной концепцией гражданского общества.
По мнению С. Гинера, перегруженность изменила наше восприятие ограниченности социального пространства. Инфляционные тенденции в законодательстве, регулировании
и подзаконных актах, производимых на свет не только правительствами, местными и национальными, но также и международными и наднациональными организациями, открыто вторгаются в «спонтанное» развитие гражданского общества [12]. Каждая новая волна событий—растущая безработица, деиндустриализация, иммиграция из мировой периферии в передовой процветающий центр, рост преступности, дальнейшее загрязнение и уничтожение окружающей среды—соответственно вызывает к жизни и новую волну законодательства в сфере, которая изначально считалась по определению свободной от регулирования со стороны внешних по отношению к ней структур. Впервые граждане чувствуют, что они не могут избежать юрисдикции этих органов.
Перегруженность ведет к дефициту. Быстрое сокращение и истощение пространства за пределами регулирующих ограничений или негативных внешних влияний полностью трансформировало окружающую социальную среду, в которой процветало когда-то развивающееся и расширяющееся гражданское общество. Социальная перегруженность, как отмечает Ф. Хирш, «является составной частью социального дефицита» [17. Р. 3].
4. Технокультура. С. Гинер полагает, что из всех тенденций, которые связаны с определением судьбы гражданского общества, технокультура в наименьшей степени уходит своими корнями в историческую логику [12. Р. 315]. Трансформация значения знания, его частая деградация до уровня сбора простой информации и контроля, развитие информационных технологий, широкое распространение средств массовой информации, роботизация, искусственный интеллект и телекоммуникации являются совершенно новыми чертами современной эпохи. По мнению П. Бретона и С. Пролкса, хотя все еще преждевременно говорить об «информационном обществе», все они вместе взятые глубоко изменили наше восприятие, ожидание и поведение, а также политический процесс и значительную часть социальной структуры [3]. По-прежнему открытым остается вопрос, окажется ли мир новых элементов технокультуры реально совместимым с унаследованным либеральным обществом, хотя и реформированным. На данный момент создается впечатление, что технологические манипуляции и контроль в сочетании с информационными технологиями, компьютеризацией и искусственным интеллектом, очевидно, связаны родственными узами с корпоративным менеджментом, а также с экономической и политической средой корпоративного общества, о котором говорилось выше. Так, медийные и мультимедийные корпорации целиком принадлежат миру «организационного общества». К тому же они не расположены к миру морали и личных свобод, развивавшихся благодаря определенным аспектам традиционного гражданского общества, особенно в среде среднего класса и либеральных профессий с их хорошо устоявшимися привычками открытых дискуссий, основанных на индивидуальном мышлении и часто поддерживаемых благодаря анализу прочитанной литературы. Даже если подобного рода практики продолжают играть более важную роль в сегодняшнем мире, необходимо признать, что мощный набор технических средств для передачи и производства имиджей и символов теперь вклинивается между институтами, гражданами и социальными движениями. Часто последние просто не существуют до тех пор, пока не становятся также медиасобытиями. Телевизионные дискуссии по общественным проблемам часто оказываются пародией на реальные споры между независимыми гражданами. Гражданское общество как место открытого рынка сдалось корпоративному, массовому обществу в качестве места зрелищ. С. Гинер считает, что широко распространившаяся и мощная техносфера вместе с ее культурной составляющей—развивающейся технокультурой—теперь создала и утвердила беспрецедентные условия для всей культурной жизни, включая природу
интеллектуального дискурса, а также наше критическое восприятие мира [13. Р. 137-154]. Со своей стороны условия, созданные теперь уже полностью установившейся массовой культурой, по своей сути отличаются и часто враждебны по отношению к предпосылкам существования минимально автономного сообщества ответственных граждан.
Будущее гражданского общества
Как мы видим, уничтожения гражданского общества пока еще не произошло, и нет достаточных оснований для того, чтобы предположить в ближайшем будущем его скорую смерть. Но некоторые авторы, в том числе К. Тестер [25. Р. 176], заявляют о близкой смерти гражданского общества. С его точки зрения, гражданское общество ждет крайне мрачная судьба, особенно если учитывать, что что бы ни пришло ему на смену в будущем, оно будет намного хуже. В противоположность этому другие исследователи, носители неолиберальных убеждений, печально прославились широковещательными заявлениями о возвращении и возрождении гражданского общества, часто отказываясь при этом видеть ряд структурных тенденций, о которых уже говорилось выше и которые могут привести либо к эрозии, либо к трансформации его ткани до неузнаваемости.
Однако если многие идентифицированные изменения свидетельствуют о несбыточности будущего устойчивого процветания гражданского общества, то нельзя не заметить и ряд важных процессов, которые могут послужить барьерами на пути его уничтожения. Так, например, нещадная эксплуатация низших классов и нарушение закона безжалостными капиталистическими и индустриальными практиками часто смягчались социальной реформой и государственной политикой, направленной на перераспределение ресурсов и защиту менее привилегированных слоев. В результате, если социал-демократия*** размыла некоторые черты определенных традиционных гражданских обществ, то, по большому счету, ущерб, который такой вид государственного вмешательства нанес им, значительно менее заметен, чем тот, который стал результатом действия выпущенных на свободу либеральных сил. Так, предоставленные сами себе капиталистические монополии, экономическая рецессия, тоталитарная или популистская политика были гораздо большими врагами открытого общества, воплощенного в автономии гражданской сферы, чем когда-либо демократический социализм со всем его интервенционализмом.
По мнению Дж. Далтона и М. Кохлера, ситуация полна парадоксов. Например, государство, чья свободная экспансия стала очевидной угрозой для гражданского общества, выступает одновременно и в качестве одного из его защитников, особенно в тех случаях, когда некоторые его агентства научились эффективно сотрудничать с добровольными ассоциациями, некоммерческими организациями и всякого рода филантропическими проектами, инициаторами которых выступили частные граждане [6]. Со своей стороны активные движения за гражданские права помогли ограничению экспансии властей и даже борьбе с гипертрофией государства. Некоторый осторожный оптимизм в прогнозах о перспективах демократии всем этим оправдывается. Так, переход от диктатуры к демократии в Южной Европе в период между 1974 и 1977 гг. увеличил автономию соответствующих гражданских обществ и открыл дорогу для других, приблизительно таких же переходов в Латинской Америке и в Восточной Европе.
Е. Геллнер считает, что широкое движение за перестройку и демократизацию пост-социалистических политических систем можно также рассматривать как результат осознанной попытки построить сильные и здоровые гражданские общества и тем самым обеспечить безопасное будущее для них [7; 11; 27]. Все это было усилено желанием
продемонстрировать, как отмечает Дж. Холл, способность стать «справедливой и эффективной моделью национального государства в капиталистическом обществе». По его мнению, новая волна «консолидации демократии скорее открыла, чем закрыла новые исторические возможности», среди которых возможности гражданского общества [15].
Тем не менее, полагает С. Гинер, перспективы гражданского общества не однозначны. В странах, где гражданское общество когда-то зародилось естественным путем, оно теперь претерпело ряд далеко идущих модификаций [12. Р. 317]. По всей видимости, дальнейшие изменения будут происходить и в будущем, по крайней мере, до тех пор, пока доиндустриальный тип гражданского общества в конце концов не приобретет сугубо остаточный характер.
До сих пор наиболее значительное вторжение и этатизма, и корпоратизации в ткань гражданского общества происходило на структурном уровне, отличающемся от культурного. Но, как уже отмечалось выше, техно- и массовая культура тоже имеют свое влияние. Тем не менее, сами потребности современной политии и экономики, также как правовые и этические принципы светского общества, продолжают сохранять этос индивидуализма и автономии личности и ассоциаций, хотя и в обновленном виде. Требования конкуренции, профессионального рекрутирования и социальной мобильности питают такого рода отношения как внутри организаций, так и вне них. Смещение от предпринимательской конкурентности к более новым видам занятости означало, что существующие власти часто проявляли достаточное уважение к персональной квалификации и неприкосновенности частной жизни и автономии. Почему же этого нельзя ожидать и в ближайшие десятилетия? Ведь корпоративная экономика первая получает выгоду от личного набора знаний, таланта и опыта во всех слоях общества и классах. Защитой от классовых ограничений рыночных отношений является юнионизация рабочей силы в виде создания профессиональных ассоциаций для классовой консолидации. Таким образом, существует параллельное развитие, с помощью которого гражданское общество было способно справиться с прошлым, хотя оно и не вышло из этого испытания без потерь.
По мнению С. Гинера, гражданское общество будущего будет вынуждено дистанцироваться от быстро уходящего в настоящее время буржуазного общества и его культуры, но не полностью от его классового устройства. Он считает, что гражданское общество включает в себя классовое неравенство как важный по своей сущности компонент любой реалистической концепции этого феномена [12. Р. 317]. Достаточно интересно, что эта часть культуры старого гражданского общества все еще очень удобна для сохранения современных форм классового неравенства и недемократической власти, в том числе и политической. Однако именно здесь произошел переход от вчерашнего собственнического индивидуализма, базирующегося на частной собственности, когда-то действительном столпе гражданского общества, к позиционному индивидуализму, базирующемуся на положении в обществе, на роде занятий, социальном, а не только человеческом капитале, а также на власти внутри институтов и организаций. Соответственно, для определения будущего гражданского общества необходимо понять, как определенные компоненты культуры старого буржуазного общества, особенно те, которые питают классовую закрытость и воспроизводство неравенства, подводят фундамент под формирующийся в настоящее время социальный порядок.
Следовательно, унаследованные традиционным гражданским обществом либеральные и плюралистические рамки, теперь существующие в новой форме, не только необходимы для сохранения неравенства и для гибкого рекрутирования квалифицированного
персонала на позиции, которые регулярно становятся вакантными в каждой из корпораций, но также, и это очень важно, для нейтрализации несогласия. В этом отношении старая культура толерантности, существовавшая когда-то в рамках буржуазного пуританизма, достигла новой крайности в форме вседозволенности и открытого признания морального релятивизма. В. Кампс считает, что последствия этого для способности будущих граждан различать частные и секционные интересы, с одной стороны, и общий интерес, с другой, могут, в конечном счете, быть ужасными [4]. Одно из последствий, которое уже можно ощущать,— это безразличие устройства современного мира как к вседозволенности, так и к релятивизму. Так, люди могут теперь выступать за немедленное воплощение в жизнь наиболее радикальных и очень часто нелепых целей. До тех пор пока они открыто не угрожают общественному порядку, включая его систему привилегий, к ним будут относиться с терпимостью, безразличием или, самое большее, делать некоторые попытки совместить их с существующими условностями. Столкнувшись с этим феноменом, некоторые критики [28] создали теорию «репрессивной толерантности» для того, чтобы объяснить этот внешне трудноразрешимый вопрос. Но они совсем забыли, что значительная степень толерантности стала возможной благодаря развитию «нерепрессивной» толерантности в их собственных странах.
Если пришло время признать кризис в гражданском обществе, то необходимо, прежде всего, установить его границы. До сих пор было ясно, что скорее гражданское общество пережило несколько далеко идущих модификаций, а не разрушение. Они, кроме всего прочего, были тесно связаны со структурой корпоратистского общества и трансформацией современного государства, с колебаниями его роста и появлением наднациональных органов власти. Современное реформированное гражданское общество укоренилось в мире политического как идеология плюралистических, парламентских демократий. В качестве таковой его часто возвращали к жизни люди, которые задолго до этого уже перестали взывать к его имени. Его защитники обеспечивали выживание минимальных рыночных условий при помощи антитрестового законодательства и регулирования несправедливой конкуренции. Они воспринимали его как существенную часть специфической культуры компромисса, которая характеризует наши неспокойные времена в рамках демократических политических систем.
По мнению С. Гинера, сегодня идеология гражданского общества лежит в основе сферы гражданства, которая защищает жизнь добровольных ассоциаций и социальных движений, а также рост «некоммерческого», «альтруистического» или «третьего» сектора в экономике, глубоко приверженного идее процветания социального мира [12. Р. 318]. Размер этого все более важного сектора пока еще мал по сравнению с остальной экономикой, но его рост, тесно связанный с изменениями в нравственной культуре нашего времени, не может быть незамеченным. Этот рост можно рассматривать как предвестник критически важного сдвига в сторону менее ориентированного на производство и прибыль общества, особенно в условиях нарастающего кризиса окружающей среды. Поэтому нельзя отбрасывать идею гражданского общества за ненадобностью в будущем. Подъем новых социальных движений, независимых структур, различного рода организаций, которые одновременно не являются ни коммерческими, ни государственными, и альтруистических ассоциаций может неожиданно оказаться предвестником более сильного гражданского общества, чем прежде. Конечно, существуют и знаки, указывающие на другую направленность процесса: современные общества, безусловно, не свободны от расизма, обскурантизма, политической коррупции, партийного высокомерия
и находящихся далеко не в эмбриональном состоянии выражений тоталитаризма и фанатизма. Это те тенденции, которые в прошлом смогли уничтожить целые демократии или нанести серьезный урон жизни многих из них. Однако фактом остается то, что пожертвовав многим, люди часто отвоевывали или восстанавливали свои утраченные либеральные политические системы и заново выстраивали гражданские общества.
Как считает С. Гинер, их прочность продолжает зависеть от бережного сохранения дихотомии государство—гражданское общество [12. Р. 319]. Государство само придет к своему концу, если, вопреки известному предсказанию, именно гражданское общество, а не государство исчезнет. Это следует из самой природы фундаментального различия между двумя дополняющими друг друга сферами: в либеральной политической системе они всегда были функцией друг друга, по большому счету, разделяя друг с другом основные проблемы общества. Это было, по сути, справедливо даже несмотря на то, что вторжение государства в частную сферу и контроль правящих классов и мощных групп, таких как касты государственных служащих и чиновников, всегда осуществлялся и все в большей степени размывал демаркационные линии между двумя половинками традиционной дуалистической политии. В любом случае невероятность немедленного исчезновения государства может рассматриваться как сама собой разумеющаяся, только если само государство будет заново определено как идентифицируемая сфера публичной власти, бюрократии и демократической политической власти в минимально демократических рамках. Эти рамки имеют сейчас тенденцию к эволюционированию в сторону транснационального федерализма. Предвидение исчезновения «национального» государства, но не государственной сферы, таким образом, вполне обосновано: в некоторых местах, таких как Западная Европа, скорее всего, уже начались первые фазы процесса его уничтожения. Одним из наиболее заметных признаков этого является эффективное признание ограниченного суверенитета правительствами и парламентами членов Европейского Союза. Что же касается видения мирового государства, то этот тернистый путь вряд ли будет пройден в одиночку: государства могут существовать только во взаимоотношениях друг с другом, лишь путем создания сложной, негосударственной сети транснациональных организаций публичного управления—агентств с широкомасштабными полномочиями по координации в сферах экологии, энергетики, транспорта, средств массовой информации и телекоммуникаций, здравоохранения, распределения товаров, поддержания мира и экспедиционных войск, полиции и соблюдения регулирующих законов. Именно это не выглядит как исчезновение гражданского общества, и это совсем не далеко от того, каким оно представлялось политическим философам в прошлом.
Несомненно, события могут принять и иной оборот. Однако для того чтобы в самом общем виде очерченное развитие событий пошло по совершенно иному пути, должны произойти ключевые изменения в дальнейшей этатизации в некоторых сферах и в «разгосударствлении» в других, а также в процессе корпоратизации. Тем не менее, пока нет достаточных оснований утверждать, что такие изменения грядут в скором времени.
Следует отметить, что в сфере гражданского общества наметились неожиданные новые явления: новые гражданские движения; рост кооперативного и «некоммерческого» секторов экономики; усиление стремления к партисипаторной демократии; потребительские ассоциации; сильные социальные движения, такие как экологизм, пацифизм и феминизм, которые уже более не воспринимаются как новые. Р. Далтон и М. Кохлер считают, что хотя современный подъем, вызванный их присутствием, может не всегда быть хорошим предвестником плюрализма и свободы (неофашистская и расистская агитация,
например, или секты фанатиков, а также слепой и неадекватный ответ на них со стороны властей являются нежелательным развитием в жизни демократий), легко можно различить оживление гражданского общества: текстура его ассоциаций теперь стала намного богаче [6; 20]. Старое гражданское общество в тех странах, где оно было сильным, имело мощный частный сектор и в экономике, и в социальной структуре и важный, но небольшой сектор ассоциаций и альтруистических организаций. Этот последний сектор, вопреки всем мрачным предсказаниям, некогда исходившим от некоторых идеологов концепции массового общества в течение нескольких десятилетий, теперь устойчиво растет. Он включает в себя пестрый набор добровольных ассоциаций и институтов, наряду с другими, носящими ярко выраженный неоплеменной характер, часто базирующимися на этнической, коммунальной, религиозной близости. Многие из них являются ревностными защитниками своей автономии от существующей власти. Их агрегированные усилия укрепляют автономию гражданского общества.
Конечно, классические гражданские общества сами по себе были очень сложными, и все теории, которые стремились их интерпретировать, вынуждены были идти на серьезные упрощения. Однако ничто не подтверждает кардинальных изменений в самой природе гражданского общества как общества основанного на свободном объединении. Поэтому пока люди будут свободно объединяться в ассоциации и осуществлять коммуникацию друг с другом, формировать и переформировывать всякого рода группы и ассоциации ради блага не только семьи, нации, общины, группы интересов или движений, но и ради самой социальности, мы будем говорить о гражданском обществе.
* Необходимо отметить, что в отличие от экономистов, которые термином «корпорация» обозначают одну из утвердившихся форм организации производственно-финансовой деятельности, достаточно мощную, чтобы оказывать воздействие на принятие политических решений, политологи понимают корпорацию как частный случай, называя корпорацией любое структурное представительство групп интересов, выходящих на уровень политических институтов.
** Критический анализ утверждения, что корпоратизм как процесс ведения торгов, находится в упадке, см. в: [9].
*** Или в Америке—«либеральная» государственная политика.
литература.
1. Arbos X., Giner S. La Gobemabiladad // Siglo XXI. Madrid, 1993.
2. BourricaudF. Les forteresses de 1’oligopole social // La Fin des habitudes / J. Lesourne, M. Godet. Paris, 1985.
3. Breton P., Proulx S. L ‘explosion de la communication. Montreal, 1989.
4. Camps V., Giner S. El interes comiin. Madrid, 1992.
5. Cawson A. Big as Political Actors // Participation and Policy-Making in the European Union. Oxford, 1977.
6. Challenging the Political Order / ed. by R. J. Dalton, M. Kuechler. Oxford; New York, 1990.
7. Constructing Capitalism / ed. by K. Z. Poznanski. Boulder, 1992.
8. Cotta A. Le Corporatisme. Paris, 1984.
9. CrepazM.L. Corporatism in Decline? // An Empirical Analysis of the Impact of Corporatism on Macroeconomic Performance and Industrial Disputes in 18 Industrialised Democracies // Comparative Political Studies. 1992. Vol. 25.
10. Galbraith K. The New Industrial State. London, 1979.
11. GellnerE. Civil Society in Historical Context // International Social Science Journal. 1991. № 129. P. 495-510.
12. Giner S. Civil Society and its Future // Civil Society: Theory, History, Comparison. Cambridge / ed. by J.A. Hall. MA, 1995.
13. Giner S. Essayos civiles. Barcelona, 1987.
14. Giner S., Yruela P. La sociedad corporativa. Barcelona, 1989.
15. Hall J. A. Consolidations of Democracy // Prospects for Democracy / ed. by D. Held. Cambridge, 1993.
16. Harnson R. J. Pluralism and Corporatism. London, 1980.
17. Hirsch F. Social Limits to Growth. London, 1977.
18. Lyon D. The Information Society // Polity. Cambridge, 1988.
19. MaffesoliM. Le Temps de tribus. Paris, 1988.
20. Mongardini C. Future della politico. Milan, 1990.
21. Patterns of Corporatist Policy-Making / ed. by J. Lehmbruch, Ph. Schmitter. London, 1982.
22. Presthus R. The Organisational Society. New York, 1982.
23. Public and Private // Social Life / ed. by S. I. Benn, G. F. Gaus. London, 1983.
24. Schmitter Ph., Grote J. The Corporatist Sisyphus: Past, Present and Future. San Domenico, 1997.
25. Tester K. Civil Society. London, 1992.
26. The Reemergence of Civil Society in Eastern Europe and the Soviet Union / ed. by Z. Rau. Boulder, 1991.
27. Wolff R.P., MooreB., MarcuseH. A Critique of Pure Tolerance. London, 1969.
28. Шмиттер Ф. Неокорпоратизм // Политические исследования. 1997. № 2.
