CC BY
0
Вестник Томского государственного университета. История. 2024. № 89
Tomsk State University Journal of History. 2024. № 89
ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИОГРАФИИ, ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ И МЕТОДОВ ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
PROBLEMS OF HISTORIOGRAPHY, SOURCE STUDIES AND METHODS OF HISTORICAL RESEARCH
Научная статья
УДК 94(47+57)"1917/1922"+316.74:001+94:159.953+316.346.36:159.953+811.161.1'272+791.43 doi: 10.17223/19988613/89/17
Гражданская война в политике памяти и исторической памяти советского общества в 1920-е гг.
Ольга Сергеевна Поршнева
Уральский федеральный университет, Екатеринбург, Россия, [email protected]
Аннотация. Проанализированы характерные черты и механизмы реализации политики памяти в отношении Гражданской войны в Советской России / СССР в раннесоветский период. Показана роль эпохи Гражданской войны в формировании ценностных, идеологических и социально-психологических основ интерпретации и ре-интерпретации ее опыта современниками. Проанализирован феномен «многовариантности» памяти о Гражданской войне, рассмотрены репрезентации «оппозиционной», травматической памяти в политической и социальной практике 1920-х гг.
Ключевые слова: Гражданская война, политика памяти, историческая память, раннесоветское общество
Для цитирования: Поршнева О.С. Гражданская война в политике памяти и исторической памяти советского общества в 1920-е гг. // Вестник Томского государственного университета. История. 2024. № 89. С. 143-150. doi: 10.17223/19988613/89/17
Original article
The Civil War in the Politics of Memory and Historical Memory of Soviet Society in the 1920
Olga S. Porshneva
Ural Federal University, Yekaterinburg, Russian Federation, [email protected]
Abstract. The purpose of the article is to analyze the conceptual foundations and mechanisms for the implementation of the memory politics in relation to the Civil War in the early Soviet period, representations of the memory of it in the political and social practices of that time. The study was based on normative, informational and analytical documents published and archived by the Communist Party and Soviet state bodies (RCP (b)/VKP (b), NKVD of the RSFSR, Red Army, OGPU), as well as on resolutions of workers and employees meetings, letters of Soviet citizens to the authorities and press, materials of the periodicals, poetry. The article discusses the role of the Civil War period in the formation of memory politics in relation to its events, the formation and development of memorial practices, motives and factors for the adoption of the official memorial discourse on the Civil War in early Soviet society. The author analyzes the role of the main actors and tools used in the politics of memory, proves that both the state and society actively participated in the formation of the Civil War image, and the memory itself was "multivariate".
The study concluded that the period of the Civil War played a fundamental role in the formation of the value, ideological and socio-psychological foundations of its perception in early Soviet society, in the formation of the basic mechanisms of the Bolshevik memory politics in relation to its events. The population needed to overcome traumatic memories of the practices of violence and survival, sought to adapt to the new reality, used reinterpretation of their own experience. Politically active, sincerely believing in the ideals of October, part of the population was involved in the politics of memory, not only responding to the calls of the communist party and the Soviet state, but also showing creative energy and initiative. The interpretative model of the history of the Revolution and Civil War, proposed by the authorities, explained the reasons for the birth of the Soviet state and it prospects, became "a foundation myth", the core of the new historical consciousness and identity of the Soviet people. At the same time, the memory of the Civil War was multivariate: on the one hand, idealized memory fueled protest moods and behavior, on the other, traumatic memories were preserved among peasants, workers, intellectuals, people who had moved into "internal", and sometimes open, opposition to the Bolsheviks.
© О.С. Поршнева, 2024
Keywords: Civil War, memory politics, historical memory, early Soviet society
For citation: Porshneva, O.S. (2024) The Civil War in the Politics of Memory and Historical Memory of Soviet Society in the 1920. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriya - Tomsk State University Journal of History. 89. pp. 143-150. doi: 10.17223/19988613/89/17
В постреволюционной России, как и в европейских странах в межвоенный период, широкое развитие получила политика памяти, служившая важным инструментом конструирования социальной идентичности и политической мобилизации сообществ. По сравнению с межвоенной Европой главным «мемориальным проектом» в России стала не Первая мировая война, а Революция и Гражданская война, что было закономерным и объяснялось целым рядом причин. Среди них -потребность большевиков в легитимации власти и ее удержании, разрыв с традициями дореволюционной России, большая численность жертв и трагичность Гражданской войны для страны.
Неразрывная связь Революции, Гражданской войны и Первой мировой обусловили выработку большевиками целостной интерпретационной модели, соединяющей память об этих событиях, дореволюционном и революционном прошлом. Ее основой стала теория справедливых и несправедливых войн, разработанная основоположниками марксизма и конкретизированная Лениным. Ленин писал: «Мы не пацифисты... мы всегда объявляли нелепостью, если бы революционный пролетариат зарекался от революционных войн, которые могут оказаться необходимыми в интересах социализма» [1. С. 91]. Если Первая мировая война представлялась большевиками как несправедливая, империалистическая, захватническая с обеих сторон, то Гражданская -как справедливая, революционная война, наиболее острая форма классовой борьбы [2. С. 215].
Современная историография проблемы формирования и эволюции политики памяти и исторической памяти о Гражданской войне в советском обществе весьма обширна и многообразна. Материалы и обобщения по этой теме присутствуют в целом ряде трудов, посвященных более широким, а также смежным сюжетам: политике советского государства, в том числе исторической, культуре советского общества (праздничной, культуре патриотизма, мемориальной культуре и т.д.) [3-10]. Значительное количество работ специально посвящено конкретным формам политики памяти и исторической памяти о Гражданской войне в советской России на разных этапах их становления и эволюции [11-15]. Анализ историографической ситуации свидетельствует, с одной стороны, об отсутствии комплексного обобщающего исследования проблемы памяти о Гражданской войне в советском обществе и необходимости восполнения данного пробела. С другой стороны, показывает, что актуальной остается задача детального изучения механизмов, инструментария, специфики политики памяти в отношении Гражданской войны на разных этапах существования советского государства, культуры памяти об этой войне в советском обществе, форм ее репрезентации в массовом сознании, особенностей восприятия истории и опыта Гражданской войны отдельными социальными слоями
и группами советского общества. Если в отношении 1920-1930-х гг. эта тема исследована более основательно, то применительно к послевоенному и поздне-советскому периодам - в значительно меньшей степени. Дальнейшее ее исследование может быть продуктивным в контексте разработки проблем аксиологии власти и насилия, эволюции оснований политической легитимности. В частности, предметом анализа может стать корреляция между концептуализацией Гражданской войны во властном и общественном дискурсах, трансформацией ценностей общества и отражением данных процессов в историческом сознании и культурно-исторической памяти.
В статье мы ставим задачи рассмотреть роль периода Гражданской войны в формировании ценностных, идеологических и социально-психологических основ ее восприятия в советском обществе, проанализировать мотивы принятия людьми официального дискурса памяти, показать становление базовых механизмов большевистской политики памяти в отношении Гражданской войны, вариантов памяти и их репрезентаций в политической и социальной практике раннесоветского периода. Источниковой основой исследования стали опубликованные и хранящиеся в архивах нормативные, информационно-отчетные и аналитические документы органов партийного, государственного управления и политического контроля (РКП(б) / ВКП(б), НКВД РСФСР, РККА, ОГПУ), постановления собраний и митингов рабочих и служащих, письма советских граждан в органы власти, управления и печати, материалы периодической печати, поэзия периода Гражданской войны.
Формирование образа Гражданской войны в сознании современников началось уже в ходе развертывания ее событий после Октября 1917 г. Элементами синхронного образа, характерными для всех противоборствующих сторон, были эсхатологические, манихей-ские, конспирологические представления о достижении в результате кровавой борьбы государственного / социального идеала, столкновении в ходе противостояния сил Добра / Света и Зла / Тьмы, заговорах враждебных сил [16].
Большевистский нарратив о Гражданской войне представлял ее как справедливое насилие, «священную борьбу» угнетенных с угнетателями, в результате которой старый, несправедливый мир погибнет и на его руинах возникнет новое, справедливое общество, откроется путь к светлому будущему. Эти черты образа Гражданской войны стали элементами мифа об основании советского государства, рожденного Революцией.
Широкое распространение в массах представлений о справедливости борьбы угнетенных с угнетателями произошло еще в период Революции, от Февраля к Октябрю 1917 г., когда складывались политические и идейно-психологические предпосылки развертыва-
ния Гражданской войны. Характерные черты ее образа как священной борьбы угнетенных против угнетателей предстают в так называемой «пролетарской» поэзии этого периода. Типичным по своему характеру можно назвать стихотворение В.Л. Соболя «Вперед», опубликованное в «Уральском рабочем» 12 декабря 1919 г., где воспевается грядущее царство справедливости:
«Мы силой крепки, духом юны // Мы светлой воли кузнецы. // Так станем членами коммуны, // Мы, пролетарские бойцы... // Мы дружно против капитала // Идем... Мы сбросим его гнет. // В нас силы, волюшки немало. // Все стойко к светлому! Вперед! // Рассеем тьму, разрушим своды, // Что нас давят и гнут. // Вставай, рабы, вставай, народы! // Нас зори светлые зовут!» [17. С. 142].
Ключевым элементом формирования образа противоборства в пропаганде периода Революции и Гражданской войны стало конструирование образа врага. В большевистском дискурсе образы конкретных врагов увязывались с явлениями, к которым эти враги в действительности не имели отношения, но которые могли вызвать резко отрицательные ассоциации: «колчаков-ские агенты» в отношении бастовавших рабочих, «кулаки» в отношении крестьян и рабочих, поднимавших восстания против большевиков, «бандиты», «банда» в отношении всех участников антибольшевистского движения. Широко использовалась лексика, представляющая врага в наиболее негативном свете («предатели революции», «прислужники Колчака» в отношении меньшевиков и эсеров и др.), конструировались новые лексемы («белобандит», «белопартизанское движение», «белочехи»). Уже в ходе Гражданской войны и по ее окончании Белое движение стало трактоваться большевиками предельно широко, как все антибольшевистские силы в 1917-1922 гг., союзниками которых являлись иностранные интервенты. Под этот пропагандистский термин, как отмечает Е.В. Волков, подпадали не только белые правительства и их армии, члены кадетской партии и монархисты, но и социалисты, сторонники так называемой «демократической контрреволюции», а также «зеленые» как одна из сил антисоветского повстанческого движения [11. С. 522]. Эта специфика конструирования образа врага в Гражданской войне стала характерной чертой политики памяти раннесоветского периода.
В большевистском нарративе периода Гражданской войны, несмотря на превалирование классовой риторики, активно использовался концепт защиты Отечества трудящихся. В связи с началом 18 февраля 1918 г. германского наступления 21 февраля СНК издал Декрет «Социалистическое Отечество в опасности!», в котором провозглашалась идея священного долга рабочих и крестьян России по защите Республики Советов от «полчищ буржуазно-империалистской Германии» [18]. Этот призыв вызвал движение по мобилизации сил и средств для защиты «социалистического Отечества», создавались военные комиссариаты, штабы по вербовке добровольцев и формированию боевых отрядов и дружин Красной Армии. Поддержка необходимости защиты социалистического Отечества выражалась в телеграммах с мест, направленных в адрес IV (Чрезвы-
чайного) съезда Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов [19. С. 103-133].
Мотив защиты Отечества трудящихся от внешнего врага присутствовал в постановлениях митингов и собраний, принимавших решения о вступлении в Красную Армию. Так, общее собрание рабочих и служащих Кыштымских каменноугольных копей 27 февраля 1918 г. приняло решение «во избежание полного порабощения германцами политической и экономической свободы трудящихся масс организоваться в дружины и выступить на фронт» [20. С. 396]. В решении общего собрания рабочих Аша-Балашовского завода необходимость организации Красной Армии мотивировалась «нападением международного капитала в лице немецких белогвардейцев на русскую революцию в критический для нее момент» [20. С. 397]. Решение красноармейцев Челябинской дружины сформировать отряды добровольцев мотивировалось тем, что «на добытую беднейшим трудовым народом свободу посягнули Германия вместе с Украинской буржуазной радой» [20. С. 399]. Несмотря на то, что формулировки постановлений были подготовлены в большинстве случаев самими большевиками и другими левыми социалистами, поддержка борьбы с интервентами имела разнообразные общественные проявления. Об этом свидетельствуют материалы отделения военной цензуры при Первой трудовой Армии, содержащие информацию о частных письмах и отрывки из перлюстрированной корреспонденции за период со второй половины апреля по вторую половину июня 1920 г. Они показывают, что большинство адресантов поддерживали Красную Армию в войне с Польшей [21. С. 326-329]. Представление Гражданской войны как борьбы прежде всего с внешними врагами - интервентами, союзниками которых были белогвардейцы, стало превалировать, по данным С.Б. Ульяновой, в советской политике памяти во второй половине 1930-х гг. в преддверии «новой империалистической войны» [15. С. 242], однако сам концепт борьбы с внешними врагами для защиты социалистического Отечества сформировался уже в 19181920- гг., став важным элементом образа Гражданской войны.
Период Гражданской войны был для большинства населения, активно не участвовавшего в боевых действиях, опытом выживания в условиях нужды и насилия, сопряженных с травмирующими воспоминаниями. Состояния, ставшие результатом материальных лишений, потери социального статуса, борьбы за выживание, способствовали не только распространению насилия в период самой войны, но и готовности многих по ее окончании принять оправдывавшие его идеологические формулы в качестве способа преодоления травмы и обретения прошлым смысла. На уровне социальной и индивидуальной памяти работали, как отмечает И.В. Нарский, стратегии ре-интерпретации и мифологизации прошлого, «перетолкования» сомнительных сторон повседневности военного времени и собственных неблаговидных поступков, «искренней фальсификации» личного прошлого [14. С. 407-410]. Можно согласиться с О.В. Головашиной, что источником солидаризации сообщества стала не травма Гражданской
войны, а идея «веков угнетения», закончившихся победой символических «наших», а героический дискурс первых лет после окончания Гражданской войны способствовал нивелированию посттравматического синдрома [12. С. 1905].
Гражданская война стала временем формирования в России на новой основе конформистских поведенческих практик как следствия масштабного насилия, политизации повседневной жизни и быта, индоктри-нации сознания людей. Мемориальные ритуалы, посвященные событиям Гражданской войны, складывались уже в ходе нее самой, способствуя усвоению населением «правильных» языковых клише, мыслительных и поведенческих стереотипов. Важную роль в приобщении масс к большевистским мемориальным ритуалам играли церемонии похорон большевиков - жертв гражданской войны, митинги в связи с разгромом антибольшевистских формирований, празднования годовщин Октябрьской революции и Гражданской войны. На церемониях звучали звуки Интернационала, участники пели «Вы жертвою пали.» и другие революционные песни, предпринимали ритуальные шествия с красными флагами по улицам городов и поселков, произносили речи, давали оружейные залпы [22. Д. 376. Л. 9 об; 23. Д. 282. Л. 180-180 об., 222; 24. № 96 (193), № 136 (233); 25. № 6 (368), № 9 (371)]. При этом элементы и атрибуты традиционного праздника (пихтовые ветви, шествия, песнопения), приобретая революционное содержание, сочетались с новыми, что выражало синкретический характер формирующейся культуры памяти, неразрывную связь новых ритуалов с религиозной традицией.
Активное использование инструментов политики памяти большевиками определялось тем, что они ставили задачу сформировать у советских людей новое видение мира, включающее новую картину прошлого. Эта задача реализовывалась в системе образования и политического просвещения, с помощью новых праздников и ритуалов, массовых пропагандистских, агитационных, «перформативных» (игровых, театрализованных) кампаний. Грандиозность замыслов по «переозначиванию» прошлого определялась не только масштабностью задач социального инжиниринга, но также тем, что носители коммуникативной памяти - участники недавних событий - были живы и могли представить конкурирующие нарративы. Прошлое, приобретавшее в официальном дискурсе новое значение, нередко расходилось с их недавним индивидуальным и групповым опытом. Целенаправленное внедрение в общественное сознание мифа о Революции сопровождалось забвением и «ре-интерпретацией» реального опыта участия в Первой мировой и Гражданской войне, вытеснением «неудобных» и «идеологически вредных» воспоминаний об их событиях.
Важную роль в концептуализации событий Революции и Гражданской войны сыграла созданная в 1920 г. Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б) - Истпарт. Истпарт вел работу по собиранию материалов, прежде всего по истории большевистской партии, революционного движения в целом, публиковал собранные документы официального и личного
происхождения. Ведущим в деятельности Истпарта оказался подход, в соответствии с которым весь предшествующий период рассматривался как прелюдия к Октябрьской революции [26. С. 104].
Масштабным мемориальным проектом, осуществлявшимся в 1920-е гг. под эгидой Истпарта, стали сбор воспоминаний участников Революции и Гражданской войны, проведение «вечеров воспоминаний». Сбор воспоминаний бывших участников Гражданской войны происходил в рамках целого ряда политических кампаний, связанных с юбилеями и годовщинами Революции, Гражданской войны, Красной Армии, Антивоенным Днем 1 августа. Истпартом и другими научно-пропагандистскими и политико-идеологическими структурами задавался алгоритм воспоминаний, часто в виде перечня вопросов, помогающих связать описание событий 1914-1922 гг. в единый военно-революционный нарратив. Объединение памяти об империалистической и Гражданской войнах, ее «правильное» представление были условием проведения вечеров воспоминаний Обществами бывших участников империалистической войны, создававшимися в СССР в 1920-е гг. [27. Д. 83. Л. 4, 4 об.; Д. 281. Л. 125-125 об.; Д. 404. Л. 25]. Организованные «сверху» вечера воспоминаний стали одной из эффективных форм политического контроля над коммеморативными практиками ветеранов. Несмотря на присутствие в воспоминаниях в 1920-е гг. выходящих за предписанные рамки описаний событий [6. С. 97], в целом ветераны высказывались в публичном пространстве в русле официальных установок. Показателен следующий пример. К 5-летию создания Красной Армии в ноябре 1922 г. Политуправление РККА через прессу объявило о сборе воспоминаний для их дальнейшей публикации. В присланных текстах отчетливо проглядывала тенденция политизации памяти независимо от того, искренни ли были в своих мемуарных размышлениях авторы [28. Д. 98. Л. 9-26]. Так, проживавший в Башкирии В. Шлепенков, приславший воспоминания «Организация Красной гвардии на Урале», как бы отчитывался перед политическими наставниками о выученных уроках, когда писал:
«Вопросы:
За что страдали и кто страдал в империалистической бойне? Страдали рабочие и крестьяне, за обогащение тех же кровожадных капиталистов и помещиков, которые высасывали последние соки из трудящегося класса.
За что же боремся мы теперь в Красной Армии?
Мы боремся за укрепление Советской власти, за восстановление народного хозяйства страны, мы боремся за то, чтобы не допустить того рабского времени, которое мы терпели несколько тысячелетий до 1917 г., чтоб не допустить тех монархистов-эксплуататоров, которые варварски издевались над рабочим и крестьянином России» [28. Д. 98. Л. 11 об., 12].
Память о Гражданской войне форматировалась у современников не только посредством специальной идеологической обработки и контроля, но и, как уже отмечалось, с помощью приобщения к новым ритуалам и праздникам. Праздничные церемонии, посвященные годовщинам и юбилеям Революции и Гражданской
войны, стали важным механизмом формирования нового исторического сознания, утверждения взглядов на историю, которые еще только вырабатывались [29. С. 54]. Именно в первой половине 1920-х гг. подготовка к годовщинам и юбилеям стала сопровождаться постановлениями ЦК РКП(б), в которых определялись не только формы празднования, характер мероприятий, но и позиции и оценки, которые должны были стать основой идейного содержания всей литературы, всех выступлений, посвященных знаменательным датам. Однако в 1920-е гг. это еще не был полный контроль и диктат партии, навязываемый общественному мнению и историкам, как это стало в 1930-е гг. [29. С. 53-54], поощрялись разнообразные формы творческой инициативы, не противоречившие идеологическим установкам. Своеобразие культурного феномена советского праздника заключалось в том, что он использовался для «внутренней советизации» «жизненных миров» людей, поскольку стандарты советской культуры постепенно укоренялись в сфере их повседневной жизни и быта [3; 5; 8. С. 259-260].
Конструирование памяти о Гражданской войне происходило также с помощью преобразования и перекодирования пространства. Памятники и другие сооружения, воплощавшие в символической форме значимые события и ценности прошлого, уничтожались, воздвигались новые памятники героям Революции и Гражданской войны. Ленинский план монументальной пропаганды включал в себя размещение на стенах и цоколях зданий специальных барельефов с надписями, отвечающими задачам нового культурного строительства. Идеи Революции и Гражданской войны воплотились в многочисленных архитектурных и скульптурных образах, таких как памятник жертвам революции на Марсовом поле (1919; архитектор Л.В. Руднев), комплекс Мавзолея Ленина и Кремлевской стены (1928; архитектор Н.А. Ладовский) и др. Идея коллективной жертвы, считал Н.А. Ладовский, в интересах класса может быть материально выражена только в обобщающей форме памятника, не умаляющего и деятельность отдельных героев [3. С. 117-126]. Массовые переименования улиц, площадей и других объектов, создание и оборудование мест памяти, посвященных героям и событиям Гражданской войны, формировали новое символическое пространство, в котором протекала повседневная и праздничная жизнь советских граждан.
Одним из мощных средств формирования исторического сознания и идентичности советских людей стал кинематограф, создававший яркие художественные образы Гражданской войны [11]. Фильмом, оказавшим наибольшее влияние на массовые представления о Революции и Гражданской войне в рассматриваемый период, стал «Октябрь» С. Эйзенштейна, вышедший на экраны в 1927 г. Многие созданные С. Эйзенштейном образы и стереотипы, в том числе объединение всех врагов большевиков под вывеской контрреволюционеров, «белых», лики врагов советской власти, символы, воплощавшие новые ценности и отвергнутые старые, широко использовались и в других кинокартинах. Всего с 1919 по 1932 г., по данным Е.В. Волкова, на экраны страны вышло не менее 114 картин, в сюже-
тах которых действия разворачивались во время Гражданской войны [11. С. 525]. Помимо кинематографа, важную роль в формировании образа Гражданской войны средствами искусства играла художественная литература. В советской литературе уже к началу 1930-х гг. сложился костяк писателей, выбравших ее своей главной темой - Вс. Вишневский, Д. Фурманов, Б. Лавренев и др. [15. С. 241]. В ряде литературных произведений 1920-х гг. И. Бабеля, Б. Пильняка, М. Булгакова предлагался трагический нарратив, травматиза-ции не противопоставлялась никакая альтернатива, а создание нового мира не изображалось как цель, достойная жертв [12. С. 1905-1906]. Это свидетельствовало о возможностях осмысления и описания опыта Гражданской войны, не укладывавшихся в прокрустово ложе доминирующего героического мемориального дискурса, о многовариантности памяти и творческой рефлексии по поводу ее событий в 1920-е гг.
Идеализированный образ Революции и Гражданской войны использовался в 1920-е гг. недовольными властью группами населения для обоснования протест-ных акций. Органы политического контроля регулярно выявляли настроения разочарования, представления о предательстве «идеалов Революции», «завоеваний Гражданской войны», «дела Ленина». Часть рабочих и городской молодежи, поверивших в «идеалы Октября», приходили к убеждению об утверждении новой несправедливости и эксплуатации, переживали комплекс «несбывшихся надежд». В Сводке ОГПУ от 21 июля 1924 г. о настроениях рабочих Пермского округа говорилось: «Рабочие везде открыто говорят, что "дело клонится к старому, власть взяли спецы. и снова надо революцию"» [30. Д. 61. Л. 162-163].
Апелляция к памяти о Гражданской войне ветеранов Красной Армии имела не только идеологическое, но и прагматическое, инструментальное значение, использовалась ими для продвижения по службе, получения льгот, пособий, снижения налогов. Жалоба-прошение, направленная в письме в «Крестьянскую газету» бывшим красноармейцем Я. Неволиным, у которого в счет уплаты сельхозналога произвели опись имущества, содержит указание и на бедняцкий статус, и на заслуги в защите советской власти в годы Гражданской войны: «Неужели соввласть на 11-м году существования стала такой суровой к нам, беднякам. Ведь я ходил, защищал революцию и ни перед чем не останавливался. И теперь по первому зову я тоже пойду вперед для защиты нашего Союза. И я просил бы дать мне льготы и не посылать меня по миру» [31. Д. 1357. Л. 24].
В преддверии массовой коллективизации, в период применения чрезвычайных мер хлебозаготовок зимой 1927-1928 гг., в памяти крестьян вновь возник образ Гражданской войны. В деревне распространялись слухи о возвращении времен военного коммунизма, «уничтожении зажиточных мужиков», «выгребании запасов из амбаров до зерна» и т.п. [32. Д. 70. Л. 54, 70, 116, 118]. Эти слухи предвосхищали реалии коллективизации и раскулачивания и свидетельствовали о сохранении живой памяти об эпохе военного коммунизма, Гражданской войны в сознании крестьян, воспоминаний об их
сопротивлении большевикам в эти годы. В 1928 г. в политсводке Уральского обкома ВКП(б) отмечалось, что среди крестьян «существуют такие разговоры, что советская власть не лучше помещиков. Такими способами действий (чрезвычайными хлебозаготовками. - О.П.) она расположит крестьянство к Н. Романову, крестьянству не дают дышать, крестьянство не выдержит нажима большевиков и по примеру 1921 года восстанет» [32. Д. 70. Л. 23]. По многочисленным свидетельствам с мест, крестьяне вспоминали в связи с чрезвычайными мерами конца 1920-х гг. о периоде военного коммунизма как о чем-то кошмарном [33. С. 201].
Недовольные рабочие в период «великого перелома» апеллировали к опыту Гражданской войны, неотъемлемым элементом которого в их памяти был голод: «Коммунисты своей болтовней закрывают нам глаза. Они вновь хотят заставить нас голодать. Хлеба нет потому, что соввласть его весь выгребла. Его отбирали насильно, крестьян разорили»; «Власть намеренно создает перебои, хотят уморить нас голодом» и т.п. [32. Д. 70. Л. 107, 116-120].
Элементы травматической памяти о Гражданской войне просматриваются в выступлениях интеллигенции на общегородской конференции секции научных работников г. Свердловска 11 ноября 1930 г. Говоря о проблемах, связанных с задержкой заработной платы научно-техническим работникам, профессор Маковецкий проводит аналогию с периодом Гражданской войны: «Лучше быть носильщиком, чем научным работником, там больше и вовремя платят. Пережили 1917, 1918 и 1921 гг., переживем и эти, но плохо то, что кобель возвращается к старой своей блевотине» [34. Д. 102. Л. 58].
Отношение к официальному мемориальному нар-ративу определялось в большой степени восприятием коммунистической власти и ее политики. Большевиков поддерживала часть старого рабочего класса, активно боровшаяся за установление советской власти, «новых рабочих», особенно включенных в советскую административную и профессиональную элиту, молодых крестьян, приобщившихся к политической жизни, вступивших в партию в период Революции и Гражданской войны, часть дореволюционной научной и творческой интеллигенции, сознательно пошедшей на сотрудничество с большевиками для продвижения целей «нового общества», создания развитой индустрии, обеспечения независимости страны. Дореволюционная и новая, рекрутированная и подготовленная из низов интеллигенция, лояльная к советской власти, приняла самое активное участие в концептуализации Гражданской войны и творческой репрезентации ее образа. Советское государство стремилось всеми средствами внедрить официальный нарратив памяти в общественное сознание, а политический контроль, индоктринация молодежи в процессе социализации повлияли на ослабление, а в ряде случаев и разрушение механизмов трансмис-
сии памяти между поколениями. Однако, несмотря на успехи в процессе переформатирования памяти, идущем как «сверху», так и «снизу», проблемы и противоречия в нем в полной мере проявились в раннесоветский период, получив в условиях репрессий 1930-х гг. яркое выражение в феномене «наказанной памяти» [35].
Таким образом, в раннесоветский период большевистское государство активно использовало инструменты политики памяти для создания образа Гражданской войны как справедливого насилия угнетенных против угнетателей, увенчавшегося эпохальной победой большевиков, ознаменовавшей начало строительства справедливого общества. Период Гражданской войны сыграл основополагающую роль в формировании ценностных, идеологических и социально-психологических основ интерпретации и ре-интерпретации ее опыта в раннесоветском обществе, становлении базовых механизмов большевистской политики памяти в отношении ее событий. Инструментами политики памяти были концептуализация, приобщение населения к новым ритуалам и праздникам, массовым политическим кампаниям, преобразование и перекодирование пространства, использование системы образования и просвещения, средств литературы, искусства, кинематографа для создания героического нарратива, идеологический контроль над коммеморативными практиками ветеранов. При этом как государство, так и общество активно участвовали в процессе конструирования образа прошлого. Население нуждалось в преодолении травмирующих воспоминаний о практиках насилия и выживания в годы Гражданской войны, стремилось адаптироваться к новой действительности, фильтруя, вытесняя и перетолковывая воспоминания о собственном опыте. Политически активная, искренне поверившая в идеалы Октября часть населения была вовлечена в политику памяти, не только откликаясь на призывы партии и советского государства, но и проявляя творческую энергию и инициативу. Интерпретационная модель истории Революции и Гражданской войны, предлагавшаяся властью, объясняла причины рождения и перспективы советского государства, становилась базовым мифом о его происхождении, стержнем нового исторического сознания и идентичности советских людей. В то же время память о Гражданской войне была многовариантной в советской России. С одной стороны, идеализированная память подпитывала протестные настроения тех, кто разочаровался в политике коммунистической власти, с другой - сохранялись травматичные и трагичные воспоминания у крестьян, части рабочих, интеллигенции, людей, перешедших во «внутреннюю», а иногда и открытую оппозицию по отношению к большевикам и их методам преобразований. В раннесоветский период в полной мере проявились возможности и пределы переформатирования исторической памяти людей о недавнем прошлом, событиях Гражданской войны.
Список источников
1. Ленин В.И. Прощальное письмо к швейцарским рабочим // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М. : Политиздат, 1969. Т. 31.
С. 87-94.
2. Ленин В.И. Русская революция и гражданская война // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М. : Политиздат, 1969. Т. 34. С. 214-
228.
3. Барышева Е.В. «В веселом грохоте, в огнях и звонах»: советский праздник в социальном конструировании нового общества. М. : РГГУ,
2020. 192 с.
4. Бордюгов Г.А. Октябрь. Сталин. Победа. Культ юбилеев в пространстве памяти. М. : АИРО-ХХ1, 2010. 256 с.
5. Малышева С.Ю. Советская праздничная культура в провинции: пространство, символы, исторические мифы (1917-1927). Казань : Рутен,
2005. 399 с.
6. Никонова О.Ю. Воспитание патриотов: Осоавиахим и военная подготовка населения в уральской провинции (1927-1941 гг.). М. : Новый
хронограф, 2010. 471 с.
7. Революция-100 : реконструкция юбилея / под ред. Г. Бордюгова. М. : АИРО-XXI, 2017. 1088 с.
8. Рольф М. Советские массовые праздники / пер. с нем. В.Т. Алтухова. М. : Фонд первого Президента России Б.Н. Ельцина : РОССПЭН,
2009. 438 с.
9. Тихонов В.В. Историки, идеология, власть в России XX века. М. : ИРИ РАН, 2014. 218 с.
10. Petrone K. The Great War in Russian Memory. Bloomington : Indianapolis Indiana University Press, 2011. 385 p.
11. Волков Е.В. Белое движение в культурной памяти советского общества: эволюция «образа врага» в игровом кино // Падение империи, революция и гражданская война в России / сост. С.М. Исхаков. М. : Соц.-полит. мысль, 2010. С. 521-540.
12. Головашина О. Между официальными идеологемами и травматическим опытом в представлениях о Гражданской войне // Quaestio Rossica. 2022. Т. 10, № 5. С. 1899-1913.
13. Нагорная О.С. «Век катастроф» в культурной памяти современного российского общества // Век памяти, память века. Опыт обращения с прошлым в XX столетии. Челябинск : Каменный пояс, 2004. С. 229-241.
14. Нарский И.В. Конструирование мифа о Гражданской войне и особенности коллективного забывания на Урале в 1917-1922 гг. // Век памяти, память века. Опыт обращения с прошлым в XX столетии. Челябинск : Каменный пояс, 2004. С. 394-412.
15. Ульянова С.Б. Воспоминание о будущем: исторический опыт Первой мировой и Гражданской войн в советской пропаганде 1920-1930-х гг. // Вестник Российского университета дружбы народов. Сер. История России. 2021. Т. 20, № 2. С. 236-246.
16. Поршнева О.С. Образ гражданской войны в сознании ее участников и современников (по материалам стихотворных публикаций периодической печати Урала 1917-1919 гг.) // Известия УрФУ. Сер. 1. Проблемы образования, науки и культуры. 2012. № 3 (104). С. 269-277.
17. Голдин В.Н. Поэзия гражданской войны в периодических изданиях Урала: 1917-1919 годы. Екатеринбург : Банк культурной информации,
2006. Кн. 1. 271 с.
18. Ленин В.И. Социалистическое Отечество в опасности! // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М. : Политиздат, 1974. Т. 35. С. 357-358.
19. IV (Чрезвычайный) съезд Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов : стеногр. отчет. М. : Гос. изд-во, 1920. 160 с.
20. Борьба за Советскую власть на Южном Урале : сб. док. и материалов. Челябинск : Кн. изд-во, 1957. 484 с.
21. Яркова Е.И. 1920-й год глазами населения Урала. Сводки военной цензуры о письмах граждан уральских губерний // Гражданская война на Востоке России: Урал, Поволжье, Сибирь, Дальний Восток. Пермь : Перм. гос. архив новейшей истории, 2008. С. 326-329.
22. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 71. Оп. 34.
23. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-393. Оп. 3.
24. Уральский рабочий : орган Уральского областного комитета РКП(б). 1918.
25. Уральский рабочий : орган Уральского областного комитета РКП(б). 1919.
26. Шашкова О.А. Истпарт в системе советской исторической науки и пропаганды // Предваряя Революцию: книжные, архивные и музейные коллекции : материалы науч.-практ. конф. «Третьи Рязановские чтения» (19 февраля 2016) / ред. И.Ю. Новиченко, Е.Н. Струкова. М. : ГПИБ России, 2017. С. 101-114.
27. РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 30.
28. Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 28361. Оп. 1.
29. Алексеева Г.Д. Историческая наука в России после победы Октябрьской революции // Россия в XX веке : судьбы исторической науки. М. : Наука, 1996. С. 43-58.
30. Центр документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО). Ф. 4. Оп. 2.
31. ЦДООСО. Ф. 6. Оп. 1.
32. ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 6.
33. Голос народа : письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг. / отв. ред. А.К. Соколов. М. : РОССПЭН, 1997. 326 с.
34. ЦДООСО.Ф. 4. Оп. 8.
35. Быкова С.И. «Наказанная память»: свидетельства о прошлом в следственных материалах НКВД // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2009. № 2 (64). С. 38-54.
References
1. Lenin, V.I. (1969a) Polnoe sobranie sochineniy [Complete Works]. Vol. 31. pp. 87-94.
2. Lenin, V.I. (1969b) Polnoe sobranie sochineniy [Complete Works]. Vol. 34. pp. 214-228.
3. Barysheva, E.V. (2020) "V veselom grokhote, v ognyakh i zvonakh": sovetskiy prazdnik v sotsial'nom konstruirovanii novogo obshchestva [ "In a merry
roar, in lights and bells": A Soviet holiday in the social construction of a new society]. Moscow: Russian State University for the Humanities.
4. Bordyugov, G.A. (2010) Oktyabr'. Stalin. Pobeda: kul't yubileev v prostranstve pamyati [October. Stalin. Victory: A Cult of Anniversaries in the
Space of Memory]. Moscow: AIRO-XXI.
5. Malysheva, S.Yu. (2005) Sovetskaya prazdnichnaya kul'tura vprovintsii: prostranstvo, simvoly, istoricheskie mify (1917—1927) [Soviet Festive Culture
in the Province: Space, Symbols, Historical Myths (1917-1927)]. Kazan: Ruten.
6. Nikonova, O.Yu. (2010) Vospitanie patriotov: Osoaviakhim i voennaya podgotovka naseleniya v ural'skoy provintsii (1927—1941 gg.) [Education
of patriots: Osoaviakhim and military training of the population in the Ural province (1927-1941)]. Moscow: Novyy khronograf.
7. Bordyugov, G.A. (ed.) (2017) Revolyutsiya-100 : rekonstruktsiyayubileya [Revolution-100: The anniversary reconstruction]. Moscow: AIRO-XXI.
8. Rolf, M. (2009) Sovetskie massovyeprazdniki [Soviet Mass Holidays]. Moscow: ROSSPEN.
9. Tikhonov, V.V. (2014) Istoriki, ideologiya, vlast' vRossiiXX veka [Historians, Ideology, and Power in Russia of the 20th century]. Moscow: RAS.
10. Petrone, K. (2011) The Great War in Russian Memory. Bloomington; Indianapolis Indiana University Press.
11. Volkov, E.V. (2010) Beloe dvizhenie v kul'turnoy pamyati sovetskogo obshchestva: evolyutsiya "obraza vraga" v igrovom kino [The White Movement in the Cultural Memory of Soviet Society: The Evolution of the "Enemy Image" in Feature Films]. In: Iskhakov, S.M. (ed.) Padenie imperii, revo-lyutsiya i grazhdanskaya voyna vRossii [The Fall of the Empire, Revolution and Civil War in Russia]. Moscow: Sots.-polit. mysl'. pp. 521-540.
12. Golovashina, О. (2022) Between Official Ideologemes and Traumatic Experience: Perceptions of the Civil War. Quaestio Rossica. 10(5). pp. 18991913.
13. Nagornaya, O.S. (2004) "Vek katastrof" v kul'turnoy pamyati sovremennogo rossiyskogo obshchestva ["The Age of Catastrophes" in the Cultural Memory of Modern Russian Society]. In: Narskiy, I.V. (ed.) Vek pamyati, pamyat' veka. Opyt obrashcheniya s proshlym v XX stoletii [The Century of Memory, the Memory of the Century. Dealing with the Past in the 20th century]. Chelyabinsk: Kamennyy poyas. pp. 229-241.
14. Narskiy, I.V. (2004) Konstruirovanie mifa o Grazhdanskoy voyne i osobennosti kollektivnogo zabyvaniya na Urale v 1917-1922 gg. [The construction of the Civil War myth and the peculiarities of collective forgetting in the Urals in 1917-1922]. In: Narskiy, I.V. (ed.) Vekpamyati, pamyat' veka. Opyt obrashcheniya s proshlym v XX stoletii [The Century of Memory, the Memory of the Century. Dealing with the Past in the 20th century]. Chelyabinsk: Kamennyy poyas. pp. 394-412.
15. Ulyanova, S.B. (2021) Memories from the future: The historical experience of the First World War and the Civil War in Soviet propaganda of the 1920s and 1930s]. VestnikRossiyskogo universiteta druzhby narodov. Ser. Istoriya Rossii — RUDN Journal of Russian History. 20(2). pp. 236-246.
16. Porshneva, O.S. (2012) Obraz grazhdanskoy voyny v soznanii ee uchastnikov i sovremennikov (po materialam stikhotvornykh publikatsiy periodi-cheskoy pechati Urala 1917-1919 gg.) [The image of the Civil War in the minds of its participants and contemporaries (based on the materials of poetic publications of the periodical press of the Urals 1917-1919)]. Izvestiya UrFU. Ser. 1. Problemy obrazovaniya, nauki i kul'tury. 3(104). pp. 269-277.
17. Goldin, V.N. (2006) Poeziya grazhdanskoy voyny v periodicheskikh izdaniyakh Urala: 1917—1919 gody [Poetry of the Civil War in Periodicals of the Urals: 1917-1919]. Vol. 1. Ekaterinburg: Bank kul'turnoy informatsii.
18. Lenin, V.I. (1974) Polnoe sobranie sochineniy [Complete Works]. Vol. 35. Moscow: Politizda. pp. 357-358.
19. Congress of Soviets of Workers', Soldiers', Peasants' and Cossacks' Deputies. (1920) IV (Chrezvychaynyy) s"ezd Sovetov rabochikh, soldatskikh, krest'yanskikh i kazach'ikh deputatov [IV (Extraordinary) Congress of Soviets of Workers', Soldiers', Peasants' and Cossacks' Deputies]. Moscow: Gos. izd-vo.
20. Agaryshev, P.G. (ed.) (1957) Bor'ba za Sovetskuyu vlast' na Yuzhnom Urale [The Struggle for Soviet Power in the Southern Urals]. Chelyabinsk: Kn. izd-vo.
21. Yarkova, E.I. (2008) 1920-y god glazami naseleniya Urala. Svodki voennoy tsenzury o pis'makh grazhdan ural'skikh guberniy [The 1920th year through the eyes of the population of the Urals. Summaries of military censorship about letters of citizens of the Ural provinces]. In: Grazhdanskaya voyna na Vostoke Rossii: Ural, Povolzh'e, Sibir', Dal'niy Vostok [The Civil War in the East of Russia: The Urals, Volga Region, Siberia, Far East]. Perm: Perm State Archive of Recent History. pp. 326-329.
22. The Russian State Archive of Social-Political History (RGASPI). Fund 71. List 34.
23. The State Archive of the Russian Federation (GARF). Fund R-393. List 3.
24. Ural'skiy rabochiy. (1918) Newspaper of the Ural regional committee of the RCP(b).
25. Ural'skiy rabochiy. (1919) Newspaper of the Ural regional committee of the RCP(b)..
26. Shashkova, O.A. (2017) Istpart v sisteme sovetskoy istoricheskoy nauki i propagandy [Istpart in the system of Soviet historical science and propaganda]. In: Novichenko, I.Yu. & Strukova, E.N. (eds) Predvaryaya Revolyutsiyu: knizhnye, arkhivnye i muzeynye kollektsii [Anticipating the Revolution: Book, Archive and Museum Collections]. Moscow: GPIB Rossii. pp. 101-114.
27. The Russian State Archive of Social-Political History (RGASPI). Fund 495. List 30.
28. The Russian State Military Archive (RGVA). Fund 28361. List 1.
29. Alekseeva, G.D. (1996) Istoricheskaya nauka v Rossii posle pobedy Oktyabr'skoy revolyutsii [Historical science in Russia after the victory of the October Revolution]. In: Sakharov, A.N. (ed.) Rossiya vXX veke: sud'by istoricheskoy nauki [Russia in the 20th Century: The Fates of Historical Science]. Moscow: Nauka. pp. 43-58.
30. The Documentation Center of Public Organizations of Sverdlovsk Region (TsDOOSO). Fund 4. List 2.
31. The Documentation Center of Public Organizations of Sverdlovsk Region (TsDOOSO). Fund 6. List 1.
32. The Documentation Center of Public Organizations of Sverdlovsk Region (TsDOOSO). Fund 4. List 6.
33. Sokolov, A.K. (1997) Golos naroda: pis'ma i otkliki ryadovykh sovetskikh grazhdan o sobytiyakh 1918—1932 gg. [The voice of the people. Letters and Responses of Ordinary Soviet Citizens about the Events of 1918-1932]. Moscow: ROSSPEN.
34. The Documentation Center of Public Organizations of Sverdlovsk Region (TsDOOSO). Fund 4. List 8.
35. Bykova, S.I. (2009) "Nakazannaya pamyat'": svidetel'stva o proshlom v sledstvennykh materialakh NKVD [The "punished memory": Evidence of the past in the investigative materials of the NKVD]. Neprikosnovennyy zapas. Debaty opolitike i kul'ture. 2(64). pp. 38-54.
Сведения об авторе:
Поршнева Ольга Сергеевна - доктор исторических наук, профессор, заведующая кафедрой теории и истории международных отношений Уральского федерального университета (Екатеринбург, Россия). E-mail: [email protected]
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
Porshneva Olga S. - Dr. of History, Professor, Head of the Chair of Theory and History of International Relations, Ural Federal
University (Yekaterinburg, Russian Federation). E-mail: [email protected]
The author declares no conflicts of interests.
The article was submitted 13.04.2023; accepted for publication 15.05.2024 Статья поступила в редакцию 13.04.2023; принята к публикации 15.05.2024
