CC BY
44
© 2003 г. Н.А. Почешхов
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА НА КУБАНИ (1917 - 1920 гг.):
К ВОПРОСУ О ВЛИЯНИИ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ (XIX в.)
Исследование процессов и явлений, обусловивших гражданское противостояние в регионах России, в частности на Кубани, представляет достаточно сложную многоплановую задачу. Изменения, приведшие к социальному взрыву, революции и гражданской войне, накапливались в течение десятилетий в самых различных сферах общественной жизни, приобретая все более выраженный характер.
В последние годы исследовательские поиски позволили выйти к более продуктивной идее изучения истоков противоречий, накопленных предреволюционным российским обществом. При таком подходе революционные события рассматриваются как часть системного кризиса, вызревавшего длительное время и проявившегося чрезвычайно резко, социально аффектированно [1].
Складывающиеся в историографии новые подходы позволяют на региональном уровне исследовать противоречия, сложившиеся в отдаленном прошлом и, тем не менее, оказавшие влияние на революционные события в России. К долгосрочным условиям вызревания противоречий могут быть отнесены особенности складывания Российского многонационального государства и процессы, осложнявшие включение в состав империи территории Кубани.
При исследовании проблемы колонизации историками принято выделять два характерных типа: так называемую мирную и военную колонизации. Процесс колонизации Северного Кавказа приобрел ярко выраженный характер колониальной войны, осложненной столкновением интересов не только России, но и Англии, Франции, Турции. В результате правящие круги России, не имея четкой позиции на протяжении десятилетий, балансировали между мирными и силовыми методами колонизации региона.
В конце XVIII - начале XIX в. среди представителей высшей государственной власти стали довольно популярными идеи мирной, торговой экспансии на Восток. Отдельные государственные деятели (Р. де Скасси, Н.С. Мордвинов и др.), военачальники (Н.Н. Раевский и др.) выступали за «мирное» движение, путем сотрудничества с адыгами, посредством развития меновой торговли и введением гражданского управления [2].
Первоначально Россия практиковала более щадящие методы: крейсерство морское и прибрежное, фактическое занятие берега, учреждение береговой черноморской линии [3, с. 116]. Однако очень скоро тактика колонизации региона претерпела изменения в сторону силового решения проблемы. В российском руководстве разрабатывается план широкомасштабных военных действий против коренных народов Северного Кавказа. Война приобретает сложный и достаточно специфический характер, она разворачивается на тер-
ритории, издавна освоенной и обжитой адыгским населением, вся история которого была историей военных столкновений. В результате в течение десятилетий адыги вынуждены были жить в режиме постоянной военной экспансии. Противостояли горцам не только военные формирования, но в непосредственное соприкосновение с ними входили и казачьи части [4], представлявшие военное сословие России и традиционно использовавшиеся как пограничный заслон. На юге России помимо традиционных функций на плечи казачества ложилась и задача расширения границ Российского государства. Именно противостояние адыгов и казаков приобрело особые черты, во многом напоминающие гражданское противостояние: отсутствие четкой линии фронта, противоборствующей армии, тыловых коммуникаций, а также массовые жертвы среди мирного населения как с одной, так и с другой стороны.
Основная часть мужского населения так или иначе оказалась втянутой в ход военных действий. Ситуацию еще более обострял «военизированный» характер образа жизни горцев и казаков. Традиционно принято считать, что горцы Северного Кавказа всегда были готовы к войне как морально, так и физически. Оружие являлось для них предметом гордости: «... по одежде они последние бедняки, а по оружию первые богачи» [5]. Адыги с детства приучали своих детей к военному делу, уделяли военному воспитанию исключительное внимание. Система физического воспитания делала юношу сильным, выносливым, быстрым, приручала выдерживать изнурительные физические нагрузки, воспитывала воздержанность в еде [6].
В свою очередь весь уклад жизни казаков, внутреннее обустройство и управление были подчинены экстремальным условиям, сопряженным с опасностью военных столкновений, поддерживавших в постоянной боевой готовности мужскую часть населения, придавая данному обществу высокую мобильность.
К одной из определяющих характеристик гражданской войны можно отнести массовое вовлечение в противостояние мирного населения. Этот процесс был типичным и для Кавказской войны. Из традиционной обыденной жизни была «выбита» большая часть горского населения, которая представляла пассивную сторону в войне, но испытывала все ее превратности [7]. «Война то тлела чуть заметно, то разгоралась в крупное зарево» [8, с. 173, 185], втягивая в свой круговорот все больше и больше людей.
В ответ на набеги отрядов горцев, приносивших разорение поселенцам, военная администрация края проводила специальные карательные экспедиции, в которых участвовали регулярные войска и казачьи сотни. Крайнее ожесточение людей, чувство мести зачастую преобладали над здравым смыслом. «Внутреннее» напряжение противоборства отражала стилистика официальных документов: «неприятельская земля», «неприятельское население», «враждебные народы» [9].
Принятое в современной отечественной историографии определение гражданской войны фиксирует процесс углубляющегося противостояния общества, не только его разделение на две четко выраженные стороны «красные» -«белые», но и появление колеблющихся групп населения («зеленых»),
В годы Кавказской войны появлялись аналогичные процессы «расчленения» адыгского общества на группы, в разделении коренных жителей на «мирных» и на «немирных». Однако данное разделение носило весьма условный характер. «Трудно определить с точностью, что такое мирные горцы, -отмечал атаман Черноморского войска Я.Г. Кухаренко. - Они отличаются от немирных только тем, что приезжают к нам, говорят с нами, имеют дело с русскими и считают себя вправе требовать от них всяческих услуг...» [8, с. 173, 185, 273, 829].
По мере обострения войны усиливались противоречия меяеду этими группами. Нередко казаки и армейские отряды выступали в поход, чтобы наказать «немирных» горцев за набег на «мирных», которые, чувствуя поддержку, становились «бичом для своих соседей» [10]. В то же время «мирные» адыги порою оказывали всемерную поддержку «немирным» в их действиях против русских, участвуя в набегах, и сами нередко совершали побеги в горы [8, с. 273, 829]. Особенно массовым это явление стало в конце 30-х гг., когда целые аулы бежали к своим непокорным собратьям.
Учитывая характер Кавказской войны, российское правительство пыталось поддерживать, а порою и инициировать практику раскола среди горцев. «Мирные» аулы пользовались особым покровительством со стороны России, сохраняли внутренний распорядок, освобождались от повинностей, им предоставлялась свобода вероисповедания, возможность паломничества в святые места и свобода товарообмена [8, с. 167, 562, 566]. Тем не менее Кавказскому командованию так и не удалось в полной мере расколоть адыгов на «мирных» и «немирных». Горцы, которые шли на сотрудничество с Россией и участвовали в войне на ее стороне, получали за это обширные земельные наделы, высокие титулы и чины [11]. Представители высших сословий горского общества, оказавшие услуги правительству, получали дворянское звание, награды и крупные земельные пожалования. В качестве весьма соблазнительной перспективы рассматривалась возможность использования в боевых действиях против адыгов специальных отрядов, сформированных из их соплеменников.
«Мирные» горцы, несмотря на выраженную лояльность, не пользовались полным доверием со стороны российского командования. Обычно, принимая подданство, горцы кроме присяги, давали аманатов в подтвсрждснис своих мирных намерений.
В войне столкнулись две силы, представлявшие разные религиозные системы: русские - христиане (прежде всего казаки) и горцы - мусульмане (черкесы). Религия, считавшая войну с «неверными» священным долгом ка-
ждого верующего, превращалась в фактор, обостряющий отношения России и горского населения. Религиозный элемент играл определенную роль в формировании национального самосознания, усиление общности по вере, по принципу «мы» («свои») и «они» («чужие») с тенденцией переоценивать достоинства первых и недостатки вторых. Все это стимулировало внутригрупповую солидарность [12].
В отечественной историографии при исследовании гражданской войны, как правило, в научный оборот вводятся статистические данные, свидетельствующие о демографических изменениях в обществе. Учитывая эти подходы, имеет смысл обратиться к демографическим процессам, связанным с Кавказской войной и вхояедением территории Северо-Западного Кавказа в состав Российской империи в послевоенное время.
Формирование населения Кубани во второй половине XIX - начале XX в. представляло не просто естественный прирост его численности, а сложный, крайне противоречивый процесс взаимодействия местного населения и мощных миграционных и эмиграционных потоков. Заселение и освоение территории Кубани выходцами из Воронежской, Харьковской, Полтавской, Курской, Екатеринославской, Черниговской и Орловской губерний [13] привносило в традиционную среду адыгских народов новые экономические и культурные отношения. Ситуация осложнялась еще и тем, что все большее значение в общественной жизни приобретало казачество. В результате массовая миграция обостряла социальные и межнациональные отношения, формировала отрицательное отношение к мигрантам. В самосознании казаков закреплялась раздвоенность, стремление подменить разноэтническое происхождение моноэтническим. Коренные крестьяне и иногородние в станицах и хуторах воспринимались как этнически чуждый элемент («кацапы», «хохлы»),
Этнодемографические процессы, в значительной степени регулируемые российскими правительственными структурами (переселенческое законодательство), привели к установлению преобладания в структуре населения области русского этноса и снижению доли коренных народов. Так, удельный вес горцев к 1916 г. в общей массе населения составлял всего лишь 4,26 % [14, с. 14]. Известно, что адыги Северо-Западного Кавказа в 60-е гг. XIX в. пережили масштабную демографическую катастрофу - массовую эмиграцию, получившую в историографии название «махаджирство». По имеющимся, далеко не полным, данным максимальное количество переселенцев составляло около 1,5 - 2,0 млн человек [15]. В результате этих сложных демографических «подвижек» адыги на исконной территории обитания в течение непродолжительного времени (нескольких десятилетий), превратились в одну из малочисленных групп населения. Необходимость адаптации в новой природ-но-климатической и социальной среде определяли глубинные изменения в ментальности горского населения и казачества.
По военно-стратегическим соображениям горские поселения (аулы) были разобщены (поселены чересполосно) и охвачены сетью казачьих станиц. Гор-цы не могли покидать установленные для них места проживания. Часть горцев, оставшихся в Кубанской области, была подвержена неоднократным перемещениям. Только в первой половине 60-х гг. из труднодоступных горных областей на равнину было переселено до 50 тыс. человек, которые были поселены на Кубани и в устьях рек, впадавших в нее [16]. При каяедом новом переселении им передавались земли лишь во временное пользование, что вырабатывало у горцев недоверие к правительству, заставляя каждого быть в постоянном опасении за будущее.
Переселяя горцев на равнину, правительство не учитывало их традиционной агротехнологии, рассчитанной на горный, а не на равнинный ландшафт. Изменение привычной микросреды, переселение, горечь за утрату близких -все это изменяло психологию людей, подталкивало не только к активному сопротивлению, но порождало общественную апатию, «никто не хотел развивать своего хозяйства и вкладывать силы на возделывание земли» [17]. И складывалось тяжелое экономическое положение: земли, лежавшие в окрестностях аулов, были невозделанными, скотоводство находилось в упадке. Спустя десятки лет горцы так и не смогли адаптироваться к новым условиям [18, с. 84].
Адаптационный процесс проходил медленно, болезненно и сложно также и для казаков и русских переселенцев, которым выпала участь освоить (колонизировать) территорию Кубани. Край был новый, непривычный для русского человека. Хозяйственный опыт, накопленный годами, оставался невостребованным. Казаки, ранее имевшие крепкие хозяйства, с трудом приспосабливались к новым условиям [3, с. 122]. Порою места для постройки станиц обусловливались скорее соображениями удобства их обороны, что далеко не означало их пригодности для ведения хозяйства и просто для обитания. Они фактически содержались за счет казны. Ф.А. Щербина отмечал, что «русского человека давило тут все: и природа, и тяжелая обстановка, и недостаток во всем» [8, с. 315]. Заболеваемость и смертность были высоки, от болезней погибало больше людей, чем от боевых сражений.
Болезни и тяжелый непривычный ландшафт обессиливали организм, люди впадали в состояние депрессии и теряли работоспособность. Повсеместно получили распространение различные болезни: малярия, цинга, тиф. Еще хуже, чем у казаков, обстояло дело у русских из внутренних губерний, многие из которых ранее не имели собственных хозяйств и определенных занятий, жили поденною работой, порой не проявляя активности в организации своего дела [3, с. 123]. Переселенцы предпочитали селиться к северу от Кубани, где был более привычный для русского человека ландшафт, который не требовал освоения новых систем земледелия [18, с. 88].
Создание новой разноэтнической общности предполагало определенное восприятие окружающей среды, адаптации к ней, вписания не только в ландшафтную среду, но и в социальное окружение, представляющее конгломерат культур, традиций, ментальностей. Одним из факторов, оказывавших влияние на стабильность, была этническая пестрота. Резкое изменение на Кубани этнического состава населения порождало постоянную конфликтность. Приграничные селения и станицы постоянно подвергались опустошительным набегам со стороны горцев. Причем зачинщики и участники инцидентов то и дело чередовались, поскольку набеги горцев сменялись набегами казаков [19].
Традиционно исследователи сосредоточивали внимание на противоречиях между горским и казачьим (русским) населением. Однако ситуация не выглядела столь упрощенной, прямолинейной. Сохранились свидетельства, что в межэтнические конфликты вовлекались и другие группы населения. Антагонизм и противоречия, накапливаясь, переходили в весьма типичные для России явления - поджоги и грабежи, массовые выступления и другие протест-ные формы, такие как сходы, обращения, посылка делегатов [16, с. 456]. В частности, в мае 1874 г. в Екатеринодарском уезде Кубанской губернии 20 вооруженных горцев сожгли несколько домов греков, проживавших особым поселком [20].
Сложившаяся в годы Кавказской войны конфликтность отдельных групп населения не только по социальным, но и по этническим признакам с переходом к «мирной» жизни не только не ослабевала, а все более углублялась за счет «урезания» в политических правах части населения. В Кубанской области до 1917 г. сохранялась так называемая система «военно-казачьего» управления. Она основывалась на военно-общинной организации казачьих войск, которая должна была, по мнению правительства, «оберегать казаков от инородцев». В полной зависимости от казачьего административного управления находилось не только 4,2 % местного коренного населения, но и 53 % иногороднего [14, с. 14].
Конфликтность ситуации наиболее явственно проявлялась в земельном вопросе. Около 42,7 % казачьего населения располагало 78,3 % земли, все остальное население (57,3 %) имело в пользовании 21,7 % [14, с. 227]. Хорошо известно, что аграрный вопрос был одним из центральных, определивших смысл как российской революции 1917 г., так и гражданской войны в России. Именно в этой плоскости обнаруживается влияние извечной для России земельной проблемы, определявшей общественную нестабильность и невозможность их реформационного решения.
Произошедший в адыгском обществе раскол оказал заметное влияние на всю последующую историю. Традиционное адыгское общество претерпело существенные изменения, перестало быть «единым». Более того, его дифференциация происходила не только по социальному признаку, но и в менталь-
ности закреплялось различное отношение к Российской империи и к ее политике на Северо-Западном Кавказе.
Примечания
1. Волобуев П.В., Булдаков В.П. Октябрьская революция: новые подходы к изучению // Вопросы истории. 1996. № 4. С. 30.
2. Потто В.А. Кавказская война. Ставрополь, 1994. Т. 2. С 497; КасумовА.Х. Окончание Кавказской войны и выселение адыгов в Турцию // Кавказская война: уроки истории и современность: Материалы науч. конф. Краснодар, 16 - 18 марта 1994. Краснодар, 1995. С. 33.
3. Тхагапсова Г.Г. Демографическая политика России на Западном Кавказе (конец XIX в.) и ее этноэкологические последствия // Информационноаналитический веста. Майкоп, 2001. Вып. 4.
4. Торнау Ф.Ф. Воспоминания Кавказского офицера: В 2 ч. Черкесск, 1994. С. 134.
5. Попка И.Д. Черноморские казаки в их гражданском и военном быту. Краснодар, 1988. С. 151.
6. Спенсер Э. Путешествия в Черкесию. Майкоп, 1994. С. 105; Киржиное С.С. О некоторых средствах физического воспитания у адыгов в прошлом // Культура и быт адыгов. Майкоп, 1988. Вып. 7. С. 164 - 165.
7. Государственный архив Краснодарского края (ГАКК), ф. 347, оп. 1, д. 54, л.
19.
8. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1913. Т. 2. С. 173, 185.
9. Куценко И.Я. Кавказская война и проблемы преемственности политики на Кавказе // Кавказская война: уроки истории и современность...
10. Лапин В.В. Национальные формирования в кавказской войне // Россия и Кавказ - сквозь два столетия: Исторические чтения. СПб., 2001. С. 116.
11. С 1842 г. горцы-офицеры наравне с русскими получали земельные участки: генералы по 1500 дес., штаб-офицеры по 400 дес., обер-офицеры по 200 дес. (Тройно Ф.П. Кавказская война и судьбы горских народов // Кавказская война: уроки истории и современность... С. 83).
12. Хотинец В.Ю. Этническое самосознание. СПб., 2000. С. 109.
13. Кабузан В.М. Население Северного Кавказа в XIX - XX веках: Этническое исследование. СПб., 1996. С. 83.
14. Кубанский сборник 1916 г. Екатеринодар, 1916. Т. 21. С. 14.
15. Бижев А.Х. Адыги Северно-Западного Кавказа и кризис Восточного вопроса в конце 20-х - начале 30-х гг. XIX в. Майкоп, 1994. С. 69 - 70; Кудаева С.Г. Огнем и железом: Вынужденное переселение адыгов в Османскую империю (20 - 70-е гг. XIX в.) Майкоп, 1998. С. 129 - 130.
16. Проблемы Кавказской войны и выселение черкесов в пределы Османской империи (20 - 70-е гг. XIX в): Сб. архивных док. Нальчик, 2001. С. 21.
17. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 126, оп. 12, д. 105, л. 74.
18. Силаев Н.Ю. Миграционная политика Российского правительства на Северном Кавказе во 2-й. пол. XIX в.: практика и результаты // Веста. Моск. ун-та. Сер. 8. История. 2002. № 3. С. 84.
19. В последующем возникали конфликты на почве русификации, что весьма болезненно воспринималось даже частью славянского населения (в частности, украинцами). Запорожское просветительное общество Пашковской станицы Кубанского войска обратилось к председателю Государственной Думы с предложением об учреждении Федеративной республики и переименовании Кубанского войска в Запорожское (РГВИА, ф. 400. оп. 25. д.14161. л.36; Гатагова Л.С. Предкавказье, Кавказ и Закавказье в 1860 -1870-х гг.: этаоконфликтные проблемы // Народы и власть в истории России: проблемы исследования. Майкоп, 2002. С. 23 - 24).
20. Гатагова Л.С. Указ.соч. С. 31.
Адыгейский государственный университет
