CC BY
71
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2015. № 3
Л.В. Байбакова
(доктор ист. наук, профессор кафедры новой и новейшей истории исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)*
Т.А. Некрасова
(кандидат ист. наук, ст. науч. сотрудник кафедры новой и новейшей истории исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)**
Ю.Н. Рогулев
(кандидат ист. наук, доцент кафедры новой и новейшей истории исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)***
ГРАНИЦЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ ПРИМЕНЕНИЯ ТРАНЗИТОЛОГИИ В ИСТОРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ1
Статья представляет собой эксперимент по применению теории демократического транзита в конкретно-исторических исследованиях. На примере истории Германии и США показаны общие возможности транзито-логии как метода применительно к трансформационным процессам двух типов — перехода от авторитарного (тоталитарного) режима к демократии и эволюции внутри самого демократического общества. Несмотря на то что критерии демократии сильно изменились с момента появления теории демократического транзита, последняя все же остается полезной в нескольких аспектах. Во-первых, критерии перехода к демократии подлежат пересмотру. При этом ориентир на демократию как на идеал в целом соответствует общему вектору развития стран Европы и Америки в XX в. Во-вторых, выделение критериев демократического перехода не обязывает считать их жестко заданными на все времена, но акцентирует внимание на причинах и предпосылках событий и историческом контексте, который при самых неблагоприятных обстоятельствах может способствовать развитию событий по желаемому сценарию.
Ключевые слова: теория демократического транзита, транзитология, авторитарный режим, тоталитаризм, демократия, индустриальное общество, постиндустриальное общество.
The article provides an experiment of using the theories of democratic transition in practice of historical research. On examples of German and American history the general abilities of transitology as of a method are shown with regard to the transformation processes of two kinds — those of transition from authori-
* Байбакова Лариса Вилоровна, тел.: 8-903-195-46-54; e-mail: lbaibakova@yandex.ru
** Некрасова Татьяна Александровна, тел.: 8-926-352-36-16; e-mail: tatiana. nekrasova@mail.ru
*** Рогулев Юрий Николаевич, тел.: 8-910-419-16-04; e-mail: rogoulev@hist.msu.ru 1 Статья написана на основе выступлений авторов на заседании круглого стола «Концепции переходного периода (транзита) и прогрессивного развития», который состоялся 22 апреля 2014 г. в рамках научной конференции «Ломоносовские чтения».
tarian (totalitarian) regimes to democracy and those of evolution inside the democratic society itself. Although the criteria of democracy have highly changed since the appearance of transitology, the theory is still useful in several aspects. Firstly, the criteria of democratic transitions are subject to revision. At the same time the orientation on democracy as on an ideal corresponds at large to the general course of the European and American states in 20th century. Secondly, the naming of the criteria does not obligate to treat them as fixed ones for all times. On the contrary, it attracts attention to the reasons and preconditions of the events and to the historical context, which — even under most unfavorable conditions — can contribute to implementation of the wishful scenario of events.
Key words: theories of democratic transition, transitology, authoritarian regime, totalitarianism, democracy, industrial society, postindustrial society.
* * *
Начавшееся в 1990-х гг. обновление методологических основ отечественной историографии, направленное на преодоление догматизированного марксистского подхода в том в виде, в каком он сложился в нашей стране, обусловило повышенное внимание к эвристическому потенциалу альтернативных научных подходов, созданных на стыке смежных отраслей гуманитарного знания. Овладение сложным теоретическим и эмпирическим материалом, выработанным разными общественными дисциплинами (экономикой, социологией, политологией, правоведением, культурной антропологией), позволило ученым смежных отраслей открывать неизвестные пласты истории. Историки, политологи, правоведы и социологи получили возможность изучать одно и то же явление в процессе трансформации, но под разными и специфическими для каждой из дисциплин углами зрения, обеспечивая подлинную комплексность научного познания.
Стратегия применения и творческого использования новых методологий и идей смежных гуманитарных наук оказалась плодотворной, при этом, как справедливо отмечала директор Института гуманитарных историко-теоретических исследований Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики» И.М. Савельева, сложилась устойчивая цепочка взаимодействия: социальная дисциплина — соответствующая историческая субдисциплина — выбор теории — ее применение к историческому материалу2.
Влия ние всего комплекса междисциплинарного воздействия на историю оказалось неоднозначным. Пока еще низко продуктивным для исторической науки можно считать приобщение к достижениям социальной антропологии и культурологии, в то время как наибольший импульс был задан со стороны политологии, пра-
2 Савельева И.М. Что случилось с «историей и теорией»? М., 2011.
воведения и социологии. Творческая интерпретация исследовательских моделей и апробация нового понятийно-категориального аппарата позволила историкам создать ряд интересных работ, посвященных, в частности, изучению механизма функционирования партийно-политических систем, эволюции политической элиты, взаимодействию различных органов власти, выстроенных по горизонтали и вертикали3.
Относительно новой сферой гуманитарного знания стала «тран-зитология» (от английского слова «transition» — переход), изучающая эволюцию общества от одного качественного состояния к другому. Работы о «транзитивном» (трансформирующемся, модернизирующемся, изменяющемся) обществе посвящены, прежде всего, динамике перехода от одной исторической ступени к другой. Специфическим объектом транзитологии становятся не только многообразные явления, ведущие к качественным изменениям основ самого общества, но и эволюция политических институтов и норм, регулирующих в переходный период отношения между людьми.
Транзитология имеет свою предысторию. Хотя анализ переходных периодов можно обнаружить еще в трудах ученых античности и гуманистов, ее предвестником следует признать К. Маркса, выдвинувшего гипотезу о закономерностях перехода от капитализма к социализму в рамках формационной типологии. В современной научной литературе прочно вошли в научный обиход такие понятия, как «переходный период» и «переходная эпоха», употребляемые для характеристики как динамики общества в целом, так и его структурных элементов. В работах отечественных авторов последних лет все чаще встречается социально-философский анализ переходных периодов как частей закономерного исторического процесса4.
Многие методологические проблемы, возникающие при определении понятия переходности, все еще не решены. При обращении к парадигме транзита сомнение вызывает, прежде всего, термин «переходный период», поскольку любое общество в рамках
3 Байбакова Л.В. Двухпартийная система в период вступления США в индустриальное общество (последняя треть XIX в.). М., 2002; Бородаев В.А. Кубинская революция и становление новой политической системы, 1953—2006. М., 2007; Са-ломатин А.Ю., Туманова А.С. Политическая модернизация: сравнительный анализ моделей развития на примере США и России. Пенза, 2010; Согрин В.В. Исторический опыт США. М., 2010; Согрин В.В. Демократия в США. От колониальной эры до XXI века. М., 2011.
4 Данилов А.Н. Переходное общество: проблемы системной трансформации. Минск, 1998; Зубкевич Л.А. Основные подходы в определении начала и конца переходного периода в обществе // Вестн. Нижегород. ун-та им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки. Вып. 1 (3). 2004. С. 415—421; Лазарев В.Д. Переходный период в развитии общества: проблемы, теории, перспективы. Уфа, 2006.
исторического времени находится в состоянии постоянного развития, в котором можно найти явления переходного типа. Использование этого термина слабо обосновано критериями переходности, четко не определены его внутренние границы и содержание временного интервала, а также синхронность или асинхронность процессов разрушения старых и рождения новых структур. Не прояснено его соотношение с понятиями «модернизация» и «трансформация», также часто используемыми в качестве синонимов «переходности» в рамках изучения транзитивных процессов. Таким образом, главная сложность при исследовании транзита состоит, по мнению отечественных ученых, «в необходимости анализировать крайне динамичный момент перехода, во время которого все еще действуют системные закономерности предшествующего этапа общественного развития и вместе с тем начинает формироваться закономерность новой общественной системы»5.
Дискуссионные проблемы транзита были обсуждены на международной научной конференции «Переходные периоды во всемирной истории: динамика в оценках прошлого», организованной центром истории исторического знания ИВИ РАН в сентябре 2011 г. В ходе дискуссии в понятие «переходности» были включены явления как межструктурной, так и внутриструктурной трансформации общества. Вот почему тематика варьировалась от динамики человеческого восприятия окружающей действительности в переломные моменты истории до источников знаний о самих переходных периодах. Одним из перспективных направлений транзитологии был признан анализ динамики переходных периодов в истории мирового цивилизационного развития. В частности, в ходе обсуждения процесса перехода от традиционного к индустриальному обществу на примере США выяснилось отсутствие единого подхода к определению движущих сил модернизации, степени синхронности экономических, политических и культурных преобразований. Неоднозначной была и оценка масштабов и социального содержания индустриальной модернизации, ее воздействие на культуру, традиционные устои и духовную жизнь людей6.
Интерес ученых к проблеме транзита заметно усилился после начавшегося в последней четверти ХХ в. перехода от авторитаризма к демократии более чем в 60 странах мира. В научный обиход прочно
5 Федотова М.Г. Транзитивное общество: новые смыслы переходности // Аспирантский вестник Поволжья. Омск, 2010. № 1—2. С. 86.
6 Байбакова Л.В. Определяющие факторы развития США в условиях переходного периода от аграрного к индустриальному обществу: диалектика общего и особенного // История. 2012. Вып. 3 (11). URL: http://history.jes.su/
вошло понятие «демократический транзит», основное содержание которого сводилось к «трансформации авторитарной или тоталитарной политической системы в направлении демократии»7.
Распад Советского Союза в 1991 г. еще более актуализировал внимание научной общественности к изучению «транзитивного» общества с философских, политологических, социологических и культурологических позиций. Наиболее авторитетной в этой связи была признана работа известного американского политолога С. Хантингтона «Третья волна», где исчезновение коммунистических режимов рассматривалось в контексте глобальных политических изменений, воплощенных в трех «мировых волнах» демократизации. Под ними понималась «группа переходов от недемократических режимов к демократическим, происходящих в определенный период времени, количество которых значительно превышает количество переходов в противоположном направлении в данный период»8. Пик первой волны совпал с распадом четырех империй (Австро-Венгерской, Германской, Оттоманской и Российской) после Первой мировой войны 1914—1918 гг., а высшая точка второй волны пришлась на 1950-е гг. В обе эти волны попала Германия, пример которой рассматривается в данной статье. Третья волна демократизации началась после падения португальской диктатуры в 1974 г., обусловив всплеск «цветных» революций в Европе, Азии и Африке.
Транзит «третьей волны» представлял сложный политический процесс с участием различных социальных сил, борющихся за власть. И хотя демократизация в той или иной стране осуществлялась под воздействием преимущественно экзогенных факторов мирового развития, процесс либерализации западного общества, по мнению Хантингтона, был усилен кризисом легитимности власти, относящимся к разряду эндогенных явлений. Этот процесс прошел несколько этапов, различавшихся по сущностным моментам качественного изменения политических отношений. Первая фаза демократизации, условно названная им «трансформацией», была связана с выделением внутри правящей элиты группы ре-
7 Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (круглый стол) // Полис. 1999. № 3. С. 30—51; Мельвиль А.Ю. Демократические транзиты (теоретико-методологические и прикладные аспекты). М., 1999; Золотых М.А. Особенности постсоветского демократического транзита // Вестн. Воронеж. ин-та экономики и соц. управления. 2007. Вып. 2—3. С. 19—21; Бродовская Е.В. Коэволюция институциональных и социокультурных составляющих трансформации политической системы современной России. Тула, 2009; Демократия и модернизация / Под ред. В.Л. Иноземцева. М., 2010; Баталов Э.Я. Проблема демократии в американской политической мысли XX века. М., 2012. С. 283—309.
8 Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века. М., 2003. С. 26.
форматоров, способных покончить с авторитарным режимом и осуществить переход к демократии. На втором этапе в ходе легализации радикальной оппозиции складывался новый баланс социальных сил в обществе; на третьем — окрепшая оппозиция под давлением масс сама могла взять власть в свои руки.
В последующих работах Хантингтон называл в качестве обязательного критерия демократии способность властных институтов обеспечивать политический порядок, обусловливающий социальную стабильность в обществе. «Главной проблемой является не обеспечение свободы, а утверждение законного политического строя. Порядок может, разумеется, существовать и без свободы, но свобода невозможна без порядка»9, — утверждал он.
Проведенное Хантингтоном исследование привело его к выводу о том, что процесс демократизации определяется совокупностью факторов, которые требуют комплексного анализа: «1. Нет единого фактора, который мог бы служить достаточным объяснением развития демократии во всех странах или в одной отдельной стране. 2. Нет единого фактора, который был бы необходим для развития демократии во всех странах. 3. Демократизация в каждой стране есть результат комбинации причин. 4. Комбинация причин, порождающих демократию, в разных странах бывает различна»10. Более того, Хантингтон считал нереальным создание универсального миропорядка, основанного на западной модели демократии, в ближайшем обозримом будущем. Ось глобальной политики, по его словам, будет определять не идеологическое противостояние, а нарастание конфликтов между европейской цивилизацией с остальным миром, представленным иными этническими общностями с собственным историко-культурным наследием. «Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома между цивилизациями — это и есть линии будущих фронтов»11.
В отличие от Хантингтона, делавшего упор на роль внешнего фактора в мировом развитии, профессор Йельского университета Х. Линц и профессор Колумбийского университета А. Стефан рассматривали преимущественно воздействие внутренних (эндогенных) факторов на демократизацию западного общества. В центре их внимания оказалась последняя стадия демократического транзита, когда основные политические силы уже сделали в пользу
9 Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М., 2004. С. 27-28.
10 Хантингтон С. Третья волна. С. 49.
11 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций // Полис. 1994. № 1. С. 33.
него осознанный выбор. «Консолидация демократии», означавшая итоговую совокупность политических изменений, представляла сложный и многоплановый процесс укоренения демократических ценностей и упрочения демократической политической системы. Демократия становилась только тогда «единственным правилом игры», когда ее результаты можно было проследить на 5 уровнях («аренах»). К их числу были отнесены развитое гражданское общество, зрелая политическая система, верховенство закона с его гарантиями свобод для граждан, сильное административно-государственное управление и эффективная экономика12.
Завершение транзита рассматривалось в контексте трех аналитических измерений, являвших собой параметры консолидации демократического режима. Речь шла, во-первых, об «измерении его поведения», согласно которому ни одна влиятельная сила не стремилась достичь своих целей антидемократическим путем; во-вторых, «измерении его ориентации», означавшем степень демократической консолидации общества и его ориентированность на решение социально-экономических проблем в рамках демократических институтов, и, в-третьих, его «конституционном измерении», предполагавшем достижение компромисса между правительством и оппозицией на основе демократических норм13. В теоретической конструкции X. Линца и А. Стефана наиболее уязвимым звеном является понятие «демократизация», поскольку в разных странах этот процесс имел национальную окраску, а его результаты далеко не всегда вписывались в жесткое русло типологических параметров, определяющих сущность «демократизации». Неясно, где кончалась «демократизация» как процесс становления демократии и где начиналась демократия как таковая.
С подачи американского ученого немецкого происхождения Д. Растоу, автора статьи «Переходы к демократии»14, переходный период стал рассматриваться в качестве динамично развивающегося процесса. Новизна такого научного подхода состояла в переносе акцента со статичного состояния режима на его динамику, на определение характера и формы движения в отведенных ему хронологических рамках. Переход к демократии считался возможным в различных политических и социально-экономических условиях. Однако во всех случаях он распадался на три последовательно
12 Linz J., Stephan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation. Baltimore; London, 1996. P. 3-13.
13 Linz J., Stephan A. Op. cit. P. 6.
14 Растоу Д. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5. С. 5-15.
сменяющихся друг друга стадии, которые можно условно обозначить как либерализацию, демократизацию и консолидацию. В частности, в ходе «подготовительной фазы» конец автократического режима характеризовался усилением политической борьбы между основными социальными силами, а на стадии «принятия решений» вырабатывалась формула общественного компромисса для институционализации демократии в качестве единственно возможного способа решения существующих проблем. Становление формальных основ демократии происходило в период «закрепления», при этом границами между этапами демократизации и консолидации считались легитимные выборы и принятие новой конституции. Генезис демократии был ограничен странами, в которых основные причины политического перехода вызревали «внутри» и не зависели от внешнего фактора, как это произошло, например, в Японии после Второй мировой войны. Растоу неоднократно подчеркивал, что переходный процесс в разных странах не единообразен по содержанию и временной продолжительности: «к демократии может вести множество дорог».
Этот взгляд разделяет большинство специалистов, считающих, что переходы от авторитарных режимов к демократии настолько разнообразны, что их невозможно свести к одной модели. Тем не менее, американские политологи Ф. Шмиттер и Т. Карл выделили несколько таких идеальных путей: во-первых, на основе «пакта», когда представители правящей верхушки заключают между собой соглашение (пакт) о ведении политической борьбы без участия широких слоев населения; во-вторых, в результате «навязывания», когда либерально настроенная элита в одностороннем порядке использует силу для смены правящего режима; в-третьих, путем «реформ», обусловливающих активное вовлечение народных масс в политическую борьбу; и, в-четвертых, в результате «революции», в ходе которой вооруженные массы сами способны нанести поражение авторитарному режиму15.
Переход к демократии не был одномоментным действием в виде равномерного и прямолинейного продвижения вперед; он допускал откат к автократиям в той или иной форме. В частности, американский теоретик процессов демократизации Т. Карозерс упоминал о «серой зоне» политического развития, в которую входят страны, отклонившиеся от демократического пути, а Ф. Закария, американский аналитик, обосновывал концепцию «нелиберальной демокра-
15 Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Демократизация: концепты, постулаты, гипотезы (Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций) // Полис. 2004. № 4. С. 6-27.
тии» как главной альтернативы консолидированному демократическому режиму16. В его интерпретации это режимы, «в которых перемешаны выборность и авторитаризм»17. Однако и здесь скорее можно говорить о достижении некоей «точки невозврата», после которой общественно-политический строй той или иной страны имеет минимальное количество шансов вернуться в прежнее состояние. Доказательством тому могут служить сформированные демократические институты, свободные выборы и дееспособное правительство, пользующееся доверием народа.
Постараемся раскрыть методологические принципы демократического транзита на примерах Германии и США — не в качестве полноценного конкретно-исторического исследования, а с целью задать направление методологическому поиску и наметить пути применения теории демократического транзита в исследованиях истории отдельно взятой страны. Ключевой вопрос, относящийся к опыту демократического перехода в Германии и США, состоит в том, может ли новый методологический опыт углубить осмысление и интерпретацию формирования национальных моделей демократии в более широком контексте, чем это доступно в рамках общепринятых научных подходов.
Демократический транзит в истории Германии XX в.
Опыт Германии в XX в. ценен тем, что предоставляет богатую почву для исторических сравнений. Эволюция от кайзеровского «военно-бюрократического авторитаризма» к Веймарской «демократии без демократов», от нацизма как «тоталитарной катастрофы» к «образцовой демократии» ФРГ пробуждает интерес к переходным периодам, которые прошла Германия, сохранив при этом свою устойчивую государственную идентичность. Споры историков относительно двух германских демократий велись и вокруг разграничения переходного периода и существования демократии как таковой. На сегодняшний день исследователи сходятся во мнении, что Веймарская республика завершила демократический транзит за отведенные ей историей 14 лет. Подтверждением тому может служить употребление термина «демократия» в отношении Веймарской республики, с какими бы эпитетами он ни употреб-
16 Карозерс Т. Конец парадигмы транзита // Политическая наука. Политическое развитие и модернизация: современные исследования. Сб. науч. трудов. № 2. М., 2003. С. 42-65.
17 Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за ее пределами. М., 2004. С. 89.
лялся18. Успешность же ФРГ — второй германской демократии — была очевидна ее ранним современникам, очарованным «экономическим чудом», уже в начале 1950-х гг. Таким образом, мы имеем дело с двумя завершенными демократическими транзитами в истории одной страны. Историю ГДР мы сознательно оставляем за рамками сравнения ввиду сложности оценок того тернистого пути, который проделали восточногерманские земли — через социалистические преобразования к интеграции в состав объединенной Германии в 1990 г.
Сравнение аналогичных режимов в рамках истории одной страны на коротком отрезке времени привлекает внимание историков. Речь идет не только о двух демократиях, но и о двух тоталитарных режимах или, согласно германской терминологии, двух то-талитаризмах, на фоне которых рассматривается история одной и той же политической практики, организации или группы19.
Оба транзита совершались в Германии под влиянием сокрушительного поражения в мировых войнах, которые она инициировала. Таким образом, предпосылки демократии в Германии каждый раз были связаны с неблагоприятными внешними факторами. При этом именно Веймарская республика, возникшая в результате революции (один из «идеальных путей» к демократии по Ф. Шмит-теру и Т. Карлу), т.е. действия внутренних факторов, оказалась непопулярной, нестабильной и недолгой. В то же время ФРГ, созданная под диктатом западных оккупационных властей и задуманная как временное решение «германского вопроса», оказалась настолько успешной, что ее Основной закон после объединения Германии в 1990 г. был сохранен в объединенной Германии за исключением одной статьи — о его временности. Здесь кроется видимое противоречие, поскольку большие теории линейного прогресса учат, что «надстройка» вернее закрепится над «базисом», если ее установление вызвано внутренними причинами и выражается в волеизъявлении народных масс. Если же государственность привносится извне, то она непременно не учитывает какую-то
18 Веймарскую республику называли: «саморазрушение демократии», «проигранная свобода», «осажденное государство», «незавершенная демократия», «импровизированная демократия», «преданная республика», «обремененная республика», «республика без шансов», «разоруженная республика», «мечтательная республика», «республика посторонних», «демократия без демократов», «республика, предъявлявшая чрезмерные требования» (Евдокимова Т.В. Вышедшие из тени забвения: рейхсканцлеры Веймарской Германии. Волгоград, 2011. С. 4—5).
19 Das Schulwesen als Propagandainstrument des Totalitarismus. Deutsche Diktaturen im Vergleich. München, 2004; Wippermann W. Dämonisierung durch Vergleich: DDR und Drittes Reich. Berlin, 2009; Ideokratien im Vergleich. Legitimation — Kooptation — Repression. Göttingen, 2014.
важную часть существующих обстоятельств и потому должна вызывать внутренний протест и быть отвергнутой в краткие исторические сроки. В особенности это относится к демократическому режиму, где население постоянно подтверждает свое доверие государству, которое его представляет, так что государство в этом случае принимает на себя часть идентичности своих граждан.
Чтобы разрешить это противоречие, рассмотрим основные факторы, которые считаются причинами неудачи первой германской демократии и, напротив, успешности второй. Речь идет одновременно об анализе экзогенных и эндогенных факторов демократического перехода и их роли в истории двух германских «транзитов». При сравнении оказывается, что многие условия этих «транзитов» были схожими. В обоих случаях ответственность за агрессию в мировых войнах была возложена на Германию, но Веймарская республика не несла эту ответственность единолично, разделяя ее с союзниками Германии по Первой мировой войне. Кроме того, война была начата и велась правительством кайзеровской Германской империи, а не демократическими кругами Веймарской республики. Формально эти факторы должны были работать на пользу Веймарской республики, но на деле ситуация оказалась сложнее. На Веймарскую демократию была возложена ответственность не за подготовку и начало Первой мировой войны, а за поражение Германии в войне — и это при сохранении преемственности части национальных политических элит и их общегосударственных и международных целей. В результате Веймарская демократия помимо гнетущих социально-экономических последствий войны была отягчена ответственностью, во-первых, за провал экспансионистских планов Германской империи, который далеко не все круги общественности считали неизбежным; во-вторых, — за разрыв во внешнеполитической стратегии государства, руководящие элиты которого во многом оставались прежними, что немецкий историк Xайнрих Винклер называет «разрывом с "прогрессивным" нацио-нализмом»20.
Именно поэтому для первой германской демократии внутриполитические и экономические последствия Первой мировой войны были пагубными. Это обстоятельство подорвало возможности перехода Веймарской республики к фазе «консолидации демократии», которая является последней стадией демократического транзита, необходимой для необратимости процесса демократизации.
20 Winkler H.A. Weimar 1918—1933. Die Geschichte der ersten deutschen Demokratie. München, 1993. S. 611.
Что же касается ситуации, сложившейся в ФРГ, то в первые послевоенные годы речь вообще не шла о государственной преемственности, поскольку в 1945-1949 гг. германской государственности не существовало как таковой. Управление территориями побежденной Германии осуществляли союзники по антигитлеровской коалиции Великобритания, СССР, США, Франция. Таким образом, хотя на Германию и была возложена единоличная ответственность за развязывание Второй мировой войны, но эта ответственность была отсрочена и разделена между государственно-политическим и военным руководством поверженного Третьего рейха, гитлеровской партией и другими нацистскими организациями.
Вопрос о наказании нацистских преступников составлял для союзников особую сложность, поскольку имел символическое значение. В качестве самого простого и эффективного решения британский премьер У. Черчилль предлагал демонстративно расстрелять нацистскую верхушку (50-100 чел.) и на том остановиться21. Наказать в полной мере за преступления национал-социализма было невозможно ввиду несоответствия легитимности насилия в тоталитарном и демократическом государствах. Но новый символ правосудия должен был показать торжество демократии над тоталитарным государством и обществом.
Во-первых, следовало продемонстрировать, что демократия не отступает от своих принципов даже в самой сложной ситуации, что основной демократический принцип — это гуманность. Во-вторых, требовалось доказать, что демократия все же сможет найти соответствующие преступлению меры наказания, но они будут основаны не на мести, не на воздаянии за человеческие страдания, а на примате права.
Осенью 1946 г. международным военным трибуналом в Нюрнберге вина за развязывание Второй мировой войны была возложена на ведущих национал-социалистов, тем самым она была определена и названа «преступлениями против мира». ФРГ, созданной в 1949 г. и принявшей на себя ответственность за национал-социалистическое прошлое Германии, с одной стороны, постоянно приходилось подтверждать свою верность этой ответственности. С другой стороны, ФРГ удавалось сохранять моральную дистанцию от Третьего рейха ввиду того, что Западногерманское государство возникло тогда, когда вопрос о формах правосудия и ответственности за развязывание Второй мировой войны уже был решен. Таким образом, фактор единоличной ответственности Германии за Вторую мировую войну, который должен был тяжким грузом лечь на плечи
21 WeinkeA. Die Nürnberger Prozesse. München, 2006. S. 11.
второй германской демократии, в этом случае не сыграл против нее. Более того, со временем этот фактор превратился в дополнительный интегрирующий символ, стал в ФРГ основой «консенсуса демократии», что по разным причинам не удалось сделать Веймарской республике22.
Однако перевод немецкого общества с тоталитарных на демократические рельсы был далек от завершения. В таком особо тяжелом в юридическом плане случае, как преступления национал-социализма против мира и человечества, геноцид и военные преступления союзники не могли ограничиться лишь наказанием лидеров Третьего рейха. Ввиду весьма незначительного числа немцев, открыто противостоявших нацистскому режиму 1933-1945 гг., державам-победительницам следовало позаботиться о том, чтобы немцы, как только получат из рук союзников государственную власть, не построили бы на месте Третьего рейха такое же тоталитарное государство, только с новыми национал-социалистами во главе. Принципы денацификации были у союзников разные, но все они основывались: во-первых, на признании «коллективной вины» немецкого народа, на который возлагалась моральная ответственность за преступления нацистского режима23; во-вторых — на принятии в конечном итоге символического значения процедуры денацификации24.
Европе после Второй мировой войны нужна была мирная демократическая Германия, которая не стала бы источником новых войн. Для функционирования такого государства требовался высококвалифицированный государственный бюрократический аппарат. Такие кадры управленцев в Германии существовали. Но почти все они, и это было закономерно, не прошли денацификацию, поскольку были частью структур национал-социалистического государства. Тем самым перед союзниками, а затем и перед ФРГ, встал выбор между прочной государственностью с неизбежной интеграцией прежних недемократических элит и слабой государственностью, воплощением которой были люди с чистой совестью. Очень скоро оказалось, что после увольнения с ответственных должностей немцев, которые могли показаться сомнительными с точки зрения демократии, квалифицированных управленческих кадров
22 Подробнее о причинах крушения Веймарской республики см. в переводе классического немецкого труда: Мёллер Х. Веймарская республика. Опыт одной незавершенной демократии. М., 2010. С. 211, 226—229.
23 Den Holocaust erzählen: Historiographie zwischen wissenschaftlicher Empirie und narrativer Kreativität. Göttingen, 2013; Frei N. Hitlers Eliten nach 1945. München, 2014.
24 О ритуальном значении денацификации см.: Gerhardt U., Gantner G. Ritualprozess Entnazifizierung: eine These zur gesellschaftlichen Transformation der Nachkriegszeit // http://journals.ub.uni-heidelberg.de/index.php/ritualdynamik/article/view/348
почти не осталось. Политики первых послевоенных лет отбирались из активных антинацистов времен Веймарской республики, из бывших политзаключенных или политэмигрантов. Очевидно, что все они были немолодыми людьми и должны были за пару десятилетий сойти с государственной сцены. Молодых же только предстояло обучить управлению государством. Между тем доступ к преподаванию бывшим нацистам также был закрыт, так что для обучения государственных управленцев в необходимом масштабе следовало вначале обучить новый демократический преподавательский состав.
Этот замкнутый круг был разорван также символическим путем: денацификация была проведена, формально каждый получал свою оценку: обществу становилось известно, насколько он надежен для новой власти. Далее государственная система создавалась с участием тех же людей, что занимали чиновничьи и судейские должности в Третьем рейхе. В истории ФРГ это явление получило название «эпидемия оправдания» начала 1950-х гг.25
В результате в ФРГ сохранялась преемственность политических элит не только с Веймаром, но и с Третьим рейхом. Это неизбежная проблема всех государств, которые прошли ускоренную трансформацию от авторитарного, в данном случае тоталитарного, к демократическому устройству, и Германия не уникальна в этом отношении. Так называемый «менталитет подведения черты под прошлым» («менталитет забвения») стал проблемой для общественности Западной Германии в 1960-е гг., когда ФРГ посчитала себя готовой к переосмыслению «коллективной вины» и выявлению всех бывших нацистов на государственной службе Боннской республики, избежавших наказания во времена канцлера К. Аденауэра26. Возобновление в ФРГ процессов по делам нацистских преступников отражало одновременно и способность западногерманского общества ассоциировать себя и с прежней, и с новой государственностью Германии.
Таким образом, при сохранении некоторой общественной преемственности с национал-социалистическим государством, демократическая идея в Западной Германии прижилась очень быстро, что еще более очевидно при сравнении ФРГ с Веймарской респуб-
25 NS-Prozesse und deutsche Öffentlichkeit. Besatzungszeit, frühe Bundesrepublik und DDR. Göttingen, 2011.
26 Об этапах осмысления национал-социалистического прошлого см. подробнее: Фон Линген К. Послевоенная юстиция, память и поколения. Обращение с национал-социалистическим прошлым в Западной Германии после 1945 г. // «Работа над прошлым»: XX век в коммуникации и памяти послевоенных поколений Германии и России. Сб. ст. Челябинск, 2014. С. 85—108.
ликой, которой для укоренения демократии не хватило 14 лет. Объяснение этому состоит в том, что любое государство — это не только институты, но, в первую очередь, люди и идеи, которые они выражают. Демократия как порядок, призванный наиболее полно соответствовать чаяниям различных групп населения, держится на убежденности граждан в правильности своего выбора, что основывается, в свою очередь, на видении определенного поступательного движения между прошлым и будущим. Получается, что успешность демократии проистекает из веры людей в успешность демократии.
В Западной Германии после 1945 г. демократические идеи исходили из нескольких источников. Вместе с западными союзниками в Германию пришел образец либеральной демократии, который закрепился в ФРГ не случайно, а был привит сознательно в рамках демократизации, заявленной на Потсдамской конференции как цель преобразования германской государственности. Демократизация извне составляла важную часть политики союзников; она должна была «излечить» немцев от нацизма. Решение, избранное союзниками, оказалось самым удачным из всех возможных. Его (по Ф. Шмиттеру и Т. Карлу) можно назвать специфической разновидностью «навязывания» демократии как идеального пути к ней.
Во-первых, в создании своего нового государства участвовали сами немцы. На этапе оформления Основного закона ФРГ и принятия принципиальных политических, социальных, экономических решений западные союзники пошли немцам на серьезные уступки. Это сообщило политикам ФРГ чувство собственной ответственности за происходящее и желание оправдать эту ответственность, возложенную на них всего через 4 года после «часа ноль» — полной капитуляции нацистского рейха и начала послевоенной истории Германии.
Во-вторых, германская государственность в соответствии с еще одним лозунгом Потсдамской конференции — децентрализацией — воссоздавалась снизу вверх. США и Франция, выступавшие против централизованной Германии как постоянного источника военной угрозы, считали необходимым научить немцев политике на самом нижнем и близком к человеку уровне власти — сначала на уровне муниципалитетов, затем земель и только в самую последнюю очередь общегерманских государственных органов. И хотя времени на это обучение и инкорпорирование демократического настроя у немцев оказалось всего 4 года (французы, например, считали минимальным сроком для воспитания нового поколения
10 лет27), за это время успели выдвинуться местные деятели, которые составили основу политической элиты ФРГ.
Из этой схемы построения демократии «снизу вверх» выросла ключевая идея, которая позволила Германии не только усвоить принципы демократии, но в определенной мере и развить их, положив в основу собственного «нового пути». Это идея федеративного государства как высшей ступени демократического устройства. Конечно, федерализм не был придуман немцами, он не был даже открыт ими после 1945 г. Кайзеровская империя была союзом земель, автономию которых сохранила и Веймарская республика. Хотя в Конституции 1919 г. этот принцип отражен не был: в преамбуле указывалось на «единство германского народа в его племенах», поскольку на фоне последствий Первой мировой войны акцент делался на общность немцев.
После 1945 г. немцы с помощью федерализма пытались разрешить моральный конфликт, который без дополнительных оговорок не позволял им принять наследие централизованного рейха. В федеративном устройстве они видели уже не сдерживание центробежных сил, а самоцель28. Определенная самостоятельность земель означала теперь демократический плюрализм, который следовало культивировать. Эта культурная множественность позволяет немцам до сих пор сохранять свою региональную идентичность и при этом осознавать себя немцами и гражданами федеративного германского государства. Бегство от моральной ответственности за преступления нацизма совершалось за счет частичной замены национальной идентичности на региональную — в культурной и духовной сферах. В то же время, в сфере государственности идентичность сохранилась на уровне ФРГ в форме ответственности ее политиков за национальное прошлое.
Беглое сравнение двух германских «переходов» показывает, что процесс демократического транзита имел в одной и той же стране при сходных условиях различные результаты. Этот вывод фактически опровергает возможность выведения закономерностей, по которым может развиваться переход от авторитарного или тоталитарного режима к демократическому, а также установления минимального ряда факторов, которые этому переходу способствуют. Поиск закономерностей всегда приводит к определенной
27 Vaillant J. La Dénazification par les vainqueurs. Lille, 1981. S. 152.
28 Согласно ч. 3 ст. 79 Основного закона ФРГ, «изменения... затрагивающие разделение Федерации на земли, принципы участия земель в законодательстве. не допускаются» (Grundgesetz für die Bundesrepublik Deutschland. Textausgabe. Stand: August 2006. Bonn, 2006. S. 46).
схематизации, в то время как история двух германских демократий предоставляет нам картину сочетания факторов, имевших нелинейные последствия. Согласимся с Х. Линцем и А. Стефаном в том, что каждый демократический переход требует комплексного анализа конкретно-исторических условий, чем и занимается историческая наука. Прав был и Д. Растоу, указывая на множественность «дорог к демократии».
С другой стороны, проведенное сравнение подтверждает идею торжества демократии — ключевой постулат теории демократического транзита. Если не с первого, то со второго раза демократия в Германии была построена. Горькие уроки Веймарской республики не прошли бесследно и были учтены как немецкими политиками, так и ответственными за Германию после 1945 г. внешними силами. В далекой перспективе это может привести к рассмотрению Веймарской республики как предыстории ФРГ, а первой половины XX в. — как затянувшегося перехода к германской демократии. В конечном итоге, любой период обозначается и оценивается историками с точки зрения результата, который в рамках теории демократического транзита можно назвать для Германии безоговорочно прогрессивным.
Концепция переходного периода: пример США
Вопрос об исследованиях переходных периодов представляет большой интерес и с точки зрения исторических процессов в США, поскольку может послужить не только анализу процесса транзита от авторитаризма к демократии, но и определению этапов эволюции внутри демократии, например, при переходе от индустриального к постиндустриальному обществу. Трансформация внутри той демократии, на которую в значительной мере ориентируется теория демократического транзита, требует особенного изучения — как раз потому, что на основе образца вырабатываются те критерии, которые считаются действительными для всех «догоняющих» элементов. Как справедливо отмечает российский политолог В.А. Ач-касов, «фиаско иллюзий транзитологической телеологии отнюдь не означает разрушения самой предметной области сравнительных исследований современных политических трансформаций»29, которые, добавим мы, должны включать в себя и трансформацию самой демократической модели.
29 Ачкасов В.А. Транзитология — научная теория или идеологический конструкт? // Полис. № 1. 2015. С. 35.
В XX в. за относительно короткий исторический период США пережили глубокие социально-экономические и политические трансформации. Как это часто бывает в истории, современники ощущали происходившие перемены, но испытывали трудности с пониманием и объяснением происходивших событий. Современникам всегда сложно оценить незавершенный процесс, определить источник и движущие силы перемен, тем более что влияние этих сдвигов не было синхронным и по-разному воздействовало на сферы экономики, политики, общества и культуры. Это приводит к отсутствию единого подхода к изучаемым явлениям, появлению противоречащих друг другу объяснений масштабов и последствий происходивших трансформаций. Похожие сложности возникают у историков при изучении современной истории и незавершенных исторических процессов, например, при разработке критериев периодизации новейшей истории стран. Это в полной мере относится к новейшей истории США.
США вступили в ХХ в. как молодая индустриальная страна, только что пережившая болезненный переход от аграрной эпохи, а закончили его уже в условиях зарождавшейся новой постиндустриальной, информационной эры. На таком, коротком по историческим меркам, отрезке времени сложно обозначить поворотные точки внутреннего развития и выделить критерии периодизации, а соответственно, обозначить переходные периоды. С этой точки зрения весь ХХ в. можно рассматривать как переходный, что ставит вопрос о переходных периодах в разряд дискуссионных.
Задачу по определению переходных периодов в истории США ХХ в. облегчает факт, что за этот период прошли две мировые войны, три мировых экономических кризиса и несколько этапов научно-технической революции. Каждое из этих объективных событий и явлений стало определенным рубежом во внутреннем развитии и международном положении США. Однако если предметом обсуждения является вопрос о переходе от индустриального к постиндустриальному обществу, то в качестве рубежей вряд ли стоит рассматривать Первую мировую войну и мировой экономический кризис 1929-1932 гг.
Для нашего исследования представляет интерес 65-летний период после окончания Второй мировой войны, включающий два мировых экономических кризиса — середины 1970-х гг. и второй половины 2000-х гг., а также научно-техническую революцию 1950-х и 1980-х гг. Оказавшись после Второй мировой войны на пике своего экономического и политического могущества, США на 10-15 лет опередили в своем развитии основных экономических и политических конкурентов. Этот исторический факт помо-
гает понять, почему многие социально-экономические и политические процессы после 1945 г. в США начались раньше, чем в других странах. Быстрое экономическое развитие, основанное на новейших достижениях научно-технической революции, уже в 1950-е гг., раньше, чем в других странах, привело к появлению новых теорий «государства всеобщего благосостояния», «общества потребления» и «общества изобилия». В эти годы в научных дискуссиях стали появляться тесно связанные между собой термины «постмодернистский» и «постиндустриальный» как характеристики процессов, начавшихся соответственно в социально-культурной надстройке и экономическом базисе США. Эти термины по своему смыслу и значению представляются весьма противоречивыми и носят общий характер, лишь намекая на то, что может последовать за «модерном», т.е. современностью, и промышленным периодом развития, не раскрывая сути происходивших изменений. Помимо дискуссий по поводу противоречивости значения этих терминов возникает и вопрос о том, можно ли рассматривать появление терминов «постмодерн» и «постиндустриализм» в качестве критерия вступления США в эпоху «постмодерна» и «постиндустриализма».
Ответить на этот вопрос помогает концепция переходного периода. Если тезис, что США вступили в «постиндустриальную» эпоху уже в конце 1950-х — начале 1960-х гг., представляется не просто сомнительным, а ошибочным, то это не мешает нам говорить об этом времени как о начале переходного периода. Помимо названных интеллектуальных дискуссий, на это указывают такие факты, как появление новых видов энергии, развитие кибернетики, генетики, начало автоматизации, компьютеризации с использованием больших и средних ЭВМ, химизации промышленности и сельского хозяйства и другие примеры использования результатов бурно развивавшейся научно-технической революции. Эти процессы находились на начальной стадии, но они свидетельствовали о грядущих серьезных изменениях в социально-экономическом развитии США.
Появление и начало активного использования в интеллектуальной среде термина «постиндустриальный» американские исследователи относят к периоду между 1958 и 1967 гг.30 Первое упоминание этого термина в 1958 г. связано с именем американского философа и социолога Д. Ризмана31. Как отмечают американские
30 Brick H. Optimism of the Mind: Imagining Postindustrial Society in the 1960s and 1970s // American Quarterly. 1992. Vol. 44, N 3. P. 348-380.
31 Riesman D. Leisure and Work in Post-Industrial Society. Glencoe, 1958. P. 363-385.
авторы, в этот период термин употреблялся главным образом социологами, политологами и историками «нового левого» направления в качестве некоей возможной альтернативы современному капитализму, который они критиковали32. В последующем этот термин утратил притягательность для многих «новых левых», но не исчез полностью из употребления. В 1967 г. вышла в свет статья Д. Белла «Заметки о постиндустриальном обществе»33, представлявшая наиболее значительное теоретическое обоснование этого понятия вплоть до публикации в 1973 г. его книги, посвященной постиндустриальному обществу. Следует обратить внимание на название его книги — «Грядущее постиндустриальное общество»34. Д. Белл не говорил о «постиндустриальном обществе» как о свершившемся факте, а указывал на тенденцию развития, на будущее, которое ждет США. В этом смысле книга имела футуристический характер, хотя выводы автора основывались на анализе социально-экономических процессов, которые уже обозначились в то время.
Таким образом, американская идея постиндустриального общества была тесно связана с представлениями о прогрессивном развитии США, традициями социально-либерального реформизма и прогрессивном видении будущего, основанного на передовых технологических достижениях. Концепция постиндустриального общества символизировала леволиберальные представления о том, что могло бы произойти в американском обществе, а не осмысливала то, что было. Это объясняет факт, почему в 1970—1980-е гг. интерес к теории постиндустриального общества был в значительной степени утрачен. Произошло это не только из-за того, что левые разочаровались в социально-либеральном реформизме. В США в те годы нарастали социально-экономические противоречия, негативные экономические процессы, вышедшие из-под контроля неокейнсианской системы государственного регулирования. В конечном итоге все это вылилось в самый глубокий послевоенный экономический кризис середины 1970-х гг. Более злободневным в интеллектуальных дискуссиях стал вопрос о выживаемости капитализма, а не его прекрасное будущее, основанное на социальных реформах и прогрессивном развитии.
Кризис середины 1970-х гг. был сложным переплетением циклического экономического кризиса с валютно-финансовым, энергетическим, экологическим кризисами, а также структурным кризисом
32 Isserman M. If I Had a Hammer... The Death of the Old Left and the Birth of the New Left. N.Y., 1987. P. 67-70.
33 Bell D. Notes on the Post-Industrial Society // The Public Interest. 1967. N 6-7.
34 BellD. The Coming of Post-Industrial Society. N.Y., 1976.
традиционных отраслей промышленности. Американский бизнес, который всегда характеризовало более жесткое отношение к ведению дел и управлению производством, стал реагировать на хронический кризис традиционных отраслей промышленности закрытием малоприбыльных предприятий или переводом производства в другие страны, а также вложением денег в новые, информационные и преимущественно сервисные отрасли экономики. Так начался процесс деиндустраилизации, охвативший США в 1980-е гг., и одновременно новый этап научно-технической революции. В этот период в научной литературе вновь стали употреблять термин «постиндустриальный». Однако этот термин использовался в консервативном идейном контексте для придания позитивного, оправдательного характера процессам деиндустриализации, которые вместе с массовым внедрением персональных компьютеров и развитием Интернет-индустрии лежали в основе структурной перестройки экономики США.
Структурные и технологические сдвиги в экономике США в 1980-е гг. привели к оформлению модели социально-экономического развития, которую в своей государственной политике стала официально применять администрация президента Б. Клинтона35.
Таким образом, к 1990-м гг. в США завершается период, который с полным основанием может быть назван переходным от индустриального к постиндустриальному обществу. Его сутью стала социальная эволюция от теоретических дискуссий и попыток теоретического обоснования начавшихся перемен к повседневной практике бизнеса и конкретной государственной социально-экономической политике.
В основе новой модели социально-экономического развития лежал консервативный вариант идеи «постиндустриального общества», обосновывавший и закреплявший тенденции и перемены в политике и экономике США предыдущих лет. От романтики представлений 1960-х гг. о грядущем прекрасном «постиндустрильном обществе», состоялся переход к суровой «постиндустриальной» реальности 1990-х гг. В основе этой новой политики, которую в мире стали называть «американской моделью» по аналогии с популярными в прошлом японской, немецкой или шведской моделями социально-экономического развития, лежали «три неоконсервативных (или по-европейски — неолиберальных) кита»: монетарная стабильность, ограничения бюджетных расходов и сокращение роли государства в регулировании экономики. Получа-
35 Myles J., Quadagno J. Envisioning a Third Way. The Welfare State in the Twenty-First Century // Contemporary Sociology. \ol. 29, N 1.
лось «новое рыночное общество» по-американски в стиле экономического процветания 1920-х гг. «Постиндустриализм» в теории часто представлялся как некое идеальное, высоко технологичное общество, предоставляющее изобилие, многочисленные удобства и широкие возможности для использования свободного времени. Период «индустриального общества» при всех его проблемах и противоречиях завершался в США на высокой ноте быстрого экономического развития, роста благосостояния широких слоев населения и расширения системы образования, что позволило в 1960-е гг. впервые конкретизировать социальную задачу борьбы с бедностью. Тогда казалось, что обозначившийся переход к новому «постиндустриальному обществу» будет связан с использованием и развитием всего положительного опыта предыдущей эпохи, что позволит решить имеющиеся социальные проблемы.
Жизнь оказалась более сложной, чем просто возможность использовать новые технологии на благо людей. «Постиндустриальный» подход стал ассоциироваться с необходимостью отказа от политики «государства благосостояния», с упадком промышленного производства, с ростом доли работающих по временным контрактам, стагнацией или даже сокращением реальной заработной платы в условиях обострения глобальной конкуренции, деквалификацией и маргинализацией многочисленных слоев промышленных рабочих, общим ростом социального неравенства36. Для американцев «постиндустриализм» означал необходимость работать больше, а получать за свой труд меньше. Об этом свидетельствует рост численности «низшего класса», сокращение «среднего класса» и увеличение новой категории «работающих бедняков». Если сравнивать содержание термина «постиндустриальное общество» в настоящее время с теорией «постиндустриального общества» 1960-х гг., то станет очевидно, что термин перестал быть синонимом прогрессивно-реформистского развития, подразумевавшего общественные улучшения. Он стал использоваться скорее для оправдания новой консервативной политики в интересах определенных слоев общества.
Короткий исторический экскурс в недавнее прошлое США позволяет положительно оценить возможность применения концепции переходного развития для разработки более обоснованной системы периодизации и лучшего понимания особенностей исторического развития. Однако, позволяя точнее решить исследовательские задачи, этот метод вместе с тем ставит новые вопросы, например,
36 Neisser Ph.T., Schram S.F. Redoubling Denial. Industrial Welfare Policy Meets Postindustrial Poverty // Social Text. 1994. N 41. P. 41-60.
насколько новое «постиндустриальное общество», переход к которому завершается в 1990-е гг., реально соответствовало представлениям о нем, сложившимся в 1960-е гг. Другими словами, если общество, к которому пришли США столь серьезно отличалось от прежних представлений о нем, то можно ли называть современное общество «постиндустриальным», или же это новая данность, которая требует другого, особого определения. Представляется, что этот вопрос в значительной степени связан не с недостатками концепции переходного периода, а с неопределенностью и противоречивостью теории «постиндустриального общества». Современные американские реалии явно не оправдывают ожиданий предыдущего поколения теоретиков. Хочется верить, что американское общество все еще находится на пути к лучшему социальному устройству.
* * *
В целом, использование парадигмы транзита, представляющее одно из важных направлений по изучению трансформационных процессов, позволяет решить ряд исследовательских задач. Во-первых, с его помощью можно представить ход политической жизни как постоянную динамику социальных сил и институтов в определенном интервале. В этой связи особую значимость приобретает компаративный анализ путей перехода от традиционного к индустриальному, от индустриального к постиндустриальному обществу. Немаловажное значение имеет определение моделей демократического транзита стран, переходящих от «периферийного» к магистральному типу развития.
Во-вторых, транзитологический подход сосредоточен на анализе совокупности временных факторов, которые определяли специфику общественных отношений переходного периода и которым, исходя из их характера, ранее не уделялось достаточного внимания. Вместе с тем переходные процессы обладают устойчивым набором характеристик, что позволяет прогнозировать перспективы демократического развития в каждой конкретной стране, увязывать локальные процессы с долгосрочными тенденциями мирового развития.
В-третьих, переходные периоды в историческом развитии можно проследить на разных уровнях социума, поэтому важно выяснять их сущность, место и роль в историческом процессе, определить общие и отличительные черты, обозначить этапы и фазы трансформации в разных странах, даже если речь идет лишь о предварительном выделении двух «переходов» к демократии.
Сделанные на основании проведенного эксперимента выводы помещают историю Германии и США в более широкий контекст модернизации стран Запада в XX в., вписывают их в парадигму распространения демократии, ее «глобализации». Таким образом, использование теории демократического транзита позволяет взглянуть на развитие демократических государств с новой точки зрения, подразумевая проведение более детальных конкретно-исторических исследований в рамках предложенной методологической модели.
Список литературы
1. Ачкасов В.А. Транзитология — научная теория или идеологический конструкт? // Полис. 2015. № 1.
2. Байбакова Л.В. Двухпартийная система в период вступления США в индустриальное общество (последняя треть XIX в.). М., 2002.
3. Байбакова Л.В. Определяющие факторы развития США в условиях переходного периода от аграрного к индустриальному обществу: диалектика общего и особенного // История. 2012. Вып. 3 (11). ИКЬ: http://history.jes.su/
4. Баталов Э.Я. Проблема демократии в американской политической мысли XX века. М., 2012.
5. Бородаев В.А. Кубинская революция и становление новой политической системы, 1953-2006. М., 2007.
6. Бродовская Е.В. Коэволюция институциональных и социокультурных составляющих трансформации политической системы современной России. Тула, 2009.
7. Данилов А.Н. Переходное общество: проблемы системной трансформации. Минск, 1998.
8. Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (круглый стол) // Полис. 1999. № 3.
9. Демократия и модернизация / Под ред. В.Л. Иноземцева. М., 2010.
10. Евдокимова Т.В. Вышедшие из тени забвения: рейхсканцлеры Веймарской Германии. Волгоград, 2011.
11. Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за ее пределами. М., 2004.
12. Золотых М.А. Особенности постсоветского демократического транзита // Вестн. Воронеж. ин-та экономики и соц. управления. 2007. Вып. 2-3.
13. Зубкевич Л.А. Основные подходы в определении начала и конца переходного периода в обществе // Вестн. Нижегород. ун-та им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки. 2004. Вып. 1 (3).
14. Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Демократизация: концепты, постулаты, гипотезы (Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций) // Полис. 2004. № 4.
15. Карозерс Т. Конец парадигмы транзита // Политическая наука. Политическое развитие и модернизация: современные исследования. Сб. науч. трудов. № 2. М., 2003.
16. Лазарев В.Д. Переходный период в развитии общества: проблемы, теории, перспективы. Уфа, 2006.
17. Мёллер Х. Веймарская республика. Опыт одной незавершенной демократии. М., 2010.
18. Мельвиль А.Ю. Демократические транзиты (теоретико-методологические и прикладные аспекты). М., 1999.
19. Растоу Д. Переходы: к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5.
20. Савельева И.М. Что случилось с «историей и теорией»? М., 2011.
21. Саломатин А.Ю., Туманова А.С. Политическая модернизация: сравнительный анализ моделей развития на примере США и России. Пенза, 2010.
22. Согрин В.В. Демократия в США. От колониальной эры до XXI века. М., 2011.
23. Согрин В.В. Исторический опыт США. М., 2010.
24. Федотова М.Г. Транзитивное общество: новые смыслы переходности // Аспирантский вестник Поволжья. Омск, 2010. № 1—2.
25. Фон Линген К. Послевоенная юстиция, память и поколения. Обращение с национал-социалистическим прошлым в Западной Германии после 1945 г. // «Работа над прошлым»: XX век в коммуникации и памяти послевоенных поколений Германии и России. Сб. ст. Челябинск, 2014.
26. Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М., 2004.
27. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций // Полис. 1994. № 1.
28. Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века. М., 2003.
29. Bell D. Notes on the Post-Industrial Society // The Public Interest. 1967. N 6-7.
30. BellD. The Coming of Post-Industrial Society. N.Y., 1976.
31. Brick H. Optimism of the Mind: Imagining Postindustrial Society in the 1960s and 1970s // American Quarterly. 1992. Vol. 44, N 3.
32. Das Schulwesen als Propagandainstrument des Totalitarismus. Deutsche Diktaturen im Vergleich. München, 2004.
33. Den Holocaust erzählen: Historiographie zwischen wissenschaftlicher Empirie und narrativer Kreativität. Göttingen, 2013.
34. Frei N. Hitlers Eliten nach 1945. München, 2014.
35. Gerhardt U., Gantner G. Ritualprozess Entnazifizierung: eine These zur gesellschaftlichen Transformation der Nachkriegszeit // http://journals.ub.uni-heidelberg.de/index.php/ritualdynamik/article/view/348
36. Grundgesetz für die Bundesrepublik Deutschland. Textausgabe. Stand: August 2006. Bonn, 2006.
37. Ideokratien im Vergleich. Legitimation — Kooptation — Repression. Göttingen, 2014.
38. Isserman M. If I Had a Hammer... The Death of the Old Left and the Birth of the New Left. N.Y., 1987.
39. Linz J, Stephan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation. Baltimore; London, 1996.
40. Myles J., Quadagno J. Envisioning a Third Way. The Welfare State in the Twenty-First Century II Contemporary Sociology. Vol. 29, N 1.
41. Neisser Ph.T., Schram S.F. Redoubling Denial. Industrial Welfare Policy Meets Postindustrial Poverty II Social Text. 1994. N 41.
42. NS-Prozesse und deutsche Öffentlichkeit. Besatzungszeit, frühe Bundesrepublik und DDR. Göttingen, 2011.
43. Riesman D. Leisure and Work in Post-Industrial Society. Glencoe, 1958.
44. Vaillant J. La Dénazification par les vainqueurs. Lille, 1981.
45. Weinke A. Die Nürnberger Prozesse. München, 2006.
46. Winkler H.A. Weimar 1918—1933. Die Geschichte der ersten deutschen Demokratie. München, 1993.
47. Wippermann W. Dämonisierung durch Vergleich: DDR und Drittes Reich. Berlin, 2009.
Поступила в редакцию 4 марта 2015 г.
