Городские миграции сельских помещиков Центрального Черноземья за 1861-1917 гг: от раздворянивания земель до распомещивания дворян Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 94/99

ГОРОДСКИЕ МИГРАЦИИ СЕЛЬСКИХ ПОМЕЩИКОВ ЦЕНТРАЛЬНОГО ЧЕРНОЗЕМЬЯ

за 1861-1917 гг: ОТ РАЗДВОРЯНИВАНИЯ ЗЕМЕЛЬ ДО РАСПОМЕЩИВАНИЯ ДВОРЯН

© 2016 А. Н. Курцев

канд. ист. наук, профессор кафедры истории России e-mail: [email protected]

Курский государственный университет

В статье впервые дан анализ явлений раздворянивания земель и распомещивания дворян за 1861-1917 гг. на примере Центрально-Черноземного региона, который показал, как под влиянием семейных и экономических, социальных и политических факторов в поместном дворянстве ширились процессы отлива в города: вначале - временно, с целью заработка; позднее - навсегда, к новым профессиям.

Ключевые слова: поместное дворянство, потеря имений, приход в города.

Россия в период с весны 1861 по осень 1917 г. переживала процессы переходной эволюции от аграрной цивилизации с сельским жительством людей к индустриальному обществу с растущей урбанизацией селян, представленной совокупностью городского раскрестьянивания и дворянского распомещивания, из которых последнее изучается впервые.

Сущность такового состоит в единстве раздворянивания земель как исходного явления и распомещивания дворян как конечного события. В данной статье на примере Центрально-Черноземного региона (ЦЧР) в пределах Воронежской, Курской, Орловской, Рязанской, Тамбовской, Тульской губерний основное внимание обращается на их последствия - и прежде всего отлив в города множества помещиков, временно -еще разоряющихся и навсегда - уже разорившихся.

С середины XVIII столетия освобождение русских дворян от пожизненного несения службы позволило им повысить доходы с имений, представлявших единственную основу «благосостояния помещичьего класса, жившего до сих пор в городах, и заставило их обратить свои взоры на заброшенное до сих пор деревенское хозяйство. Оторванное прежде от земли службой и городской жизнью, поместное дворянство теперь начинает возвращаться в свои усадьбы и вести более или менее самостоятельное хозяйство»1.

К 1861 г. большинство дворян Центрального Черноземья постоянно проживали в сельских усадьбах, которые они строили с конца XVII - начала XIX в.; включая тех лиц, кто жил в городах, обычно посещая свои имения наездом. Так,. к 1780-м гг. усадьба в виде деревянного одноэтажного дома с парком и прудом появилась у И. А. Потапова из Воронежа, недавнего местного губернатора и владельца городского особняка2; к 1820-м гг. в курском с. Марьино для князя И.И. Барятинского, выходца из столицы, дипломата в отставке, выстраивается трехэтажный каменный дворец с прудово-парковой зоной3.

М.Е. Салтыков-Щедрин, родившийся в 1826 г. в семье впавшего в бедность тверского дворянина, выросший в имении родителей и впоследствии служивший

чиновником в нескольких губерниях, в 1868 г. писал о жизни типичных владельцев дворянских поместий в середине XIX столетия: «помещичьи усадьбы были крайне невзрачны», ибо основатели их всего лишь «ставили деревянный сруб вроде казармы, разделяли его перегородками на каморки... покрывали тесовой крышей и в этом неприхотливом помещении ютились, как могли, в окна дуло, сырость проникала беспрепятственно всюду, полы ходили ходуном, потолки покрывались пятнами», так как «крыша пропускала течь». «На зиму стены окутывали соломой, которую прикрепляли жердями; но это плохо защищало от холода, так что зимой приходилось топить и утром, и на ночь». «У помещиков побогаче дома строились обширнее и прочнее, но общий тип построек был одинаков». Поэтому «по зимам долго сумерничали и рано ложились спать. С наступлением вечера помещичья семья скучивалась в комнате потеплее; ставили на стол сальный огарок, присаживались поближе к свету», чтобы скоротать в разговоре вечер.

У таких домов «с боков выстраивали хозяйственные службы, сзади разводили огород, спереди - крохотный палисадник. Ни парков, ни даже фруктовых садов. не существовало». В потреблении дворянские семьи «ограничивались исключительно своим, некупленным. Денежных издержек требовала только одежда, водка и в редких случаях бакалейные товары. В некоторых помещичьих семьях (даже из самых бедных) и чай пили только по большим праздникам».

Богатые помещики в поисках комфорта обычно зимовали в Москве или губернских городах: «Игроки находили там клубы, кутилы дневали и ночевали в трактирах и у цыган, богомольные люди радовались обилию церквей; наконец, дворянские дочери снискивали себе женихов». Семейства с конным транспортом селились на постоялых дворах, остальные проживали в заарендованных сезонно меблированных комнатах, помещики с деньгами отстроили себе даже «особнячки» в несколько помещений, где «ютилась дворянская семья»: «Спали везде - и на диванах, и вповалку на полу» (часть жилья занимала прислуга)4.

Зимовку в городах совмещали с обучением там детей в школе; родители, живущие в имениях, отдавали своих сыновей (редко дочерей) в городские учебные заведения с пансионным режимом содержания5. Однако «выйдет молодой человек из

кадетского корпуса, прослужит годик - другой и приедет в деревню на хлеба к отцу с

6

матерью» .

Круглогодичное местожительство на селе было уделом мелких и большей части средних помещиков, описанных сыном тамбовского землевладельца на канун ликвидации крепостничества. По деду и отцу он, как представитель семьи состоятельных людей, что ранее пользовались известностью в уезде как предводители дворянства, с 1855 г. был в дворянском пансионе губернской гимназии, позднее студент Петербургского университета. Пореформенное оскудение родительского состояния вынудили его покинуть село ради городских заработков и профессии литератора.

С 1871 по 1895 г. С.Н. Терпигорев талантливо рисует жизнь дворян на черноземах Тамбовщины, начиная с картины «близости мелкого помещика к домашнему обиходу крестьян», включая «большое село Всесвятское, сплошь состоящее из мелкопоместных», ведущих происхождение лишь от трех местных собственников. Постепенно «наследники их, множась, поделили их земли, расселились и обустроились каждый отдельно, и оттого стало во Всесвятском такое множество помещиков», у которых имелись «маленькие усадебцы с домиками и надворными строениями, крытыми соломой, при них садики» с вишнями и сиренью. У каждого владельца маленькой усадьбы «невдалеке три-четыре крестьянских двора - их крепостные». Подобные помещики, хотя и жили «бедно и грязно», но «живо

чувствовали себя дворянами», когда приказывали своим крепостным, что «стояли перед ними без шапок, а они, напротив, расхаживали и сидели с важностью, не забывая

7

своего достоинства» .

Среднепоместных дворян до отмены крепостничества отличали возвратно-временные миграции, имеющие меньше трудовой (как заработки для пропитания) и больше бытовой характер, чтобы юноши после учебы нашли престижное занятие и попутно развлечения, пока их городские расходы покрывались родителями из сумм поместных доходов.

Свою молодость мужская часть средних помещиков обычно проводила на городской службе, в основном офицером, ежегодно «получая несколько тысяч [руб. -А.К.] "из деревни". Но жить и "служить" на 86 рублей жалованья в месяц» штабс-ротмистра долго не хотелось. В результате «дослужится, бывало, Иван Петрович до штабс-ротмистра, застрянет в этом чине, позапутается в долгах - глядишь, умер родитель, и зовут штабс-ротмистра на помещичий трон».

Поэтому в имениях «не только деды, но и отцы, и дяди наши, все почти сплошь были армейские и гвардейские отставные поручики и штабс-ротмистры» с привычками вести разгульную жизнь. Все они, кончив службу, «оседали в деревне, но и город, и привычки брали-таки свое. Тайком или открыто, под каким-нибудь предлогом, они удирали в город и отводили там свою душеньку».

Кроме этого, ближайший к помещикам «город обязательно посещался во время ярмарок, то есть раз или два в году. В это время почти всегда приезжали с женами и детьми. Тут закупалась провизия, то есть чай, сахар, кофе... тут же закупались и обновки для всей семьи. Затем все разъезжались по своим Ивановкам и Осиновкам»8.

Крупные помещики со многими имениями заглядывали на Тамбовщину изредка или никогда. Первый случай покажем на примере «человека очень богатого, жившего постоянно в Петербурге, где он служил в самом блестящем гвардейском кавалерийском полку», проводя отпуска в уезде в своей богатой усадьбе. В поместье попроще, которое находилось всего за 70 верст от главной резиденции, «он никогда не жил, даже и не заезжал туда», поэтому барский дом там держали закрытым.

Второй пример приведем по крупному владению москвича, где дом также стоял десятилетиями «с заколоченными окнами и дверями». Эта тамбовская латифундия наследственно принадлежала «очень богатому человеку, жившему постоянно в Москве и занимавшему там какой-то важный и почетный пост». И хотя «у него были еще и другие имения в соседних губерниях, но на лето он переезжал из Москвы в свое подмосковное [село. - А.К.], где у него тоже были и дом, и флигеля, и даже свой театр». «В прочие имения он не заглядывал», ими «заведовали. его управляющие и присылали ему с них доходы и оброки»9.

К 1861 г. в Центральном Черноземье насчитали 23 728 помещиков, что владели там имением, объединяя поместья единого хозяина. В дворянском фонде (без земли крепостных) на каждого в среднем было 273 дес.

Впереди шла Курская губ. - 5 363 чел. при 171 дес., следующей - Рязанская с 5 134 чел. при 191 дес. Далеко позади были Тульская с 3 860 чел. при 248 дес., Орловская с 3 732 чел. при 298 дес., Тамбовская с 3 164 чел. при 427 дес. и в особенности Воронежская с 2 475 чел. при 465 дес. В целом хорошо видна прямая связь: чем больше поместий на губернию, тем меньше размеры их площади.

В рамках территории 46 губ. Европейской России эти показатели составляли 103 158 чел. при 673 дес., где доля губерний ЦЧР была повышенной по количеству владельцев - 23% (к чел.) и пониженной в земельном отношении - 41% (к дес.)10.

Ликвидация личной зависимости в 1861 г. с наделением бывших крепостных землей уменьшила доходы помещиков, заставляя покрывать растущий дефицит

семейного бюджета продажей части своих владений. Положение усугубляло постоянное увеличение дворянского потомства, вызывая разделы ранее обширных поместий на более мелкие части, что оборачивалось измельчением родовых вотчин и окончательной распродажей родных пенатов.

Уже на 1862 г. по Курской губернии, где было 5 250 имений дворян, губернаторский отчет констатировал «уменьшение роскоши в дворянском сословии, вызванное необходимостью обратить денежные доходы на улучшение своего хозяйства, потребовавшего с падением обязательного труда рациональных улучшений»11.

Вскоре указанные «помещичьи хозяйства большею частью пришли в упадок», отныне обрабатывая свои поля обычно испольщиной. Ведение хозяйства купленным инвентарем и наемными рабочими с переработкой агропродукции на собственных предприятиях (сахзаводах, мельницах и т. д.) «сделалось достоянием весьма немногих крупных экономий», «имения же мелкие, за немногими исключениями, перешли в руки зажиточных крестьян - кулаков по аренде или продаже»12.

В «Обзоре Тамбовской губернии за 1866 год» дано следующее состояние 3 334 дворянских поместий: 1 750, или 52%, оказались «заложены» или необратимо «перезаложены»; а еще 448, или 15%, «подвергнуты за неплатежи процентов опеке, описи и публичной продаже»; преимущественно это были поместья мелких землевладельцев, что особо быстротечно и «значительно упали в своих доходах противу прежнего времени»13.

В результате в Черноземье по всесословному обследованию конца 1877 - начала 1878 г. количество дворянских владельцев уменьшилось до 21 304 чел. (на 2 424 чел., или на 10% по сравнению с 1861 г.) из-за посемейного разорения самых задолжавших помещиков, а средние размеры их поместий подросли до 350 дес. (на 77 дес., т.е. на 28% по сравнению с 1861 г.) из-за отрезков у крестьян и продаж преимущественно мелкопоместных имений, в основном раскупаемых индивидуально или товариществом бывшими крепостными, владения побольше - купцами из городов и т.п.14

Распомещивание сельского дворянства замещал процесс опомещивания городского купечества: к 1878 г. в ЦЧР уже было 2 780 имений купцов, причем «у дворян, как у стародавних землевладельцев. поземельная собственность, при ее дробимости при переходах по наследству, сильно измельчала. тогда как у купцов, как весьма недавних собственников, приобретающих преимущественно участки средней собственности. почти вовсе не имеется мелкой собственности»15.

Указанное обследование черноземной местности вычленяет следующие имения дворян по их земельным размерам: мелкие, что до 100 дес., у 11 313 чел. (53%); средние, что от 100 до 1 000 дес., у 8 651 чел. (41%); крупные, что от 1 000 дес., у 1 340 чел. (6%).

Губернские показатели конкретизируют сокращение дворянских землевладельцев и другие данные, исключая Курскую губ., где измельчение поместий пока превосходило разорение: 5 712 чел. при 205 дес. с 65% мелких имений, 32% средних и 3% крупных; в Рязанской их контингент к 1878 г. упал до 4 385 чел. при 240 дес. с 64%, 31% и 5%; Тульской - до 3 302 чел. при 311 дес. с 41%, 54% и 5%; Орловской - до 3 076 чел. при 401 дес. с 42%, 50% и 8%; Тамбовской - до 2 737 чел. при 582 дес. с 41%, 47% и 12%; Воронежской - до 2 092 чел. при 657 дес. с 48%, 42% и 10%16.

За 1878-1905 гг. дворянские угодья в ЦЧР значительно уменьшились - от 7,5 млн до 5,3 млн дес., то есть дворяне продали 2,2 млн дес., или 29% (при 27% в 50 губ. Европ. России), в том числе на территории Рязанщины - 371 тыс. дес., или 35%; в Орловской губернии - 386 тыс., или 31%; Тамбовской - 479 тыс., или 30%;

Воронежской - 383 тыс., или 28%; Курской - 306 тыс., или 26%; Тульской - 229 тыс.

или 22%17.

Объяснение меньшей распродажи курскими и тульскими владельцами заключается в ускоренном окрестьянивании мелкопоместного дворянства, вынужденного сохранять землю как источник существования семьи, причем обрабатывая ее собственными силами, что они переняли у крестьян.

В этот слой сразу вошли большинство бывших мелких крепостников (описание селений которых приведено выше по Терпигореву), что уже к 1861 г. являли полукрестьянско-полудворянскую группу.

Князь Г.Е. Львов, 1861 г.р., вспомнил следующее о дворянской жизни в Алексинском уезде Тульской губернии к 1890-м гг.: «Помещики - их было очень много, но большинство из них не удержались на местах, разорились, пораспродали свои имения или опустились до крестьянского уровня, в т. ч. с десяток семейств в деревне Епишково, поскольку сейчас эти "нынешние мужики" еще числятся "дворянами"»18.

Дворянин Тихменев, пытаясь удержать свое среднее поместье, «после крепостного права ударился в предприятия, затеял в Москве ассенизационный обоз.», но дело обанкротилось, и «ему пришлось распродать свое имение. Остался у него небольшой клочок земли» в 14 дес. «Он выстроил на нем себе избу и жил в ней совсем по-мужицки» с сыном-инвалидом и его женой-крестьянкой. После смерти обоих дворян «в нищете уже в начале 20 века», на хуторе зажили сноха хозяина с двумя внуками, однако они «уже были совсем мужики, к ним и перешла земля Тихменева. Так сходило на нет поместное дворянство»19.

В общем плане автор пишет: «Время, когда помещики жили свободно, разъезжали друг к другу, гащивали друг у друга неделями, съезжались на праздники и

балы, я едва помню. По мере того как они оскудевали, они жили замкнутее,

20

закапывались в свои хозяйства и просто исчезали» .

О своей семье в родовой Поповке с деревянным домом, построенным в 1830-е гг., где они жили до 1918 г., он правдиво признает, что «с падением крепостного права. попали в категорию разорившихся помещиков, не имеющих достатков, которые позволяли бы жить жизнью старого своего круга», хотя отец к 1861 г. являлся уездным предводителем дворянства. Мало того, «вытерпели многие тяжелые годы, когда на столе не появлялось ничего, кроме ржаного хлеба, картошек и щей из сушеных карасей, наловленных вершей в пруду; когда. выбивались из сил для уплаты долгов и мало-мальски хозяйственного обзаведения», поскольку к 1880-м гг. у них «оставалось еще более 80 тысяч долгов против одной Поповки, стоимостью по тогдашним временам не свыше 25 тысяч рублей, не приносящей никакого дохода и служившей лишь гнездом для. семьи».

Семейство владельцев уволило всю прислугу - «экономку, лакея, горничную» и др.; в гостиной устроили амбар для зерна; часть работ на дому и на поле выполняло самолично, особенно молодежь, причем следуя советам «мужиков». Общие интересы и «общение» на работах с «мужицким миром» вели уже к «неизбежной доле ассимиляции с ним, выражавшейся» в омужичивании «говора» дворян, одежде и прочем; а «старые, дорогие, барские привычки исчезли»21.

Опомещивание крестьянства покажем на примере имения в с. Изволь дворянина Д. И. Домашнева в 900 дес., где «барская усадьба, большой старый деревянный дом с большим балконом и белыми колоннами». «После освобождения крестьян он выстроил не то сахарный, не то крахмальный завод, прогорел на нем и, разочаровавшись, все бросил». Вскоре поместный дворянин с бездетной супругой умерли, а их приказчик из

крестьян «стал помещиком Устином Терентьевичем Ливенцевым, владельцем

22

Изволи» .

Поражает динамизм и реального сокращения дворянства в поместьях: «В 60-х годах на очередные уездные Дворянские собрания съезжалось более 100 человек, а в последние годы на выборы едва набиралось два десятка голосов с доверенностями»23.

Номинально же их количество Алексинский уезд статистикой 1878 г. дал 287 чел. как владельцев поместьями, в том числе цензовые элементы - 90 чел. (1/3) с земельными участками от 200 дес., менее 200 дес. имели 197 чел. (2/3), включая и 103

24

чел. с землями до 20 дес.

Обезземеливание с распомещиванием в низшей группе поместного дворянства Курской губернии конца XIX - начала ХХ в. Характерно изображают два нижеприведенных случая.

Первый об имении Власа Медова из клочка земли с потерянной пахотой и разоренным хозяйством при обветшалой усадьбе, «что от дождя и от стужи в ней нельзя было укрыться», поэтому «барин с хозяйкой своей, старухой. ютились. в садовом шалаше. И снедь себе готовили в полевом котелке, подвешенном на треножнике над костром. Две-три картошки, выкопанные на соседнем огороде, цибуля, вырванная из гряды там же, горстка соли; общипанная, выпотрошенная и обсмоленная куропатка, добытая Власиком с утра на охоте, - вот и вся еда»25.

В суджанском с. Касторное «находилась землица захудалого дворянина А.П. Бледнова. Небольшой домик и 80 десятин земли», с части которой он поставлял «бураки» на сахзавод. «Добродушный, незадачливый хлопотун общался больше с приказчиками на заводе да зажиточными крестьянами - соседями касторнянскими, почти не показываясь на помещичьих усадьбах. Жил бедно. Брался за всякие мелкие подряды. Скрипел. А рядом другой мелкий плантатор, но из крестьян. имея десятин

не больше Бледнова, чувствовал себя. весьма недурно. из года в год увеличивая

26

достаток» .

Более заметное место по доходам занимал крестьянин с. Липовчик Щигровского уезда Я.Л. Писарев, что уже в 1911 г. имел 300 дес. купчих земель от соседнего дворянина; водяную мельницу под намол зерна, которая вращала и шерстобойку с маслобойкой; горничных с кухарками и 20 наемных рабочих27.

Зато к 1912 г. у потомка некогда самых первых дворян уезда с большими имениями, регулярно дробимыми по семейным разделам, осталось поместье всего в 250 дес. земли. Это был уже не столько провинциальный помещик, сколько общероссийский политик от дворян Н.Е. Марков 2-й (его близкий родственник Н.Л. Марков 1-й был думцем от Тамбовской губернии), более живший в столице на съемной квартире на думскую зарплату, чем в родовой усадьбе, где дефицит земель давал его семье (супруга и 5 дочерей) минимум дохода28.

Его щигровский племянник, в эмиграции написавший в воспоминаниях «Родные гнезда» о разорении помещиков на грани XIX-XX вв. как негативной череде: «перезалога имений, продажи их Лопатиным, рубку "вишневых садов", разрушение барских домов с колоннами», указал на фактор психологии неприязни нового поколения дворянства России к скудеющим имениям родителей: «Редкий из нас любил свои насиженные гнезда. В исчезновении дворянских усадеб такая "психика" сыграла решающую роль»29.

Некоторые сохраняли «клочки» поместий как семейные «гнезда», при запущенном хозяйстве и уже покосившихся усадьбах, как Е. Е. Картавцев в с. Ольховатом этого же уезда. Проживая с супругой, происходившей из семьи чиновника, в Петербурге, он в 1898 г. привез ее к себе на родину, а та сумела описать это родовое

имение, что давно находилось под присмотром его брата, растратившего уже два состояния - свое и жены.

«На крыльце, покосившемся как и весь дом, нас ждали приказчик и Маланья, служившая еще у стариков». Внутри одноэтажного деревянного здания убогое убранство «низеньких комнат, с маленькими окнами и лежанками у печек», везде крысы, а в лето и мухи». Рядом «простой деревенский сад, с заглохшими дорожками, со старыми корявыми яблонями» в окружении одичавших «сирени и вишень».

Желание супруги остаться там зимовать владельцем было отвергнуто: «Ни докторов, ни аптеки, ни людей подходящих кругом, да и дом уже не надежен для зимы, везде продувает и сквозит. Да и ты в первую неделю хороших морозов так простудишься, что все равно придется совсем уже больную перевозить обратно»30. И все это «не у бедного мелкопоместного помещика, а в старинном дворянском доме, хозяин которого [прежний. - А.К.] несколько лет был предводителем дворянства и принимал у себя весь уезд, задавая балы в тех самых "залах", где теперь кажется душно и тесно.». И в этом доме ее супруг провел «детство и юность, тут родились его отец и дед, тут прошла целая жизнь всех близких ему людей»; отсюда у мужа «неостывающая привязанность к этим местам, к которым, казалось бы, он мог легко охладеть уже потому, что не соприкасался с ними более двух десятков лет»31.

Здесь важно отметить ветхость у дворян деревянного жилья стройки еще дореформенных годов. К 1878 г. в Курской губернии было 1 943 «владельческие усадьбы» (без полукрестьянских дворов мелкопоместных крестьян; по сведениям от щигровцев, где в домах еще и «грязь», а также «клопы», и «тараканы всюду ползают»), в том числе выкупленные купцами.

Напомним, что всех дворянских владельцев землями на Курщине к 1878 г. значилось 5 712 чел., но 3 723 чел. - с имением до 100 дес. площади, а остальные 1 989 чел. - помещики с усадьбами.

В среднем на усадьбу (из числа учтенных 1 943) было 4 «жилых строения», обычно считая 1 барское и 3 людских, причем только 10% жилья являлось «каменным», тогда как более 90% поместного дворянства продолжало жить в деревянном доме вроде описанного помещичьей женой, что был фактически нежилым для владельца усадьбы, проведшего полжизни служащим в условиях столичного комфорта и не собиравшегося возвращаться в родное захолустье и разоренное

32

имение .

По наблюдениям М. В. Сабашникова, богатого московского купца, превратившегося с 1896 г. в сахарозаводчика и помещика Суджанского уезда, купившего там земли уже разоренных владельцев из-за «семейных разделов», расходов на учебу детей и лечение, кредитных долгов на поддержку имения и т. д., поместное дворянство Курской губернии «медленно угасало». Продажу земель больше всех других вели средние имения: «Продавая время от времени то рощу, то урочище и тратя вырученные деньги на собственный прожиток», они «таяли и мельчали на глазах всей округи, но благодаря нуклонному росту цен на землю оставшаяся часть имения все же продолжала представлять значительную ценность». «Доходы» с самого хозяйства были «невелики», «если же имение было, как в большинстве случаев, обременено долгами, то надо было быть усердным и бережливым хозяином, чтобы оправдать все платежи и

33

сводить концы с концами» .

Ежегодно проходили и купеческие покупки целых дворянских поместий (обычно с долгом), что сопровождалось интенсификацией агропроизводства с промпереработкой и строительством благоустроенных кирпичных особняков для жизни там летом (зиму проводили в городском доме).

Так, к 1900-м гг. «имение под Суджей» в собственности у купца К.Ф. Тахтамирова, что организовал там винокурение, обзавелось ранее невиданным здесь «комфортабельным домом в шотландском стиле». Все это ввело новичка в уездную элиту поместного дворянства, как это произошло и с москвичом, сахарозаводчиком Сабашниковым, причем первый в 1907 г. удостоился и избрания губернией в Государственную думу34.

Уже с 1900-х гг. выкупленное купцом г. Курска Г. А. Новосильцевым (деловой партнер суджанского Тахтамирова) расцвело бывшее поместье дворян по берегам реки у села Лебяжье, где также появился спиртовой завод и жилое здание в три этажа в стиле модерн. Новоявленный землевладелец сдружился с соседними дворянами-помещиками и даже официально принимал в своем поместье в 1914 г. курского губернатора35.

Пример повсеместного опомещивания купцов с редчайшим одворяниванием являет Н. А. Терещенко (с его потомками), выходец из г. Глухова на Черниговщине, ставший крупным землевладельцем (около 80 тыс. дес. земли к 1870 г.) и предпринимателем в нескольких губерниях: от Киевской до Тульской, который в 1870 г. получил потомственное дворянство по императорскому пожалованию за экономические успехи и благотворительные деяния. На Курщине к 1913 г. его сыновья с внуками, более всего финансист М.И. Терещенко, что к осени 1917 г. дорос до заместителя председателя Временного правительства, владели в с. Теткино сахарным заводом (основан дедом в 1861 г.), большой экономией, паровой мельницей и усадьбой постройки конца XIX - начала ХХ в., а также Глушковской суконной фабрикой, Крупецким сахарным заводом и т.д., затмив богатством почти все семьи родовитых дворян, а после Февральской революции 1917 г. - и влиянием в обществе36.

С 1886 по 1906 г. распомещивание дворян как раздворянивание земель в Курской губернии дало следующие результаты: а) «число дворянских владельцев» уменьшилось с 5 483 до 4 863 ( на 17%); б) «число дворянских десятин» сократилось с 1 096 410 до 869 704 (на 21%); в) продолжали падать средние размеры дворянских имений - с 188 до 179 дес. (против 205 дес. к 1878 г.).

К 1907 г. дворянские имения еще больше измельчали. На Курщине их имелось: до 100 дес. - у 3 436 чел. (71%), при среднем размере в данной группе в 25 дес.; от 100 до 1 000 дес. - у 1 306 чел. (27%), при 313 дес.; от 1 000 дес. - у 121 чел. (2%), при 3 084 дес. (напомним, что проценты к 1878 г. 65, 32 и 2). Причем самыми крупными (от 1 000 дес.) имениями, не считая 121 у дворян, теперь владело и городское купечество с почетными гражданами - 11 чел., и мещанство с разночинцами - 3 чел., а также трое селян (выходцев из крестьян) и один иноземец.

Ситуацию разорения помещиков ускоряли банковские долги на дворянской земле (без кредита у частных лиц): к 1910 г. это уже 39 млн руб., лежащие «на 2 397 имениях», то есть на половине всех поместий края, причем скопившиеся за многие десятилетия. К 1886 г. даже знатный А. Д. Дурново, тогда губернский предводитель всего поместного дворянства, «будучи обременен большими долгами, постоянно нуждался в средствах», что толкнуло его к растрате в 22 тыс. руб. из дворянских отчислений на общие нужды, которые использовал в заграничном отпуске. Лично вести земельные распродажи он уже не мог, поскольку «на имении его в Щигровском уезде лежал крупный долг земельному банку, с недоимками не внесенных платежей и процентов, превышавший стоимость самого имения; почти каждое полугодие имение публиковалось банком в продажу»37.

За лето 1917 г. в тыловых районах была осуществлена перепись «помещичьих хозяйств», к которым отнесли владения размером уже от 50 дес. (при малой ценности земли - от 20 дес., при очень высоких ценах - от 100 дес.), не учитывая сословий

владельцев, но включая площадь учреждений. Остальных выставили в виде малоземельных дворов вообще «крестьянского типа», считая и дворян.

В отношении помещиков Курской губернии получилось следующее: 2 366 подобных хозяйств (сравнивая с переписью 1906 г., в 1917 г. приблизительно 70%, или 1,7 тыс., в собственности дворян). Общее количество помещичьей земли в 741 тыс. дес. дало средний размер на одного хозяина в 313 дес. Однако 932 имения в 1917 г. были без полевых рабочих, 622 не сделали посевов и 510 не имели скота, что означает наличие всего % крепких поместий и около Уз заброшенных дворянством. Все это против 5 363 имений только дворян к 1861 г.

К 1861 г. рязанское дворянство располагало 5 134 поместьями, а к 1917 г. в Рязанской губернии сохранилось 1 679 помещиков (без окрестьяненных мелкопоместных лиц), включительно с недворянскими, при 286 дес. в среднем и наличии 615 имений дворян без рабочих, 485 без посевов и 293 без скота38.

Вся социальная эволюция поместного дворянства за 1861-1917 гг. повсеместно показала, что типичный сельский помещик, владелец среднего поместья с жилым домом для постоянного там проживания (при распространении его использования как дачи для лета) и ведением хозяйства путем сдачи части своих земель в аренду (реже -всех) и обработкой остальных наемными рабочими, неумолимо утрачивал свой сословный авторитет из-за земельных распродаж и семейного обеднения в условиях растущего у молодежи осознания ныне напрасной оторванности от благ городской цивилизации и ущербности самого помещичьего образа жизни дворян, порождая процессы городских миграций сельских помещиков.

Недаром А. Д. Ползухин, уездный предводитель дворянства Симбирской губернии, позднее возглавлявший канцелярию МВД, еще в 1885 г. критически отмечал, что «более других сословий пострадало в реформенную эпоху русское дворянство», поскольку «из состава его каждогодно выбывает значительное число лиц через продажу имений, и дворянство утрачивает мало-помалу значение государственного сословия как опорный пункт силы для верховной власти».

«Большинство средних поместных дворян постарались освоиться с новым положением», но «разжалованные реформой в простых землевладельцев. превратились в фермеров, никуда не выезжающих из своих хуторов», причем бросив исполнение в молодости госслужбы ради престижа как теперь чрезмерно затратную для дворян.

Самые «образованные и более даровитые представители среднепоместного дворянства. бросали свои имения и уходили на государственную службу» ради своего благосостояния, но «дворянин, продавший имение, разрывает связи с сословием и обращается в чиновника»39.

«Крупные землевладельцы со времени реформ перестали посещать все свои имения и разорвали связи с провинцией», ибо «новый бессословный склад уездной жизни не мог удовлетворять этих лиц, привыкших к почету». «Этот разряд нашего высшего сословия, более богатый и знатный класс русского дворянства, в настоящее время не имеет почти ничего общего с дворянством провинциальным. Проживая то в Петербурге, то за границей, он сделался сословием полупридворным, полукосмополитическим. Родовые вотчины в глазах наших крупных землевладельцев имеют цену лишь по доходам, пересылаемым вотчинными конторами по заграничным их адресам»40.

Для Черноземья эти проявления отражены в «адресах» 10 богатейших семей тамбовского дворянства Моршанского уезда: лишь 3 жили в поместьях постоянно; 6 бывали только в летние месяцы: 1) Адлеберг Е.Н., графиня (вдова графа А.В. Адлеберга из придворной свиты императора), «летом - с. Салтыково, зимой -

СПб., Царицын луг, №3»; 2) Атрыганьев П.А., д.с.с. из собственной его имп. вел. канцелярии, «летом - с. Отормо, зимой - СПб., собственный дом»; 3) Бенкендорф С.П., графиня, «летом - с. Сосновка, зимой - Лондон (жена посла при Лондонском королевском дворе)»; 4) Воронцов-Дашков И.И., граф, министр императорского

двора, «летом в с. Богоявленском Моршанского у. и с. Ново-Томниково Шацкого у., зимой в СПб., Английская набережная, № 10»; 5) Ильин Н.И., инженер-полковник, «летом в с. Малые Кулики» Моршанского у., «зимой в имении Бронницкого у. Московской губ. при ст. Быково Моск.-Казан. ж.д.»; 6) Оболенская С.Н., княгиня, владелица части имения с летним домом в с. Салтыкове, зиму проводила в СПб. на Царицынском лугу, №3, где проживала и Е.Н. Адлеберг (видимо, сестры). Князь и царедворец А. С. Долгоруков вообще никогда не посещал имения в с. Заметчино (таковым управляла «контора экономии»), проживая с супругой в СПб., Галерная, 77»41.

О зарубежных вояжах поместных дворян Львов писал, что после ликвидации крепостного права «богатое дворянство. уезжали на "теплые воды" отдохнуть в европейском комфорте от пережитых волнений», а его бабушка вообще «жила всегда за границей, большей частью в Париже, и оттуда терзала письмами отца, требуя денег». Тот «мучился, но высылал [ей. - А.К.] без конца денег, что и служило одной из причин накопления долгов. Бабушка колесила по всей Европе, ненавидела Россию, как варварскую страну, и не хотела возвращаться в нее»42.

С тамбовским парижанином встречался Терпигорев: тот, продав имение и прокутив выручку в Москве, позднее проживал в Париже, где накануне его кончины писатель расспрашивал бывшего помещика: « - Так что вас совсем на родину к нам не тянет? - Нет. - И никогда больше к нам не приедете? - Зачем?»43

Закончим примером мужа и жены Л.В. и С.И. Савеловых, помещиков Воронежской губернии (причем супруг являлся там уездным предводителем дворянства), поселившихся навсегда с 1892 г. в пансионате г. Флоренции, где уже обосновалась их родственница44.

На грани XIX-XX вв. дворянская знать вместо перестройки старых резиденций в родовых имениях и неудобств путешествования по средиземноморским курортам стала возводить себе летние особняки на крымском берегу с морскими купальнями и даже зимними бассейнами. Семья князя Ф. Юсупова, например, владела множеством латифундий: от скоротечно посещаемой с целью охоты вотчины Ракитное в Курской губернии до поместья Спасское вблизи Москвы, где к 1912 г. «стоял дворец с колоннадой», но «все сплошь - развалины! Двери сорваны, стекла разбиты. Потолки рушатся, на полу оттого груды мусора» и «ветер. по залам». Главным местожительством Юсуповых являлись дворцы петербургский - зимой и подмосковный в с. Архангельском - летом, а осень семейство проводило в Крыму45.

Из мемуаров И. Пузанова из г. Курска явствует, что к 1914 г. комфортной дачей в Крыму обзавелись уже и коренные горожане в лице купечества и даже интеллигенции, сокращая круг желающих к приобретению обветшалых усадеб дворян в Центральном Черноземье46.

Из черноморских жителей был типичен С.Я. Елпатьевский, который вышел из семьи сельского священника Владимирской губернии, окончил Московский университет, получил профессию медика. С 1878 по 1880 г. работал по специальности в Скопинском уезде южной Рязанщины, но после депортаций по делам народников стал литератором и с конца 1890-х гг. осел в Ялте, там интеллигент «имел собственную дачу». В начале 1910-х гг. Пузанов встретил его недалеко от Феодосии, где тот «жил в

47

маленьком уютном домике почти у самого моря» .

Елпатьевский зафиксировал разорение к 1880 г. рязанского «дворянства» как «помещиков», начиная с картины их всеобщего обеднения: «Дворянство беднело, а не богатело; не распухало, а тощало. Тогда уже вовсю шло дворянское оскудение. Я знаю много случаев, когда на моих глазах куда-то уплывали. помещичьи земли, и как-то не припомню случая. чтобы дворянин-помещик прикупал земли, расширяя свои владения».

В итоге ныне «пусто было в дворянских усадьбах» Рязанской губернии, «в старых помещичьих домах, с покосившимися колоннами»: «В огромных, когда-то шумных домах с колоннами доживали старики, сыновья которых где-то командовали войсками, где-то служили губернаторами, департаментскими чиновниками, инженерами и приезжали редко, раз в два-три года, в имение вместо подмосковной или петербургской дачи».

«Не часто встречался помещик, сидевший на земле и сам ведший хозяйство. Большинство не занималось землей как источником существования», ибо эти «дворяне-помещики жили где-то далеко от своей земли, на казенном жалованьи, на легких хлебах, в банках, на железных дорогах, на службе у капитала, где в те времена дворянское имя, в особенности громкое, ценилось выше диплома и знания; а земля, имение было дачей, где все-таки нужно было вести нудные разговоры с управляющими, с мужиками и где не было подходящего общества».

«И молодое, подрастающее дворянское поколение целиком уходило от земли. Сыновья более богатых и родовитых помещиков поступали в Александровский лицей, в Училище правоведения, в Пажеский корпус; среднее дворянство шло в кадетские корпуса и отчасти в гимназии. Из либеральных профессий особым престижем тогда пользовалась профессия инженера и, отчасти, адвокатура»48.

На необычный интерес к области инженерии указывает и ряд биографий, начиная с Маркова, курского помещика, будущего политика, который, окончив, как многие представители дворянского юношества, 2-й Московский кадетский корпус, вместо карьеры офицера поступил в Петербургский институт гражданских инженеров и с 1888 г. уже инженером-строителем долго был занят «частными работами», а с 1892 г., будучи на службе при МВД, вел железнодорожное строительство и лишь в 1903 г. возвратился на жительство в родовое поместье, поскольку получил в наследство часть отцовской земли (остальная часть досталась брату, военному инженеру, служившему в Туркестане, будущему уездному предводителю дворянства)49.

К 1900 г. в Харьковском технологическом институте оканчивал учиться на инженера-механика П.М. Лихарев из семьи дворянства Скопинского уезда и др.50

По свидетельству Елпатьевского, подобные «дворяне-помещики уезжали не только от своих земель, но и вообще от местной жизни», включая земскую при небольшом «жалованьи», но «земское дело в этом дворянско-помещичьем уезде обслуживалось не дворянами, а или пришлыми людьми, или иносословными». Поэтому не случайно, что «председателем земской управы был онемеченный русский разночинец, родившийся и воспитывавшийся в Лифляндии, с совершенно русской фамилией, но плохо владевший языком»; что «приехал в наш уезд управляющим [имением. - А.К.], потом купил маленькое именьице и, должно быть, за то, что он был полунемец, считался деловым человеком. был выбран председателем земской управы».

Само скопинское дворянство лишь посещало годовые «земские собрания, иногда приезжали из других городов», как дворянин «Медведев», новоявленный москвич и «местный землевладелец, профессор гигиены медицинского факультета Московского университета». Бывал в уезде и другой земец И. И. Мусин-Пушкин, «который постоянно жил в Москве», где после университета и заграничной учебы

пытался сделать научную карьеру, но оказался не способен представить диссертацию, тем более что тогда его «большое богатое имение в соседней [Московской. - А.К.] губернии было уже продано, а два оставшихся в нашем уезде имения были обременены банковскими и иными долгами».

«Появлялись иногда в уезде молодые дворяне-помещики, получившие наследство, почему-либо неблагополучно покончившие со своим образованием и не достигшие диплома и соответствующих должностей и занятий». В срок «три-пять лет» ими спускалось все завещанное, заканчивая неизбежным: «имение закладывалось и перезакладывалось и в конце-концов уходило от владельцев; а молодые люди поступали в провинциальные труппы, пристраивались к железнодорожным дядюшкам и тетушкам, а случалось. » уезжали служить «в Польше, в Ташкенте, в дальних углах Сибири, куда неохотно шли серьезные деловые чиновники [недворянского происхождения. - А.К. ], где не требовалось дипломов», а прохождение службы шло сокращенным сроком.

В уездном г. Скопине даже к 1880 г. «мало было» дипломированных «учителей, медицинского персонала, не было техников, агрономов» и т. п., являвшихся выходцами из поместного дворянства. Однако среди чиновников они уже стали иногда встречаться. Такой была семья И.В. Ведерникова из мелкопоместных лиц. В начале 1860-х гг. после учебы в Московском университете его командировали стажироваться к Д.И. Менделееву в С.-Петербург, где он был арестован в 1866 г. по делу покушения на императора Александра II и «выслан на родину, в Рязанскую губернию, без обозначения срока, с тем фактическим ограничением прав, каким подвергались высылаемые.». Здесь «он долго скитался в поисках заработка, служил одно время в Пронске [уездный городок, соседний со Скопиным. - А.К.] секретарем Съезда мировых судей, пока не был принят в акцизное ведомство, куда требовались честные люди, которые не соблазнились бы взятками и где поэтому поневоле мирились с политической неблагонадежностью». Жена Елена Ведерникова «была также шестидесятницей», еще в девичестве, «в семнадцать лет, кончивши институт [благородных девиц из дворянских семей. - А. К. ], убежала она из родительского дома -помещичьего дома той же Рязанской губ. - в Петербург учиться, когда победно остригла свою косу - символ отречения от старого мира.». Эти воззрения «сохраняла она, мать пятерых детей, переживая тяжелые и скучные годы, обреченная на жизнь в скучном уездном городе, на жизнь особняком, уединенно», поскольку «кроме двух-трех знакомых, родственных им по духу. почти никто у них не бывал». В Скопине «жили они с женой скромно», а иногда и «скудно». «Обстановка дома была типично интеллигентская - в квартире было только то, что нужно для еды, для спанья, для книг, для занятия детей. » Однако супруг в летние отпуска любил бывать со своей семьей на дачном участке «в несколько десятин, как-то уцелевших от родового имения в Зарайском уезде [север Рязанщины. - А.К.]. Он ничего не получал от своего именьица. Все было маленькое, крошечное»: «аллейка», «прудок» и «избушка из 2-3 комнат». Позднее его сын испытал отцовские несчастья: он мечтал об ученой карьере геолога, «ему уже было обещано оставление при кафедре, но незадолго до сдачи выпускного экзамена он был арестован по какому-то политическому делу, два года провел в тюрьме. и был выброшен с разбитой мечтой о кафедре». В результате «он устроился на Кавказе в какой-то землеустроительной комиссии»51.

Львов писал о помещике Фролове в уездном Алексине Тульской губернии, который сберег родовое имение, хотя там были «дом маленький, сад маленький, река совсем чуть видная»; поддержав хозяйство из своей зарплаты земского врача, вскоре даже стал главой в уездном земстве, живя на 2 дома: городской и усадебный. Но это «был уже новой формации человек со стажем земской службы в качестве так

называемого третьего элемента [недворянской интеллигенции. - А.К. ], но вместе с тем он был помещиком», хотя по-коммерчески «хозяйничать не умел» и «жил необыкновенно скромно и бережливо». Ведя ныне образ жизни и городского служащего, и сельского помещика, он «сочетал в себе как-то части двух миров, он был очень скромный, культурный, по образу мысли либеральный», тем более что «был женат на Дубенской, тоже из третьего элемента».

Иногда помещики «просто исчезали» из своих домов, как, например, дворянка С.Д. Освальд. Имение же ее продал наследник-племянник, тогда служивший адвокатом

в Туле52.

О рязанской глубинке очевидцем отмечено, что там «встречались и совсем покинутые хозяевами, наглухо заколоченные, развалившиеся дома», наглядно представляя предпоследнюю фазу умирания дворянского землевладения. Однако окончательное распомещивание дворян пока переживало лишь меньшинство, потеряв семейные владения целиком: «Дворянские имения распродавались. Старые дворяне уходили совсем из своих мест и порывали всякие связи с дедовской землей - исчезали из уезда целые фамилии, когда-то занимавшие видное место в местной жизни. Покупали имения местные купцы и какие-то пришлые люди из Москвы и Петербурга -судя по фамилиям, недворянского рода; покупали крестьяне, местные и пришлые»53.

Как видим, и здесь шли встречные миграции сельского дворянства и городского населения: богатые горожане перебирались в имения, а бывшие помещики переселялись в города. К 1880 г. «были совсем деклассированные, влившиеся в

54

разночинскую массу дворяне, отцы которых играли значительную роль в уезде» .

О последних вспоминал бывший в 1890-е гг. ребенком выходец из курской семьи купцов, который больше видел «приезжих» помещиков на запыленных «тарантасах» из сельской глубинки в отцовском «магазине» с пристроенной там для них «гостиницей», обыкновенно заносчивых с городскими торговцами. Отсюда и удивление антиподам таковых: с 1893 г. «в Курске проживал разорившийся помещик [Петр Андреевич. - А.К.] Щуровский, талантливый музыкант и композитор, но горький пьяница. Весь город знал его долговязую фигуру, испитое лицо.». После учебы в Московской консерватории он был одно время дирижером Большого театра в Москве, но был уволен за то, что как-то в пьяном виде свалился вместе со своим пюпитром в оркестр». В губернском городе, «обремененный семьей и зарабатывая лишь случайной халтурой, он хронически нуждался в деньгах»55.

Семейное знакомство с дворянами Щекиными при найме для детей дачи на лето в их бывшем имении вблизи Курска вскоре переросло в дружбу родителей. К 1893 г. семейство офицера расквартированной в городе артиллерийской бригады Н.А. Щекина с супругой и детьми было весьма ограничено в материальном плане, ибо уже давно «за долги» их «имение Щекинка перешло из дворянских рук в купеческие» - бакалейщиков Перепелкиных. Последние построили уже там большую речную плотину, при ней «огромную турбинную мельницу» с «трехэтажной крупорушкой», живя летом в новом доме и сдавая знакомым дачникам старые строения усадьбы57.

Десятилетие спустя, будучи гимназистом, уже сам мемуарист сдружился с одноклассником Герасимовым из мелкопоместного дворянства: «Володя был сыном небогатого помещика, семья [супруга и 5 сыновей. - А.К.] которого переселилась сначала в Курск, потом в Киев». В отношении его родителей он как горожанин подчеркнул, что это были люди «по своему образовательному уровню мало поднимавшиеся над богатыми крестьянами-кулаками». О польском дворянчике Казимире Мациевском (еще один его друг) И. И. Пузанов написал, что тот «происходил из семьи обедневшего шляхтича, служившего на железной дороге» в пределах Курска и отличался остатками «шляхетской фанаберии»58.

С 1904 г., поступив в студенты Московского университета, Пузанов посещал семейство Заурихов: «А.А. Заурих, из небогатых курских помещиков, незадолго до этого женился на моей кузине», что была дочерью одной из самых богатых фамилий Курска - купцов Наумовых (соответственно, статус потомственных дворян перешел к супруге, а затем к детям, расширяя число людей этого сословия). «Окончив юридический факультет Московского университета, он поступил служить в Московскую контрольную палату, перевезя в Москву семью, состоявшую, в описываемое время, из жены и двух маленьких детей. », сняв семье жилье «на углу Садовой и Тверской»59.

По наблюдениям купца из Суджанского уезда и воронежского поместного дворянина (впоследствии московского чиновника), при обеднении или разорении помещика спасало несение госслужбы как источника дополнительного или единственного заработка, что предоставляло «дворянству» должностные «преимущества» с выслугой «пенсии» при выходе «в отставку» (после смерти отставника половинная часть пенсии, а иногда и полная, шла вдове и его детям).

Однако городские миграции сельского дворянства только «ускоряли отход помещиков

60

от земли и хозяйства» .

Вообще в России более всего «дворяне так или иначе были заинтересованы в [собственном. - А.К.] уезде»: «кто предводителем» дворянства, «кто председателем» земуправы, «кто земским начальником» и т. п.; самые разоренные уезжали служить в губернский город: «в канцелярии губернатора» и др., что отражают персоналии по Воронежской губернии на 1892-1903 гг., включая проживавших в уездном Острогожске супругов С.Н. и О.Н. Фроловых при местной кавалерийской бригаде, где муж был «произведен в подполковники после 20 лет пребывания в чине ротмистра», «у них было крохотное именьице в нескольких верстах от Острогожска, где семья (у них было 2 дочери) проводила лето»61.

Прилив в города обедневшего и разоренного поместного дворянства ускорил процесс одворянивания иносословного чиновничества, поскольку оно достигало за срок службы лишь звания низшего достоинства - личного дворянства (не наследуемого детьми). С середины XIX столетия этот статус давал чин 9-го класса, удостаиваемый титулярного советника (в армии был равен штабс-капитану). Поместные же дворяне, как потомственные по родству, сразу поступали на вакантные места в высшем достоинстве дворянского звания, дающего привилегированно-первоочередной порядок приема на службу с последующим ускорением карьерного продвижения. У иносословного чиновничества возможность дослужиться до потомственного дворянства, что давал 4-й класс как чин действительного статского советника (в армии был равен генерал-майору), была уделом лишь единиц, особенно в глубинке62.

К примеру, в Тамбове даже на 1906 г. в управленческом аппарате трехмиллионной губернии в чине 4-го класса служил лишь единственный чиновник -председатель окружного суда (в уездных же городах их вообще не было)63.

С 1860-х гг. низшие госслужащие даже губернского Курска в основном являлись представителями разоренного мелкопоместного дворянства, получившими только школьное образование. Например, И. Т. Плетнев, поступив писцом в Казенную палату и пройдя через разные посты в Канцелярии прокурора и Губернском правлении, с 1885 г. стал «старшим чиновником особых поручений при курском губернаторе», а в 1892 г. перевелся в Петербург служить в Минфине64.

Наоборот, выпускник петербургского Училища правоведения Н.М. Пузанов, по типу похожий на «помещика средней руки из захолустья», уже 20 лет как возглавлял Курский окружной суд. «У него была семья, которая постоянно жила в Петербурге, где воспитывались его дети, а он сам прозябал на глухой окраине Курска, на Лобановке,

занимая дешевенькую квартиру», приходив издалека «на службу пешком», несмотря на непогоду. «Жил он бедно, одевался плохо.». Зато «в обращении - очень простой и доступный, ни тени важности и высокомерия.», которые были типичными для губернского руководства с вузовским дипломом, особенно столичным65.

В уездах вакансии обычно занимали уроженцы своей губернии из плохообразованной части мелкопоместных семей, в которых продали землю, а сыновья осилили школу, как, например, «дворянин Щигровского уезда Иосиф Константинович Горянков, служивший полицейским урядником в Льговском уезде с 20 ноября 1890 по 1 февраля 1908 г.». В 1909 г. дворянское общество через начальника губернии просило устроить бывшего помещика в городе Курске как «имеющего 8 человек детей, крайне

нуждающегося в платной службе. и тем самым дать ему существовать с

66

семейством» .

Посты среднего ранга зачастую доставались более заслуженным людям из не местных уроженцев, главным образом распомещенному дворянству с соответствующим образованием и опытом службы, как это было в 1903 г. с приездом на должность» старшего штатного чиновника особых при Губернаторе поручений» С.П. Федорова (с супругой и дочерью), «потомственного дворянина Смоленской губернии», который в 1884 г. окончил в Твери училище юнкеров. Его служба по стране шла от Варшавы до Тамбова, но в отставку он вышел при военном чине 9-го класса как штабс-ротмистр в 1897 г., потом глава г. Плоцка в Польше в статском чине 8-го класса. В Курске был быстро переведен в «правители Канцелярии курского губернатора» с годовой оплатой к 1905 г. «жалованья 750 руб. и столовых 750 руб.» в рамках уже 7-го

67

класса .

Служение вне пределов Курской губернии описано В. Д. Волжином, что родился в 1845 г. в усадьбе семьи помещика Льговского уезда, владельца 300 «крестьянских душ». Время с 1861 г., «когда многие помещики [еще. - А.К.] жили припеваючи, прожигая на жизнь и удовольствия доходы от крепостного труда, а впоследствии и выкупные [платежи. - А.К.] за крестьянские наделы, для моих родителей уже было эпохой начавшегося дворянского оскудения. Мои предки были богаты, некоторые служили в [петербургских. - А.К.] кавалергардах и владели многими имениями, а я -ныне уже безземельный потомок старинного и обедневшего дворянского рода. Но и теперь еще мои племянники ведут хозяйство в своем имении - во Льговском уезде» (в 1912 г.).

После отцовской кончины и учебы в Курской гимназии с льготным проживанием в «дворянском пансионе» - юридический факультет Московского университета и судебная карьера: двухлетняя практика (судебным следователем) в Орловской губернии (в основном в г. Карачеве), а затем в г. Пенза, где он «отдался производству следствия со всей энергией и пылом молодости», с растущим чувством, «что полезен обществу.». «Однако мне пришлось уже очень долго служить в таком захолустном городе, как Пенза. Протекции и заручек в Питере у меня не было, и мудрено было надеяться попасть в прокуроры». Волжин на работе залез в долги из-за семейных расходов: похорон супруги и учебы 4-х детей (его сын впоследствии трудился в прокуратуре Саратова).

В последующее десятилетие автор уже ведет судебные процессы как член Пензенского окружного суда с 1882 г., что надолго удовлетворило его профессиональные амбиции. У него появилось время на досуг и написание книг. В снимаемую квартирку он привел свою вторую жену, что имела наследство в Каширском уезде Тульской губернии, но «в это именьице, скорее похожее на дачу. мог приезжать только во время каникул. Напрасно ходатайствовал. о перемещении в Тульский окружной суд, чтобы только быть поближе к имению с красивой

местностью» у реки Оки. Распущенное отходом в Москву местное крестьянство в отсутствии владельцев грабило усадьбу, в итоге «хозяйничать» стало «невозможно». «Смотреть за имением, почти не приносящим дохода, было некому, и пришлось его продать.»

В 1904 г. юрист с женой, прихватив хозяйничать проверенную горничную, перебрался с повышением членом Омской судебной палаты всей Западной Сибири, где они привычно сняли скромное жилье. Его судебное учреждение ютилось там «в мизерном наемном помещении». В городе «невзрачные, большей частью одноэтажные дома. Немощеные улицы и везде поразительное неряшество». Для приезжих «жизнь при недостатке квартир, устроенных почти всегда без надлежащих удобств, - очень дорогая. . в Петербурге можно прожить на меньшую сумму денег и с большими удобствами, чем в Омске». Однако именно там ему удалось закончить свою 40-летнюю службу в 1910 г. с «приличной пенсией», на которую он доживал с женой в г. Пензе, ибо «свыкся» с его жизнью (умер в 1919 г.)68.

Судьбу курянина во многом повторил рязанец Н.П. Муратов (1867 г.р.), но он дослужился до губернатора. В 1889 г. после семилетнего обучения в Училище правоведения юноша предавался следующим скромным мечтаниям: «Сын дотла разорившегося помещика Рязанской губернии, сирота, не имевший ни высоких, ни вообще никаких протекций, я мечтал, как о венце своей карьеры, о должности городского судьи в одном из уездных городов средней полосы России и думал, что при моем домике будет сад, яблони, вишняк и немудреная беседка, в которой я после рабочего дня буду пить чай». Однако деньги на такой домик ему надо было еще копить с оклада много лет, ибо тогда его стоимость в уездных городишках Тамбовской губернии уже составляла 3 тыс. руб.69

Судебную карьеру Муратов начинал в далеком Кутаиси, после женитьбы и рождения детей переводился с повышениями: в 1894 г. судебным следователем в г. Ковров Владимирской губернии, товарищем прокурора Владимирского и Московского, в качестве прокурора Тверского и Ярославского окружных судов до назначения в 1906 г. тамбовским губернатором, когда его семья - впервые после найма квартир -вселилась в служебный особняк в Тамбове с тремя этажами и залом приемов: «Мы начали осматривать с женой наши владения и пришли в восторг. "Неужели в этом доме с таким залом я буду жить? Да это дворец!" - думал я, и вспоминались наши маленькие квартирки во Владимире, Москве, еще меньше - в Твери и Ярославле, и совсем-совсем издалека глянула на меня хибарка» в Кутаиси70.

При губернаторе Муратове руководящие должности занимали 12 служащих, однако только двое были с сельскими поместьями и все 12 без частных домов в черте Тамбова. Неприятие верхушки тамошних помещиков беспоместного дворянина в губернаторской должности с чином всего пятого класса Муратов испытал при знакомстве с А. Н. Нарышкиной, богатейшей землевладелицей и петербургской придворной дамой, на которое взял и свою супругу: «Самый прием был и сух, и холоден, причем обращение с нами было похоже на обращение помещицы старых

71

времен с попом и попадьей, пришедшими поздравить с праздником» .

В 1912 г. Муратова, конфликтующего с руководителями тамбовского дворянства, перевели в курские губернаторы с годовым содержанием в 10 тыс. руб. -единственным источником семейного существования. На новом месте он особенно привечал неместных уроженцев, а его другом в Курске был барон А.А. Дельвиг, назначенный вскоре после него. «непременным членом [Губернского. - А.К.] по воинской повинности присутствия. полуразорившийся помещик Тульской губернии, вынужденный на склоне лет искать себе службы, которую он нес в высшей степени добросовестно и аккуратно». «Это был маленький, невзрачный человек, лет

пятидесяти, совсем неречистый. но в высшей степени привлекательный. высоким

72

умственным и нравственным развитием» .

Другие типажи беднейших помещиков известны из описания в 1894 г. И.П. Белоконским одного из уездов Орловщины, где городской купец Сидор Новотишин уже «скупил» 1/3 «имений» дворянских владельцев, «да столько же держал в аренде», в том числе поместье приезжавшего накануне землевладельца, чтобы «самостоятельно вести хозяйство», но «выдержали только неделю, и то чуть не повеселись с тоски», тем более что «денег - ни-ни, в долгу, как в пуху!» Поэтому помещик, сдавший Сидору «в аренду имение, все деньги взял вперед и бежал от снежных бурь в Ниццу!..»

Соседняя «усадьба производила впечатление мертвого царства», где смотрящие за поместьем рассказали статистику, что «барин вовсе не живет в имении», «раз в год приворачивает, а бывает-то и два года нет», ибо больше живет «на теплых водах», проводя жизнь в южных «странах», где «никогда зимы не бывает». Он «бросил Россию» с 1861 г., когда, лишившись своих крепостных, выехал из имения, ликвидировав ведение собственной запашки, при которой хозяину «необходимо трудиться». Он же получает «тысячу рублей в месяц» продажей своей земли: «за тридцать лет. прожил две тысячи десятин двухаршинного чернозема!» Остатки земли барин заложил, ожидая заиметь в наследство теткино имение для распродажи уже его 1,5 тыс. дес.

Следующая вотчина стоимостью 50 тыс. руб. за 300 дес. (167 руб. за дес.) поступила от дворянина к купцу за долги. Последний рассказал, как сын умершего помещика «поехал по водам да по за границам.» Занял у него «сначала под первую закладную, потом под вторую, а там, ну еще просить да товары закупать в долг, да векселя, знай, переписывать». Новый владелец до конца разрушил барскую усадьбу. Рядом сохранился «небольшой домик» и 40-50 дес., оставшихся от распродажи, -пристанище для старенькой матери и незамужней сестры сбежавшего дворянина.

Подобное поместье его владелец, бывший офицер, еще уберегал: «Выслужив небольшую пенсию, он бросил службу и поселился в деревне, чтобы исключительно заняться хозяйством, доходами с которого могло бы существовать семейство и воспитываться. два сына и три дочери». Вся семья в числе 7 душ, занявши «усадьбу», зажила «на пенсию и доход с 300 десятин. Как нарочно, всем детям приходится учиться в одно время» в губернском городе с ежегодной тратой на их 2 тыс. руб.: плата за учебу, съемную комнату и т.д. «Такие обстоятельства заставили гусара не только заложить свое имение в банке, но и наделать частных долгов в таком количестве, что проценты поглощают почти весь доход», что обрекало дворянскую семью на неизбежную утерю поместья.

Пока прочное положение занимал по доходам лишь земский начальник, на тот момент около 35 лет, в «дворянской с красным околышем фуражке», в разговорах «напыщенный», живший с женой в своем имении. Тогда как глава уездного дворянства для удобства перебрался в местный городок, где у него был свой дом73.

Максимальную галерею собирательных образов мигрантов-помещиков составил Терпигорев по Тамбовской губернии. Он отмечал использование крестьянского понятия «отхожие промыслы» в значении наемной работы в городе в отношении многих поместных дворян, проевших выкупные платежи и набравших отовсюду кредитов под закладку уже поместий, - в условиях неплатежа процентов и роста долгов это был зачастую единственный выход.

На городские заработки прошлось уйти даже уездному предводителю дворянства. На вопрос автора к усадебному слуге о месте нахождения барина тот ответил: «... В отхожий промысел поехали. - То есть как же это? Куда? / - А уж этого-

с и сам не знаю. Изволили сказать: еду я, Ванюша, в отхожий промысел.». Однако свое имение помещик потерял, не поспев на уплату долга банку. В дальнейшем он преуспевал на должности директора железнодорожного общества южнороссийского масштаба.

Терпигорев сам отходничал в Петербурге, подрабатывая коммерцией и литературой: «летом. жил в деревне, зимой в Петербурге», обыкновенно в гостиницах, где общался со многими «соседями» по поместью и «земляками» по губернии, которые говорили о себе так: «Да что же прикажите делать? "Там" (то есть это значит в деревне) делать нечего. Там наша роль кончена. Теперь надо каждому себе дело. приискивать». «Оскудевшие, проживающие в Петербурге, ютятся большей частью вокруг мировых судей», а также «разных обществ», в полиции служат бывшие военные, отдельные работают рядовыми служащими, в том числе смотрителями за проститутками. Однако «фуражек с дворянскими красными околышами они здесь не носят», стараясь рядиться под коренных питерцев. В отходничестве они «прилаживаются» к городской среде и новым занятиям, постепенно «привыкают и живут, кормятся».

«Больше всего их, конечно, в Москве. Там их страх сколько. Рассказывать, как и чем они там существуют, очень уж неприятно. Некоторые попали туда еще порядочными людьми.», но город и жизнь «из-за куска хлеба совершенно изменили даже внешний их образ», начиная с того, «что костюмчики на них поистрепались и оборвались», а заканчивая тем, что даже «выражение лиц - все изменилось. Какие-то запуганные, робкие стали».

Значительная часть дворян в городе, утеряв имения, стала беспоместной: они «как помещики "пропадали".», ибо «кому попало и почем попало продавали и отдавали в аренду свои Ивановки и Осиповки и бежали куда глаза глядят».

«Много нашего брата помещика сошло на нет. Много ушло "нас" на промыслы, и где теперь эти ушедшие искать счастья на новых местах - одному Богу известно. Встречал я их и на ярмарках [торговцами. - А.К.], и на железных дорогах, и в гостиницах, за конторкой» (служащими)74.

Наибольшие лишения в городах испытывали дворяне-старики. Так, тамбовец князь Кундушев, недавний предводитель уездного дворянства, жена которого на зимы выезжала в теплую Италию, на деньги от залога своего имения перебрался в Петербург, где уже выходил в офицеры его сын, а дочь готовилась быть акушеркой. Там он успел снять семье жилье: «Квартира была огромная, но как-то пустовато. Ни картин, ни бронзы. Ничего семейного, оседлого».

Со временем их поместье оказалось проданным, деньги на аренду жилплощади окончились. Поэтому в столице дочь квартировала у супружеской пары, где «по вечерам с их детьми-гимназистами занималась», дни проводила в «библиотеке», где делала «выписки» по заказу «педагога» для его будущего «учебника» при плате в 25 руб. в месяц. Еще она поведала писателю, что отец ее ищет места, мать живет у знакомых, а имение их давно им не принадлежит, брат служит, но помогать родителям-старикам «если бы и желал - не может. Они все там первое время, как выйдут из училища, получают что-то рублей по тридцать в месяц. Разумеется, весь в долгах.»

Позднее автор сам встретил «старика Кундушева. на станции одной из южных дорог», в «холодный дождик» на «мокрой платформе», где тот ожидал отправление курьерского поезда и в завязавшейся беседе о родных сказал: «Они все там. у вас, в Петербурге»75.

Отставной офицер из тамбовских дворян, выручив за вотчину сумму всего в 7 тыс. руб., поскольку покупатель еще взял на себя его банковские неплатежи, перевез семью в уездный город, что находился у них поблизости. Там они «наняли квартиру»

со штатом прислуги, обставив мебелью из сельской усадьбы, где «продолжали совершенно такую же точно жизнь, как и в деревне. Они опомнились, впрочем, скоро, когда у них осталось уже тысячи три [рублей. - А.К.]. Еще около полугода такой жизни

- и выходи хоть на улицу.».

На эти деньги они купили «серенький домик», «одноэтажный» и «деревянный», «очень небольшой», где теперь царила «убогая нищета», а хозяйка открыла при нем «Модный магазин и красильное заведение». Однако в городе считали, что таковая «никогда и в портнихах не была, а так, прогоревшая помещица. И потом дерзкая, совсем не умеет обращаться с заказчиками. Все обижаются на нее». Показателен диалог с ее дочерью, которую спросили о доходах магазина:

«- Кое-как еще можно было бы перебиваться. другим, но не нам.

- Это не дворянское дело. Теперешние дворяне, бывшие помещики, не должны за эти дела браться; они у них никогда не пойдут.

-Почему?

- А потому, что они всё еще воображают, что они помещики»76.

С другой стороны, многие дворяне молодого возраста, работая в городах специалистами чаще высокой и реже средней квалификации, по уровню образования и получаемому доходу: от должностей чиновников и офицерства до свободных профессий и коммерсантов в условиях растущих трудового стажа и своей зарплаты, сумели сберечь родовые имения, причем заведя там вместо старых домов постоянного проживания с целью руководства хозяйством дачное жилье под летний отдых.

На территории Тамбовщины внесение городского стандарта жизни в среду обитания сельского населения шло так: «Теперь, если помещик строится, то есть, если строит дом, службы, разбивает сад, цветники и проч., то всему этому придается какой-то городской или уж, по крайней мере, дачный вид». Как новейшие помещики, они жили на два дома: в основном как городские работники, жившие в городе минимум 9 месяцев с приличным окладом за службу; и частично как сельские помещики, появляясь на селе дачниками на 3 летних месяца, с небольшим доходом от имения. Поэтому и в деревне они «предпочитают именно вот этот дачно-городской стиль и вкус. Многочисленные домики с башенками [больше из кирпича, позднее из бетона. -А.К. ]. красивей и удобней старинных "домов" . кажется, что люди там не поселились, а приехали "провести лето" и живут не как коренные жители, а так - гости, перелетные птицы».

«Теперь все такие новенькие и хорошенькие усадьбы строятся на бугорках, вообще чтобы было повыше, побольше солнца, повеселей. Прежде - наоборот. Помещики "для тепла " селились прежде все "в низах", чтобы была защита от ветра. Для этого же они обсаживали усадьбу и деревьями», поскольку «прежний помещик когда приезжал в усадьбу, он в ней оседал и жил прочно, не наездом, а лето и зиму. Летом везде хорошо, а вот зимой - другое дело. Поживи-ка зимой в деревне, в холодном доме. Дома, разумеется, большей частью деревянные, и как их ни конопать и ни обшивай тесом, а если на юру, под ветром, зимой наверно будет холодно, сколько ни топи. Этих соображений у теперешнего помещика, приезжающего в деревню "провести лето" и "обязанного" жить зимой для "воспитания детей" [в городской школе. - А.К.], для службы, "для предприятий" и проч. в столице или вообще в городе,

- понятно, быть не может, и их у него нет. Зиму он живет в городе и, может быть, даже

77

и не знает, теплый ли у него дом в деревне» .

Сравним сельское и городское расселение потомственного дворянства Центрального Черноземья к 1897 г., что представляло разорившихся и еще остающихся помещиков, как преимущественное его местожительство: без временного его отсутствия в имении и городе, но при учете там людей из неместных уроженцев.

На 1861-1862 гг. территориально больше всего потомственных дворян, в особенности мелкопоместных, было в Курской губернии - 11 729 чел. (5 653 муж. и 6 076 жен. различных возрастов). В городах же таковых постоянно проживало 1 799 чел., или 15%. В губернском Курске поселилось только 297 чел. (166 муж. и 131 жен.), или 17% всех горожан в этом статусе по Курской губернии. Меньше всего их тогда было в уездном городке Щигры - 25 чел. (10 муж. и 15 жен.). В заштатных городах были лишь единичные дворяне. На сельскую местность губернии пришлось 9 930 чел., или 85% лиц поместного дворянства.

К 1897 г. общее их число в Курской губернии немного возросло - до 16 076 (7 275 муж. и 8 801 жен.), главным образом из-за перехода сельских дворян в города -до 7 565 чел. (3 356 муж. и 4 209 жен.). Зато на селе этот слой необратимо сократился -до 8 511 чел., несмотря на рождение с 1861 г. тысяч детей.

В губернском Курске теперь насчитывалось 3 969 чел. (1 817 муж. и 2 152 жен.), или 53% городских представителей потомственного дворянства, причем во многом из приезжих дворян других губерний (1 456 чел) и «уроженцев других государств» (24 чел.), вместе дающих 37% людей этого звания в городе, включая 840 поляков в чиновном аппарате и офицерах гарнизона. В Щиграх состав данной группы 241 чел. (113 муж. и 128 жен.), а удельный вес приезжих - 28% (67 чел.).

Итоговая динамика городского представительства «потомственного дворянства» за 1861-1997 гг. дала следующие результаты: в пределах губернии рост в 4,2 раза, по Курску - 13,4 и 9,6 по Щиграм. Все это без лиц данной группы, что выехали из

78

Курщины в другие города России и Европы .

На 1897 г. городское размещение и сельское проживание потомственных дворян в Черноземном Центре по губерниям составляло: 1) Воронежская губерния - максимум урбанизации - 67% в городах и 33% в имениях, или 5 133 на 2 552 чел., из-за наименьшей численности там окрестьяненных мелкопоместных лиц; 2) Орловская -63% и 37%, или 5 632 на 3 325 чел.; 3) Тамбовская - 60% и 40%, или 4 820 на 3 243; 4) Тульская - 48% и 52%, или 4 080 на 4 488 чел.; 5) Курская - 47% и 53%, или 7 565 на 8 511 чел.; 6) Рязанская - 42% и 58%, или 4 878 на 6 642 чел. В целом по ЦЧР их будет

79

53% и 47%, или 32 108 на 28 761 чел., всего почти 61 тыс. таких людей .

Максимальный приток потомственных дворян из различных губерний страны принимали столичные города, особенно Петербург, где мигранты пополняли ряды имперских чиновников, царских придворных и гвардейских офицеров. В Москве этот дворянский контингент имел состав в 22 тыс. на 1871 г., в 1897 г. - 35 тыс., а 1902 г. -под 50 тыс., что значительно превосходило данную группу в городских поселениях всего Центрального Черноземья. Северная столица по данному сословию уже к 1897 г. вобрала из империи 80 тыс. чел., причем учет 1910 г. выявил, что родившиеся «вне СПб» составляли 2/3 таких людей80.

На судьбу поместного дворянства России с 1861 г. нарастающее влияние в миграциях оказывали и политические факторы, особенно революция 1905 г.

Курский помещик-дворянин, в будущем историк-эмигрант писал о селе в 1861 г., что «самые трусливые из помещиков, ожидая всеобщего возмущения крестьян и повторения пугачевщины, уезжали из своих деревень: кто побогаче - за границу, кто победнее - в город»81.

В пореформенную эпоху развертываются одиночные выступления крестьян против поместий черноземного дворянства. К примеру, в Курской губернии волнения 1886 г. сумели подавить только войсками, введя 3 тыс. драгун и пехоты в район, где «крестьяне оказали явное сопротивление властям и намерение насильственно завладеть землею г-на Терещенко»82.

В 1905 г. выступления уже приобретают массовый характер, причем «грабежи» и «поджоги» усадеб направлены на выдворение дворян в города. На Курщине не хватало войск, чтобы спасти все имения, армией тогда «только сохранили жизнь владельцев». По донесению офицера из Курской губернии, в одном уезде и в одну ночь сразу «горит в 5 местах, боюсь, чтобы не вырезали оставшихся людей. Войска бессильны». Уже «все усадьбы землевладельцев и более зажиточных крестьян погибли. Все бежали, помещики, прислуга, бежали все власти» из села и даже «в городе Обояни жители в панике», поэтому дворяне «бегут в Курск»83.

По наблюдениям Сабашникова, с 1906 г. «пострадавшие помещики не смогут да и не захотят восстанавливать свои хозяйства, давно уже клонившиеся к упадку». Многие имения из-за грабежа хозяйства и сожжения усадьбы дворяне продали. «Землевладельцы, которым посчастливилось уцелеть от погрома, были терроризированы не менее погромленных.Некоторые ликвидировали свои хозяйства, другие посчитали благоразумным ради укрепления своих позиций в деревне продать соседним крестьянам более или менее значительные площади»84.

Тамбовский губернатор позднее отметил, что лишь к 1912 г. «испуг и даже паника, вызвавшие бегство помещиков из насиженных гнезд, исчезли, предложения Крестьянскому банку купить имения совершенно прекратились, чему способствовали, кроме общего успокоения, прекрасные урожаи.»85.

С лета 1917 г. стихийное изгнание из поместий их владельцев, совершаемое крестьянами и с помогающими им дезертирами с фронта, обычно вооруженными, повсеместно было возобновлено. В рязанских селах сразу разделили между собой помещичьи зерно и поголовье скота. По Тамбовской губернии на сентябрь сообщалось, что в Козловском уезде уже «разгромлено около двадцати имений», со временем из-за слабости действий войск «разорялись и сжигались все новые усадьбы». Воронежское крестьянство, случалось, прибегало и к убийствам помещиков. В тульской деревне с осени «стали настаивать на разделе имений и полном изгнании помещиков». На Курщине дворяне снова переезжают в губернский город, поскольку в поместьях «захваты земли», «грабежи и убийства».

Октябрьский переворот 1917 г. с «Декретами» большевиков от 26 октября и 10 ноября о ликвидировании соответственно дворянских поместий и дворянского сословия открыли организованный процесс распомещивания и параллельного раздворянивания в Центральном Черноземье86.

1 Лященко П.И. Очерки аграрной эволюции в России. Т. 1: Разложение натурального строя и условия образования сельскохозяйственного рынка. СПб., 1908. С. 173.

2 Акиньшин А.Н., Ласунский О.Г. Воронежское дворянство в лицах и судьбах: Историко-генеалогические очерки с приложением перечня дворянских родов Воронежской губернии. Воронеж, 1994. С. 52-54.

3 Холодова Е.В. Усадьбы Курской губернии: Историко-архитектурные очерки. Курск, 1997. С. 8.

4 Щедрин Н. (М.Е. Салтыков) Пешехонская сторона. М., 1951. С. 3, 241-242, 387-390.

5 Курцев А.Н. Типичные проявления учебных миграций населения Центрального Черноземья в 1861-1917 гг. // Ученые записки. Электронный научный журнал Курского государственного университета. 2010. №4 (16). URL: http://www.scientific-notes.ru/pdf/017-07.pdf (дата обращения: 06.06.2016).

6 Щедрин Н. (М.Е. Салтыков) Указ. соч. С. 390.

7 Терпигорев С.Н. (Атава С.) Оскудение: в 2 т. М., 1958. Т. I. С. III-XI, XXXII-XXXIV, 279; Т. II. С. 5, 310, 318; его же. Потревоженные тени. М., 1988. С. 5, 269-270, 553.

8 Его же. Оскуднение. Т. I. С. 18, 79, 202, 275.

9 Его же. Потревоженные тени. С. 209-210, 449-500.

10 Военно-статистический сборник. Вып. IV: Россия. СПб., 1871. Отд. I. С. 188.

11 Российский государственный исторический архив. Ф. 1284. Оп. 223. Д. 191. Л. 15.

12 Там же. Д. 65. Л. 5; Д. 191. Л. 15.

13 И пыль веков от хартии отряхнув. Хрестоматия по истории Тамбовского края. Тамбов, 1993. С. 127-128.

14 Статистика земельной собственности и населенных мест Европейской России. Вып. 1: Губернии центральной земледельческой области. СПб., 1880. С. XXIII-XXIV.

15 Там же. С. XXII, XXIV.

16 Там же. С. XXIV, 20, 57, 153, 187, 223, 259.

17 Чернышев И.В. Аграрный вопрос в России (от реформы до революции, 1861-1917): Материалы и комментарии. Курск, 1927. С. 22-23.

18 Львов Г.Е., князь. Воспоминания. М., 2002. С. 24.

19 Там же. С. 86-87.

20 Там же. С. 24.

21 Там же. С. 26-28, 31, 58, 71, 81, 138, 176-179, 181, 184, 189, 202, 331.

22 Там же. С. 82-84

23 Там же. С. 24.

24 Статистика. С. 57.

25 Карпов П.И. Собрание сочинений. Т. 2: Стихотворения. Воспоминания. Курск, 2011.

С. 81.

26 Сабашников М.В. Записки. М., 1995. С. 218-219.

27 Государственный архив Курской области (далее: ГАКО). Ф. 4. Оп. 1. Д. 377 (1). Л. 243-246.

28 Донесения Л.К. Куманина из Министерского павильона Государственной Думы, декабрь 1911-февраль 1917 года // Вопросы истории. 1999. №1. С. 24; Марков А. (Шарки) Родные гнезда. Сан-Франциско, 1962. С. 63-66.

29 Марков А. (Шарки) Указ. соч. С. 59-61.

30 Крестовская М.В. В Ольховатом // Вестник Европы. 1912. №10. С. 3-4, 6-7, 14; №11. С. 115-116.

31 Там же. №10. С. 7; №11. С. 115-116.

32 Там же. №10. С. 8; №11. С. 106, 115; Статистика. С. 223, 238.

33 Сабашников М.В. Указ. соч. С. 183, 202, 223, 235, 313.

34 Там же. С. 270-271, 273-274.

35 Курские дни князя Саши Ратиева / сост. А. Л. Донченко. Курск, 2007. С. 13-14, 66-73,

80-89.

36 Голостенев В.Е. Терещенко Михаил Иванович // Политические деятели России 1917: биограф. словарь. М., 1993. С. 313-314; Из истории Курского края: сб. документов и материалов. Воронеж, 1966. С. 375-376; Холодова Е.В. Указ. соч. С. 79; Холчева Э. «Богатый капиталист с душой филантропа» // Открытый музей: Курский альманах истории и культуры. 2015. №1 (6). С. 28-29.

37 Материалы по крестьянскому и частному землевладению Курской губернии: Объяснительная записка и сводные ведомости. Курск, 1908-1909. С. 64-67, ведомости без нумерации стр.; Плетенев И.Т. Воспоминания шестидесятника в Курской губернии // Наша старина (Пг.). 1915. №12. С. 1135.

38 Инструкция по производству Всероссийской сельскохозяйственной и поземельной переписи и Всероссийской городской переписи 1917 года. Пг., 1917. С. 6, 8-9; Материалы. С. 58; Погубернские итога Всероссийской сельскохозяйственной и поземельной переписи 1917 года по 52 губерниям и областям. М., 1921. С. III, 10-17, 26-33.

39 Ползухин А. Современное состояние России и сословный вопрос // Русский вестник. Т. 175. М., 1885. С. 25, 28, 30.

40 Там же. С. 29-30.

41 Государственный архив Тамбовской области. Ф. 4. Оп. 1. Д. 5461. Л. 259-259 об.

42 Львов Г.Е., князь. Указ. соч. С. 74, 111.

43 Терпигорев С.Н. (Атава С.) Оскудение. Т. I. С. 345-355.

44 Савелов Л.М. Из воспоминаний: 1892-1903. Воронеж, 1996. С. 26, 59.

45 Юсупов Ф., князь. Мемуары. М., 2005. С. 72-73, 84-96, 117-118.

46 Пузанов И. Мемуары: в 2 т. Одесса, 2014. Т. 1. С. 167-188, 439-441.

47 Пузанов И. Указ. соч. Т. 2. С. 187-189; Ерофеев Н.Д. Елпатьевский Сергей Яковлевич // Отечественная история: История России с древнейших времен до 1917 года: энциклопедия. Т. 1. М., 1996. С. 141-142.

48 Елпатьевский С.Я. Воспоминания за пятьдесят лет. Л., 1929. С. 29, 31.

49 Юбилейный сборник сведений о деятельности бывших воспитанников Института гражданских инженеров (строительное училище): 1842-1892. СПб., 1892. С. 212; Бывшие лучшие из Курской губернии. Курск, 2012. С. 89; Большая курская энциклопедия. Т. I: Персоналии. Курск, 2005. Кн. II. С. 57.

50 Алфавитный список студентов Харьковского технологического института Императора Александра III за 1889-99 учебный год. Харьков, 1898. С. 32 и др.

51 Елпатьевский С.Я. Указ. соч. С. 17, 30-31, 35, 43, 48-52, 61.

52 Львов Г.Е., князь. Указ. соч. С. 24, 84-85, 87-88.

53 Елпатьевский С.Я. Указ. соч. С. 43-44.

54 Там же. С. 29.

55 Пузанов И. Указ. соч. Т. 1. С. 10, 19, 30-31, 323; Большая курская. Кн. III. С. 221.

56 Пузанов И. Указ. соч. Т. 1. С. 9, 25, 35-38, 46; Адрес-календарь // Памятная книжка Курской губернии на 1892 год. Курск, 1893. С. 76.

57 Пузанов И. Указ. соч. Т. 1. С. 9, 25, 35-39, 46.

58 Там же. С. 189, 204-205.

59 Там же. С. 24, 251, 288, 458.

60 Сабашников М.В. Указ. соч. С. 223; Савелов Л.М. Указ. соч. С. 35.

61 Сабашников М.В. Указ. соч. С. 269; Савелов Л.М. Указ. соч. С. 22, 26-32.

62 В данном тексте все обобщения - авторские, факты о чинах и т.п. см. в кн.: Законы о состояниях // Свод законов основных государственных, гражданских, уголовных. Б.м., б.г. [СПб., 1911] С. 5-7, 11-13, 20-22.

63 Муратов Н.П. Записки тамбовского губернатора. Тамбов, 2007. С. 44.

64 Плетенев И.Т. Указ. соч. № 7. С. 657; № 8. С. 735, 744; № 9. С. 858; № 11. С. 1062; № 12. С. 1447.

65 Там же. № 10. С. 945-946.

66 ГАКО. Ф. 1. Оп. 2 л. Д. 124. Л. 1-3.

67 Там же. Д. 42. Л. 1-7.

68 Из мемуаров В.А. Волжина // Исторический вестник. Т. 129. 1912. № 7. С. 41, 43; № 8. С.я 443-450, 463, 467-468, 470, 472-473.

69 Терпигорев С.Н. (Атава С.) Оскудение. Т. I. С. 309; Муратов Н.П. Указ. соч. С. 13, 403.

70 Берсенев В.В. Краткие биографические данные курских губернаторов // Курский край: науч.-ист.журнал. 2002. № 7-8 (27-28). С. 54; Муратов Н.П. Указ. соч. С. 5, 44.

71 Муратов Н.П. Указ. соч. С. 4, 35, 409.

72 Там же. С. 219-220, 357-358; История и современность Курского края: регион. учеб. пособие. Курск, 2009. С. 207.

73 Белоконский И.П. Деревенские впечатления (Из записок земского статистика): в 2 т. Т. I. СПб., 1900. С. 133-134, 170, 173, 175, 183-186, 295, 299-300, 303, 310; Т. II. СПб., 1903. С. 1-11, 48-50; Его же. Деревенские впечатления (Из записок земского статистика) // Русское богатство. 1898. № 9. С. 117-118 (паг. 1-я).

74 Терпигорев С.Н. (Атава С.) Оскудение. Т. I. С. 100, 203-208, 217, 224-225, 377, 380383; Т. II. С. 155, 195-196.

75 Там же. Т. II. С. 164, 193, 195, 213-215.

76 Там же. Т. I. С. 303-318.

77 Там же. Т. II. С. 186-188.

78 Экономическое состояние городских поселений Европейской России в 1861-62 г. Ч. 1. XVIII: Курская губерния. СПб., 1863. С.3-44; Статистически сведения о Курской губернии за 1862 год // Труды Курского губернского статистического комитета. Вып.2. Курск, 1866. С. 3; Первая всеобщая перепись населения Российской Империи, 1897 г. ХХ: Курская губерния. СПб., 1904. С. 48, 266.

79 Первая всеобщая перепись населения Российской Империи, 1897 г. IX: Воронежская губерния. Тетрадь 2. СПб., 1904. С. 232; То же. XXIX: Орловская губерния. СПб., 1904. С. 38; То же. XLII: Тамбовская губерния. СПб., 1904. С. 42; То же. XLIV: Тульская губерния. СПб., 1904. С. 222; То же. ХХ: Курская губерния. СПб., 1904. С. 48; То же. ХХХV: Рязанская губерния. СПб., 1903. С. 50.

80 Статистические сведения о жителях г. Москвы по переписи 12 декабря 1871 года. М., 1874. С. 68; Перепись Москвы 1902 года. Ч. I: Население. Вып. 1. М., 1904. С. 13; Общий свод по Империи результатов разработки данных Первой всеобщей переписи населения, произведенной 28 января 1897 года. ТХ СПб., 1905. С. 164; Петроград по переписи 15 декабря 1910 года. Ч1: Население. Пг., 1915. С. 148.

81 Пушкарев С.Г. Россия 1801-1917: власть и общество. М., 2001. С. 13-15, 81.

82 Из истории. С. 82.

83 ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 9996. Л. 135-136, 138-139, 142, 150 об.

84 Сабашников М.В. Указ. соч. С. 309-310.

85 Муратов Н.П. Указ. соч. С. 353.

86 1917 год в деревне (Воспоминания крестьян). М., 1967. С. 40, 49, 52, 65, 67; «И пыль веков.» . С. 185; Курская жизнь. 1917. 15 нояб. С.3; Борьба за установление и упрочение Советской власти в Курской губернии: сб. документов и материалов. Курск, 1957. С. 81, 106, 117.