ГОМЕР - ИСТОК И СКРЕПА ЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Вестник ПСТГУ Серия III: Филология.

Шичалин Юрий Анатольевич, д-р филос. наук, канд. филол. наук, профессор кафедры древних языков и древнехристианской письменности богословского факультета ПСТГУ Российская Федерация, 127051, г. Москва, Лихов пер., д. 6, стр. 1 graecolatinum@gmail.com

2020. Вып. 64. С. 9-35

Б01: 10.15382МигШ202064.9-35

ОИСГО: 0000-0002-1799-2021

Гомер —

исток и скрепа Европейской цивилизации

Ю. А. Шичалин

Аннотация: В первой части статьи показано, что обращение к Гомеру (издание его поэм, их перевод, изучение и пр.) оказывается приметой приобщения того или иного народа к Европейской цивилизации на всех основных этапах ее развития. Вторая часть статьи усматривает в поэмах Гомера новый способ рассмотрения и описания действительности: «реалистический» (или «иллюзионистский»), позволяющий ввести зрительные впечатления и душевные аффекты в пространственно-временной континуум и представить их как «возможные с точки зрения вероятности и необходимости» (Аристотель) и потому узнаваемые и проверяемые. Освоение этого взгляда на действительность и проведение его в разных видах творчества привело к развитию искусств (например, драматургии) и наук (например, геометрии), которые, будучи институциализованы (преимущественно в виде разного рода школ и научных центров), определили все дальнейшее развитие Европейской цивилизации.

Ключевые слова: Гомер, греческая культура, Европейская цивилизация и ее носители, европейская культура, мимесис, реализм, учебные и научные центры.

Поскольку объявленная тема очевидным образом слишком обширна даже для очень большой статьи, ясно, что я заявляю ее не в надежде исчерпать, а с целью предложить некий взгляд , который позволит понять, что имеется в виду под этим утверждением «Гомер — исток и скрепа Европейской цивилизации». Собственно, я хочу указать на то, что, во-первых, само возникновение Европейской цивилизации неким таинственным и прекрасным образом связано с Гомером. Во-вторых, я хочу еще раз подчеркнуть, что все этапы своего развития Европейская цивилизация проходила с неизменной оглядкой на своего родоначальника, в связи с чем само ее дальнейшее существование и развитие предполагает соотнесенность с Гомером.

1.1. Начавшаяся у греков Европейская цивилизация — единственная, приобретшая планетарное распространение

Размышляя о том, как можно было бы кратчайшим и при этом несомненным образом показать специфику и исключительный характер Европейской цивилизации, я подумал о том, что эту исключительную специфичность европеизма можно усмотреть в следующем: со времени появления гомеровских поэм и по сей день не было ни одного поколения европейцев, которые бы не слушали, не читали, не переписывали, не изучали, не толковали, так или иначе не воспроизводили бы, не переводили и не старались понять, оценить и осмыслить Гомера и его поэмы.

По некотором размышлении необходимо признать, что именно с Гомера начинается непрерывный путь развития той единственной цивилизации на Земле, которая в прошлом веке приобрела планетарное распространение. На Земле были цивилизации более древние, но именно Европейская цивилизация благодаря своим образовательным и научным институциям в ХХ в. стала не просто доминировать в мире, но раз и навсегда определила характер всего последующего существования и развития человечества. Европейцы всегда использовали в своих интересах достижения других культур, и представители прочих культур, достигавшие определенного уровня, неизменно обращались к достижениям европейского образования и науки начиная во всяком случае с III в. до Р. Х.; но эта тенденция планетарного распространения европеизма стала очевидным образом необратимой в XIX в., когда Индия, Япония и Китай начали сознательно воспроизводить формы и методы европейского образования и не только систематически использовать достижения европейской науки, но и участвовать в ее развитии.

Кратчайшим образом развитие начавшейся с Гомера Европейской цивилизации можно представить именно путем последовательного рассмотрения тех народов, которые приобщались к европеизму. В его основе лежала греческая культура; затем систематически обращаться к греческой культуре стали римляне; затем христиане, осознавшие себя новым единым народом независимо от этнической принадлежности его представителей, на много веков взяли на себя бремя несения Европейской цивилизации; среди прочих по этому пути шли германцы; мощное влияние европейского образования и науки испытали персы и арабы; не избежали этого влияния евреи; славяне и прочие народы, приобщавшиеся к европеизму через христианство, постепенно вмещали и греко-римскую основу европеизма; и уже названные Индия, Япония и Китай в Новое время с очевидностью демонстрировали отсутствие альтернативы европейскому образованию и науке на планете в целом.

Компьютер и интернет — порождение Европейской цивилизации: они закрепили планетарный характер европеизма, были очередным этапом эволюции средств хранения и передачи информации, последовательно развивавшихся европейцами. Наряду с пониманием того, когда и как приобщались к Европейской цивилизации новые народы, понимание последовательности освоения средств хранения и передачи информации свиток — рукописный кодекс — печатная кни-

га — компьютер и интернет позволяет с легкостью следить за основными этапами развития европеизма и с очевидностью обнаружить, что на всех этапах Гомер неизменно был в поле зрения его носителей.

1.2. Гомер у греков VIII—IV вв.

Гомер не только заставил греков слушать свои огромные поэмы, которые были им записаны, но и был первым европейским автором, сумевшим создать некую институцию, специально занятую сохранением и распространением его поэм1. Поэтому неудивительно, что все последующее литературное и вообще интеллектуальное развитие греков шло под влиянием Гомера, либо опираясь на него, либо от него отталкиваясь. Важным для бытования Гомера в VII—V вв. было и то, и другое. На Гомера опирались элегики, от него отталкивался Архилох, и в целом влияние Гомера на всю поэзию греков нельзя переоценить. На учрежденных при Писистрате Панафинеях рецитировали гомеровские поэмы; и при том же Писистрате на Дионисии стали ставить трагедии. Развитие драмы немыслимо без Гомера: отдельные гомеровские сюжеты, образы и их разработку мы находим у всех трех великих трагиков, а у Аристофана мы впервые встречаем «божественного Гомера»2. Поскольку читать учили по Гомеру, его поэмы с самого детства были в поле зрения образованных людей, что и создавало условия для создания столь развитой литературной и театральной традиции.

Но в VI в. был и принципиально важный эпизод отталкивания от Гомера, приведший в конечном счете к укреплению и развитию его влияния на греков и его повсеместное присутствие в их интеллектуальной, религиозной и духовной жизни.

Как мы указали, греческая литература с самого момента своего появления связана с Гомером. Но и греческая наука, так называемая «ионийская íoTopÍn», возникала и развивалась в постоянном соотнесении с Гомером. Возникновение прозы и развитие рационализма в рамках так называемой «ионийской науки» привели к резкому неприятию традиционных авторитетов, прежде всего Гомера. Наиболее яркие примеры такого неприятия — Ксенофан и Гераклит: первый бранит Гомера, этого учителя всех, за недолжное изображение богов3, второй — за непонимание очевидных вещей4. Показательно, что при этом и тот, и другой

1 Речь идет, разумеется, о гомеридах. Самое раннее упоминание о них у Пиндара (Nem. 2.1—2: ...'O^riPÍSai раятйу ёяёму... áoi6oí). Схолии к Пиндару объясняют, что речь шла о потомках Гомера (In Nem. ad loc.: ó^riPÍSai xai oí uíoi той 'O^ípou), которые, по Ев-стафию, жили на о. Хиос (Ad Hom. Il. 1.6.9-10: á^ioPnToüoi б' aÜTot) [sc. 'O^ípou] xai Xíoi, ^apTÚpiov npoxeipiZó^Evoi Toüg xa^ou^évoug 'O^riPÍSag, üv xai nÍvSapog ^é^vr|Tai). Гомериды еще в IV в. — живая институция для Платона и его кружка: Plat. Phaedr. 252b4, Ion. 530d7, Resp. 599e6.

2 Aristoph. Ran. 1034: ó. 0EÍog "O^npog.

3 Xenophan. В10 2: ё| йрхл? Ka6' "O^npov £nei ^E^a6f|xaoi návTEg...; A1 8-9: ...xaT' 'Áva|Í^avSpov f|v. YÉYpaфE Se ev EnEoi xai ÉXEYEÍag xai iá^Poug xa6' 'HoióSou xai 'O^ípou, ÉmxónTMv aÚTñv Ta nEpi 6emv Eipr^éva; и др.

4 Heracl. В56 1-3: É|r|náTr|vTai... oí av6pMnoi npóg t^v yvmoiv tmv фavEpñv napan^noÍwg 'O^ípMi, og eyeveto tmv 'E^ívmv ooфмтEpog návTMv; ср. А22 1-2: ÉmTi^ai tmi noi|oavTi 'Mg Epig ex te 6emv xai áv6ptónMv óno^ono' [2 107]; В42 1-2: tóv te "O^npov EфaoxEV a|iov ex tmv üymvmv ÉxPáX^Eo6ai xai pam£;Eo6ai, и пр.

знают о Пифагоре, причем оба не признают его. С Пифагором связано очень важное движение последней трети VI — первой половины V в.; и если Ксено-фан трунит над учением Пифагора о душепереселении5, претензии Гераклита к Пифагору гораздо существеннее. Пифагор для Гераклита — предводитель болтунов6, насобиравший некие сочинения и черпающий из них свою мудрость7. Важно понять, в каком контексте нужно рассматривать эту нелюбовь Гераклита сразу и к Гомеру, и к Пифагору.

Цец сообщает, что в комиссию Писистрата входили Зопир из Гераклеи и Орфей из Кротона (два пифагорейца, упоминаемые и в других источниках), а также Ономакрит8. Суда приводит имена авторов, издававших некие сочинения, которые приписывались Орфею, большинство из них — пифагорейцы: в частности, Зопир написал «Кратеры», «Покров» и «Сеть», а Орфей из Кротона, живший при дворе тирана Писистрата, «Двенадцатилетия», «Аргонавтику» и др. Но к этим же сочинителям орфических поэм относится и Ономакрит, написавший «Прорицания» и «Посвящения в таинства»9.

Появление ориентированных на Гомера гекзаметрических текстов создавало для его поэм очень важный фон: они перестали быть необъяснимым началом, а стали восприниматься в некой исторической перспективе, и уже именно в этом русле идет работа по установлению их текста членами так называемой «комиссии Писистрата». Вероятно, в ходе именно этой работы по защите Гомера возникает и метод его аллегорического толкования, предложенный Феагеном из Регия.

При этом едва ли случайно, что именно Феагена называют родоначальником грамматики: это было необходимо для корректного издания гомеровских текстов. Хотя Феаген не фигурирует в известных нам списках пифагорейцев, время (последняя треть VI в.), место (Южная Италия) и характер его деятельности совершенно определенно связывают его с ними. В частности, именно с пифагорейцами связано создание европейской математики; создание науки грамматики (и риторики) на этом фоне выглядит вполне естественно. Эта же связь с пифагорейцами важна и для вхождения гомеровских текстов в поле зрения нарождающейся философии: в русле почтительного отношения к Гомеру создают свои натурфилософские поэмы пифагорейцы Парменид и Эмпедокл, прекрасно владевшие гомеровским гекзаметром. Их установки и тексты знаменуют новый

5 См.: Xenophan. В7 5-8.

6 81.4: ...хотбму eotív йрхЛ7°;. Suda: Kómg: ó XáXog. Ср. Eur. Hec. 131-133: ó яolxлóфрмv xómg r|SuXÓYOg бгрохарютл; Лаертюбп;; Etym. Magn. 925.25-30: ...Kónig: Eúpim6r|£.-. 2í)VT0^0g, ó|üg tm xóym, ayouv XáXog.

7 129.1-4: Пибачорпе Mvnoápxou toTopíriv floxrioev áv6ptónMV ^á^iOTa návTMV xai £xXe|á^EVog тайта; Tag оц^рафа; ёяо^оато ёаитоО ооф^, noXu^a6í|v, xaxoTEXvírv.

8 Tzetzes, Prolegomena de comoedia Aristophanis, prooem. 1, 147-149: ...TeooápMV áv6pñv ¿ni naoiOTpárau ouv6évtmv tov "O^rpov, oravég áoiv oínoi- 'EmxÓYXu^og, 'Ovo^áxpirag 'Абг^аю;, Ztónupog 'Нрах^еитп; xai 'Орфей; KpoTMViáuig; ср. там же, prooem. 2, 24-31.

9 Suda 654.1-19: 'Орфей;... Xpno^oúg, oí ávaфéрovтal e'ig 'Ov0^áxpiT0v Te^ETág^ ó^oÍMg 6é фaоl xai тайта; 'Оvo^axрÍтo... Kрaтf¡рag• таОта Zwnúpou фаои. ffin^ov xai Aíktuov xai таОта Zwnúpou той 'Нрах^емтои... 657.1-3: 'Орфей;, KpoTMViáTig, еяояою;- ov neioiOTpáTM owe^i tm тuрávvм 'AoxXr|má6r|g фпогу ev tm Q' РфМм tmv Грa^aтlxñv. Аехаетг^ба, 'AрYovauтlxá• ха'1 аХХа Tivá.

этап развития европейского рационализма, теперь уже тесно связанного с опорой на божественное откровение и авторитетные стихотворные тексты.

Разумеется, Гомер постоянно находился в поле зрения возникшей в середине V в. и мощно развивающейся софистики, так что уже к концу V в. с Гомером связаны все виды интеллектуальной деятельности греков. Попав в школу, Гомер становится предметом рутинного толкования для всех тех, кто начал всерьез заниматься своим образованием: наряду с «физической» интерпретацией Феаге-на появляется «моральная» интерпретация Гомера у «физика» Анаксагора и его ученика Метродора Лампсакского. Эта тенденция аллегорического толкования будет продолжена стоиками в Пергаме.

Кроме того, у Гомера, которого с VI в. рецитировали на всегреческих празднествах, появляются профессиональные исполнители и толкователи, над которыми смеется автор входящего в Платоновский корпус диалога Ион. Едва ли удивительно, что такая гомеризация греческой пайдейи вызывает реакцию Платона, который намечает в своем Государстве новые контуры воспитания граждан задуманного им идеального полиса: Платон, великолепный знаток Илиады и Одиссеи, тексты которых он постоянно цитирует, не находит места для Гомера и его поэм в своей конструкции. Не признавал Гомера также бичевавший и Платона Зоил (ученик софиста Поликрата, обвинителя Сократа); но большинство интеллектуалов по-прежнему на стороне Гомера, чему пример Аристотель и перипатетики, чьими трудами создается фундамент научного изучения Гомера в Александрии несколькими поколениями исследователей и издателей.

У Аристотеля мы впервые находим анализ гомеровского творчества как такового, т. е. как художественного творчества, создающего некие особого рода поэтические произведения. Поэтика Аристотеля замечательна именно этим открытием поэзии и литературного художественного творчества как таковых. После платоновских рассуждений о Гомере в Государстве (или даже в Законах, где Платон дает чудный поворот разговора и показывает, что прочим поэтам Гомера предпочтут старцы) рассуждения о Гомере у Аристотеля представляется мне таким же чудом, как и сам Гомер. Но об этом речь пойдет позже, а пока отмечу следующее.

1.3. Греческая культура в империи Александра Македонского

и его преемников

Всем памятен Аристотель с бюстом Гомера, изображенный рембрандтом (1653) по заказу сицилийского аристократа, также заказавшего художнику портреты Александра и Гомера. Ученик Аристотеля Александр, по преданию, возил с собой Илиаду Гомера в специальной шкатулке. Это один из важнейших символов нового этапа распространения европейской цивилизации, когда европейский тип образования утвердился на необъятных просторах империи Александра Македонского, а затем и на просторах эллинистических монархий. Вспомним также интересную деталь из жизнеописания Александра у Плутарха: «...он отобрал тридцать тысяч мальчиков и поставил над ними многочисленных наставников, чтобы выучить их греческой грамоте и обращению с македонским

оружием»10. Европеизация Востока путем создания соответствующих образовательных институций была существенной частью политики как самого Александра, так и его преемников. А грамоте восточных мальчиков учили по Гомеру.

Не забудем и того, что Александр считал себя потомком Ахилла и его сына Неоптолема, благодаря которым в конце концов была захвачена Троя. Это давало деятельности Александра тот квазиисторический фон, на котором впоследствии будут мыслить себя римляне и прочие народы, входящие в Европейскую цивилизацию.

Тот же Аристотель, специально писавший о Гомере, провоцирует научный подход к Гомеру, который поддерживают и представители его школы: у истоков Александрийской библиотеки стоял перипатетик Деметрий Фалерский, и ясно, что ученые, возглавлявшие ее, Каллимах, Зенодот, Аристофан, Аристарх, уделяли Гомеру особое внимание и сыграли важнейшую роль в передаче его текстов. Созданный позже другой центр учености в этот период, Пергам, был занят толкованием Гомера в духе той аллегорезы, открытой и развитой в последней трети VI—V в.: здесь, как известно, тон задавали стоики.

1.4. Римляне

К III в. относят хранящийся в Британском музее барельеф Апофеоз Гомера, подписанный Архелаем из Приены. И в это самое время греки перестают быть единственными почитателями великого автора Илиады и Одиссеи: мы застаем новое действующее лицо на средиземноморской арене развития Европейской цивилизации. В конце III — во II в. происходило не просто расширение влияния греческой культуры на другие народы, а разыгрывалась принципиально новая драма вхождения нового народа в эту греческую культуру. Собственно говоря, в определенном смысле только теперь и появляется Европейская цивилизация, родоначальником которой были греки, потому что появляется второй народ, готовый нести бремя греческой культуры как свое собственное. Эта драма пишется на гомеровский сюжет, поскольку греков, которые некогда победили троянцев, а теперь подчинили своему влиянию всю ойкумену, начинают теснить потомки защитника Трои Энея, римляне, которые, осознав себя лидерами, охотно встраиваются в предложенную Гомером и его греческими толкователями историческую панораму. Своим прародителем римляне считают защитника Трои Энея, а посвященные ему стихи из «Илиады» воспринимают как пророчество о грядущем торжестве побежденных греками троянцев:

Будет отныне Эней над троянами царствовать мощно, Он, и сыны от сынов, имущие поздно родиться11.

Эти слова у Гомера Посейдон произносит во время битвы Энея с Ахиллом, спасая Энея от смерти и тем самым сохраняя его для грядущего торжества его потомков над потомками Ахилла. И это предсказание Гомера сбывалось на гла-

10 Plut. Alex. 47.3.3-4: xpio^upiouç natôaç êmX£|â^£voç éxéXeuoe Ypâ^axâ te ^av6âv£tv 'EÀAnvixôt xai MaxEÔovixoXç on^oiç ё\п^ф£о0а1, no^oùç êmoTâTaç xaTaoT^oaç, xtL

11 Hom. Il. XX 307-308: vûv ôè бл Alvdao ßir| TpMEooiv âvâ|£i // xai naiÔMv naXÔEç, toî kev ^£TÔmo0£ Yévœvrai.

зах всего мира, потому что потомки Энея, римляне, одолев карфагенян, становились главным народом Средиземноморья.

Эта первая общезначимая для всей последующей европейской истории победа римлян над пунийцами была ознаменована всем известным событием: Ли-вий Андроник, поэт, драматург и школьный преподаватель, перевел «Одиссею» на латынь сатурновым стихом, после чего римских детей стали обучать грамоте именно по этому латинскому переводу Гомера, так же как по Гомеру учили греческих детей.

Гомер оказывается важнейшей фигурой для римлян, а его перевод на латинский язык задает парадигму вхождения новых народов в Европейскую цивилизацию. К этому времени греческая культура безусловно доминирует на всем протяжении так называемых эллинистических монархий, и при этом повсюду, т. е. и у египтян, и у персов, и у прочих народов, в том числе у евреев, греческий язык не только становится основным языком бытового общения и администрации, но и языком образования и культуры: наиболее очевидные примеры этого — написанная по-гречески история Египта египетского жреца Манефона, также написанная по-гречески история Вавилона вавилонского жреца и астронома Беросса и греческий перевод Священного Писания иудеев, известный как Септуагинта. Исключительность римлян состояла именно в том, что они, создавая свою культуру, стали на своем языке воспроизводить греческую культуру во всем ее разнообразии.

Первым воспроизведенным на латинском языке автором как раз и оказался Гомер, переведенный, как уже сказано, Ливием Андроником. Но Гомер влиял и на оригинальную поэзию: он является поэту Эннию, и Энний считает, что душа Гомера переселилась в него; по образцу Гомера он пишет свои «Анналы» в гекзаметрах, совершенно не свойственных римлянам. Энния называли латинским Гомером12, и его понимание римской истории, теснейшим образом связанной с Троянской войной и Энеем, было позднее разработано автором Энеиды. Вергилий хотел быть и был латинским Феокритом и латинским Гесиодом в Буколиках и Георгиках; но он был и латинским Гомером, причем автором латинских сразу и Илиады, и Одиссеи, по образцу которых составлена Энеида.

Именно Вергилий наилучшим образом отразил идею культурной зависимости Рима от Греции, зафиксированной в знаменитых стихах Горация13. Гораций знает Гомера не только как поэт, но и как историк и теоретик поэзии; и еще веком позже Квинтилиан уверен, что Гомер — первый среди поэтов, как Рим — первый среди городов, и Гомер должен быть образцом также и для оратора. Но о популярности Гомера в I в. н. э. можно судить и по Стацию, который прямо обращается к Гомеру, а не только к Вергилию: воспроизводя в гекзаметрах сюжет войны Семерых против Фив, Стаций, конечно, соперничал с Вергилием, но заново перечитывал и очевидным образом использовал в своей Фиваиде гомеровские поэмы. И еще для Макробия воспитательная роль Вергилия в универсуме латинской культуры может быть понята ровно постольку, поскольку он соответствует Гомеру в культуре греческой.

12 Horat. Epist. II, 1, 50: Ennius... alter Homerus.

13 См.: Horat. Epist. II, 1, 156.

1.5. Христиане и греко-римская культура

Но во II в. по Р. Х. происходит новое расширение пределов теперь уже греко-римского европеизма: на мировую арену выходит новый народ, определивший все дальнейшее развитие Европейской цивилизации. Этот народ — христиане14. Христиане, хорошо знакомые с Филоном Александрийским, прекрасно знали, что Гомер не просто величайший и знаменитейший из поэтов15, но и Поэт по преимуществу, Поэт как таковой16. Вместе с тем они не могли смотреть на него так, как смотрели на Гомера аллегорически толковавшие его язычники. Христиане, по образцу уже Ксенофана, но также и Платона, критиковали не просто некое абстрактное многобожие, но прежде всего богов Гомера, причем христианские апологеты Аристид и Афинагор, а потом и свт. Григорий Богослов и многие другие, приводили для критики языческого представления о богах те же примеры, которые были подобраны уже языческими критиками. Но если язычники не просто продолжали, а развивали гомеровскую аллегорезу (прекрасный пример этого развития — Порфирий), если Прокл пишет специальную лекцию о том, что и критикующий Гомера Платон остается его последователем, — то христиане, отвергая гомеровских богов, прекрасно знают самого Гомера, и тот же свт. Григорий Богослов демонстрирует великолепное владение гекзаметром, который, как оказывается, вполне пригоден для изложения богословских вопросов.

Одним из жанров, используемых христианами, оказывает гомеровский цен-тон, отражающий не только классическую образованность христиан, но и их уверенность в том, что Гомер безусловно пригоден для изложения самых разных библейских, в частности, евангельских сюжетов. Гомер опять-таки оказывается своего рода пророком, в произведениях которого как в некоем образе и подобии дается повествование о Христе. «Гомеровский центон» императрицы Евдокии служит тому примером17. Разумеется, на латыни ту же миссию может исполнять текст подражателя Гомера Вергилия, как о том свидетельствует, например, Cento virgilianus, Вергилианский центон, который составила Фальтония Бетиция Проба (Faltonia Betitia Proba, 306-353). А до какой степени гекзаметр оказывается пригодным для изложения Евангелия, судим по Нонну.

Я далек от мысли даже просто наметить историю рецепции Гомера христианами и считаю, что приведенных примеров довольно, чтобы убедиться, что новый этап развития европейской цивилизации ярко отмечен воздействием и влиянием Гомера и его поэм. О том, насколько важен был Гомер для греков в эпоху, предшествующую книгопечатанию, можно судить по греческим рукописям Гомера и его толкователям (достаточно вспомнить Комментарий к Илиаде

14 Этот тезис о христианах как едином народе, взявшем на себя несение Европейской цивилизации, развит мной в статье: Ошибка перспективы, или еще раз о России и Европе // Вестник ПСТГУ. Сер. I: Богословие. Философия. 2017. Вып. 74. С. 105-107.

15 Philo, De conf. linguarum 4.2-3: ^YiOTOg xai бохщмтатод töv noir|TÖv "O^npo?.

16 Philo, De Abrahamo 10.1-2: noir|T% "O^npo?, ^upiMV noir|TÖv övtmv, кат' e|ox^v ^YETai.

17 Это тема вполне развита у исследователей христианской литературы, у нас об этом удачно писала Т. Л. Александрова, см., например: Александрова Т. Л. Гомеровский центон императрицы Евдокии // Вестник ПСТГУ. Сер. III: Филология. 2017. Вып. 50. С. 63-97.

и Одиссее Евстафия Солунского XII в.). Но Гомер был известен также и на латинском Западе.

1.6. Гомер на латинском Западе

Об этом можно не только предполагать по упоминаниям в популярном во времена так называемого Средневековья18 Комментарии ко Сну Сципиона Ма-кробия или по романам о Трое, популярным в Европе начиная с XII в.19, но и вполне уверенно говорить по Божественной комедии Данте.

Как всем памятно, в Песни четвертой Ада Данте описывает Круг первый, Лимб, и здесь различает orrevol gente («некий многочестный // И высший сонм», как переводит М. Л. Лозинский) и слышит призыв: Onorate l'altissimo poeta («Почтите высочайшего поэта!»). Вероятно, так на возвращение Вергилия откликается именно Гомер, а Вергилий объясняет Данте, что первый из четверых, кого они увидели в сопровождении Горация, Овидия и Лукана — это Omero poeta sovrano («Гомер, превысший из певцов всех стран»). Обычно по поводу этого места комментаторы говорят, что Данте еще не мог знать Гомера в силу невозможности читать его по-гречески и отсутствия переводов; но вернее было бы зафиксировать, что Данте не мог о Гомере не знать, если он знал Горация, Овидия, Лукана, Стация и, конечно, самого Вергилия, своего проводника по Аду.

1.7. Гомер в национальных культурах Западной Европы

и в России

Этот ведомый и неведомый Гомер становится все более привлекательной фигурой прежде всего в Италии: его жаждет читать Петрарка, его почитает Бок-каччо, а со времен первого издания по-гречески в 1488 г., которое предпринял во Флоренции Димитрий Халкокондил, Гомер полноценно входит в поле зрения Западной Европы, причем делаются как его латинские переводы, так и переводы на национальные языки. Всякий раз знакомство с Гомером оказывается имеющим фундаментальное значение для развития той или иной литературы. Достаточно вспомнить о восторженном отношении к Гомеру у Буало и Приключениях Телемаха Фенелона, чтобы понять значимость Гомера для французов. Для немцев и становления их национальной литературы и культуры в целом имели первостепенную важность переводы обеих поэм Йоханна Хайнриха Фосса, восторженные отклики о Гомере у Винкельмана, Гердера, Шиллера и Гете, почтительное отношение к Гомеру у Гегеля.

У англичан Гомера переводил Джордж Чапмен, чей перевод (1598—1616) почитался классическим; знаменитый философ Томас Гоббс (1673); великий поэт и издатель Шекспира Александр Поуп; его почитали Байрон и Китс... Состави-

18 Для Западной Европы термин Средние века имеет определенный смысл.

19 Сюжет о Трое обрабатывался многократно в XII в.: латинские поэмы на эту тему принадлежат Петру Сентонжскому, Симону и Иосифу Эксетерскому (см. сб. Поэзия вагантов. М.: Наука, 1975. С. 300 слл. и 574); у Примаса Орлеанского разрушению Трои посвящено стихотворение в форме рассказа от лица грека-победителя; ок. 1150—1155 гг. появляется французский эпос Бенуа де Сент-Мора (переложение Дареса и Диктиса Критского).

тель монументальной антологии Гомер по-английски Джордж Стинер констатирует: «Гомера больше всего перелагали на английский. Гомера переводили на английский больше и чаще, чем на другие европейские языки. Гомера переводили на английский больше и чаще, чем любого другого автора. Фундаментальность Гомера для англичан видна и в том, что его, наряду с Шекспиром и Библией короля Джеймса, требовалось знать, чтобы занять пост на колониальной службе. Гомера пересказывали и переводили на английский Чосер, Шекспир, Драйден, Поуп, Китс, Шелли, Теннисон, Гладстон, Уильям Моррис, Браунинг, Эзра Паунд, Оден, Роберт Грейвз, Лог, Лоренс Даррелл, Уолкот и сотни других поэтов, переводчиков, министров, чиновников, аристократов и учителей.»20.

Но Гомер формировал не только литературы, но и науку о литературе. Сам факт возникновения в Европе так называемого Гомеровского вопроса свидетельствовал о том фундаментальном внимании, какое уделяла Гомеру родившаяся новоевропейская филология, которая в лице studiosi philologiae Вольфа не замедлила ввести в научный обиход комментарии к Гомеру; а затем пришла пора Платоновского вопроса, в связи с чем рассматривалась комментаторская традиция Платона; а затем было нельзя не заняться комментариями к Аристотелю и прочими исследованиями, позволявшими подходить к материалу с исторической точки зрения. Но Гомер и здесь был первым.

Влияние Гомера на Европу XIX—XX вв. слишком обширно и вместе с тем хорошо известно, чтобы пытаться о нем говорить сколько-нибудь подробно; но напомню некоторые сведения о переводах Гомера в России21.

М. В. Ломоносов переводит фрагменты из Одиссеи и Илиады в Риторике (1748) и в письме Шувалову 1753 г. александрийским стихом. Кириак Кондратович в 1750—1769 гг. переводит обе поэмы с латыни прозой. Илиада была переведена прозой Петром Екимовичем Екимовым: часть 1 «Омировых творений» вышла с датой «1776» на титульном листе; часть 2 датирована 1778; к февр. 1777 г. Екатерина II уже читала книгу и сообщала Вольтеру, что «все хвалят перевод». Историческое значение перевода «Илиады» Екимова состоит не только в ознакомлении русского читателя с греческим классиком, впервые переведенным с языка оригинала. Несмотря на прозаическую форму перевода, Екимов положил начало традиции «возвышенной» интерпретации Гомера и таким образом повлиял на Гнедича.

В 1788 г. прозой перевел Одиссею неведомый переводчик (тот же Екимов?). В переводе александрийским стихом Е. Кострова увидели свет песни I—VI Илиады (1787); песни VII—IX опубликованы в «Вестнике Европы» в 1811 г. Счел важным для себя перевести александрийским стихом фрагмент из шестой песни Илиады Н. Карамзин (Гектор и Андромаха, 1795). Но уже появившийся в 1819 г.

20 Homer in English / George Steiner, ed. L.; N. Y.: Penguin, 1996. Цитирую по предисловию к переводу Одиссеи Исраэля Шамира (см.: URL: www.israelshamir.net/ru/odysseia0.htm (дата обращения: 17.06.2020)).

21 См. прежде всего: Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVII—XIX вв. М.; Л., 1964. Егунов А. Н., Зайцев А. И. Илиада в России // Гомер. Илиада. Л., 1990. С. 417—427. См. также предисловие А. И. Солопова в книге: Гомерова Илиада / Пер. Е. И. Кострова, А. И. Любжина. М., 2019.

перевод александрийским стихом третьей песни Илиады О. М. Ковалевского представляет собой анахронизм22.

Был начитан в Гомере по-гречески И. А. Крылов, специально ради Гомера изучавший греческий и принимавшийся переводить отдельные фрагменты гекзаметрами. Неутомимый И. И. Мартынов перевел обе поэмы в 1820-е гг. прозой. Не отрицая известных литературных достоинств названных переводов, понимаем, что главная задача переводчиков этого периода — подступиться к Гомеру, уже хорошо переведенному на ведущие европейские языки и прочно вошедшему в поэтический опыт европейских национальных литератур.

У нас этот переход от знакомства с поэмами Гомера к их полноценному освоению связан с двумя именами. Н. И. Гнедич в 1808—1809, 1811, 1812-м переводил отдельные песни Илиады александрийским стихом; но Гнедич прекрасно понимал, что время хотя и очень распространенного, но искусственного для русских александрийского стиха прошло23, и доступный немцам и русским «перевод размером подлинника» — ожидаемое событие в развитии русской поэзии, принципиально уже освоившей к этому времени гекзаметр. В 1829 г. Гнедичем опубликована вся Илиада, переведенная гекзаметром. В. А. Жуковский перевел гекзаметрами Одиссею в 1849 г. Оба перевода вошли в сокровищницу русской литературы и показали свершившийся факт ее приобщения к европеизму в его истоках.

Но стремление приобщить к поэмам Гомера самые разные слои русских читателей приводит к появлению перевода 12 песней Илиады «простонародной прозой» (Б. И. Ордынский, 1853) и рапсодий 1—6 Одиссеи «в точном переводе на русский язык» (В. Краузе, 1885). Г. Янчевецкий в приложении к журналу «Гимназия» выпустил в прозаическом переводе Полное собрание творений Гомера (1895). И вообще вторая половина XIX в. отмечена распространением ученических и популярных пособий по Гомеру.

Н. М. Минский в 1896 г. опубликовал Илиаду, переведенную гекзаметрами. Вересаев считал, что перевод Минского «написан современным русским языком, но чрезвычайно сер и совершенно не передает духа подлинника»24. Стремление предложить современный (общедоступный) перевод было свойственно и самому В. В. Вересаеву, который перевел гекзаметрами Илиаду и Одиссею (опубликованы в 1949 и 1953 г.). Главное достоинство перевода — ясное понимание необходимости учесть перевод Гнедича, прочно вошедший в русскую литературу.

22 Как замечает А. Н. Егунов, «литературное упражнение Ковалевского не могло повернуть дело перевода Гомера опять в сторону устаревшего стихотворного размера» (Указ. соч. С. 269).

23 Его распространение целиком обусловлено преимущественным влиянием французов на русскую поэзию и драматургию в XVIII в.; но русский язык никак не мог быть ограничен силлабическим строем французской поэзии, так что и очерк развития александрийского стиха у Пушкина в Домике в Коломне (1830), и его сочувственно ироническая характеристика у Вяземского (датированное 1853 годом, стихотворение Александрийский стих восходит к наброскам 1810—1820-х гг.) свидетельствуют о том, что к 20-м гг. XIX в. александрийский стих перестал восприниматься как живая литературная форма.

24 В предисловии к переводу Илиады, см.: URL: http://veresaev.lit-info.ru/veresaev/stihi/ gomer-iliada/predislovie-perevodchika.htm (дата обращения: 17.06.2020).

Перевод Вересаева оказался наиболее приемлемым для советского читателя: главная тенденция перевода (сделать язык поэм проще и понятней читателю) оказалась близкой массовому потребителю классики, не желающему и не умеющему более слушать «божественный звук божественной эллинской речи». На советского студента ориентирован претендующий на ученость перевод П. А. Шуйского, который в 1948 г. опубликовал Одиссею; обе поэмы опубликованы в 2018-м (второе исправленное издание — 2019-м). Но у перевода, увы, не оказалось своего читателя: не читавшие Гнедича и Жуковского читали Вересаева. Таковы основные достижения советского периода знакомства с Гомером.

Из постсоветского опыта вспомним следующее. Исраэль Шамир предложил русский перевод Одиссеи, выполненный с английского прозаического переложения Лоуренса Аравийского (2000)25. Переводчик объясняет: «Этот перевод рассчитан на молодых людей и девушек, выросших в современной России на книжках Толкиена и fantasy». А вот с какого языка (а иной раз и на какой) выполнены два следующие перевода, мне сказать трудно: А. А. Сальников опубликовал перевод Илиады в 2011 г., Одиссеи — в 2012-м26; а в 2013 г. М. А. Амелин предложил перевод I песни Одиссеи21. Переводы, конечно, курьезны, но равно неудовлетворительные язык и стих обоих не отменяют характерности самого факта их появления: они, правда, представляют собой скорее социологический интерес, но вместе с тем прекрасно демонстрируют, как общество, практически полностью лишенное литературной среды и цивилизованного круга прилично образованных читателей, сохраняет некое стремление обратиться к традиции, которая по существу уже ничем не поддерживается, но по-прежнему продолжает сохранять ясно не объясняемую притягательность...28

Наконец, еще два события. В сентябре 2011 г. в Государственной публичной исторической библиотеке России прошла выставка «Гомер в России: переводы и иллюстрации»29. Тема выставки говорит сама за себя, а подбор книг позволяет представить гомеровский пласт в нашей культуре, конечно, не исчерпывающе, но достаточно подробно.

В 2019 г. появилась Гомерова Илиада в переводе Е. И. Кострова и А. И. Люб-жина30. Уже сам факт этого объявленного через века соавторства свидетельству-

25 Одиссея. Перевод поэмы Гомера Исраэля Шамира (см.: URL: http://www.israelshamir. net/ru/odysseia.htm (дата обращения: 11.06.2020)).

26 Переводы А. А. Сальникова (более поздние редакции) можно найти в интернете; см., в частности, сайт https://nromashov3.wixsite.com/russkiygomer (дата обращения: 11.06.2020); и пр.

21 URL: https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2013/2/odisseya-2.html (дата обращения: 11.06.2020).

28 Сведения о ряде других недавних переводов, переложений, компиляций и пр., над которыми потрудились Борис Алексеевич Ефремов, Юрий Евгеньевич Емельянов, Петр Борисович Прихожан, Николай Иванович Вашуткин, Аркадий Аркадьевич Казанский, и отсылки к соответствующим текстам можно найти на сайте https://facetia.ru/node/2888 (дата обращения: 11.06.2020). Я не берусь характеризовать этот род литературы, но считаю его выражением чрезвычайно важной социальной потребности обрести классические тексты в современном общедоступном выражении.

29 См.: Каталог выставки (URL: https://www.shpl.ru/files/vustavki/gomer_bibliografiya.pdf (дата обращения: 11.06.2020)).

30 Гомерова Илиада / Пер. Е. И. Кострова, А. И. Любжина. М., 2019.

ет о смелости А. И. Любжина, а чтение его текста говорит о его несомненном профессионализме в исполнении этой затеи, причем профессионализме как филолога-классика, так и опытного переводчика. Но при этом автор претендует не только на воскрешение поэтического рационализма XVIII в., но и на то, чтобы дать «современному подростку, более простой и прямой доступ к Гомеру, чем Гнедич»31. Мне это состязание с Гнедичем за умы детей представляется странным, но не могу не согласиться с А. И. Любжиным в том, что у нас на сей день отсутствует «литературная жизнь, достойная этого названия»32. И все же указанные попытки так или иначе возродить «русского Гомера» следует считать важным проявлением неких подспудных процессов, которые как таковые не могут получить развития, но позволяют ожидать возможного нового приобщения нашего общества к поэзии, европейской в своих истоках и основных установках.

2.1. Особенности гомеровского изображения по Э. Ауэрбаху

Рассматривая в связи с Гомером греческую предысторию Европейской цивилизации, мы отметили, что к IV в. Гомер либо прямо провоцировал возникновение интеллектуальных, образовательных и литературных движений греков, либо был их необходимым фоном. Не забудем еще одного важного тезиса, также сформулированного выше: Европейская цивилизация — единственная, получившая за тридцать веков планетарное распространение. Теперь важно понять и показать, в чем состоит принципиально новый характер этой цивилизации, а также в чем заключается ее специфика, которая с полной отчетливостью впервые обнаружилась как раз в Гомеровских поэмах.

Для того чтобы подступиться к пониманию указанной специфики, напомню характеристику гомеровского стиля, предложенную в первой главе знаменитой книги Эриха Ауэрбаха Мимесис (1946). Ауэрбах ставит своей целью рассмотреть Dargestellte Wirklichkeit in der abendländischen Literatur, то есть представление действительности в западноевропейской литературе, или, как он сам формулирует в Послесловии, «истолкование действительности в ее литературном изображении или "подражании"»33. Ауэрбах начинает изложение с Гомера, посвященная Гомеру глава называется Рубец на ноге Одиссея. Ни жанр книги (серия очерков, посвященных отдельным литературным текстам европейской реалистической традиции от Гомера до Вирджинии Вулф), ни ее подчеркнуто литературоведческая установка не предполагают сколько-нибудь развернутого обоснования выбора текстов, так что и относительно нашего фрагмента из Гомера, эффектно открывающего книгу, мы можем только предполагать, что для Ауэрбаха он представляет собой первый по времени текст, где может быть с уверенностью опознан некий специфический характер изображения действительности, и в дальнейшем проявлявшийся в европейских литературах.

31 URL: https://vk.eom/@universitasdempozharscii-avtointervu-a-i-lubzhina-perevod-iliady (дата обращения: 17.06.2020).

32 Там же.

33 Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976. С. 545.

В XIX песни Одиссеи Ауэрбах обращает внимание на то, как описано узнавание Одиссея, попавшего под видом странника в свой дом и радушно принятого Пенелопой, которая велит старой няньке Одиссея Евриклее омыть страннику ноги и должным образом принять его. Евриклея наполняет медный таз холодной водой, разбавляет ее кипятком, а Одиссей садится так, чтобы его лицо было в тени, но опасается, что Евриклея узнает его по старому шраму от раны, полученной им еще в молодости на охоте, учиненной его дедом Автоликоном. Пространное описание этой давней истории прерывает рассказ об омовении ног, но потом Гомер возвращается к рассказу, который в блистательном переводе Жуковского выглядит так:

Эту-то рану узнала старушка, ощупав руками Ногу; отдернула руки она в изумленье; упала В таз, опустившись, нога; от удара ее зазвенела Медь, покачнулся водою наполненный таз, пролилася На пол вода.34

Комментируя фрагмент, Ауэрбах отмечает: «Очерченные ясными линиями, в прозрачном и ровном свете стоят и движутся тут люди и вещи в пределах обозримого пространства»35. Затем он рассматривает роль вставного эпизода, рассуждает о возможностях его интерпретации (что мы опустим) и делает очень важное утверждение: «.в глубинном импульсе гомеровского стиля можно по праву предполагать и некоторую более существенную изначальность, — этот исходный импульс заставляет, изображая явления, придавать им наглядный, пластический облик, точно передавая все их пространственные и временные отношения»36.

Для того чтобы отчетливее представить специфику гомеровского изложения, Ауэрбах сопоставляет его с библейским рассказом о жертвоприношении Исаака37. Вот как он описывает специфику библейского рассказа: «.из явлений выхватывается только то, что важно для конечных целей действия, все остальное скрыто во мраке; подчеркиваются только решающие кульминационные моменты действия, все находящееся между ними лишено существенности; время и пространство оставлены без определения и нуждаются в особом истолковании.»38.

34 Hom. Od. XIX 467-470: t^v Ypn^g XEipeooi хатаярг^шоь АяРоша // yvm p' £тцаооацёуг|, яоба Se простое фёреабаг // ev Se MPr|Ti яеое xvrmn, xavaxnoe Se xa^xog, // a^ б' ЁтЕрма' ЕхШгр то б' ёп1 xQovog Ё|Ехи6' "ибмр.

35 Ауэрбах. Указ. соч. С. 24.

36 Там же. С. 26.

37 См.: Быт 22. 1-18.

38 Ауэрбах. Указ. соч. С. 32. Отметим, что излагающий этот эпизод эллинизированный иудей Иосиф Флавий уже не может обойтись без указаний на время и место и некоторые детали (например, Иосиф указывает, что Авраам отправился приносить жертву, ничего не сообщив Сарре, что Исаак с радостью выслушал объяснение отца о необходимости жертвы, и пр.), а также без развернутых речей Авраама, Исаака и Самого Бога, Который подробно объяснил смысл испытания и после объяснения таинственным способом доставил барана для жертвоприношения, по свершении которого отец и сын вернулись к Сарре (Joseph. Fl. Antiquitat. Jud. I 222.1-236.5).

Рассуждая о двух стилях, гомеровском и библейском, Ауэрбах подчеркнуто отказывается от рассмотрения всего связанного с их истоками и потому оставляет в стороне вопрос, «было ли их своеобразие изначальным или же оно объясняется в целом или в частностях посторонними воздействиями, и какими именно»; в рамках его исследования «нет необходимости решать этот вопрос; в том виде, в каком эти два стиля сложились еще в весьма раннюю эпоху, они оказали основополагающее воздействие на изображение действительности в европейских литературах»39. Но поскольку нас в отличие от Ауэрбаха занимает совсем иное, а именно вопрос о специфике гомеровского характера изображения, а не об одном из стилей, повлиявших на последующую европейскую литературу, то, воспользовавшись некоторыми замечательными наблюдениями и формулировками Ауэрбаха, посмотрим на Гомера с иной точки зрения, к уяснению которой и приступим.

2.2. Гомер изображает то, что могло бы происходить

Вернемся еще раз к приведенному фрагменту из Одиссеи и обратим внимание на следующую его особенность. Совершенно очевидно, что Гомер не мог использовать некие свидетельства об этом появлении Одиссея на Итаке: его изложение представляет собой вымысел, но Гомер строит это вымышленное повествование так, что его слушатель и читатель живо представляет ситуации и действия, которые если и не происходили, то могли бы происходить, причем именно так, как их описывает Гомер. Так и в нашей сцене: взяв ногу Одиссея, нащупав знакомый рубец и узнав его, Евриклея не могла не всплеснуть руками и тем самым не выронить ноги Одиссея, и тогда нога Одиссея не могла не упасть в медный таз, наполненный водой, таз не мог не наклониться, и вода не могла не пролиться на землю. Если бы то, что изображает Гомер, происходило на самом деле, оно вероятнее всего или даже с необходимостью происходило бы именно так, в силу чего мы, восприняв нарисованный Гомером образ действительности, можем живо представить его и затем проверять и уточнять, причем делать это в рамках изображенной Гомером действительности40.

Читателям Гомера, привыкшим к такого рода изображениям в европейской литературной традиции, это не кажется чем-то удивительным; но, если мы присмотримся ко всей известной нам предшествующей Гомеру или соотносимой с ним по времени литературе, мы тут же обнаружим, что ни в одной другой литературной традиции этого не было, как, впрочем, не было этого и в позднейших неевропейских литературах. Было бы опрометчиво непосредственно сопоставлять Гомера с шумерской Поэмой о Гильгамеше или египетской Повестью о двух братьях, поскольку они принадлежат к очевидно разным литературным традициям. Впрочем, то же можно сказать и о библейских повествованиях: и если Ауэрбах проводит сопоставление Гомера и Пятикнижия Моисеева, то у него это допустимо ровно постольку, поскольку он усматривает в повествовании

39 Ауэрбах. Указ. соч. С. 44.

40 Хороший режиссер именно так и воспроизвел бы эту сцену, как будто специально созданную для кинематографического прочтения.

о жертвоприношении Исаака, как и в изображении Гомера, один из двух стилей, оказавших решающее влияние на последующую европейскую литературу. Но в то же время именно несопоставимость Гомера со всеми предшественниками, современниками и прочими литературными традициями демонстрирует его абсолютно беспрецедентную оригинальность: Гомер не просто описывает некую действительность, создавая иллюзию ее непосредственного восприятия, но всякий раз представляет эту действительность и всякий ее фрагмент так, как он мог бы или должен был бы происходить безотносительно к тому, был ли он на самом деле или же он представляет собой только некий допускающий мысленную проверку результат работы поэтического воображения.

Выбранная Ауэрбахом сцена замечательна по своей наглядности; но если мы понимаем ее специфику, то тут же осознаем, что найденный Гомером принцип изображения действительности используется им постоянно в обеих поэмах.

С шумом легкий корабль вбежал в глубодонную пристань, Все паруса опустили, сложили на черное судно, Мачту к гнезду притянули, поспешно спустив на канатах, И корабль в пристанище дружно пригнали на веслах. Там они котвы бросают, причалы к пристанищу вяжут41.

Если бы Одиссей на самом деле прибыл на корабле в Хрису, то все происходило бы именно таким образом, и Гомер любуется сам и заставляет нас любоваться совершенно достоверной в целом и в деталях картиной прибытия корабля в гавань.

Вспомним другой знаменитый эпизод.

Рек — и сына обнять устремился блистательный Гектор; Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону С криком припал, устрашася любезного отчего вида, Яркою медью испуган и гребнем косматовласатым, Видя ужасно его закачавшимся сверху шелома. Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись. Шлем с головы немедля снимает божественный Гектор, Наземь кладет его, пышноблестящий, и, на руки взявши Милого сына, целует, качает его...42

Если бы настоящий Гектор в устрашающем вооружении устремился к младенцу-сыну, то реакция последнего была бы именно такой, и оба родителя, поняв ее, именно так улыбнулись бы, а Гектор именно так сбросил бы шлем и уже с открытой головой взял бы сына на руки. Но с той же установкой на достоверность Гомер строит и заведомо сказочные эпизоды своего рассказа: мы с полной очевидностью представляем в деталях хозяйство Полифема и следим за полетом бросаемых им каменных глыб; явственно представляем, как извергает и вновь вбирает море Харибда; или озираем вместе с Афиной Итаку, не узнанную Одиссеем.

41 Нот. II. I 432-436 (перевод Н. И. Гнедича).

42 Там же, VI 466-474.

2.3. Аристотель об особенностях поэтического изображения

Всякий с легкостью вспомнит в обеих поэмах множество других такого рода картин, демонстрирующих искусную развитость и подробность реалистического описания действительности у Гомера. Вместе с тем мы прекрасно понимаем, что речь у Гомера идет преимущественно о реализме изображения того, чего в действительности не было. Эту особенность изображения действительности у Гомера так или иначе чувствовали все его читатели, но впервые не только осмыслил, но и формулировал ее Аристотель в Поэтике. Припомним соответствующие фрагменты.

Я имею в виду прежде всего знаменитое рассуждение о том, что поэзия философичней и серьезней истории. Несмотря на то что Аристотель проводит этот тезис при рассмотрении трагедии, мы можем без натяжки отнести его и к Гомеру: Аристотель постоянно ведет рассуждение о трагедии в паре с эпосом; рассуждает о фабуле трагедии и в качестве образца приводит Гомера; рассуждает о Геродоте, который, будучи изложен в стихах, не стал бы поэтом, что вполне сопоставимо с рассуждением об Эмпедокле, которого гекзаметры не делают поэтом; и пр. Итак, приведем знаменитый пассаж.

«Из сказанного ясно также и то, что задачей поэта является говорить не о происшедшем, но о том, что могло бы произойти, то есть о возможном по вероятности или необходимости. Дело в том, что историк и поэт отличаются не тем, что говорят стихами или прозой (потому что можно было бы переложить сочинение Геродота в стихи и в стихах они были бы неким историческим сочинением ничуть не в меньшей степени, чем в прозе); но отличие в том, что один говорит о происшедшем, а другой — о том, что могло бы произойти. Вот почему поэзия ближе к философии и более значительна, нежели история: дело в том, что поэзия говорит преимущественно об общем, а история — о частном.»43

Помимо этого, Аристотель ниже делает еще одно весьма показательное утверждение. По Аристотелю, задача поэта состоит, разумеется, не в том, чтобы просто изображать то, чего не было, а в том, чтобы передавать возможное с точки зрения вероятности или необходимости; но ясно, что реально бывшее — именно в силу того, что оно было, — тем самым и может быть, в силу чего поэт может поэтически изображать также и нечто происшедшее, если только он умеет сосредоточиться в этом происшедшем не на частном, а на общем.

«Итак, из сказанного очевидно, что поэт должен быть преимущественно создателем фабул, а не стихов, поскольку он поэт — в силу подражания, а подражает он определенным действиям. Поэтому даже в том случае, если ему случится создавать некое сочинение о происшедшем, он ничуть не в меньшей степени остается поэтом: дело в том, что ничто не мешает, чтобы нечто из происшедшего

43 АпвЮ!. Poet. 1451а36-Ь7: Фауероу бё Ёх тйу арлцйуму ха£ ОТ1 ой то та теубцеуа ХЁ7£1У, тойто почтой Ер70У ёот£у, аХХ' оТа ау чёуоьто ха£ та биуата ката то £1хо; л то ауачхаюу. о чар [оторьхо; ха£ о яоьлтл; ой тй л Еццетра ХЁ7£1У л ацетра бьафйрошьу (щ чар ау та 'Нроббтои а; цЕтра теблуаь ха£ ойбёу ^ттоу ау щ [отор£а Т1; цета цЕтрои л ауеи цЕтрму) аХХа тойтм бюфЕра, тй тоу цсу та 7£убц£уа ХЕчау, тоу бё оТа ау чЕуопго. бю ха£ фЛооофйтероу ха£ ояоибаютероу яо£ло1; [отор£а; ёот£у л ЦЁу тар яо£лоь; цаХХоу та хаббХои, л б' [отор£а та хаб' Ёхаотоу Хй^еь.

было таким, каковое вероятно могло бы произойти [и тем самым произошло бы как возможное], в силу чего поэт, описывая это, остается поэтом»44.

С этой точки зрения ближе всего к эпосу драматургия, и даже если трагедия, по мнению Аристотеля, и превосходит эпос45, Илиада и Одиссея являются и здесь исключением, потому что «обе поэмы составлены самым совершенным образом и в самой высокой степени представляют собой подражание единому действию»46.

Все эти замечания Аристотеля имеют для нас первостепенную важность, поскольку свидетельствуют, что в самой Греции особенная природа подражательного искусства Гомера была осознана как таковая, что позволяет и нам говорить об этом как о реальном, имевшем место феномене, а не просто как о нашей конструкции. Однако если мы зададимся вопросом, где и каким образом более всего проявился этот новый подход к изображению в литературе между Гомером и Аристотелем, то ответить будет не так просто.

2.4. Подражательное искусство и наука в Греции VI—IV вв. до Р. Х.

2.4.1. Словесные искусства

Гомер открыл новый способ изображения действительности в слове, но если мы посмотрим на литературные тексты после него, то хотя мы и можем обнаружить некоторые черты реалистического изображения внешнего мира у Гесиода или описания внутреннего мира в элегии, все же до развития трагедии мы практически не сталкиваемся с этим миметическим совершенством в изображении некоего действия, как мы это видим у Гомера. Но трагедия (это показывает и Аристотель) обнаруживает умение в совершенстве воспроизводить речи и действия, соответствующие характерам действующих лиц и ситуациям. Это положение очевидно, поэтому приведу только один пример. Еврипид пишет Елену, Троянок и Ореста, по-разному выстраивая действие не просто в связи с разными вариантами мифа, а в соответствии с разными характерами одной и той же героини мифа, Елены: мы видим, как поведение героини зависит от ее характера и ситуации, определяя тем самым вероятный и правдоподобный характер действия в целом.

Еще один пример миметического подхода к изображению действительности дает историк Фукидид. Ясно, что речь идет о нем не как о представителе той истории, которая уступает поэзии в силу своей фактичности, а о том, что, изображая реально бывшее, Фукидид постоянно прибегает в его описании к изображению наиболее вероятного в нем, причем обнаруживает в этом увле-

44 Aristot. Poet. 1451b21-32: öf^ov oiv Ёк toütmv öti töv notnx^v ^ä^ov töv elvai 6eX noir|T^v fl töv ^etpmv, öom Я01птлд хата t^v ^noiv eotiv, щщндш 6ё Tag npä|eig. xav ара ou^ßfl Yevo^eva noielv, oü6ev f|TTov noinTfg Ёотг töv Yap yevo^evmv evia oüöev xmKiei тоюОта elvai ola av elxög Y£v£o6ai [xai öuvara Yeveo6ai], хаб' ö exetvog arnöv noinTfg eotiv.

45 Ibid. 1462b14—15: ...xpeiTTMv av ein [sc. TpaYwöia] ^.äMov той TE^oug TUYX&vouoa Tf g enonoiiag.

46 Ibid. 1462b10—11: ...таОта та яо^ата ouveoTnxev Mg ¿vöexETai арюта xai öti дакота ^iäg npä|eMg ^i^noig.

ченность и умение. Я имею в виду прежде всего речи, которые герои Фукидида произносят по законам вероятности не хуже гомеровских героев. Если Геродоту прежде всего свойственна опора на фактичность47, то Фукидид, нисколько не смущаясь, сочетает факты с вымышленными, но вполне правдоподобными в той или иной ситуации речами. Более того, как мы помним, Фукидид прекрасно понимает фиктивный характер воспроизводимых им речей, но при этом подчеркивает их вероятный (правдоподобный) характер: «Что касается речей, произнесенных отдельными лицами или в пору приготовления к войне, или во время уже самой войны, то для меня трудно было запомнить сказанное в этих речах со всею точностью, как то, что я слышал сам, так и то, что передавали мне с разных сторон другие. Речи составлены у меня так, как, по моему мнению, каждый оратор, сообразуясь всегда с обстоятельствами данного момента, скорее всего мог говорить о настоящем положении дел, причем я держался возможно ближе общего смысла действительно сказанного»48.

Разумеется, некий обобщенный образ Сократа создает и Ксенофонт; но мы не можем не заметить, что в Меморабилиях, как впрочем и в Истории, историк и моралист Ксенофонт не обнаруживает того миметического (иллюзионистского) увлечения, который был свойствен Фукидиду и который в невероятно высокой степени проявился у Платона. А именно я имею в виду Апологию и речи в сочинениях Платона (речь Менексена, три речи Федра, семь речей Пира), а также то, как Платон описывает в рамках пересказанных диалогов обстановку, в которой происходили беседы Сократа, и состояние участников этих бесед: и речи, и рамки представляют собой безусловные вершины реалистического изображения действительности не только в античности, но и во всей европейской литературе.

Еще один яркий и очевидный пример миметического подхода — комедия. Когда Аристофан изображает школу Сократа в Облаках, его зрители не только узнавали дом Херефонта, где происходили некие собрания и беседы с участием Сократа, но и вмещали обобщенный образ Сократа как представителя софистического движения, а также обобщенный образ людей старшего поколения, не приемлющих софистической пайдейи, а также молодых людей, увлекавшихся новыми тенденциями городской жизни49.

47 Впрочем, не забудем и того, что Геродот своей главной целью считает отыскание причин, которые обосновывают происшедшее по законам вероятности. Ясно, что начинающие Клио рассуждения о похищении женщин как о вероятной причине вражды между варварами и эллинами уже демонстрируют тенденцию не просто фиксировать некие факты, но представлять их в соответствии с некой вероятностью или даже необходимостью.

48 Перевод Ф. Г. Мищенко под ред. С. А. Жебелева (Thuc. 1.22.1.1-7: Kai öoa цёу Xöym eunov exaoTOi fl ^ÄAovra; no^e^foeiv fl fev aüxffi fl6r| övTeg, xatarnöv t^v äxpißeiav aüi^v töv Xexöevtmv 6ia^vrpoveiioai f|v ёцо£ те üv arnög flxouoa xai ToXg üÄAo0£v no6ev fe^oi йяаууШлш^ wg 6' av cöoxouv fe^oi Ёхаото1 nepi töv a'iei napövTMv та 6£ovTa цйкот' e'uneTv, ¿xo^evm öti ёуу^тата Tfg |ицяйол£ Yvrä^n? töv ä^nöög Xexöevtmv, oÜTMg ä'pr|Tai).

49 Заметим, что именно традиция развитой греческой комедии наряду с Гомером прежде всего повлияла на римлян: Плавт и Теренций дают великолепные примеры искусной лепки характеров, а Энний демонстрирует безусловно спровоцированную непосредственно Гомером технику реалистического описания изображаемых действий и состояний.

Мы можем припомнить другие примеры реалистической (иллюзионистской) манеры изображения в греческой литературе рассматриваемого периода. Но не забудем при этом, что — в отличие от Ауэрбаха — мы хотим показать не влияние гомеровского стиля на последующую литературу, а проявившуюся в ней некую цивилизационную специфику свойственного Гомеру взгляда на мир: этот специфический гомеровский иллюзионизм отличает европейскую литературу как некое целое вплоть до настоящего времени. Но теперь нужно указать прочие сферы греческой культуры, где ярко проявилась тенденция реалистического изображения того, что может быть в силу некой вероятности и необходимости.

2.4.2. Скульптура и живопись

Мы с самого детства привыкли к тому, что греческая культура лежит в основе нашего образования. Поэтому мы почти не замечаем абсолютную исключительность того, к чему нас приучили греки VIII—IV вв., как обычно не замечают слишком хорошо известное. Между тем, если мы рассматриваем искусство греков во времена Гомера, мы видим, что оно очевидно отстает от Гомера с его способностью полноценного реалистического изображения действительности: достаточно вспомнить вазы геометрического стиля, чтобы оценить невероятное превосходство Гомера в умении видеть человека и окружающий мир и изображать его. Но уже чернофигурные коринфские, а затем аттические вазы демонстрируют мощное развитие техники реалистического изображения, а с расцветом краснофигурной вазописи совершенство рисунка и композиции достигает предела, доступного для этого вида искусства.

К сожалению, мы плохо представляем живопись даже классического периода, не говоря уже о более ранней; но анекдоты о величайших мастерах V—IV вв. показательны: они подчеркивают иллюзионизм как одну из основных установок живописца. Известен знаменитый анекдот о Зевксисе и Паррасии, из которых первый так изобразил виноград, что к нему слетелись птицы, а второй изобразил занавес, закрывавший картину, и ввел в заблуждение Зевксиса, захотевшего его отдернуть. Зевксис, как передает Плиний, признал поражение, quoniam ipse volucres fefellisset, Parrhasius autem se artificem50. Другой анекдот о Зевксисе, согласившемся по просьбе кротонцев изобразить для них Елену, не менее характерен. Как сообщает ряд авторов, в том числе Дионисий Галикарнасский в сочинении О подражании, Зевксис из множества кротонских женщин выбрал в качестве натурщиц пять наиболее красивых и создал обобщенный образ прекрасной женщины51.

Точно так же в скульптуре эволюция в изображении человека, богов в человеческом облике и прочих живых существ совершенно очевидна: существовавшие во времена Гомера ксоаны, известные преимущественно по небольшим копиям и описаниям у древних авторов, и мелкая пластика того времени, образ-

50 Plin. Nat. hist. XXXV 65. _

51 Dion. Halicarn. De imitatione 31,1,1,17-24: Z£0|tg f|v £;<»7рафод, xai пара KpoTMViaxMV Ё6аща£;Ето- xai айтй t^v 'EMvriv Ypафоvтl yu^v^v Yu^vag i6eTv тад пар' айтоТд ¿nETpe^av nap6£voug- ойк £nei6f| пер foav anaoai xa^ai, aAA' ойк eixog fv мд navranaoiv foav aioxpai- о б' fv a|iov пар' ёкаот^ чрафлд, ¿д ^iav г|6рою6г| ом^атод eixova, xax no^fflv ^epfflv ои^очлд Ev ti ouv£6r|xev л TExvn te^eiov ^^ov] еТбод.

цы которой до нас дошли, в самом зачаточном виде обнаруживают эту иллюзионистскую тенденцию изображения, которая ярко проявляется позднее, в VI в., и достигает расцвета в ^Г^ достаточно сравнить, например, статуи Клеобиса и Битона (ранний VI в.), так называемого Всадника Рампина и Куроса из Пирея (середина и конец VI в.) со скульптурами с афинского акрополя V в. и авторскими работами Мирона, Фидия и Поликлета, Скопаса и Праксителя, Лисиппа, чтобы живо представить развитие иллюзионистской тенденции, построенной на создании обобщенных образов.

Создание Поликлетом Канона с очевидностью показывает, что стремление изобразить реальность в неких обобщенных образах в его время уже совершенно сознательно опиралось на уверенность в возможности дать рассудочное обоснование своего творчества и предложить рецепт создания совершенного произведения. За наиболее правдоподобными образами усматривались числовые и пространственные, т. е. арифметические и геометрические, соотношения, которые можно было изучить и которым можно было научить. Едва ли случайно то обстоятельство, что именно Поликлета считают создателем школы, существовавшей несколько поколений.

Это замечание позволяет нам наиболее наглядно перейти к одному из главных тезисов этой части статьи: открытие греками математики как науки и ее мощное развитие в вв., а также появление прочих наук, которое шло па-

раллельно с развитием драматургии, скульптуры и изобразительного искусства, и сам факт возникновения и развития науки у греков следует непосредственно связывать с тем способом изображения действительности, который мы впервые обнаруживаем у Гомера.

2.4.3. Наука

Разумеется, в данной статье невозможно даже в самом беглом очерке дать историю греческой науки вв.; но важно понять, что астрономия, геоме-

трия (планиметрия и стереометрия), арифметика, музыка, риторика и философия и были, и осознавались самими греками как наиболее точный и совершенный способ отображения действительности.

Уже Фалесу приписывали сочинение Мореходная астрономия, а также совет плавать, ориентируясь не на Большую Медведицу, а на Малую, как это делали финикийцы. Даже если эта последняя рекомендация Фалесу не принадлежит, за ней, видимо, стоит стремление более отчетливо представить картину звездного неба, что очевидно и в свидетельствах об Анаксимандре, изготавливавшем деревянные небесные глобусы. Заимствуя сведения по астрономии прежде всего у вавилонян, ионийцы стремились вместить их в некую более общую картину мира.

Тот же Анаксимандр чертил географические карты, но исходно занятая «измерением земли» геометрия очень быстро стала заниматься более общими вопросами. Не пытаясь войти в сложный вопрос развития геометрии у греков, отметим, что уже в ^^ вв. Гиппократом Хиосским, Архитом Тарентским, Ев-доксом Книдским, Теэтетом Афинским были продуманы подходы и достигнуты научные результаты, о которых мы можем судить по Началам Евклида.

О том, как геометрия поддерживала астрономию в создании образа мира в целом судим по воспроизведенной Аристотелем в XII книге Метафизики конструкции небесного свода Каллиппа и Евдокса, которых Аристотель корректирует исходя из своих представлений о самых общих вопросах, касающихся вечных сущностей, а также из стремления придать геометрической конструкции физический смысл, чего не было у Каллиппа и Евдокса, решавших задачу создания геометрической модели универсума. О том, насколько эффективна была эта модель, можно судить не только по ее точности, но и по многовековому доминированию в том ее виде, который придал ей Клавдий Птолемей.

Аристотель учился в Академии Платона, который, вероятно, и поставил эту задачу создания геометрической модели движения Солнца и Луны, планет и неподвижных звезд. В седьмой книге Государства (завершенного до появления в школе Аристотеля) Платон специально и подробно объяснял, что философ занимается не практическим применением наук, а созерцанием подлинного бытия, насколько оно может быть воспроизведено в математических науках (арифметике, геометрии, астрономии и музыке). В Тимее Платон, рассматривая сверхчувственный образец этого мира (выстраиваемый с помощью математики) и его чувственное воспроизведение (с использованием прочих наук, в том числе медицины и специально анатомии и физиологии), разъясняет, что это воспроизведение действительного мира в слове возможно только как «вероятный рассказ»52.

Воспроизвести не случайное и частное, а общее и допускающее самостоятельную разработку и проверку становится основной установкой научного исследования. Подражание с помощью чисел уже давно было оценено пифагорейцами как самое точное и универсальное53. Стобей приводит следующее утверждение пифагорейца Филолая: «.все познаваемое имеет число, потому что без числа нельзя ничего ни мыслить, ни познавать»54. Тот же Филолай подчеркивает, что сила числа проявляется не только в сфере божественной, «но и решительно во всех человеческих делах и словах, и во всяком основанном на искусстве творчестве, и в музыке»55. Здесь едва ли уместно касаться вопроса о философии числа пифагорейцев, но одно несомненно: число было осознано пифагорейцами как средство моделирования чувственных данных, в частности, того, что воспринимается на слух. Как можно в общем виде воспроизвести соотношение звуков?

52 Pl. Tim. 29d2: töv е1хбта ^ü6ov, cf. 30d8: .ката XÖYov töv е1хбта 6e! Myeiv... 48d2: t^v töv elxÖTwv XÖYwv öiiva^iv, etc.

53 Нельзя не припомнить приводимую Стобеем выдержку из сочинения Аристоксена Об арифметике, где речь идет о том, что Пифагор отвлек арифметику от практического применения в торговле, развил ее и уподоблял все вещи числам (Aristox. Fr. 23.1—4 Wehrli [Stobaeus Ecl. I Prooem. 6]: Ёк töv 'ApiOTo|evou nepi üpi6^nTixfg. T^v 6£ nepi Toüg äpi6^oüg npaY^aTeiav дакота ¡hüvtmv Ti^foai боке! nu6aYÖpag Kai npoaYaYetv elg tö npöo6ev, taayay&v anö Tfg töv fe^nöpwv xpeiag, navTa та npÜYM-ата äneiKä^wv To!g äpi6^oXg). «Уподобление числам» и означает создание числового образа действительности.

54 Philol. frg. 4.1-3 DK (Stob. Ecl. I 21, 1b [p. 188, 5 W.]): Kai navTa Ya ^av та YiYvwoxö^eva äpi6^öv exovTi^ oü Y&p olov те oü6£v orne vonSf^ev orne Yvwo6f^ev aveu тойтои.

55 Philol. frg. 11.20-24: i6oig бё ка oü ^ovov £v To!g 6ai^ovioig Kai öeioig npäY^aoi rav tö äpi6^ö фш^ ка'1 rav 6iiva^iv loxüouoav, &ÄA& ка'1 £v To!g отбрит^Т^; epYoig ка'1 XÖYoig näoi navTä ка'1 ката rag 6n^ioupYiag rag Texvimg naoag ка'1 ката rav ^om^ay.

Пифагорейцам были известны несколько таких способов: деление струны, в разной мере наполненные и по-разному звучащие сосуды, разной длины металлические пластины, также звучащие по-разному.

Выше шла речь о том, что специальные занятия гомеровскими поэмами, развитие на их основе гиератического эпоса и вместе с тем научная разработка разных разделов математики велись в пифагорейских кружках. Это представляется весьма показательным и важным для нашего основного тезиса, поэтому сделаем несколько замечаний по этому поводу.

2.4.4. Школы и научные центры

Пифагорейские кружки следует считать прообразами последующих учебных и научных центров. Будучи прежде всего политической организацией, пифагорейские кружки были также учебными и научными центрами. Эти же черты мы находим и у основателя Элейской школы Парменида, ученика пифагорейца Ами-ния, составителя законов для родного города; и у почитателя Пифагора Эмпе-докла, сочетавшего политическую деятельность с педагогической и научной; и у связанного с пифагорейцами Платона, и у друга Платона, выдающегося государственного деятеля, математика и философа пифагорейца Архита Тарентского.

Но и у софистов, непосредственно с пифагорейцами не связанных, мы находим то же сочетание политической и образовательной деятельности: Прота-гор по просьбе Перикла готовил законы для города Фурии, афинской колонии в южной Италии, Горгий был послом Леонтин, политическим красноречием занимался Фрасимах, политическим мыслителем и деятелем был Исократ. Софист Гиппий вводит «энциклопедический» принцип образования (¿ух^хХю; лшб£(а): грамматика, риторика, мнемоника, поэзия, мифология, история сочетались у него с изучением и преподаванием математики (у историков математики он рассматривается как автор некой сводки по геометрии и открыватель так называемой квадратиссы) и астрономии; при этом во входящем в Платоновский корпус диалоге Гиппий Меньший Гиппий изображен как знаток и толкователь Гомера, который представлял собой подлинное начало и основу всякого образования и воспитания.

Наконец, в школе Аристотеля разрабатывался весь круг известных в его время и открытых им наук, при этом сам Аристотель специально писал о Гомере56. Поэтому едва ли удивительно, что создававшиеся преимущественно усилиями перипатетиков Александрийские Библиотека и Музей были славны как своими гомеровскими штудиями, так и разработкой всего круга ведомых тогда наук57.

56 По свидетельству Диогена Лаэртия, Аристотель написал 6 книг Гомеровских вопросов (V 26.7: 'Аяоргщатму 'Оцпрьхму а' в' у' б' е'

57 О том, до какой степени органично Гомер воспринимался как один из родоначальников науки, можно судить по Страбону, который прямо называл Гомера родоначальником науки географии и философом, возводя к нему научную традицию, связанную с именами милет-цев Анаксимандра и Гекатея ^гаЬо. Geogr. 1.1.11.1-9: бё ОТ1 цёу "Оцлро; тл; 7£М7раф£а;

архтм та ХехЭЕута. фауеро! бё ха! о[ ёяахоХоиблоауте; айтй аубре; а^бХочоь ха! о'ьхйт фЛоооф£а;, йу той; ярйтои; цеб' "Оцлроу бш фпо!у 'ЕратообЕул;, 'Ауа|£цаубрбу те ©аХоО 7£7оубта чуйрьцоу ха! яоМтг|У ха! 'ЕхатаТоу тоу МьЦоюу тоу цёу ойу ёхбоВуаь ярйтоу 7£М7раф1хоу туаха, тоу бё 'ЕхатаХоу хатакяау чрацца, хтХ.).

И едва ли случайно второй главный центр эллинистической учености, Пергам, противопоставил себя первому именно своим методом толкования гомеровских поэм. В первой части этого рассуждения мы старались показать, что и в дальнейшем с Гомером было связано все существование и развитие Европейской цивилизации.

2.5. Заключение

Подведем некоторые итоги. Гомер открывает новый способ восприятия и воспроизведения действительности, особенностью которого следует считать реалистическое и вместе с тем обобщенное изображение действительности, вызывающее иллюзию узнаваемости в силу его возможности, вероятности или необходимости. Гомеровские поэмы получили быстрое и всеобщее распространение у греков, потому что этим занималась, как мы уже отмечали, специальная институция: некая организация гомеридов; в VI в. Гомера начинают исполнять на общегреческих празднествах. Благодаря этому всеобщему распространению гомеровских поэм новый способ восприятия действительности был широко усвоен греками к VI в., когда он стал проявляться в других областях творческого освоения действительности. Институциональное закрепление всего того, что достигалось в разных видах творчества, а также в образовательной и научной деятельности, создание разного рода школ и научных центров способствовало тому, что греки могли сохранять, распространять и поддерживать тот специфический поворот ума и взгляда на действительность, который был открыт Гомером и проявился в созданных им поэмах. Будучи институционализован, новый подход постепенно стал определять особенности художественного и научного творчества не только греков, но и прочих европейских народов.

Поскольку в Европейскую цивилизацию входили и входят разные народы, скорость и характер их вхождения в европеизм могут быть самыми разными. Гениальность греков проявилась в том, что они примерно за четыре века открыли, очертили и заполнили все европейское цивилизационное поле. Гениальность римлян (которые до появления перевода Одиссеи Ливия Андроника учили своих детей читать по Законам XII таблиц) проявилась в том, что они примерно в течение трех веков сумели опознать это поле греческой культуры, в доступной для них мере блистательно воспроизвести ряд его областей, а также существенно расширить его за счет практики имперского строительства и законодательства.

Христианство как единый народ сумело вместить во всей полноте достижения уже греко-римской культуры как некоего целого и найти инструменты его сохранения и использования, а также существенно развить европеизм в сфере духовной и богословской. Что же касается отдельных христианских народов, то они приобщались к европеизму ровно в той мере, в какой могли добраться до его гомеровского истока. Именно поэтому интерес к Гомеру, его переводы на национальные языки и толкования всегда были приметой полноценного приобщения к Европейской цивилизации.

Замечательным образом, как только тот или иной народ на своем языке непосредственно или через чье-либо посредство начинает приобщаться к гомеров-

скому взгляду на мир и осваивать его «реалистическое», или «иллюзионистское», воспроизведение действительности, у этого народа в большей или меньшей степени наблюдается освоение и развитие также и круга прочих дисциплин, которые начиная с IV в. до Р. Х. входили в поле зрения образованного европейца.

И еще два замечания. Первое. Эта специфика европейского взгляда на мир (которую я предлагаю называть «гомеровскими очками») была философски освоена и блистательно описана Иммануилом Кантом, который в Критике чистого разума показал, а затем в Пролегоменах подтвердил, что пространство и время58 суть априорные формы нашей чувственности. Таким образом Канту удалось обосновать европейскую математику и естествознание и в рамках философской теории объяснить то, что на практике продемонстрировало развитие греческой культуры в У111—ГУ вв. и все последующее развитие европеизма.

Отметим также, что, говоря об априорных формах чувственности, Кант имел в виду человека вообще, а мы скажем — человека, носящего «гомеровские очки», т. е. европейца. За этим уточнением не следует усматривать какого бы то ни было дискриминационного подтекста, поскольку ставшая планетарной европейская система образовательных и научных учреждений, а также разного рода творческих структур по своей исходной установке открыта для всякого. Но нельзя забывать, что только эта система — точно так же исходно — предполагает заимствование и вмещение любого положительного содержания любой культуры и обеспечивает для него исправное функционирование.

Второе. Вопрос о «гомеровских очках» не следует считать некой теоретической (фантастической) разработкой, поскольку сегодня от того или иного его решения зависит дальнейшее развитие человечества в целом. Весь предшествующий опыт развития Европейской цивилизации, которая (еще раз напомню) единственная получила планетарное распространение, свидетельствует о том, что без полноценного вмещения результатов всего предшествующего развития европеизма у греков, римлян и христиан не достигается и не удерживается лидерство на европейском цивилизационном поле. И Гомер по-прежнему остается одной из важнейших примет его освоения.

Список сокращений

Ad Hom. II. — Eustathius Thessalonicensis,

Commentarii ad Homeri Iliadem Aristoph. Ran. — Aristophanes, Ranae Aristot. Poet. — Aristoteles, Poetica Aristox. Fr. — Aristoxenus, Fragmenta Dion. Halicarn. De imitatione — Dionysius

Halicarnassensis, De imitatione Etym. Magn. — Etymologicum Magnum Eur. Hec. — Euripides, Hecuba Heracl. — Heraclitus Ephesius

Hom. II. — Horneras, Ilias Hom. Od. — Horneras, Odyssea Horat. Epist. — Horatius, Epistolae In Nem. — Scholia in Pindari Nemea Joseph. Fl. Antiquitat. Jud. — Josephus Flavius,

Antiquitates Judaicae Philo. De Abrahamo — Philo Alexandrinus,

De Abrahamo Philo. De conf. linguarum — Philo Alexandri-nus, De confusione linguarum

58 Ср. выше (2.1, сн. 36 и 38) цитаты из Ауэрбаха, который справедливо подчеркнул важность пространственно-временной определенности действия у Гомера и отсутствия таковой в Ветхом Завете.

Philol. frg. — Philolaus, Fragmenta Plat. Ion. — Plato, Ion Plat. Phaedr. — Plato, Phaedrus Plat. Resp. — Plato, Respublica Plat. Tim. — Plato, Timaeus Plin. Nat. hist. — Plinius Secundus, Naturalis historia

Plut. Alex. — Plutarchus, Vitae parallelae: Alexander

Stob. Ecl. — Ioannes Stobaeus, Eclogae

physicae et ethicae Strabo. Geogr. — Strabo, Geographica Suda — Suidae Lexicon Thuc. — Thucydides, Historiae Xenophan. — Xenophanes

Список литературы

Александрова Т. Л. Гомеровский центон императрицы Евдокии // Вестник ПСТГУ.

Сер. III: Филология. 2017. Вып. 50. С. 63-97. doi:10.15382/sturIII201750.63-97. Ауэрбах Э. Мимесис: Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976.

Гомерова Илиада / Пер. Е. И. Кострова, А. И. Любжина. М.: Р. Валент, 2019. Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVIII—XIX вв. М.; Л., 1964. Егунов А. Н., Зайцев А. И. Илиада в России // Гомер. Илиада. Л., 1990. С. 417-427. Поэзия вагантов. М.: Наука, 1975.

Фукидид. История / Пер. Ф. Мищенко под ред. С. А. Жебелева. 2 т. СПб., 1999. Шичалин Ю. А. Ошибка перспективы, или еще раз о России и Европе // Вестник ПСТГУ. Сер. I: Богословие. Философия. Религиоведение. 2017. Вып. 74. С. 93-112. doi:10.15382/ sturI201774.93-112. Homer in English / Steiner G., ed. L.; N. Y.: Penguin, 1996.

Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo Yuriy Shichalin,

gumanitarnogo universiteta. Doctor of Sciences in Philosophy, Professor,

Seriia III: Filologiia. Institute of Philosophy,

2020. Vol. 64. P. 9-35 Russian Academy of Sciences;

DOI: 10.15382/sturIII202064.9-35 Moscow State University;

St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities;

6/1 Likhov pereulok, Moscow 127051, Russian Federation graecolatinum@gmail.com ORCID: 0000-0002-1799-2021

Homer, the Source and Bond of European Civilization

Yu. Shichalin

Abstract: The first part of the article shows that the turn to Homer (the publication of his poems, their translation, study, etc.) is a sign of introduction of a particular people to European civilization at all the main stages of its development. The second part of the article identifies in Homer's poems a new way of viewing and describing reality,

i.e."realistic" (or "illusionist") which allows one to introduce visual impressions and emotional affects into the space-time continuum and present them as "possible from the point of view of probability and necessity" (Aristotle) and therefore recognizable and verifiable. The assimilation of this view of reality and its implementation in various types of creativity led to the development of arts (e.g., of drama) and sciences (e.g., geometry); these, being institutionalized (mainly in the form of various schools and research centres), determined all the further development of European civilization.

Keywords: Homer, Greek culture, European civilization and Europeans, European culture, mimesis, realism, educational and academic centres.

References

Aleksandrova T. (2017) "Gomerovskii tsenton imperatritsy Evdokii". Vestnik PSTGU. Ser. 3: Filologiia, 50, p. 63-97 (in Russian).

Auerbach E. (1976) Mimesis: Izobrazhenie deistvitel'nosti v zapadnoevropeiskoi literature [Mimesis. The representation of reality in Western literature]. Moscow (Russian translation).

Egunov A. (1964) Gomer v russkikh perevodakh XVIII—XIX vekov [Homer in Russian translations of the 18th — 19th centuries]. Moscow; Leningrad (in Russian).

Egunov A., Zaitsev A. (1990) "Iliada v Rossii" [Ilias in Russia], in Gomer. Iliada. Leningrad. P. 417-427 (in Russian).

Kostrov E., Lyubzhin A. (transl.) (2019) Gomerova Iliada [Homer's Iliad]. Moscow (in Russian).

Poeziia vagantov (1975) [Poetry of vagantes]. Moscow (in Russian).

Shichalin Yu. A. (2017) "Oshibka perspektivy, ili eshhe raz o Rossii i Evrope" [Error of the perspective, ot once again on Russia and Europe]. Vestnik PSTGU. Ser. 1: Bogoslovie. Filosofiia. Religiovedenie, 74, p. 93-112 (in Russian).

Steiner G. (ed.) (1996) Homer in English. London; New York.