CC BY
70
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ
В. А. Гуторов
Голлизм и современная Россия: утрата или обретение традиции?
Трагизм политической, социальной и духовной жизни современной России состоит, прежде всего, в том, что, декларативно порвав с коммунистической системой, она пока не способна ни избавиться от традиций своего недавнего прошлого, ни обрести новых. Почти двадцать лет непрерывных реформаторских попыток подтвердили эту истину с полной непреложностью. Созданные в ходе предшествующего исторического развития психологические механизмы, регулирующие поведение как индивидов, так и больших социальных групп, обладают мощными защитными функциями. Они не признают ни больших разрывов, ни культурного вакуума. Поэтому, несмотря ни на какие декларации, резкий отход от привычных стереотипов и образа жизни невозможен в принципе. Прежние традиции остаются жить наперекор любым преобразовательным пароксизмам, принуждая политических лидеров к ним всячески приспосабливаться и даже использовать их для своих собственных целей.
Приходится в связи с этим констатировать, что поколение реформаторов начала 1990-х гг. в своем модернизаторском порыве инстинктивно ориентировалось на те отнюдь не лучшие традиции русского менталитета, которые сыграли роковую роль в возникновении революции и террора в начале ХХ в. Ленинский лозунг «Грабь награбленное!» вновь стал вполне органичным девизом либеральной революции, превратившей в итоге российскую экономику и общественную жизнь в почти сплошное криминальное поле. Наряду с возрождающимся православием, был спешно разработан новый вариант светской религии, неолиберализм, бездумно воспринятый частью образованной элиты и догматически насаждаемый ею точно так же, как когда-то насаждался в постреволюционном обществе 1920-1930-х гг. кастрированный марксизм. Именно поэтому большевизм как политическая традиция вновь возник в виде политического и психологического мутанта, как только новый вариант «догоняющей модернизации», которому предшествовал ряд политических переворотов, получил всенародную поддержку.
Катастрофические результаты проводимой неолиберальной бюрократией политики общеизвестны. В самом начале XXI в. после ухода Б. Ельцина с политической сцены и первых деклараций нового президента, свидетельствовавших о стремлении новой администрации к восстановлению политического единства России путем выстраивания жесткой «вертикали власти»,
© В.А. Гуторов, 2005
эти результаты даже начали получать определенное теоретическое и идеологическое осмысление в отечественной науке и публицистике, выражающееся, в частности, в тех утверждениях, что реформы, в сущности, еще не начинались, что страна с 1985 г. по настоящее время только переживает период судорог и конвульсий старого коммунистического режима, а идеология наших неолибералов есть не что иное, как трансформированный большевизм и т. п. К сожалению, в этих заявлениях слишком много правды, чтобы от них просто отмахнуться. Российская история повторяется, подтверждая тем самым, что сформировавшиеся в последние несколько столетий ее циклы, динамика и ритмы могут воспроизводиться и в ближайшем будущем. Однако на это мало кто обращает внимание.
Удивительного здесь ничего нет. 5 мая 1918 г. И.А.Бунин записал в своем дневнике: «Ключевский отмечает чрезвычайную "повторяемость" русской истории. К великому несчастию, на эту "повторяемость" никто и ухом не вел. "Освободительное движение" творилось с легкомыслием изумительным, с непременным, обязательным оптимизмом, коему оттенки полагались разные: для "борцов" и реалистической народнической литературы один, для прочих - другой, с некоей мистикой. И все "надевали лавровые венки на вшивые головы", по выражению Достоевского. И тысячу раз был прав Герцен: "Мы глубоко распались с существующим... Мы блажим, не хотим знать действительности, мы постоянно раздражаем себя мечтами... Мы терпим наказание людей, выходящих из современности страны... Беда наша в расторжении жизни теоретической и практической...».
Если сравнить ситуацию, сложившуюся на рубеже тысячелетий, с первой фазой пострево-люционного цикла начала 1920-х гг., то можно прийти к выводу, что новейший реформаторский период несколько затянулся, о чем свидетельствует и жесточайший экономический и политический кризис. Происшедший сразу после окончания гражданской войны поворот к НЭПу, создавший условия для постепенного подъема народного хозяйства, был искусственно прерван сталинским «великим переломом», который ознаменовал переход к индустриализации и реформе сельского хозяйства на основе уже испытанных методов диктатуры и революционного террора. Либеральная революция, развернувшаяся в начале 1990-х гг. и приведшая российское государство к экономической катастрофе, к настоящему времени может считаться оконченной, поскольку ресурсы реформаторства в неолиберальном варианте оказались полностью исчерпанными.
Что ждет Россию впереди? Новый вариант НЭПа, который позволит соединить хрупкие либеральные ростки с лучшими традициями прошлого, или новая диктатура? События, происходящие на наших глазах после прекращения полномочий Б. Ельцина, избрания В. Путина и его переизбрания на второй президентский срок, пока не позволяют определенно
ответить на этот жизненно важный вопрос. Быть может, обращение к сравнительно недавнему
й 94
опыту других наций, также переживших экономические и политические потрясения и
наций, также переживших экономические и политические потрясения и сумевших выйти из них окрепшими, способными к динамичному развитию, поможет найти ответ.
Наилучшим примером такого рода исторической ретроспекции, на мой взгляд, является послевоенная Франция накануне и в период президентства генерала де Голля. Сравнение французского опыта конца 1950-х гг. и российского конца ХХ - начала XXI вв. напрашивается хотя бы потому, что голлистская Франция уже стала одним из образцов, на который (вполне сознательно на этот раз) ориентировалась российская политическая элита при разработке ныне действующей конституции. Хотя по уровню президентских полномочий Россия давно превосходит современную Францию (равно как и США), это не только не ослабило, но, наоборот, усилило кризисные тенденции. Означает ли это, что именно принятие новой конституции стало причиной такого усиления? Для ответа на этот вопрос, отнюдь не второстепенный, необходимо более подробно остановиться на особенностях конституционной реформы и методах правления де Гол-ля, которые, по признанию многих современных аналитиков, спасли Францию от авторитарного режима, к которому страна между 1957 г. и 1961 г. была гораздо ближе, чем в середине 1930-х гг.
В 1989 г. по случаю двухсотлетия французской революции среди французов был проведен опрос на тему выделения трех персонажей истории страны в XIX-XX вв., которые, на их взгляд, являются «наилучшими продолжателями французской революции». Из двенадцати предложенных для выбора персонажей Шарль де Голль, набрав 30 пунктов, далеко опередил Жана Жореса и Жоржа Помпиду, набравших соответственно по 8 и 7 пунктов. На четвертом месте оказался тогдашний президент Франсуа Миттеран, получивший 6 пунктов. Вывод социологов был вполне однозначным: в сознании французов де Голль является крупнейшим национальным революционером ХХ века.
В настоящее время невозможно отрицать, что де Голлю удалось преодолеть кризис, угрозу гражданской войны и сохранить единство внутри государства в тот момент, когда Франция переживала один из самых тяжелых периодов в своей новейшей истории. Это была эпоха окончательного распада французской колониальной империи: после поражения в Индокитае на повестку дня встал вопрос о деколонизации Алжира.
В послевоенный период Франция столкнулась и с другими, не менее серьезными вызовами: ее европейская политика, прежде всего, политика в отношении Германии была лишена самостоятельности, будучи ограниченной рамками, установленными США, которые, опираясь на свою военную мощь, вели себя как новая супердержава, диктующая своим союзникам политическую линию поведения. Французское национальное сознание с трудом мирилось с мыслью о том, что в послевоенном мире, где стала господствовать политика конфронтации двух блоков,
только ценой утраты положения ведущей державы европейского континента можно искупить
95
позорное поражение 1940 г. Кроме того, внутри страны сохранялся опасный раскол, связанный с трудностями интеграции в демократическую послевоенную систему бывших сторонников режима Виши, не говоря уже об открытых коллаборационистах.
В послевоенной Франция, значительно уступавшей по своему экономическому потенциалу США и Великобритании, уже давно назрела необходимость проведения серьезных реформ. Необходимость в модернизации затрагивала не только промышленность и сельское хозяйство, но и административную систему и структуры высшего и среднего образования. Политические элиты IV республики после отставки послевоенного правительства де Голля в январе 1946 г. не смогли справиться ни с одной из стоявших перед страной проблем. В канун алжирского кризиса 25-26 апреля 1958 г. именно фигура генерала де Голля, со времени лондонского изгнания осознававшего себя в роли спасителя государства, оказалась единственно приемлемой и для большинства французских политиков, и для подавляющей части французской нации, принявших деголлевскую концепцию согласия на основе интегральной идеологии, которую некоторые современные политологи называют «национализмом с модернистским акцентом».
План реформы государственных институтов был обдуман и разработан де Голлем еще в период борьбы за национальное освобождение. Поэтому, когда к вечеру 28 сентября 1958 г. большинство французов на референдуме поддержало проект конституции V Республики, генерал мог с полным правом рассматривать свою очередную победу как завершающий этап своей полемики с ведущими оппозиционными партиями страны (коммунистической (ФКП), социалистической (СФИО) и независимыми республиканцами (ДНР)). Разногласия достигли апогея в январе 1946 г., когда руководители этих политических партий единодушно заблокировали в верховной конституционной ассамблее новый проект конституции, предложенный правительством де Голля и одобренный на референдуме 96% населения страны.
Разъясняя в этот период законодателям свою позицию накануне отставки, де Голль, в частности отмечал: «Разделяющий нас пункт — это общая концепция правительства и его отношений с национальным представительством. Мы начали преобразовывать Республику. После меня вы будете продолжать это делать. Я должен сказать вам с чистой совестью, ведь, без сомнения, я в последний раз говорю в этом окружении, если вы будете это делать, ложно воспринимая нашу политическую историю последних пятидесяти лет, если вы не будете отдавать себе отчета в абсолютной необходимости авторитета, достоинства и ответственности правительства, в один прекрасный день вы придете, я вам это предсказываю, к ситуации, когда вы горько пожалеете о том, что вы пошли по тому пути, который вы избрали».
В чем же суть конституционной реформы де Голля? Каковы ее основные мотивации? Почему ему удалось реализовать в конце концов свой проект коренного переустройства государ-
96
ства? Несущим каркасом деголлевской конституционной реформы была идея кардинального перераспределения властных полномочий от парламента к президенту, соединенная с принципом плебисцитарной демократии и своеобразной интерпретацией классической концепции разделения властей. В основе всех этих идей лежала концепция государства и политического режима, объединяющая давние традиции национальной истории с глубоким синтезом традиций европейского консерватизма, либерализма и наследием французской революции. Эти идеи формулировались де Голлем постепенно, по мере накопления жизненного опыта, оттачивались в полемике с политическими противниками в многочисленных публичных выступлениях -докладах, интервью, пресс-конференциях - и, наконец, нашли окончательное выражение в «Мемуарах надежды», написанных после ухода в отставку в 1969 г. «То, что я всегда называл режимом, - отмечал де Голль 13 июня 1953 г., - в действительности является определенной концепцией государства». «Конституция, - говорил он на знаменитой пресс-конференции 31 января 1964 г., - это дух, институты, практика».
В этом смысле конституция всегда воспринималась де Голлем как выражение режима, соответствующего природе французского народа и духу современности. Этот «дух» выражает, прежде всего, эффективность, стабильность и ответственность публичной власти и государства. На главу государства возлагается высшая ответственность следить за тем, чтобы конституция всегда, во всех нюансах отвечала духу времени. «Дух новой конституции состоит... в том, чтобы поступать таким образом, чтобы власть не являлась больше [частным] делом групп приверженцев, но чтобы она происходила прямо от народа; именно это предполагает, что глава государства, избранный Нацией, является источником и держателем власти» (Пресс-конференция 31 января 1964 г.).
Свободная нация, группирующаяся вокруг сильного государства, предполагает Конституцию, понимаемую не как простой текст, определяющий полномочия различных ветвей власти, но как выражение режима и идеи легитимного государства. Легитимное государство, согласно де Голлю, это «доверие, которое одушевляет легитимность» (Речь 4 сентября 1958 г.). Это беспристрастное государство, которое отныне является только «представительством и орудием всеобщего интереса» (Декларация от 1 ноября 1946 г.). Призванием государства является независимость по отношению к любым проявлениям феодальности, поскольку «феодалы никогда не бывают благосклонными к Государству, которое действительно занимается подобающим ему делом и, следовательно, господствует над ними» (Пресс-конференция 12 ноября 1947 г.).
Основным пороком IV республики де Голль считал распыление публичной мощи в пользу политических партий и группировок, т.е. современных феодальных кланов, осуществивших
приватизацию государства и выступавших от его имени, прикрываясь конституционными фикциями (Письмо к Пьеру де Голлю от 9 сентября 1948 г.). В противоположность подобной практике была выдвинута лапидарная формула 5 статьи новой конституции: «Президент Республики следит за соблюдением Конституции». Президент рассматривается, следовательно, как лицо, обладающее высшим правом на интерпретацию основных положений конституции. Именно поэтому де Голль в 1968 г. отверг предложение расширить функции Конституционного совета на том основании, что «модификация в этом направлении несет в себе зародыш покушения на прерогативы президента Республики в том виде, в каком они буквально определены в 5 статье Конституции» (Письмо Гастону Палевски от 11 июля 1968 г.).
Де Голль всегда любил подчеркивать, что написанное «пусть даже на пергаменте, обретает ценность только в применении на практике». Поэтому президент должен быть наделен двумя основными правами: правом роспуска парламента и правом вынесения своих предложений на референдум, поскольку народ, от которого исходит всякая власть, является конечным арбитром любых законодательных предложений высшего руководства.
Хотя право на референдум нуждается в конституционном закреплении, высшим принципом политики и права вообще является согласие, т.е. объединение народа и всех ветвей власти вокруг фундаментальных основ государственности. В этом смысле принцип согласия выше любого конституционного текста. Обращаясь 7 апреля 1960 г. к британским парламентариям, де Голль отмечал: «Таким образом, лишенные тщательно протоколированных конституционных текстов, вы нашли средство при любых обстоятельствах обеспечивать хорошую производительность демократии, не прибегая, однако, ни к излишней критике честолюбцев, ни к обвинениям юристов».
У де Голля, как уже отмечалось выше, было собственное, весьма своеобразное представление о принципе разделения властей. На январской конференции 1964 г. он, например, резко критиковал точку зрения, согласно которой «...Президент принимает на себя лично исполнительную власть, [тогда как] Парламент осуществляет безраздельно власть законодательную». Еще накануне принятия новой конституции, один из сторонников де Голля Жером Солан-Селиньи так разъяснял его позицию: «Если разделение органов власти, правительства и парламента, сохранило свою силу с того времени, как ему была дана формулировка, разделение законодательных и исполнительных функций представлялось отныне лишенным значения в контексте французской политики ХХ века».
Речь шла, прежде всего, о так называемом функциональном разделении властей, т.е. выделении законодательной и регламентирующей сфер компетенции. Один из участников юридических
дебатов того времени Раймон Жано выразил эту точку зрения с предельной ясностью: разделение
98
властей означает то, что только правительство обладает управленческой функцией. Необходимо поэтому, чтобы только оно имело право принимать решения и издавать тексты, имеющие всеобщее значение (prendre seul des textes de portee generale). Необходимо, чтобы правительство могло регламентировать, не опасаясь того, что обеим палатам парламента будет доверена правительственная власть и голосование в парламенте может свести его деятельность на нет.
Важно отметить, что в такой интерпретации регламентирующая власть относится не к исполнительной власти, а именно к правительственной. Данное представление основано на идее автономного права регламентирования. Если, например, законодательная власть, под которой подразумевается право провозглашать всеобщие главные правила, противопоставляется власти исполнительной, то регламентирующая власть может зависеть только от последней. Если же, наоборот, противопоставить контролирующую власть власти правительственной, право провозглашать всеобщие правила, имеющие законодательное значение, может быть оптимально распределено между этими двумя властями. Регламенты могут в таком случае обладать инициирующей, безусловной силой в рамках того же самого юридического режима, что и формальный закон. Именно такое толкование и было предусмотрено в конституционном проекте 1958 г.
В традиционном учении о разделении властей обычно подчеркивается именно независимость различных органов власти друг от друга, принципиальная невозможность одной из ветвей власти назначать и тем более отзывать представителей другой ветви. На практике такая независимость всегда означает взаимную зависимость; речь, как правило, идет о степени независимости министров от парламента и праве роспуска кабинета или самого законодательного органа. В теоретических спорах в процессе подготовки проекта конституции V Республики столкнулись две точки зрения, две концепции. Защитники прерогатив парламента предпочитали говорить о различении управленческой (правительственной) и законодательной (делибера-тивной) функций. Де Голль и его сотрудники отныне постоянно предпочитали выделять правительственный и контролирующий виды власти в соответствии с принципом, сформулированным генералом еще в речи в Эпинале 29 сентября 1946 г.: «Нам представляется необходимым, чтобы Парламент был единственным в своем роде [учреждением], а именно - чтобы он составлял законы и контролировал правительство, но не управлял сам». Из данного принципа вытекает также следующее правило: парламент (Национальное собрание) может требовать отзыва правительства, но он не может ни назначать совет министров, ни участвовать в его назначении.
Это различие между возможностью назначать и возможностью отзывать было существенной модификацией традиционного учения, в котором эти функции объединялись. Интерпретация де Голля шла наперекор очевидности, т.к. обычно считалось, что парламент, имеющий
право по своему усмотрению отзывать правительство, должен обладать и безусловным правом назначения совета министров. На конституционном совещании 13 июня 1958 г. де Голль следующим образом обосновывал непротиворечивость своей позиции: «Власти могут быть действительно разделены только при наличии двух условий: [первое заключается в том, что] они не должны иметь один и тот же источник. Правительство не должно, следовательно, происходить от Парламента, но от главы Государства». В «Мемуарах надежды» эта же мысль сформулирована еще более лапидарно и резко: «...Парламент, если он обсуждает и принимает законы и контролирует министров, прекращает быть источником, откуда происходят политика и правительство».
Такой взгляд означал радикальный пересмотр концепции и самого понятия «представительство» через понятие «источник»: де Голль настаивает на том, что властный орган, назначенный кем-то другим, от него и происходит. Термин «происходить» (proceder) использовался им не в обычном юридическом смысле «вести свое происхождение», но, скорее, в теологическом, т. к. предполагалось, что природа властного органа определяется природой органа высшего порядка. Поэтому независимость правительства и легитимность проводимой им политики меньше всего определяются возможностью его отзыва парламентом, поскольку оно имеет единственный источник происхождения - президента Республики.
Сама должность президента не относится к исполнительной власти и не является ее частью. Избранный непосредственно народом, президент не зависит от законодательной власти и возвышается над властью исполнительной. Таким образом, президент является гарантом конституции и государственной политики в целом, олицетворяя волю французской нации.
Такого рода интерпретация де Голлем роли президента свидетельствовала, помимо всего прочего, и о том, что ставшая традиционной с первой половины XIX в. либеральная концепция гражданского общества не оказала на него никакого влияния. Государство всегда оставалось для него единственной реальностью при всем том, что он прекрасно осознавал необходимость установления и четкой юридической фиксации пределов государственного вмешательства.
Такой подход к формированию государственного устройства V Республики не мог не вызывать у французов ассоциаций с первым периодом революции, когда была принята первая конституция 1791 г., заложившая основы правовой конституционной монархии. Особенно отчетливо эта конституционная монархическая тенденция проявилась в процессе принятии нового проекта конституции при окончательном определении юридического статуса президента, парламента и судебной власти, разграничении функций и прерогатив совета министров и его председателя. Внешне ее окончательная редакция выглядела вполне демократической. Власть ини-
циативы и действия, именуемая в общем плане как исполнительная (Pouvoir executive), была передана президенту, не зависящему ни от одного властного органа и избираемому народом прямо или косвенно. В 1958 г. де Голль был избран в соответствии с им самим разработанной процедурой коллегией выборщиков (нотаблей), состоявшей из 80000 представителей всех слоев населения страны (членов парламента, генеральных советников департаментов, мэров всех коммун Франции и, наконец, муниципальных советников, составлявших самую многочисленную выборную группу). На референдуме 28 октября 1962 г. непрямое избрание было заменено всеобщими президентскими выборами. Законодательная власть, наделенная правом обсуждать и принимать путем голосования законы, а также контролировать деятельность исполнительной власти (но не подменять собственной инициативой деятельность президента и правительства), была возложена на двухпалатный парламент, состоящий из нижней палаты депутатов, избираемой на всеобщих выборах, и Сената, который избирался представителями территориальных объединений (collectivites territoriales). По решению правительства, парламент мог иметь решающее слово в законодательной сфере при условии постоянных челночных согласований («navettes») текстов законов в двух палатах. Правительство принимало на себя политическую ответственность перед парламентом, но только само Национальное собрание могло по собственной инициативе поставить эту ответственность под вопрос.
В случае возникновения непреодолимых разногласий между двумя ветвями власти, принятие решения могло быть передано народу как «суверенному арбитру». Были предусмотрены различные формы решения: всеобщие выборы, референдум, вплоть до роспуска парламента президентом. Исключение составлял годичный срок, следующий за роспуском Национального собрания. Фактически такой порядок предусматривал неизбежную отставку президента в том случае, если вновь избранный парламент отказывался подержать назначенное президентом правительство.
Введение в действие новой конституции, как уже отмечалось выше, было вызвано не только алжирским кризисом и непосредственной угрозой гражданской войны. Используя кризисную ситуацию и общее стремление политических партий преодолеть ее, не выходя за пределы конституционного поля, де Голлю, по его собственному признанию, удалось осуществить план преобразования государственного устройства Франции, который он разрабатывал почти два десятилетия. Внешние контуры конституции 1958 г., например, совершенно отчетливо проступают в его речи, произнесенной в Байи 16 июня 1946 г.: «Само собой разумеется, что от Парламента, состоящего из двух палат и осуществляющего законодательную власть, исполнительная власть происходить не может, иначе возникает угроза, что при подобном перемешивании
властей дело закончится тем, что правительство вскоре станет ничем иным, кроме собрания
101
делегаций... На самом деле, единство, взаимосвязанность, внутренняя дисциплина в правительстве Франции должны быть вещами священными, если только мы не хотим увидеть, как быстро само управление страной станет бессильным и некомпетентным. Каким же образом это единство, эта взаимосвязь и эта дисциплина могут поддерживаться в течение длительного времени, если исполнительная власть происходит от другой власти, которую она должна была бы уравновешивать, и если каждый из членов правительства, которое коллективно является ответственным перед национальным представительством в целом, выступает на своем посту только посланцем какой-либо партии? Именно поэтому исполнительная власть должна происходить от главы государства, находящегося над партиями, избираемого коллегией, включающей Парламент, но являющейся гораздо более обширной и составленной таким образом, чтобы сделать из него Президента французского Союза одновременно с назначением его Президентом Республики. На главе государства лежит обязанность согласовывать общий интерес в том, что касается выбора людей, с ориентацией, исходящей от Парламента. На него возлагается миссия назначать министров и, прежде всего, конечно, Премьера, который должен будет направлять политику и работу правительства. Главе государства принадлежит функция обнародовать законы и издавать декреты, поскольку и те, и другие определяют обязательства граждан по отношению к государству в целом. На него возлагается задача председательствовать на заседаниях правительства, оказывая там воздействие в направлении постоянства, без которого не может обходиться ни одна нация. Ему передается роль служить арбитром, находящимся выше политических превратностей, в нормальных случаях в виде совета, а в случае большого смятения -дать знать стране о своем суверенном решении путем приглашения ее к выборам. На него возлагается долг, в случае, если страна переживает опасность, быть гарантом национальной независимости и договоров, подписанных Францией».
В полном соответствии с выраженными в этой речи принципами и была сформулирована знаменитая 5 статья конституции, характеризующая в целом объем президентских полномочий. Вслед за уже приводимыми выше вводными словами о президентском надзоре за уважением к конституции в статье далее утверждается: «Он обеспечивает своим арбитражем нормальное функционирование публичных властей, а также преемственность государства. Он является гарантом национальной независимости, целостности территории, соблюдения соглашений Сообщества и международных договоров». Из этих предельно расширительно сформулированных полномочий вытекают следующие: назначение премьер-министра (ст. 8, п.1), инициатива референдума (ст. 11), право роспуска парламента (ст. 12), наделение властью в период кризиса (ст. 16), право обращения с посланиями (ст. 18), определение порядка деятельности
Конституционного совета (ст. 54 и 61), назначение трех членов этого совета (ст. 56). Из 5 ста-
102
тьи вытекали также и те полномочия, которые президент осуществлял совместно с премьер-министром. Речь идет о назначении министров (ст. 8, п. 2), председательстве в Совете министров (ст. 9), обнародовании законов (ст. 10), праве назначения на должность и подписи ордонансов и декретов (ст. 13), аккредитации послов (ст. 14), верховном командовании армией (ст. 15), праве помилования (ст. 17), проведения переговоров и ратификации договоров (ст. 52), гарантии независимости судебных органов (ст. 64).
Анализ структуры и размеров компетенции президента показывает, что различные их элементы имеют в своей основе различные концепции высшей власти, объединенные в рамках 5 статьи. Так, некоторые из них связаны с традиционным взглядом на президента, «олицетворяющего государство и представляющего нацию», другие связаны с функцией «арбитража» (обеспечение уважения к конституции, независимость судов, исключительные полномочия, предусмотренные статьей 16), третьи связаны с непосредственным участием президента в осуществлении исполнительной власти (назначение правительства, председательство в Совете министров, участие в регламентирующей власти и др.). Как будет показано ниже, само многообразие президентских функций, призванное обеспечить единство власти, нередко порождало противоречия и конфликты.
Но главная цель была на первом этапе достигнута, было реализовано двойное разделение властей. Наряду с разделением законодательной, исполнительной и судебной власти, возникло, как удачно определил Ж. Бурдо, разделение «на государственную власть, олицетворяемую президентом (pouvoir d'Etat) и власть [партийных] приверженцев (pouvoir partisan)».
Де Голлю партии и их деятельность всегда представлялись не столько выражением фракционных интересов групп, из которых состоит общество, сколько проявлением взгляда на политику как нагромождение случайностей. Поэтому в первые годы его правления систематически проводились в жизнь административные реформы, направленные на укрепление президентской вертикали. Статья 16, облекавшая президента всеми полномочиями в период кризиса, его право распускать Собрание постоянно нависали над оппозиционными партиями наподобие дамоклова меча для предупреждения тех случаев, когда партийные «комбинации» могли бы парализовать деятельность правительственного аппарата.
Оплотом исполнительной вертикали стало также и чрезвычайное расширение полномочий Совета министров и, прежде всего, его председателя. Согласно 20 статье конституции, «правительство определяет и проводит политику Нации. Оно распоряжается администрацией и вооруженными силами. Оно несет ответственность перед парламентом согласно условиям и в порядке, предусмотренном статьями 49 и 50». Статья 21 наделяла премьер-министра полномочиями руководить деятельностью правительства, отвечать за национальную оборону, проведе-
103
ние в жизнь законов. Помимо этих полномочий, премьер-министр обладал правом назначать чиновников гражданских и военных ведомств и осуществлять регламентацию их деятельности; он должен был замещать президента на заседаниях Совета министров в специально оговоренных (ст. 15 и др.) случаях.
Уже вводная фраза статьи 20 означала радикальное перемещение политической власти от парламента к правительству. Создав обширную автономную регламентирующую власть, ограничив статьями 34 и 37 сферу законодательной компетенции парламента, предоставив правительству возможность распоряжаться самими законодательными процедурами, конституция фактически поставила правительство над парламентом. В руках правительства находились такие законодательные процедуры, как контроль над повесткой дня, дебатами в комиссиях, голосованием (путем блокирования голосов в порядке ответственного обязательства) и отношениями между двумя палатами. Пункт 3 статьи 47 конституции предусматривал принятие правительством без голосования закона о финансах в случае, если парламент задерживал его утверждение.
Конституционные ограничения деятельности парламента усиливались и в результате создания Конституционного совета с целью гарантировать двойное разделение властей. Ему вменялась в обязанность удерживать парламент в сфере, определенной для него конституцией, путем постоянного контроля над законодательным регламентом (ст. 37, п.2 и ст. 41, п. 2). Проверка Советом конституционности законов, обеспечивающая превосходство Основного закона, оказалась не только беспрецедентным шагом в конституционной истории страны, она была учреждена, по мнению многих историков и политиков, с вполне определенной целью - осуществить capitis diminutio (усечение головы) парламента перед лицом двойной власти президента и правительства.
По сравнению с огромным увеличением полномочий исполнительной власти судебная власть, напротив, выглядела «бедным родственником», что, впрочем, вполне соответствовало французской республиканской традиции. В соответствии с определением закона от 3 июня 1958 г., правосудие рассматривается как власть (autorite), основной функцией которой является быть «хранительницей индивидуальных свобод» (la gardienne des libertes individuelles) (ст. 66). Ограниченность концепции судебной власти усиливалась самой организацией судебных магистратур, предоставлявшей независимость только судьям и отдававшей прокуратуру под власть хранителя печати. Гарантом независимости суда выступал президент, которому помогал Высший судебный совет (Conseil superieur de la magistrature). В отличие от аналогичного Совета в период IV Республики, его члены теперь не выбирались, а назначались только президентом (из девяти членов Совета шесть предлагались Кассационным судом и один Государственным сове-
том). Учитывая тот факт, что глава государства являлся одновременно президентом этого совета, а хранитель печати - вице-президентом, его независимость всегда была под большим сомнением, равно как и независимость всей системы правосудия.
Главная цель, которую ставил перед собой де Голль при проведении реформы парламента и правительства, заключалась в обеспечении стабильности политического руководства страной. Этого удалось достичь, превратив ось «президент - правительство» в основу политической жизни и политических институтов Франции. Взяв под контроль алжирский кризис и полностью использовав свои чрезвычайные полномочия для его урегулирования, президент приступил в дальнейшем к реформе армии, деколонизации французских колониальных владений, созданию принципиально новых ориентиров во внешней и оборонной политике, осуществляя прямой надзор за министерствами, ответственными за эти сферы работы.
Этому способствовали и новые принципы подбора кадров на министерские должности, на которые назначались не партийные лидеры и выдвиженцы, а представители высших кругов администрации. Именно это и придавало работе министерств удивительную стабильность по сравнению с министерской чехардой в IV Республике. Например, Морис Кув де Мюрвиль занимал пост министра иностранных дел в течение десяти лет (1958-1968 гг.) и был в дальнейшем назначен премьер-министром. Пьер Мессмер, сменивший в 1960 г. Пьера Гюйома на посту министра обороны, занимал эту должность до 1969 г. Не ограничивая свою деятельность армией, обороной и внешней политикой, де Голль осуществлял постоянный надзор за бюджетной и финансовой политикой, сельским хозяйством, экономическим планированием, сферами государственного и частного образования.
Опираясь на свой авторитет, который оставался непререкаемым вплоть до 1969 г., де Голль оказался способным постоянно добиваться поддержки своей политики со стороны правительства и премьер-министров. Например, хотя первый глава правительства Мишель Дебре был сторонником британской парламентской системы, он полностью поддерживал деголлевский план реформ, обеспечив лояльность большинства своих министров. Сменивший его через три года Жорж Помпиду, давний соратник де Голля, оставался на этой должности почти до самого ухода генерала в отставку, установив тем самым абсолютный рекорд пребывания на посту премьера.
История французской политики эпохи правления де Голля — это история правительственной политики, хотя побежденный парламент вписал в нее немало поучительных страниц. Избранная в ноябре 1958 г. в разгар алжирской войны нижняя палата состояла по большей части из послушных депутатов, не имеющих большого опыта. Большинство попыток выразить недоверие правительству и президенту, например, осенью и зимой 1960 г. по вопросу о новой воен-
ной программе, парировались правительством либо путем блокирования голосов, поданных против (ст. 49, пп. 2 и 3), либо роспуском парламента, как это случилось 5 октября 1962 г. и 30 мая 1968 г. Центр партийной оппозиции переместился в сенат, избранный в апреле 1959 г. той же коллегией выборщиков, что и де Голль. Оппозиция сената была, однако, умеренной, за исключением двух случаев (октябрьский референдум 1962 г. по вопросу об изменении закона о выборах президента и проект референдума 1969 г. об изменении природы и прерогатив самого сената). Де Голль, опираясь на лояльное правительство, мог беспрепятственно осуществлять программу структурных реформ, не особенно опасаясь реакции таких сенатских лидеров как Ф. Миттеран, П. Мендес Франс, Г. Деффер и Ж. Дюкло.
В ходе этих реформ старый политический класс был почти полностью заменен представителями высших кругов административной бюрократии. Вокруг Елисейского дворца (резиденция президента) и Матиньонского дворца (местопребывание премьера) возникло множество межминистерских советов, комитетов и объединений, не считая генеральных секретариатов президента и правительства. Они включали в себя сотни крупных правительственных функционеров, мгновенно реагирующих на множество вопросов текущей политики, как внутренней, так и внешней. Политические противники де Голля именовали его режим бюрократическим. Такого рода обвинения далеко не всегда были лишены основания. Следует отметить, что увеличение числа межминистерских комитетов и создание новых административных структур, предназначенных для выполнения особых задач (les administrations de mission), таких как Делегация по устройству территории, Генеральная делегация по научным и техническим изысканиям или более ранний Комиссариат по плану (3 января 1946 г.), отвечали той новой активной (интервенционистской) роли государства в планировании и реализации экономических проектов, которую де Голль рассматривал как магистральный путь возрождения французской нации.
Не менее парадоксальной была та оценка, которую сам де Голль давал осуществленным им политическим преобразованиям. Филипп де Сен-Робер поведал о том, в чем де Голль признавался ему в декабре 1967 г.: «Мы установили монархию. Это выборная монархия, а не монархия наследственная». Еще раньше, в начале 1960-х гг. генерал утверждал, что V Республика должна стать «той разновидностью народной монархии, которая является единственной системой, совместимой с характером и опасностями нашей эпохи». Неоднократные заявления такого рода (например, яркое описание преимуществ монархического строя в беседе с графом Парижским 17 июня 1960 г.) вряд ли могут быть приписаны верности старым монархическим и католическим традициям семьи де Голля. Речь идет о вполне сознательной и тщательно продуманной попытке осуществить в ХХ в. новый синтез монархии и республики и тем самым дать государству дополнительные основы легитимности.
106
Сама идея республиканской монархии совсем не нова и уходит корнями в традицию европейской политической мысли и практики. Концепция синтеза монархии и демократии с целью стабилизации республиканского строя была уже в эпоху античной классики одной из излюбленных тем политической философии. Ей отдали дань Платон и Аристотель, Полибий и Цицерон.
После первой мировой войны Максом Вебером была разработана концепция республиканской монархии в ходе дебатов 1918-1919 гг. о проекте конституции Веймарской республики. В своих работах этого периода немецкий социолог и политический мыслитель отстаивал тезис, согласно которому крушение германского Рейха породило необходимость возврата к «революционной легитимности». Последняя воплощается в Президенте, который выбирается суверенным народом путем прямого голосования и может быть отозван в результате народной инициативы. В веберовской интерпретации президент выступает в первую очередь в роли стража национального единства, он является основным национальным противовесом партикулярным интересам, представляемым политическими партиями и центробежными тенденциями в региональной политике. Это «выборный монарх», обладающий примерно теми же полномочиями, которые находятся в распоряжении наследственного монарха «активного типа». Он вовлечен (до определенного предела) в повседневную политику, удерживая за собой право вето в законодательной сфере и право назначения функционеров высшего ранга. Однако наиболее существенная президентская функция состоит в праве постоянного вмешательства в политический процесс, включая право роспуска парламента, использования референдума, провоцирования силового принятия решений со стороны электората. Президент назначает правительство, но канцлер и его министры остаются ответственными перед рейхстагом. В итоге президент, олицетворяя избранную форму правления, остается ключевой фигурой политического процесса.
При всем почти буквальном совпадении концепции М. Вебера с основными идеями конституции V Республики, сам факт непосредственного влияния веберовских идей на программу де Голля, скорее всего, не может быть установлен. Речь идет о совпадении (отнюдь не случайном) их взглядов, возникших в очень сходной кризисной ситуации. Таким образом, можно прийти к совершенно определенному выводу о том, что монархический проект де Голля, при всей его самостоятельности и оригинальности, вовсе не противоречил политической мысли и практике ХХ в. Но в более поздних оценках политической деятельности де Голля и созданной им государственной системы постоянно присутствует тема их анахронизма.
Такие оценки особенно характерны для британских, американских, а иногда и немецких политологов, не всегда способных понять особенности и сам процесс деголлевской мысли, в которой особое видение величия прошлого и будущего Франции органически объединялись с
идеей ее национальной независимости и культурной значимости для всего мира. Этих исследователей особенно раздражала концепция «величия» и «особой миссии» французской цивилизации, определявшая политическую практику и политический стиль де Голля.
Зарубежных наблюдателей удивляла не столько окружавшая генерала аура героизма и его прославление как спасителя или пророка, сколько те средства и методы, с помощью которых он осуществлял свои цели. Невероятное расширение президентской власти и ослабление парламента, презрительное отношение к политическим партиям, навязывание принципов плебисцитарной демократии, сама концепция отношений между президентом и его сторонниками заставляли сомневаться в демократизме его намерений.
Противники де Голля обвиняли его и в том, что в годы его правления модернизация французской экономики осуществлялась таким образом, что будущее страны представлялось весьма гипотетичным. Протекционизм и поощрительные меры для крупных предприятий, с помощью которых де Голль готовил Францию к вхождению в европейский рынок, интерпретировались в свете такой перспективы как факторы, замедляющие развитие среднего класса, парализующие творческую инициативу французов и создающие в будущем угрозу для конкурентоспособности французской экономики. К этому примешивались и подозрения в том, что де Голль мало способствовал модернизации страны в культурном отношении. Это подтвердила, по их мнению, «культурная революция» в мае 1968 г., которая вскоре и привела генерала к отставке.
Последнее подозрение особенно удивляет. Ведь именно события мая и июня 1968 г. с особой наглядностью показали, до какой степени реформы де Голля видоизменили не только социальную структуру, но и систему ценностей молодого поколения французов, свидетельствовавшую о том, что в социокультурном отношении Франция оказалась вполне на высоте стандартов других развитых индустриальных обществ.
В период правления де Голля был реализован грандиозный план реорганизации французской промышленности, финансов и системы управления экономикой на основе методов государственного планирования и национализации. Эти меры сделали французские товары конкурентоспособными и позволили открыть французский рынок для иностранных товаров. Вместе с тем, рассматривая рост материального благосостояния не как самоцель, но как основу будущего могущества страны, де Голль блокировал иностранные инвестиции, руководствуясь не столько экономическими соображениями, сколько заботой о политической самостоятельности. Проводя самостоятельно экономические реформы, он не стремился во что бы то ни стало сделать владельцев крупнейших частных предприятий, объединенных в Национальную конфедерацию, своими союзниками. Промышленные патроны, которым личность де Голля всегда внушала опасения своим
«утопизмом» и «дирижизмом», почувствовав государственную поддержку, подчинились прави-
108
тельственной экономической и финансовой политике. Особенно символичной в деголлевской программе обновления была модернизация аграрного сектора. В чрезвычайно короткие сроки был разработан план технической реорганизации сельскохозяйственного производства и его полной интеграции в национальную экономику. Эти меры позволили провести «деколонизацию» аграрных районов и превратить французских крестьян в активных полноправных граждан.
То же самое можно сказать об интеграции женщин в общественную жизнь и производство путем обеспечения равенства полов. Проваленный парламентом IV Республики в 1956 г. закон о легализации контрацептивов был переработан правительством де Голля и принят в 1967 г. В течение десяти лет был преобразован гражданский кодекс. Это позволило в дальнейшем не только «переплавить» французскую семью, обеспечив равенство супругов, но и создать уже после ухода генерала с политической сцены Комитет женского труда. В 1963 г. был реализован план создания предпосылок для единой системы школьного образования.
Не менее впечатляющими выглядели и реформы де Голля по реорганизации армии и обороны. Гигантская программа перевооружения Франции стала основой для новой военной политики. Абсолютным приоритетом стала разработка национальной ядерной стратегии, обеспечившей независимость страны от американского «ядерного зонтика» со всеми вытекающими из этого последствиями. 13 февраля 1960 г. была взорвана первая атомная бомба, в августе 1968 г. были проведены первые испытания термоядерного оружия. Концентрация исследований в области атомной энергии в национальном Центре ядерных исследований открыла в дальнейшем путь к созданию программы строительства атомных электростанций. Выход Франции в 1966 г. из военной организации НАТО и разработка стратегии ядерной обороны «по всем азимутам» сопровождались реорганизацией и сокращением вооруженных сил и созданием профессиональной армии (575 000 в 1968 г. вместо 1 150 000 в начале V Республики).
Сам характер реформ опровергает тезис об анахронизме деголлевской политики. Сторонники этого тезиса усматривали ретроградные тенденции в постоянно выдвигаемой де Голлем идее национальной независимости. В эпоху экономической и военной интеграции западноевропейских стран на основе единой с США и Великобританией оборонной стратегии, выход Франции из НАТО и деголлевская политика «пустого кресла», сеявшая беспорядок и смуту в рамках европейского Сообщества, вызывали негативную реакцию, приводившую к неадекватному выводу о химерической природе голлистской концепции нации.
Эта концепция внушала подозрения и по другой весьма существенной причине. Закончившийся кровавой бойней германский эксперимент с созданием «третьего рейха» по-прежнему стоял у всех перед глазами, компроментируя и само понятие «нация», и любую попытку разрабатывать политику в направлении поиска модернизированного варианта национализма. На-
109
пример, большинству западногерманских политиков возврат в сообщество развитых государств представлялся только в виде наднационального решения. Выбор нации в качестве высшей политической ценности был для немцев невозможен хотя бы потому, что страна была разделена между двумя враждебными блоками, и в случае возникновения новой войны немцам пришлось бы стрелять друг в друга не во имя национальной идеи, но во имя свободы, с одной стороны, и социализма, с другой.
Какими бы обоснованными ни казались предрассудки зарубежных наблюдателей относительно европейской политики де Голля и ее идеологического обоснования, они не могут поколебать убежденность самих французов в том, что последствия этой политики для их страны были в высшей степени позитивными и, следовательно, реалистичными. Она позволила большинству французов обрести новое национальное сознание и интегрироваться в обновленное государство и гражданское общество. Стремление де Голля укрепить позиции Франции в Европе, превратить ее в лидера неприсоединившихся стран и стран «третьего мира» представляется глубоко реалистичным и в свете современных политических перспектив. Поэтому не случайно бывший канцлер ФРГ Гельмут Шмидт настаивал на том, что представленный де Голлем в начале 1960-х гг. проект европейской интеграции «от Атлантики до Урала» был отнюдь не визионерским, но, наоборот, по своей прозорливости и реалистичности опережал свое время. Настаивая на укреплении позиций Франции в Европе в интересах самих европейцев, де Голль отстаивал идею автономии западноевропейской политики по отношению к амбициозной политике сверхдержав. Сам факт, что исходной посылкой деголлевской политики была идея нации, нисколько не опровергает ее интернациональных ориентаций и свидетельствует о творческой переработке наследия французской революции.
Современная французская национальная идея сформировалась в дореволюционный период на основе слияния понятий «народ», «отечество» с понятием «нация», отражавшем настроения и интересы растущего «третьего сословия». Направленная против двух высших сословий -дворянства и духовенства, эта идея стала орудием политической борьбы и позднее была переосмыслена идеологами революции в рамках концепции «Государство - Нация». Эта концепция рассматривала нацию как сообщество граждан, объединенных волей и действием в борьбе за свободу и против деспотизма.
Многие элементы этой концепции, равно как и традиции революционного радикализма, нашли отражение в деголлевской версии «синкретического национализма». В ее основе лежала идея объединения французов на высшем по сравнению с партийной принадлежностью уровне. Эта идея, конечно, не принадлежала самому де Голлю. Она постоянно использовалась как по-
литический лозунг и левыми, и правыми (даже ультра-правыми). Де Голля побуждали обратиться к ней многие обстоятельства, в том числе трудности осуществления программы модернизации, сильные позиции левых сил в этот период, некоторые точки соприкосновения в его идеях с идеями французских левых.
Понятие «левый» во французской мысли не имеет оттенка принадлежности к одной определенной идеологии и не обозначает совокупность политических партий, но, скорее, выражает чувство принадлежности к определенному течению, идейным предпочтениям. Главной характеристикой французской левой является ее эгалитарная, антидинастическая, антиэлитарная и даже антирасистская направленность, т. е. система представлений, согласно которой происхождение, семейная или социальная принадлежность не создают ни превосходства, ни заслуг, они не могут принижать или возвышать человека. Ценность человека в обществе определяется только его личными поступками. Отсюда ведет свое происхождение вера левых в социальную солидарность и равенство в противоположность правым, всегда отстаивавшим справедливость неравенства и социальных привилегий в качестве фундаментальных, природных законов.
Другой характеристикой левых, которая тесно связана с первой, является убежденность в том, что государство должно играть роль главного регулятора в общественной жизни. Это убеждение левых было основным пунктом их расхождений с либералами, хотя по многим вопросам государственного управления экономикой позиции либералов и социалистов нередко сближались.
Принадлежа по своему происхождению, религиозным убеждениям, военной профессии и семейным связям к давней французской традиции антикапиталистической правой, де Голль в течение всей жизни сохранял сильное недоверие к крупным собственникам, которые в своем стремлении к личному обогащению постоянно смешивали деньги и государственную власть. По этому поводу о нем рассказывались многочисленные анекдоты. В этом недоверии собственно и коренятся его идеи о первенстве политики над экономикой, о предпочтительной роли публичных социальных служб и планирования. Де Голль верил, что его идеи национальной солидарности и возрождения Франции помогут преодолеть столь ненавистные ему партийные расколы в обществе.
Существуют многочисленные свидетельства того, что и во время изгнания в Лондоне, и в Алжире, и в Париже после 1944 г. и 1958 г. он охотно работал с приемлемыми для него людьми, не обращая внимания на их политические предпочтения. Такая ориентация также способствовала синтезу нередко противоположных традиций в голлистской мысли. Как справедливо отмечал П.-М. Куто, «де Голль распылил категории, в этом он беспримерно уникален: правые
и левые, Республика и Монархия, президентский режим и режим парламентский, национализм
111
и интернационализм... — все эти традиционные оппозиции политики растворились в нем, равно как и спор Древних и Новых: будучи верным традиции, он беспрестанно ее обновлял, всю целиком и, прежде всего, свой стиль и политическое содержание... В стиле генерала де Голля, когда он был главой свободной Франции, главой правительства или государства, находят возвышенность и дистанцию, умеренность и терпение, твердость в соблюдении принципов и волю предоставлять свободу всему остальному, фигуру суверена, который действует вместе с большинством своих предшественников и непосредственно возобновляет связь с дореволюционной традицией».
Именно поэтому любые попытки навешивать на деятельность де Голля какие-либо идеологические ярлыки, по-видимому, всегда будут обречены на неудачу. В его идеях, экономической политике, политической практике дирижистские методы (т.е. идея доминирующей роли государства в социальной жизни, которая не имеет, однако, ничего общего ни с французским дирижизмом ультра-правых образца 1920-х гг., ни с обвинениями де Голля в «фашизации», выдвинутыми некоторыми теоретиками французской компартии) вполне уживались с экономическим либерализмом и модернизированным консерватизмом.
Хорошим примером консервативного модернизма может считаться разработка де Голлем и его сторонниками в 1960-1962 гг. проекта аграрной реформы, призванного преодолеть традиционную консервативную косность французского крестьянства. Обосновывая новую программу, голлистская ежедневная газета «Насьон» дала следующую, на наш взгляд, классическую формулировку всей голлистской политики, которую вполне можно рассматривать в контексте формирования оригинальной французской версии либерального консерватизма: «Необходимо сделать выбор: или пытаться укреплять стену изжитого консерватизма и видеть, как восходящие молодые поколения сносят иллюзорный оплот, или идти в соответствии с духом прогресса и принять необходимые реформы, чтобы окончательно утвердить определенную, характерную для Запада форму свободы, эксплуатации сельскохозяйственных угодий так, как крестьяне ее понимают».
Разумеется, невозможно утверждать, что политический режим, сложившийся в годы правления де Голля, в точности отражал его идеи и планы, а сам он неизменно занимал положение абсолютно нейтрального арбитра, находящегося вне партийных разногласий. Ему не удалось ни преодолеть влияния политических партий, которые играли гораздо большую роль, чем он желал, ни искушения идентифицировать свою политику с правым голлистским парламентским большинством, хотя неголлистские правые и левые постоянно объединялись против него и в парламенте, и в период президентских выборов, невольно помогая ему сохранять имидж вне-
партийного главы государства.
Однако партийная система V Республики мало напоминала политические режимы, которые ей предшествовали, способствуя, по мнению многих политологов, эволюции французского полупрезидентского режима в направлении британской политической модели, которая предполагала сильную исполнительную власть, поддерживаемую дисциплинированным парламентским большинством. В этот период исчезли многочисленные слабые, недисциплинированные партии и возникла двухполюсная (биполярная) партийная система, в рамках которой соперничали коалиции правых и левых партий при ведущей роли правительственной партии. После стабилизации голлистской системы (с 1962 г.) доминирующее положение занимали четыре партии (после 1988 г. их число увеличилось до пяти). Сохраняли свое влияние и небольшие политические партии, получавшие в целом на выборах около 5% голосов избирателей.
Сам характер нового режима способствовал возникновению феномена «президентиализа-ции» крупных политических партий, лидеры которых постоянно рассматривали себя в роли потенциальных претендентов на президентское кресло. В этом коренится причина распространения тенденции к «всеядности» (принцип, который во Франции называют айгареЧош, т.е. «хватай всех») в поиске и заманивании будущих сторонников.
Речь, таким образом, может идти о глубокой трансформации французской партийной системы, начавшейся при де Голле и продолжающей эволюционировать и в наши дни. При всем отрицательном отношении де Голля к партийным склокам (перечисление его высказываний по этому поводу может занять много страниц), борьбу с которыми он воспринимал по аналогии с борьбой централизованного государства с феодальными кланами, он, конечно, не ставил перед собой цели уничтожения партий как таковых, стремясь исключительно к достижению в обществе стабильного политического равновесия внутри новой, преобразованной им политической системы.
Ее преемственность и стабильность хорошо засвидетельствованы всеми преемниками генерала на президентском посту. Например, Жорж Помпиду, первоначально рассматривавший достигнутое равновесие как исключительное, вызванное как обстановкой алжирского кризиса, так и самой личностью де Голля, резко изменил свое мнение, став президентом. Ж. Помпиду отмечал в своей инаугурационной речи 10 июля 1969 г.: «Будучи высшим главой исполнительной власти, стражем и гарантом Конституции, он [президент] в свете своих двойных полномочий облечен правом давать фундаментальные импульсы, определять существенные направления, обеспечивать и контролировать добротное функционирование ветвей публичной власти... Такая концепция соответствует первенству главы государства, которое ведет происхождение
от врученного ему национального мандата и которое он поддерживает в силу своего долга».
113
Преемник Помпиду, лидер независимых республиканцев Валери Жискар д'Эстен, прежде неоднократно критиковавший де Голля за «единоличное использование власти», следующим образом комментировал его мемуары: «Я прочел комментарии, которые генерал де Голль делает в своих мемуарах относительно способов назначения президента Республики: он указывает совершенно ясно, что после президента, который облечен тем, что является постоянным и существенным, исполнительной властью в нашей Республике наделен премьер-министр, занимающийся повседневными проблемами. Следовательно, он не может действовать и никогда не будет действовать таким образом, чтобы власть передавалась от президента Республики к премьер-министру. Помимо всего прочего, это означало бы появление двух форм политической власти в нашей стране, и можно ли представить хотя бы на мгновение развитие французской политики, если бы Франция оказалась бы вынужденной следовать одновременно по двум политическим линиям».
И, наконец, социалист Франсуа Миттеран, когда-то один из наиболее последовательных политических оппонентов и критиков де Голля, пережив в 1986-1988 гг. на посту президента период диархии, когда пост премьера занимал лидер голлистов и будущий президент Жак Ширак, сумел сохранить равновесие в этом сложном политическом сосуществовании только опираясь, по собственному признанию, на букву конституции, строго определяющей первенство президентской власти в разграничении исполнительных полномочий. «Интерес демократии, - отмечал он в своем «Письме ко всем французам», - как и интерес Франции, заключается в том, чтобы Президент, избранный на всеобщих выборах, был одновременно ответственным лицом и арбитром. Он ответствен за путь, по которому следует Нация, когда ее безопасность и ее место в мире ставятся под вопрос. Он ответствен за магистральные ориентации внешней политики и обороны страны».
Уже после первого избрания В. Путина президентом сравнение положения современной России с той ситуацией, которая сложилась во Франции накануне прихода де Голля к власти, стало конъюнктурной модой и доходным промыслом для поверхностно образованных журналистов и легкомысленных политиков. Однако для таких сравнений пока еще слишком мало оснований. В России не существует гражданского общества, слишком велики размеры экономической катастрофы, слишком очевидно отсутствие политической воли у новой элиты, необходимой для того, чтобы пойти по пути синтеза традиционных российских монархических ценностей с принципами новой республиканской государственности. Этот синтез не может осуществиться по какому-то искусственному проекту, он возможен только в процессе целенаправленного искоренения феодальных традиций, как старых, так и новых, в борьбе с которыми развивал свои реформы де Голль.
В настоящее время груз старых номенклатурных традиций в России настолько велик, что на Западе возникла и активно пропагандируется концепция нового российского феодализма, авторы которой нередко очень удачно описывают то состояние, в котором оказалось российское государство в последнее десятилетие ХХ в. Во второй половине 1990-х гг. основные элементы этой концепции были следующим образом обобщены В. Шляпентохом. Как в Западной Европе тысячелетней давности, в сегодняшней России границы между публичной и частной сферами либо размыты, либо вообще не существуют. Власть и собственность настолько переплетены, что их часто невозможно отделить друг от друга. Подобно средневековым баронам, российские бюрократы на всех уровнях иерархии используют свою политическую власть для осуществления контроля над собственностью, в то время как богачи обменивают деньги на власть для того, чтобы контролировать политические решения. Соответственно, личные связи играют зачастую гораздо большую роль, чем связи, основанные на формальном положении людей в политических, социальных и экономических структурах. Это означает, что наиболее могущественными людьми в стране являются не государственные деятели, избираемые на выборах, но близкие друзья президента (или короля, если мы обратимся к прошлому).
Одна их последних обобщающих попыток подвести итоги дискуссии о новом российском феодализме содержится в работах английского политолога Д. Лестера, выделившего следующие его элементы:
• Абсолютное преобладание частных интересов над публичными не только на уровне обыденной жизни, но особенно в предпочтениях и поведении государственных служащих (от бюрократов до политиков).
• Тесное переплетение собственности и власти. Во многих случаях целые области превращаются в обширные феодальные фьефы на условиях личного держания.
• Постоянно усиливающееся преобладание личных связей, основанных на все более формальных (или институализированных) отношениях в политической, социальной и экономической сферах. Типичным выражением этих связей становится понятие «крыша». Если отношения «вассалитета» преобладают на уровне самих правителей, на нижних ступенях социальной лестницы наиболее типичными становятся отношения патронажа и клиентелы, являющиеся, как свидетельствует опыт европейского средневековья, не выражением анархии, но, наоборот, выражением стремления к установлению определенного порядка.
• Всеобщее господство бартера на всех уровнях общества (от производственых коллективов до сферы государственного управления).
• Рост насилия, заставляющий людей все больше полагаться на собственные силы вплоть
до создания личных армий теми, кто обладает достаточными для этого средствами. Естественно, эта тенденция усиливает отношения между «лордами» и «баронами» по принципу предоставления защиты (крыши) более слабым со стороны более могущественных.
• «Провинциализация» страны, т.е. резкое уменьшение тенденции к интеграции во всех сферах жизни.
• Неспособность достичь компромисса и согласия в политической сфере, поскольку в результате усиления интриг ставки в борьбе за власть часто оказываются очень высокими.
• Политические партии и ассоциации все больше становятся орудием частных интересов и продвижения отдельных политиков, а не формой представительства и артикуляции интересов.
• Формирование «государства в государстве» в высших эшелонах власти как средство обеспечения безопасности и личного благосостояния.
Борьба с этими явлениям на данном этапе российской истории отличается преимущественно прагматическим характером, связанным с выстраиванием новой «вертикали власти». При всей серьезности первичных результатов, достигнутых в ходе преодоления сепаратистских тенденций, эта борьба пока не сопровождается глубоким теоретическим синтезом и не имеет «программных параметров», которые были изначально свойственны деголлевской политике.
По иронии истории новый президент начал свою политическую карьеру как раз с того момента, на котором закончилась в 1969 г. карьера генерала де Голля, с борьбы за преобразование верхней палаты парламента, в которой новые феодальные бароны всегда чувствовали себя чрезвычайно комфортно.
Быть может, именно с взятия первого феодального оплота, за которым последовала начальная стадия конфронтации президента с некогда всемогущими олигархами, для России открывается путь, по которому пошли все развитые, цивилизованные страны, путь либерального консерватизма? Жизнь покажет.
Литература
1. Бунин И. Окаянные дни. М., 1991.
2. Французская Республика. Конституция и законодательные акты. М., 1989.
3. AvrilP. La V-e Rёpublique, histoire politique et constitutionnelle. PUF, 1987.
4. Bernard P. L'Etat republicain au service de la France. Paris, 1988.
5. Bruneteau B. Mutation politique et mutation agricole: le gaullisme et la Evolution silencieuse des paysans // De Gaulle en son siecle. 3. Moderniser la France. Paris, 1992.
6. Chapsal J. La vie politique sous la V-e Rёpublique. PUF, 1984.
7. Couteaux P.-M. De Gaulle et la tradition capёtienne // De Gaulle en son siecle. 2. La Rёpublique. Paris, 1992.
8. DebЫ J.-L. Les idёes constitutionnelles du gёnёral de Gaulle. Paris, 1974.
9. DebЫ J.-L. La constitution de la V-e Rёpublique. PUF, 1975.
10. Decherf D. L'Institution de la Monarchie dans l'esprit de la V-e Republique. Paris, 1979.
11. de Gaulle Charle Memoires d'espoir. tome I, 1958-1962, tome II, 1962. Plon, 1971.
12. de Gaulle Charle Discours et Messages. T. II-V, Plon, 1970.
13. de Gaulle Charle Lettres, Notes et Carnets. Tomes VII et suivants. Plon, 1983-1986.
14. De Gaulle en son siecle. 2. La Republique. Plon, 1992.
15. De Gaulle en son siecle. 3. Moderniser la France. Plon, 1992.
16. Giscard d'Estaing V. Democratie fran9aise. Paris, 1976.
17. Goguel F., Grosser A. La politique en France. A. Colin, 1984.
18. Lester J. Feudalism's Revenge: The Inverse Dialectics of Time in Russia // Contemporary Politics. 1998. Vol. 4. No. 2.
19. Luchaire F., Maus D. Documents pour servir a l'histoire de l'elaboration de la Constitution du 4 octobre 1958. I. Paris, La Documentation fran9aise, 1987.
20. Mitterand F. Ma part de verite. Paris, 1969.
21. Mitterand F. Politique. T. I-II. Paris, 1977 et 1981.
22. Pompidou G. Pour retablir une verite. Paris, 1982.
23. Pompidou G. Entretiens et Discours, 1968-1974. Plon, 1975.
24. Portelli H. La politique en France sous la V-e Republique. Nouvelle edition revue et augmentee. Paris, 1989.
25. de Saint-RobertPh. Les septennats interrompus. Paris, 1977.
26. Shlapentokh V. Early Feudalism - The Best Parallel for Contemporary Russia // Europe-Asia Studies. Formerly Soviet Studies. 1996, Vol. 48. No. 3. P. 393-397.
27. Sur S. La vie politique en France sous la V-e Republique. Montchrestien, 1982.
28. Weber M. Deutschlands kunftige Staatsform // Weber M. Gesammelte politische Schriften. Hrsg. von Johannes Winckelmann. Tubingen, 1958.
