CC BY
108
Вестник ДВО РАН. 2011. № 1
УДК 390 (571.6)
Л.Е.ФЕТИСОВА
Героико-эпические традиции в культуре дальневосточного казачества (вторая половина XVII-начало XX в.)
Показано, что дальневосточные казаки не только хранили и воспроизводили фольклорные традиции своей исторической родины, но и создавали новые тексты, в которых давалась оценка политики расширения государственных границ в восточном направлении. Рассмотрены эпические сюжеты, появившиеся во второй половине XVII, XIX и начале XX в., а также поздняя воинская лирика, в которой нашла отражение специфика казачьей службы.
Ключевые слова: казачество, землепроходцы, менталитет, фольклор, эпическая традиция, героический пафос, сюжет, жанр, вариант.
Heroic and epic folklore of the Far Eastern Cossacks (later half of 17th-early 20th centuries). L.E.FETISOVA (Institute of History, Archaeology and Ethnography of the Peoples of the Far East, FEB RAS, Vladivostok).
It is shown that the Far-Eastern Cossacks not only kept and reproduced folklore traditions of their historical homeland but also created the new epic texts where the eastward expansion of national frontier was evaluated. This article discusses heroic plots appearing in the later half of 17th, 19th and in the early 20th centuries as well as late war lyrics which reflected a special nature of Cossack service.
Key words: Cossacks, pioneers, mentality, folklore, epic tradition, heroic pathos, plot, genre, version.
Формирование российской границы по Тихоокеанскому побережью началось в XVII в. и завершилось в середине XIX в. Этот процесс зафиксирован не только официальными документами, но и художественным творчеством землепроходцев - казаков и промышленников. Казачья колонизация способствовала распространению на территории нового освоения героико-эпических традиций исторической родины, связь с которой первопоселенцы старались сохранить. Наряду с этим в фольклоре казаков получила отражение и региональная специфика, причем не только в тематике отдельных произведений, но и в общем жанровом составе. К сожалению, отечественная фольклористика не признает ценности дальневосточных текстов, рассматривая их лишь как слабые версии общероссийских сюжетов. В частности, такой подход продемонстрировал Ю.И.Смирнов, опубликовавший образцы эпического творчества Сибири и Дальнего Востока [13]. Цель данной статьи - определить место фольклорного наследия амурского и уссурийского казачества в русской культуре и показать его значимость для осмысления процесса закрепления восточных территорий за Россией.
Ко времени появления казаков на Дальнем Востоке русская народная эпическая традиция была представлена главным образом жанром исторической песни, зафиксировавшим важные для страны события. XVII в. дал новые сюжеты, посвященные расширению государственных границ в восточном направлении. Далеко не все тексты сохранились, хотя выход на территории, прилегающие к Великому, или Тихому, океану, явился событием исключительной важности.
ФЕТИСОВА Лидия Евгеньевна - кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник (Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, Владивосток). Е-mail: lefet@yandex.ru
Прямое подтверждение существования на Дальнем Востоке живой эпической традиции содержат материалы из Приамурья, где во второй половине XVII в. было возведено 7 крупных острогов: Комарский (Кумарский), Албазинский, Верхозейский, Селинбин-ский, Долонский (Зейский). Самым значительным укреплением стал Албазин. С 1682 г. и до оставления русскими Приамурья по Нерчинскому договору (1689 г.) он был центром Албазинского воеводства [3, с. 95-119].
Одним из свидетельств его культурной жизни является «Повесть о чудеси святых благоверных князей Всеволода и Довмонта, во святом крещении нареченных Гавриила и Тимофея псковских чудотворцев» - единственный дошедший до нас письменный памятник, сложенный албазинцами. А.Р.Артемьев полагал, что среди авторов повести были потомки выходцев из Пскова, которые «поклонялись этим святым, но деталей культа уже не знали» [4, с. 10]. При написании текста авторы использовали устные рассказы, в которых нашли отражение как реальная оборона Албазина от маньчжуро-китайцев, так и фольклорные принципы изображения военных событий. На это, в частности, указывает легендарный сюжет, использованный создателями повести. Якобы албазинцам в облике воинов на белых конях явились псковские чудотворцы и предсказали осаду крепости маньчжуро-китайцами в 1685 и 1686-1687 гг. [там же]. Дальнейшие события подтверждены историческими документами. В ходе первой осады стало ясно, что стены укрепления не смогут противостоять пушкам противника, отлитым голландцами. Воевода А.Толбузин вынужден был капитулировать и оставить крепость, но после ухода противника она была восстановлена.
Повторная осада закончилась для албазинцев трагически. К концу 1686 г. из 826 служилых и промышленных людей в живых оставалось всего 150, да и те ослабели от голода и цинги. Однако казачий голова А.И.Бейтон, который возглавил оборону после гибели А.Толбузина, отказался от помощи, предложенной маньчжурами. Согласно преданию, на Пасху он послал в подарок врагам пшеничный пирог весом в один пуд, чтобы показать, что осажденные ни в чем не нуждаются. Маньчжурское войско уплыло прочь от Албазина в августе 1687 г., оставив под стенами крепости половину своих солдат - 2,5 из 5 тысяч, однако и защитников почти не осталось. Вместе с тем А.Р.Артемьев полагал, что, если бы не героическая оборона Албазина, Нерчинский договор 1689 г. мог иметь еще более тяжелые последствия для русской стороны [3, с. 8].
Ряд исследователей, в том числе В.А.Александров [2, с. 152], считают сюжет о пасхальном пироге подлинным эпизодом в истории «албазинского сидения», однако, скорее всего, это типичный для исторического сознания XVII в. случай включения «бродячего сюжета» в биографию реального человека.
Первым относительно долговременным укрепленным поселением русских на Амуре считается Комарский острог (годом его основания разные источники называют 1650-й, 1652-й или 1654-й). Именно там была сложена песня «Во сибирской во украйне, во даурской стороне» об осаде крепости маньчжуро-китайцами в 1655 г. Известный фольклорист Б.Н.Путилов полагал, что эта песня - «одна из первых предвестниц» появления таких произведений, «хроникальное содержание которых, связанное с периферийными фактами исторической жизни, не поднималось на высоту больших художественных обобщений». По мнению ученого, «такого рода песни будут создаваться позднее в большом количестве, оставаясь преимущественно местными по своему значению» [12, с. 31]. Однако с этой точкой зрения можно и не согласиться, если считать исторически закономерным и государственно значимым движение России на восток. Думается, научная объективность требует, чтобы творчеству «амурцев» нашлось место в том разделе русского фольклора, о котором Б.Н.Путилов писал: «Казачья вольнолюбивая, героическая по своему пафосу, лиро-эпическая песня - одно из самых значительных достижений народной исторической поэзии XVI-XVII веков» [12, с. 34].
А.Р.Артемьев пришел к заключению, что текст песни «Во сибирской во украйне...» был создан непосредственными участниками военного конфликта. На это указывают как
квалифицированное описание оборонительных сооружений («глубокий ров», «высокий вал», «рогатки» и пр.), так и сведения о боевой оснащенности острога («три пушки медные, а ружье долгомерное») [3, с. 99-100].
Для защитников крепости это была безусловная победа, которой можно было гордиться: Побежал богдойский князек Со своими силами Прочь от острогу.
А сам заклинается:
«А не дай же, Боже,
Напредки бывать На славной и быстрой Амуре-реке...» [8, с. 17].
Несмотря на то что впоследствии Комарский острог был заброшен, память о ратном подвиге казаков сохранил не только их фольклор, но и российская дипломатия. В частности, на «Комарскую победу», когда 300 русских успешно противостояли 50 тысячам маньчжуров, ссылались посол России в Китае Н.Г.Спафарий и письменный голова в Иркутске Л.К.Кислянский. В китайских материалах имеется информация, что эта неудача маньчжуров сказалась на карьере начальника военного ведомства и командира знаменного корпуса Минъаньдали [3, с. 98].
Героический пафос произведения соответствовал традиции, существовавшей к тому времени в жанре исторической песни. Именно тогда были сложены произведения о М.В.Скопине-Шуйском - победителе Лжедмитрия II, о походе казаков под Азов, о Минине и Пожарском. Основание и защита Комарского острога также показаны как события общенационального значения. В этих песнях получил отражение процесс централизации государства и одновременного расширения границ; окраины («украйны») России рассматривались как ее естественное продолжение.
В середине XIX в. после возвращения России Приамурья появились новые произведения, в частности историческая песня о сплаве по Амуру и защите зал. Де-Кастри от англофранцузской эскадры. Ее сюжет отразил один из напряженных моментов в истории страны. Война с Турцией, а по существу - с западной коалицией, ослабила русские позиции не только на западе, но и на востоке, что заставило вновь поднять вопрос о необходимости сплава по Амуру войск и грузов (в этом России было отказано по Нерчинскому договору). Генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н.Муравьев предлагал таким путем доставлять к Тихоокеанскому побережью военные силы для укрепления портов в устье Амура и на Камчатке. Ему было дано распоряжение произвести в 1854 г. сплав по Амуру, даже если не будет разрешения со стороны Китая. Свою миссию Муравьев выполнил успешно, не обострив отношений с соседней державой, и 15 июня 1854 г. экспедиция прибыла в пост Мариинский.
Однако примечательно, что сохранившаяся версия «Песни о переселении на Амур» связывалась не с первым, а со вторым сплавом. В 1855 г. корабли англо-французской эскадры совершили нападение на Де-Кастри и Аян, но атаки были успешно отбиты. Эта победа послужила основой для нового героико-эпического сюжета. По данным военных историков, неудачи 1855 г. стали темой оживленных прений во французском и английском парламентах. Англичане, считавшие себя лучшими моряками в мире, подвергли резкой критике поведение адмирала Стерлинга и командора Эллиота, не сумевших объективно оценить возможности защитников Де-Кастри. На самом деле силы изначально были неравны. Русская камчатская флотилия, покинувшая Петропавловский порт после событий августа 1854 г., спустя год состояла из 1 фрегата, 1 корвета, 3 транспортов и бота, тогда как их подстерегали 23 неприятельских судна с 716 орудиями и экипажем в 7 290 чел. [14].
Русская эскадра укрылась в Татарском проливе, который ранее был исследован Амурской экспедицией. В свете вышеизложенного представляют интерес умозаключения
инициатора и руководителя экспедиции Г.И.Невельского об отражении английского десанта: «Принудив неприятеля к блокаде берегов Татарского пролива», мы заставили «его тем самым признать этот важный край русским» [10, с. 346]. Впоследствии так же расценила эту победу российская дипломатия.
Высадка английского десанта на сушу была предотвращена благодаря небольшому отряду казаков во главе с есаулом П.П.Пузино, что и зафиксировано в тексте «казачьей эпопеи»: «Перед зводом-то отец / Пузинов наш молодец». Не исключено, что «Песнь о переселении...» создавалась поэтапно, возможно, даже разными лицами. М.К.Азадовскому называли как автора песни Алексея Баранова, однако ученый установил, что Барановым была распета вторая часть - о бое с англичанами. Скорее всего, изначально текст был посвящен первому сплаву. Об этом свидетельствуют реалистические подробности его организации и абсолютно точная география:
Вот кончали смотр-ученье.
Пошли в Шилку на мученье.
Мы во Шилке проживали,
Себе баржи исправляли.
Себе баржи исправляли,
В Усть-Кару нас отправляли.
В Усть-Каре мы проживали,
Себе баржи нагружали.
Вот и баржи нагрузили,
Вниз по Шилке отвалили.
Сошлась Шилка и Аргунь,
Тут пошла река Амур.
Мы Амуром проплывали,
Много горя попримали.
Как видим, создатели песни отнюдь не идеализировали ситуацию и на первом этапе не воспринимали переселение на восток как героическую акцию.
Текст, посвященный отражению вражеского десанта, не такой колоритный и детализированный, но вполне соответствует понятию о воинском долге:
Мы за кустиком лежим,
Промеж собой говорим:
«Ну, ребятушки, потише,
Подождем его поближе,
Ну, ребята, не бояться.
Англичанам не поддаться» [1, с. 160-165].
Некоторые поздние вставки, зафиксированные собирателями фольклора, не подтверждаются историческими фактами, например упоминание о «взятии» Айгуня:
Муравьева дожидали.
Айгунь город-то мы взяли [1, с. 167].
По-видимому, эти строки родились под влиянием представлений новейшего времени об участии казаков в других военных конфликтах. «Песнь о переселении.» можно отнести к последним образцам живого эпического творчества не только на Дальнем Востоке, но и в целом в России.
Русский фольклор второй половины ХІХ-начала ХХ в. отразил новую историю Приамурья, а затем и Приморья: амурские сплавы, «китайскую» 1900 г. и Русско-японскую 1904-1905 гг. войны. Сюжеты о первых сплавах связывались главным образом с именем генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н.Муравьева. Сибирский фольклорист Л.Е.Элиасов отметил, что в ряде воспоминаний Муравьеву давалась негативная характеристика [17]. Надо сказать, что неоднозначное отношение к самому известному генерал-губернатору Восточной Сибири сложилось еще при жизни и сопровождает его память
на протяжении почти двух веков, но элемент субъективности всегда присутствует в оценке масштабной личности. Ныне историки стали критически относиться ко многим архивным источникам, однако, открыв для себя художественные тексты (особенно фольклорные), не всегда принимают во внимание возможность «социального заказа» и в этой сфере. Например, тексты, опубликованные Л.Е.Элиасовым в 1970 г., нередко просто «взывают» к осторожности, столь очевидна их политическая заданность, отражающая идеологические установки советского времени. Такова, в частности, характеристика, данная Н.Н.Муравьеву потомственным амурским казаком А.В.Проскуряковым, 1879 г. рождения: «По сусалам давал - солдат свет терял: в кого наотмашь угодит - тот с ног летит, под горячую (руку. - Л.Ф.) попадешь - ног не унесешь» [17, с. 360].
Однако были записаны и рассказы иной тональности. Например, Проскуряков передал следующий диалог, якобы имевший место между генерал-губернатором и казаками, которые спрашивали: «Какая польза будет мужикам от переселения?» Муравьев не шибко задумался, ответил: «Плата вам будет одна - рыба в воде, звери в тайге, хлеб на полях, скот в гуртах» [там же]. Один из старожилов с. Бибиково рассказывал Элиасову: «Давно то было, при Муравьеве. У него служил дед мой, казак Бармин. Все его знали, от Байкала до Амура, за меткость в стрельбе. Муху на лету пулей снимал, комару в глаз попадал. Не верил этому никто. Когда такой слух до самого Муравьева дошел, он проверил Бармина. Бармин при нем в блоху попадал, а с комаром и думать ему было нечего.» [там же, с. 357]. Наличие устных рассказов, которые используют расхожие, «бродячие» сюжеты, связывая их с именем генерал-губернатора Восточной Сибири, свидетельствует о его популярности, фольклоризации личности.
После 1895 г. новые крупные переселения казаков из европейской части страны осуществлялись преимущественно в Уссурийское казачье войско. Эти переселения продолжались и в начале ХХ в. Основным источником пополнения казачьего сословия в ЮжноУссурийском крае служили войска Дона и Кубани. Особого внимания заслуживает факт переселения в южное Приморье представителей упраздненного малороссийского казачества из Полтавской и Черниговской губерний. На новом месте им возвращался прежний сословный статус. По подсчетам Г.Г.Ермак, к 1910 г. Украина дала Уссурийскому казачеству около 12,5% их общей численности [7, с. 35, 36].
Увеличение числа выходцев из южных губерний России, включая украинские, внесло коррективы в региональный эпический фонд. В частности, появились новые герои. Например, на юге Дальнего Востока получила большую популярность песня «Ой, на гори тай женци жнуть» о гетманах Сагайдачном и Дорошенко. Примечательно, что исполнители не соотносили эти образы с реальными лицами, которые в Смутное время повели запорожцев на Московию. Потомками они воспринимались как эпические герои, ставшие заслоном на пути у турок: и Сагайдачный, «шо променяв жинку на тютюн да люльку, необачний», и Дорошенко, который «веде свое вийско, вийско запоризько, хорошенько».
В целом же воинская лирика бытовала преимущественно в русской редакции, что особенно заметно в походных песнях: «Казаки - не простаки, буйные ребята» (Архив ДВО РАН. Ф. 1, оп. 6, д. 136, л. 8). Значительная часть произведений была посвящена гибели на поле брани («Забелели снежки»; «Ой, поля, вы, поля» и др.), но примечательно, что героем являлся не просто «воин» или «солдат», а всегда - «казак», который отправлял к родным своего коня с известием о смерти хозяина.
Обрядовая практика, не связанная со службой, была общей для казачества и крестьянства. В этой области фольклорного быта первенство, безусловно, принадлежало крестьянским традициям. В то же время и здесь появились специфические черты, характерные именно для казачьего уклада. Так, были внесены коррективы в некоторые брачные эпизоды, например, станичников на свадьбу скликал мальчик верхом на коне (Петербургский филиал архива РАН, далее ПФА РАН. Отчет М.К.Азадовского. 1913 г. Ф. 9, оп. 1, д. 993, л. 42). Традиционные «сражения» между сторонниками жениха и невесты нередко
сопровождались стрельбой из ружей [7, с. 77]. «Кавалерийскую» специфику отражали забавы казаков во время весенне-летних календарных праздников. Молодежь (включая девушек) демонстрировала навыки верховой езды; обязательно организовывались призовые бега (скачки) [7, с. 86].
На территориях совместного проживания казаков и крестьян в южных губерниях России наблюдалось влияние походной песни на позднюю крестьянскую лирику. На это указывает распространение ритмических припевов, не связанных с основным содержанием песни, например «Маруся, раз, два, три, калина» и др. В лирических песнях контактной зоны музыковед В.И.Елатов отметил также динамичность формы, «доходящую порой до маршеобразности». Но далее автор уточнил: «Это, впрочем, не та маршеобразность, которая связана со строевой солдатской песней; казачество в основном было знакомо с конным строем. Но определенная мерность и четкость ритмического движения, создают здесь ощущение подвижности и походной подтянутости» [6, с. 51]. Эти особенности народной музыкально-поэтической культуры обнаруживаются и на территории южной части Дальнего Востока. По словам наблюдателей, в сопровождении припева «Эх, калина, да эх, и малина» нередко исполнялась героико-эпическая «Песнь о переселении на Амур». «Под шаг» в Даурии и Южно-Уссурийском крае были распеты начальные строки «Песни о вещем Олеге» А.С.Пушкина и «Бородино» М.Ю.Лермонтова (Архив ДВО РАН. Ф. 1, оп. 6, д. 136, л. 55).
Наиболее ярко специфика казачьего фольклора, основанная на воинских принципах служилого сословия, проявилась в содержании текстов: для казаков «своей» становилась земля, омытая кровью, для крестьян - политая потом (недаром столетия спустя Булат Окуджава метко подметил: «Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась»). Если, как было показано ранее, выделение амурского казачества из состава забайкальского связано со вторым амурским сплавом 1855 г., то для казачества уссурийского (до начала ХХ в. уссурийцы не принимали участия в боевых действиях) - с событиями так называемой китайской войны, ставшей для них точкой отсчета «местного исторического времени». В советской науке данный конфликт («китайская» война) рассматривался в основном применительно к истории Китая как восстание ихэтуаней (или боксерское восстание), но в источниках начала ХХ в. он анализировался с позиций политических и экономических интересов России на Дальнем Востоке. Война тяжким бременем легла на казачье население. Прошла сплошная мобилизация мужчин, привлеченных для защиты территории, которая была отведена под строительство Китайско-Восточной железной дороги. По справедливому заключению О.И.Сергеева, участие в этом конфликте стало «первым боевым крещением для уссурийского казачества» [16, с. 78].
Однако и забайкальцы не забыли о тех событиях. Уже в наши дни в Чите стали изготавливать «сувенирное изделие - казачью нагайку» с приложением следующего текста: «... Должна быть у каждого казака, от рядового и до генерала включительно. Покрыта неувядаемой славой в веках. Казачью нагайку знают и помнят друзья и враги в России и во всем мире. В 1900 г. забайкальцы с такими нагайками брали Пекин, раньше или позже - другие столицы.» После «китайской» войны широкую известность получила песня «Воды Сунгари, Амура», написанная на основе популярного гимна «Гром победы, раздавайся»:
Воды Сунгари, Амура Уж теперь у нас в руках,
Шаг за шагом наступая,
Росс внушал китайцу страх.
10 декабря 1900 г. этот текст был опубликован в газете «Приамурские ведомости».
В фольклоре дальневосточного казачества событиям, происходившим в регионе, придавался государственный масштаб, что, в общем, соответствовало действительности. Реализация этой идеи осуществлялась обычным для народного творчества способом: популярные произведения получали местную приуроченность. Например, в тексте «Скакал
казак через долину» во второй строке обычно назывались «кавказские поля», но участники военных действий в Китае заменили их «маньчжурскими полями». Характерно, что в такой редакции песня записывалась не только на Дальнем Востоке, но и на Дону [11, с. 191]. Аналогичная замена была произведена в песне «По линии Китая [вместо Кавказа] млад сизой орел летал». Таким образом, присоединение Кавказа и присоединение Приамурья рассматривались как равноценные. Гидроним Амур в казачьем фольклоре был столь же значимым, как Дон, Дунай, Волга: «Амур река большая», «Течет речка невеличка / Ко Амурскому полку», «Из походу удалого едут амурцы домой» и др. (ПФА РАН. 1913 г. Ф. 9, оп. 1, д. 993, л. 42).
Начало Русско-японской войны вновь привлекло внимание к Дальнему Востоку, но это событие по-разному воспринималось в центре страны и на ее восточной окраине. М.П.Бок, дочь П.А.Столыпина (будущего премьер-министра, а в те годы - саратовского губернатора), вспоминала: «.Театр военных действий находился так далеко, настолько непонятно было русскому солдату, почему, куда и за что его посылают драться, что настоящего подъема, как тот, что мы потом видели в 1914 году, не было» [5, с. 88].
Казаки, уже имея боевой опыт, участвовали в действиях регулярной армии. Были привлечены представители практически всех казачьих войск: донцы, кубанцы, оренбуржцы и др. Уссурийцы отрядили в действующую армию 600 человек. Впоследствии многие были награждены Георгиевскими крестами. Зарубежная пресса, следившая за развитием событий, особо отмечала мужество и воинскую доблесть казаков. Во Франции выпускались открытки, зафиксировавшие героические моменты. В сопроводительном тексте к одной из них говорилось: «Три сотни казаков, настойчиво идя в Казан (Корея), сразились с японской кавалерией, которая превосходила их численностью.» На другой открытке показано, как казаки приводят в порядок оружие: «Лезвия казачьих сабель острые и тупятся с трудом, тем не менее казаки после каждого боя стараются точить сабли у точильщика»1.
Подобные открытки выпускались и в России (рис. 1). В 1904 г. была отпечатана лубочная картинка «Стычка казачьего летучего разъезда с японцами в Корее» (рис. 2). В под-рисуночной подписи говорилось об успешных действиях «летучих разъездов» в тылу японской армии. На р. Ялу (Корея) им удалось «с раннего утра до сумерек» сдерживать напор вчетверо превосходящих сил противника. Казаки отступили лишь после прибытия дополнительной помощи японцам из Пхеньяна2.
В этот период именно на востоке создавались произведения, которые затем входили в общерусский фонд, совершая движение на запад. К тому времени эпическое творчество, реализовавшееся в форме развернутых исторических песен, утратило продуктивность и хранилось лишь в памяти отдельных представителей старшего поколения в качестве культурных реликтов. Воинский репертуар был представлен в основном песенной лирикой, однако порой создавались и новые песни балладного типа, героями которых становились реальные участники событий. Так, в казачьей среде получила распространение песня о гибели генерала Ф.Э.Келлера в июле 1904 г.:
Вспомним, братцы-уссурийцы, 21 сентября,
Как дралися мы с японцем от рассвета до полдня.
Основой послужил известный текст «Эх, да вспомним, братцы, мы кубанцы». Генерал Ф.Э.Келлер был направлен в Маньчжурию по собственному желанию. По прибытии он стал во главе 2-го Восточно-Сибирского корпуса, вскоре был назначен начальником Восточного отряда. По воспоминаниям современников, храбрый и мужественный Келлер поднял боевой дух вверенных ему войск. Не случайно во всех вариантах говорится: «Генерал наш, храбрый Келлер, он все время впереди». 18 июля (а не 21 сентября, как в песне)
1 Ь1г1р://’№№№/оМу1аШуов1:ок.ти/рЬо1о (дата обращения: 28.08.2009).
2 Ьіг1р://і:Топ1:іетв.1ос/§оу/с§і-Ьт/диету (дата обращения: 18.07.2008).
Рис. 1. Первая стычка казаков с японцами в Корее во время Русско-японской войны (лубочная картинка). - http:// frontiers.loc.gov/cgi-bin/query/I?mtfront:1:./temp/~inteldl_3HhZ (дата обращения: 18.07.2008)
1904 г. на Янзелинском перевале он проехал верхом к наиболее обстреливаемой батарее и был смертельно ранен3.
Исполнители, не являвшиеся непосредственными участниками событий, ошибочно называли героем песни генерала Н.П.Линевича, который командовал 1-й Маньчжурской армией:
Генерал наш был Линевич и все время впереди,
Получил большую рану от японца-подлеца.
Уссурийцы подскакали, на шинелях понесли
И недолго ожидали, как скончалась его жизнь.
Схоронили при долине на китайской стороне,
На нем памятник сложили полтораста семь пудов [7, c. 161].
На самом деле Н.П.Линевич был главнокомандующим вооруженными силами Дальнего Востока с марта 1905 г. и умер в 1908 г. Однако уличать создателей песен в исторической недостоверности - занятие неблагодарное и недостойное. Для нас важно, что герои остались в народной памяти хотя бы как условно-фольклорные образы.
Вместе с тем надо признать, что в начале ХХ в. имели хождение не только патриотические, но и сатирические сюжеты, содержавшие негативную оценку действий высшего военного руководства. По-видимому, не последнюю роль в поддержке оппозиционных
3 http://ru/wikipedia (дата обращения: 27.08.2009).
Рис. 2. Стычка казачьего летучего разъезда с японцами в Корее. - http://frontiers.loc.gOv/cgi-bin/query/I7mtfront:1:./
temp/~inteldl_jEtQ (дата обращения: 18.07.2008)
настроений сыграла революционная пропаганда, адресованная солдатам и матросам, которых готовили для действующей против Японии русской армии. Один из ветеранов Русско-японской войны рассказывал сибирскому фольклористу Л.Е.Элиасову: «Всем доставалось: и Куропаткину, и Стесселю, и Фоке» [18, с. 406, 407]. Не удивительно, что за поражением в этой войне последовали революционные события 1905-1907 гг.
1914-й год явился очередным испытанием для служилого сословия, но вначале главенствующим чувством оставалась верность воинскому долгу:
Из тайги, тайги дремучей,
От Амура от реки Молчаливой грозной тучей
На войну шли казаки. (Государственный архив Амурской области. Ф. 958, оп. 1, д. 164, л. 6).
Впоследствии сторонники новой власти примкнули к «красным», тогда как их противники идеализировали Белое движение и его лидеров, что получило отражение в казачьем фольклоре. Полярность взглядов особенно заметна в характеристиках, дававшихся атаманам Калмыкову и Семенову В публикациях советского времени они характеризовались исключительно как «кровавые палачи», но песенное наследие сохранило и другие оценки. Например, А.И.Коваленко в Государственном архиве Хабаровского края обнаружила текст под названием «Слава атаману Семенову», содержащий следующие строки:
Мир немало удивился -Нам с востока луч блеснул, В Забайкалье объявился То Семенов есаул.
И на страх всем лиходеям Рать казачью собирал,
А изменникам-злодеям Он пощады не давал...[9, с. 199].
Таким образом, идеологический раскол затронул и дальневосточное казачество [15, с. 36].
Характеризуя казачье устно-поэтическое творчество в целом, следует сказать, что главной его особенностью являлась историко-героическая направленность, которая не ограничивалась общероссийскими сюжетами, но активно пополнялась новыми за счет дальневосточных реалий. Впоследствии эти произведения исполнялись не только в казачьей среде; расширив сферу своего бытования, они стали достоянием регионального фольклорного фонда.
ЛИТЕРАТУРА
1. Азадовский М.К. Песнь о переселении на Амур // Сибирский архив. Минусинск, 1916. № 3/4. С. 155-175.
2. Александров В.А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII в.). Хабаровск: Хабар. кн. изд-во, 1984. 271 с.
3. Артемьев А.Р. Города и остроги Забайкалья и Приамурья во второй половине ХVII-ХVIII в. Владивосток, 1999. 335 с.
4. Артемьев А.Р. Два сюжета из истории культуры русского населения Приамурья во второй половине XVII в. // Векторы культуры Тихоокеанской России: история и современность: сб. науч. тр. Вып. 1. Владивосток: Дальнаука, 2006. С. 5-18.
5. Бок М.П. (Столыпина). Воспоминания о моем отце П.А.Столыпине. М.: Товарищество «А.Н.Сытин и К», 1992. 255 с.
6. Елатов В.И. Песни восточнославянской общности. Минск, 1977. 285 с.
7. Ермак Г.Г. Семейный и хозяйственный быт казаков юга Дальнего Востока России: вторая половина XIX-начало XX в. Владивосток: Дальнаука, 2004. 173 с.
8. Иванов. Краткая история Амурского казачьего войска. Благовещенск, 1912. 185 с.
9. Коваленко А.И. Культура казачества восточных окраин России (XVII-начало XX в.). Благовещенск, 2008.
10. Невельской Г.И. Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России. 1849-1855. Хабаровск: Хабар. кн. изд-во, 1969. 419 с.
11. Песни донского казачества. Сталинград: Б.и, б.г. 319 с.
12. Путилов Б.Н. Русская историческая песня // Народные исторические песни. М.; Л.: Сов. писатель, 1962. С. 5-53.
13. Русская эпическая поэзия Сибири и Дальнего Востока / сост. Ю.И.Смирнов. Новосибирск: Наука, 1991. 498 с. (Сер. Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока).
14. Сергеев М.А. Оборона Петропавловска-на-Камчатке. - http://www.navy.ru (дата обращения: 23.06.2009).
15. Сергеев О.И. Классовая борьба дальневосточного и забайкальского казачества во второй половине XIX-начале XX в. // Классовая борьба и революционные выступления на Дальнем Востоке во второй половине XIX-начале XX в. Владивосток, 1988. С. 24-36.
16. Сергеев О.И. Участие уссурийского казачества в военных событиях первой четверти ХХ в. // ХХ век и военные конфликты на Дальнем Востоке: тез. докл. и сообщ. Междунар. науч. конф., посвящ. 50-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Хабаровск, 1995. С. 78-79.
17. Элиасов Л.Е. Приамурский фольклор // Приамурье мое: Проза. Поэзия. Искусство. Воспоминания. Публицистика. Благовещенск, 1970. С. 354-367.
18. Элиасов Л.Е. Фольклор Восточной Сибири. Ч. 3: Локальные песни. Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1973.
495 с.
207 с.
