CC BY
108
Н. Б. Бол о дина
Герои ромлнл Н. А. Гончарова "Обломов''
как ЧИТАТеЛИ
Действие романа И. А. Гончарова "Обломов1' связано с предре-форменной эпохой русской общественной жизни. Писатель воспринимал этот период как переломный момент в отечественной истории, надолго определивший судьбы страны. "Позавидуют потомки нам, - писал он, - что мы переживаем величайшую эпоху русской жизни и что от этой эпохи потянулась необозримая перспектива для всей громадной будущности России, теряясь в недоступном пространстве"1. Однако, воодушевленный временем великих перемен, Гончаров видел 'серьезную опасность в возникающем стремлении резко противопоставить современность архаическому прошлому, нигилистическое отношение к которому рассматривалось как свидетельство прогресса. "Что значит "старая" жизнь, что значит "новая" жизнь? <...> — задает писатель вопрос, снимая такого рода оппозицию. — Если под этим разуметь человеческую жизнь вообще, то она имеет неисчерпаемую глубину и неизменные основы — ив старом, и в новом времени, которые всегда будут интересовать людей — и никогда не устареют" [6,443]. Поэтому, воссоздавая в своих романах облик пореформенной эпохи, Гончаров замечает в ней не только приметы нового, ярко выраженную современность, но и устойчивые формы жизни, придающие стабильность любой эпохе.
Гончарову, очевидно, был близок тот тип творчества, при котором художник стремится к исследованию общечеловеческих и национальных качеств личности. Не случайно он с особым сочувствием говорит о писателях, создавших вечные типы, подобные ''Дон-Кихоту, Лиру, Гамлету, Леди Макбет, Фальстафу. Дон Жуану. Тартюфу и другим" [8,139]. И в романах самого Гончарова исторически определенны не центральные персонажи, а их антагонисты: в "Обыкновенной истории" это дядя Александра. Петр Иванович Адуев; в "Обломове" это Андрей Штолыг, в "Обрыве" — Марк Волохов. В главных же героях романов Гончарова время просвечивает как бы отраженным, рассеянным светом, не составляя "фокуса" личности. Очевидная для писателя зависимость человека от истории осложняется в его героях более или менее осознанным желанием уйти от времени или даже остановить его. Для Александра Адуева это связано с попыткой сохранить юношеское, романтическое восприятие и отношение к действительности; для Обломова — с желанием скрыться время от времени в мифологизированно-подновленном образе прошлого; для Райского — с погружением в мир творчества как мир реальности. Подобный тип личности характерен для любой эпохи, представляя собой оппозицию людям ярко выраженной эпохальной ориентации. Речь идет. разумеется, о доминанте личности, ибо тот и другой тип не существует в чистом виде.
Эти особенности личности героев Гончарова отчетливо проявляются в их отношении к художественным ценностям, прежде всего — литературе. Круг чтения героя, характер восприятия им литературных произведений нередко оказывается не только одной из составляющих образа персонажа, но и ключом к пониманию его личности. Примером такого подхода к тексту является исследование М. В. Отрадиным романа "Обыкновенная история''3. Роман "Обломов" дает, на первый взгляд, гораздо меньше материала для наблюдений такого плана. Однако эта сторона личности главного героя — его литературные вкусы, безусловно, важна для автора и потому заслуживает внимания.
Илья Ильич Обломов скептически относится к современной литературе, точнее, к тому ее направлению, пафос которого — "одна голая физиология общества" [4,30]. Он отнюдь не против реализма в искусстве, изобличения отдельных пороков, но ждет от писателя сочувствия изображаемым явлениям, любви и сострадания. Любопытно, что литературные суждения Ильи Ильича сам автор романа повторит в статье "Лучше поздно, чем никогда", написанной десять лет спустя, а опубликованной в 1879 году. Сопоставив оба высказывания, мы убедимся, что Гончаров и его герой смотрят на литературу абсолютно одинаково.
"Нет, не все! — вдруг воспламенившись, сказал Обломов, — изобрази вора, падшую женщину, надутого глупца, да и человека тут же не забудь. Где же человечность-то? Вы одной головой хотите писать! — почти шипел Обломов. — Вы думаете, что для мысли не надо сердца?" [4,29-30].
"Писать художественные произведения только умом, — замечает Гончаров, — все равно, что требовать от солнца, чтобы оно давало лишь свет, но не играло лучами — в воздухе, на деревьях, на водах, не давало бы тех красок, тонов и переливов света, которые сообщают красоту и блеск природе! Разве это реально?" [8,141].
Герой, которому свойственны эстетические представления, близкие авторским, несомненно, обладает художественным вкусом и определенным литературным образованием. Однако в романе почти нет свидетельств интереса Обломова к книге и чтению. Штольц, придя в квартиру Обломова на Гороховой, сразу замечает: "Я у тебя и книг не вижу" [4,172]. Возражая ему. Обломов не называет автора или произведения, а пользуется тем же родовым понятием: "Вот книга!" [4,172]. Книга, на которую указывает Обломов, это "Путешествие в Африку" (хотя и в ней страница, на которой остановился читатель, "заплесневела"). Некоторая странность читательских интересов Обломова объясняется, в первую очередь, той воображаемой жизнью героя, которая абсолютно противоположна его реальному существованию. Эта воображаемая действительность строится не только как особый духовный мир рефлектирующего сознания персонажа, но и как сказочно-фантастический мир героических образов, которым уподобляет себя Обломов. В этом мире есть место и столь далекой от него Африке: "Он любит вообразить себя иногда каким-нибудь непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан Лазаревич ниче-
го не значит; выдумает войну и причину ее: у него хлынут, например, народы из Африки в Европу, или устроит он новые крестовые походы и воюет <...>, оказывает подвиги добра и великодушия'1 [4,68].
Глубинные связи автора с его героем проявляются в данном случае в том, что воображаемые путешествия Обломова Гончаров (преодолевая собственную натуру или следуя ей?) осуществил в реальности — на фрегате "Паллада". В письме Н. А. Майкову и его семье (17\29 марта 1853 года) Гончаров пишет: "Странно это вам слышать от меня — в экспедицию — в Африке — внутрь края — ранехонько (подчеркнуто Гончаровым). Я ли это? Да, я — Иван Александрович — без Филиппа, без кейфа — один-одинехонек с sac de voyage едет в Африку. как будто в Парголово" [8,207]. А несколько раньше, в письме Языковым (23 августа 1852 года) замечает: "Все удивились, что я мог решиться на такой дальний и опасный путь — я. такой ленивый, избалованный!" [8,202].
В отличие от автора, его герой способен совершить поступок только в воображении. И одним из явлений, будоражащих фантазию Обломова. является книга. Но ее роль минимальна в жизни i ероя. Даже в период увлечения Ольгой, когда он начинает жить реальными событиями, чувствами и отношениями, потребности в книге у него не возникает. Примечателен в этом смысле один из его разговоров с Ольгой: "Вы заняты были? — спросила она, вышивая какой-то лоскуток канвы. "Сказал бы занят, да этот Захар!" — простонало у него в груди.
— Да, я читал кое-что, — небрежно отозвался он.
— Что же, роман? — спросила она и подняла на него глаза, чтоб посмотреть, с каким лицом он станет лгать" [4,236]. И хотя влюбленность в Ольгу, готовность удовлетворить ее желания и заставляют Обломова отыскивать книги по интересующим его вопросам, для него это вынужденная ситуация.
Такое отсутствие потребности в книгах отнюдь не свидетельствует о литературном невежестве героя. Он много читал в юности, особенно поэзию, хотя страстным читателем не был и тогда. Штольц вспоминает о том. как юный Обломов во время их жизни в Москве, занимался литературным образованием двух сестер и приносил им книги: "Руссо. Шиллера, Гете. Байрона" [4,186]. Это тот ряд европейских авторов. на котором воспитывалась русская интеллигенция 1830-40-х годов. Обломов знает также Шекспира, знает "внутренне", для себя. И в одно из решительных объяснений с Ольгой, восхищенный силой ее натуры, невольно сравнивает ее с Корделией.
Обломов понимает меру ценности русских писателей, хотя почти не упоминает их имен. Уже в заключении романа, в разговоре с Алексеевым, который рассказывает о вечере, где шел разговор о литературе. Обломов спрашивает: "Что же он о литературе-то читал?" [4,485]. И когда Алексеев перечисляет имена Дмитриева, Карамзина, Батюшкова и Жуковского как имена "лучших сочинителей", Обломов уточняет: "А Пушкин?" [4.485]. Однако чтение, книги остались в прошлом героя, в той поре его жизни, о которой нам почти не известно из романа. Названные им или Штольцем имена прочитанных им авторов — лишь
указание на то, что ко!да-то литература занимала определенное место в жизни Обломова. Но она закрепилась лишь в тайниках его памяти, не оказывая серьезного внутреннего влияния на его судьбу и личность. Но в жизни Обломова были впечатления, воздействие которых на его поведение и мироощущение оказалось принципиальным. Гончаров рассказывает об этом, со свойственной ему обстоятельностью, в главе "Сон Обломова1' — ключевом эпизоде романа.
В доме родителей Обломова библиотека сводилась к "небольшой кучке книг", доставшейся отцу Ильи Ильича ог брата [4,139]. Старик Обломов смотрел на книгу "как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать" [4.139]. "Литературным образованием" Илюши в детстве занималась няня. Естественно, что главным предметом здесь оказались сказки. Маленький Обломов был буквально погружен в сказочный мир, знал его 1ероев, проникся его идеалами, верил в его чудеса.
Деревенская сказительница, очевидно, знала множество сказок, ибо Гончаров создает своего рода типологию этого фольклорного жанра. Няня рассказывала своему питомцу волшебные и бытовые сказки, о животных и героические. Поэтому среди персонажей ее рассказов появляются Емеля-дурак и Илья Муромец, Алеша Попович, жар-птица и медведь с липовою ногою и т. д. Няня Обломова была прекрасной рассказчицей, сплетающей сказочные сюжеты в яркое полотно, с "животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин" [4,120]. Создавая портрет народной сказительницы, Гончаров даже позволяет себе сравнение манеры ее рассказа (может быть, с легким оттенком иронии) — с Гомером [4,120]. Поэтому рядом органично возникает другое сопоставление: отечественного прошлого с "Илиадой", "созданной нашими гомеридами тех туманных времен, когда человек еще не ладил с опасностями и тайнами природы и жизни, когда он трепетал и перед оборотнем, и перед лешим, и у Алеши Поповича искал защиты от окружавших его бед, когда и в воздухе, и в лесу, и в поле царствовали чудеса" [4.120]. От описания нянькиных рассказов Гончаров переходит к прямой характеристике (своего рода авторскому отступлению) человека той далекой эпохи, когда создавался этот эпос. Но в нарисованной писателем обобщенной картине нет иронии, высокомерного отношения человека более просвещенной эпохи к этому прошлому. Гончаров воспринимает его как некое мифологическое время, целостный эпический "текст", где судьба каждого персонажа предопределена от рождения до смерти. И жизнь обитателей Обломовки оказывается соотнесенной с этим мифологическим быгием: "Вот день-то и прошел, и слава Богу' — говорили обломовцы, ложась в постель, кряхтя и осеняя себя крестным знамением. - - Прожили благополучно, дай Бог и завтра так! Слава тебе, Господи!" [4,118].
Картина, ьарисованная Гончаровым в "Сне Обломова", близка тому пониманию жизни средневекового человека, которое возникает в работах ведущего ученого мифологической школы Ф. И. Буслаева. "Однообразное течение — не внешних событий, а нравственного быта эпической старины, скованное обычаем, постоянно возводило свое на-
чало к темной старине. В эту эпоху всякий вымысел, всякая новая мысль могли получить право гражданства, не как новость, но как припоминание утраченного предания..."3. В этом периоде русской жизни Буслаев видит не только статичность сознания и быта, зависимость человека от внешнего мира, но и своего рода гармонию человека с мирозданием. Неслучайно он считает возможным эстетический анализ суеверий как некоего художественного явления.
Если Буслаев, идя исследовательским путем, доказывает важность мифа и фольклора в развитии духовной культуры нации, то Гончаров, в "Сне Обломова", создает почти символическую картину этих мифологических времен, рисует обобщенный портрет "тогдашнего человека" [4,120], который оказывается генетически связан со своими далекими предками. Определенные свойства личности современного человека. как следует из романа Гончарова, были заданы самым ранним этапом национального развития, наиболее обстоятельно отразившемся в народном эпосе. И эту связь невозможно не учитывать, как невозможно лишиться исторической памяти, сохранив при этом полноту нравственных представлений. Здесь вступает в силу не родовая зависимость, типичная для средневекового сознания, а тот непостижимый и в то же время несомненно существующий духовный "субстрат" личности, который создает национальные типы и характеры.
Илья Ильич Обломов, несомненно, включен автором в этот исторический ряд национальных типов и характеров, что отметила уже современная Гончарову критика (А. В. Дружинин, Н. Д. Ахшарумов и др.). по-разному интерпретируя национальное сознание героя. Отношение Обломова к миру, его нравственные понятия, особенности поведения индивидуальны — и в то же время "предопределены" возникшими еще в детстве представлениями об этических идеалах и жизненных ценностях. Что это за представления? Где их источник?
В современном литературоведении, в связи с понятным желанием "оправдать" Обломова после длительной традиции его трактовки как сатирического персонажа, продукта обломовщины, возникает тенденция идеализации героя. Характерным ее проявлением представляется. например, работа В. Н. Криволапова, в которой Обломов сопоставляется с героями средневековой житийной литературы, а сама его жизнь представлена "в романе как житие"4.
Однако роман Гончарова не дает серьезных оснований для возведения его к агиографическому жанру. И главным препятствием здесь является, очевидно, безрелигиозность Обломова. Это не означает, что Обломов человек атеистического сознания, отрицающий Бога или сомневающийся в нормах религиозной нравственности: они были органично усвоены им еще в детстве. Однако у него нет потребности обращения к религии, вере в поисках внутреннего совершенствования. Ощущение напрасно проходящей жизни, бесцельности существования не покидает Обломова, но он остается в этом ощущении сыном своего века, драматизм мировосприятия которого передан в известных стихах Тютчева:
Не скажет век. с молитвой и слезой, Как ни скорбит перед замкнутой дверью: "Впусти меня! — Я верю, Боже мой! Приди на помощь моему неверью!..5
Среди нравственных ориентиров Обломова с большим основанием можно увидеть не идеал религиозного подвижника," а идеал определенного типа национального характера, возникший еще в детском сознании Ильи Ильича. Он предстал перед героем в сказке. Притягательность сказочного мира оказалась для Обломова столь велика, что уже взрослым человеком он "бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка" [4,119]. Конечно, трудно говорить о сознательной ориентации Ильи Ильича на конкретные фольклорные персонажи. Скорее, "скрытое, тайное, подсознательное в обломовце",
— как заметил М. В. Отрадин, — может быть объяснено и понято через воспитавшую его "сказку"6.
Из множества сказок, услышанных им в детстве, особенное значение для него имели сказки, герой которых, не прилагая к тому никаких усилий, достигал покоя и благополучия. В различных вариантах подобного типа сказок автор выделяет одну, обозначая ее именем героя, — сказку о Емеле-дураке: "Нянька с добродушием повествовала сказку о Емеле-дурачке, эту злую и коварную сатиру на наших предков, а может быть, еще и на нас самих" [4,119]. Авторская оценка персонажа сказки явно расходится с отношением народной рассказчицы. Она повествует о Емеле с "добродушием", Гончаров воспринимает сказку как сатиру. Однако эта прямая авторская оценка смягчается и усложняется благодаря тому внутреннему развитию, которое получают в романе мотивы этой сказки, той близости, которая существует между фольклорным персонажем и главным героем романа Гончарова. Эту близость отметил в своей работе о Гончарове Ю. М. Лощиц, сближая сказочный персонаж и литературного героя в равнодушии к практической деятельности, умении наслаждаться обычными земными благами7.
При несомненной справедливости этой мысли, возможна и иная интерпретация сказочных мотивов в романе Гончарова. Главный герой
- это один из вариантов традиционного "низкого" героя волшебной сказки — Ивана-дурака. Емеля. с его леныо и непрактичностью, кажется глупым и странным окружающим его людям, неслучайно он получает прозвище дурака. Но народ -- создатель сказки - явно поэтизирует подобного героя. Более того, как справедливо отмечает современный исследователь, в Иване-дураке волшебной сказки идеализируется не только доброта, но и "отсутствие практицизма"8. Внешняя пассивность героя оказывается в данном случае достоинством, противостоящим "приобретательской" энергии других.
Рассматривая духовную атмосферу 1860-х годов, важно отметить, что подобный тип фольклорного героя вызывал разное отношение, в частности, — резкое неприятие революционно-демократической критики. В рецензии на издание сказок А. Афанасьева Н. А. Добролюбов писал: "Пассивность человека, отвыкшего, вследствие внешних тя-
желых обстоятельств от самостоятельной деятельности, но все мечтающего о чрезвычайных подвигах силы и мужества, — довольно резко проявляется во всех сказках, имеющих довольно значительный объем и относящихся по содержанию к человеческому миру"9. Эта оценка связана Не столько с фольклорным персонажем, сколько с типом национального характера, который Добролюбов определяет на основе фольклорного материала.
Илья Ильич Обломов, несомненно, близок этому типу национального характера. Гончаров, объясняя замысел романа, говорил о том, что он стремился изобразить "лень и апатию во всей ее широте и закоренелости, как стихийную русскую черту..." [8,115]. Но замысел, естественно, оказался не равен воплощению. Лень Обломова — как следствие апатичности натуры и барских привычек и возможностей — с самою начала осложняется осознанием ее как определенной жизненной позиции. "И вам не лень мыкаться изо дня в день?" [4,21] — почти с сочувствием спрашивает он Волкова, в ответ на его рассказ о бурной светской жизни. А. В. Дружинин видит в этой особенности Обломова даже не национальное качество, а общечеловеческое свойство. "По лицу всего света. — считает критик, — рассеяны многочисленные братья Ильи Ильича, то есть люди, не подготовленные к практической жизни, мирно укрывшиеся от столкновений с нею и не кидающие своей нравственной дремоты за мир волнений, к которым они не способны"10. Обломов страдает прежде всего от своей "остановки в росте нравственных сил" [4.99], а не того внешне пассивного образа жизни, который он ведет. Даже в мечтах он представляет идеал собственной будущей жизни как идеал покоя, общения с природой, любви и изобилия. В воображаемой картине, нарисованной Обломовым Штольцу, есть легкая ирония, ибо "медовые и молочные реки" из нянькиных сказок превратятся здесь в многочисленные гастрономические "аксессуары". Но все же главное в созланной Обломовым картине — нежно любимая жена, добрые друзья, занятия искусством ("ноты, книги, рояль..."), искренность и доброта в отношениях.
Грустным, упрощенным аналогом этого обетованного уголка окажется для Ильи Ильича дом Агафьи Матвеевны Пшеницыной. самой своей расположенностью на Выборгской стороне удаленный от напряженной жизни делового Петербурга. Обломов найдет здесь заботу, покой, вкусную еду, которую готовит для него хозяйка дома. Но главное — он найдет здесь человека, который его бескорыстно, обожающе любит, любит таким, каков он есть, не требуя ничего взамен. Неслучайно Агафья Матвеевна ассоциируется для него с тем далеким поэтическим сказочным образом, который он любил еще в детстве: "Грезится ему. что достиг он той обетованной земли, где текут реки меду и молока. где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре...
Слышит он рассказы снов, примет, звон тарелок и стук ножей, жмется к няне, прислушивается к ее старческому, дребезжащему голосу: "Милитриса Кирбетьевна!" — говорит она, указывая ему на образ хозяйки" [4,486].
Итак, создавая своего героя. Гончаров включил его в определенную традицию русской духовной культуры, истоки которой связаны с национальным эпосом. Илья Ильич Обломов, живущий в эпоху общественного подъема, оживления всех сфер жизни, существует как бы вопреки своему времени и, очевидно, любому историческому времени. Он включен, скорее, в эпическое, мифологическое время, которому подчинялись еще его далекие предки. И в этом заключается как историческая обреченность Ильи Ильича Обломова, так и его "внеисторическая" правота.
Если для Обломова принципиально важны определенные художественные впечатления, возникшие еще в детстве, то роль таких впечатлений в жизни Ольги или Штольца куда менее ощутима. Ольга, несомненно. образована и обладает литературным вкусом. В ее "программу воспитания" Обломова входит обязательное чтение книг, которые он потом должен пересказывать ей. Однако перечень этих книг или упоминание интересных для нее авторов при этом не возникает. Литературные знания Штольца во многом совпадают с кругом чтения авторов, известных его другу, ибо оба воспитывались и образовывались в доме Штольца, прошли через близкие читательские увлечения в юности. Одно из воспоминаний Штольца связано именно с этим: ''Помню, — продолжал Штольц, — как ты однажды принес мне перевод из Сея, с посвящением мне в именины; перевод цел у меня" [4.185]. Позднее Штольц продолжил образование, "смиренно сидел на студенческих скамьях в Бонне, в Иене, в Эрлангене..." [4,185], хотя вряд ли он занимался гуманитарными науками. Однако литературные интересы Штольца остаются где-то за пределами видимого мира сей личности; они не прорываются ни поэтической строкой, ни суждением о литературе. Одно из редких исключений — упоминание героем Данте в момент решительного объяснения с Ольгой. Но цитируемая им строка: "Оставь надежду навсегда" [4,418] — общее место для любого образованного человека. Такие авторские умолчания закономерны при создании образа персонажа, в котором доминирующим является рациональное начало: человека, предпочитающего (воспользуемся выражением Белинского, сказанным по другому поводу) "поэзию жизни действительной".
Художественно исследуя в своих романах смену трех эпох русской жизни, писатель увидел в этом процессе осуществление некой универсальной метафоры: сон сменяется пробуждением. Но с чем и с кем связано это пробуждение. Гончаров до конца не определяет. Одно для него несомненно: не с Марком Волоховым. Штольц и Тушин — герои, лица которых еще "не наслоились в типы". Наиболее сложившимся в сознании автора характером, типом национальной жизни для Гончарова. очевидно, был Обломов. Писатель воспринимает его "уходящей натурой", но в прошлом, с которым связан Обломов, видит звено в цепи, тот этап истории культуры, без которого невозможно органическое развитие нации.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гончаров И А. Собр соч.: В 8 т. М., 1980. Т. 6. С. 435. Далее ссылки на это издание
приводятся в тексте с указанием тома и страницы. 2Отрадин М В Роман И А. Гончарова "Обыкновенная история" Н Русская литература, 1993. №4.
3 Буслаев Ф. И. Русский быт и пословицы // Буслаев Ф И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства' В 2 т. СПб., 1861, Т. 1. С. 111.
4 Криволапое В. Н. Еще раз об "обломовщине" !! Русская литература 1994 № 2 С. 40.
3 Тютчев Ф. И Стихотворения. М,, 1976, С. 177.
6 Отрадин М. В. "Сон Обломова" как художественное целое // Русская литера iypa. 1992. №2. С 12.
7 ЛощицЮ. М. Гончаров. М„ 1986. С. 184.
ь Ведерникова Н. М. Русская народная сказка. М.. 1975 С. 104.
4 Добролюбов Н. А. Народные русские сказки. Южнорусские песни // Добролюбов Н А. Собр. соч.: В 9 т. М.: Л., 1962 Т. 3. С 237
'"Дружинин А. В. "Обломов" Роман И. А. Гончарова // Дружинин А. В. Литературная критика. М,, 1983. С. 309.
Л. И. Миночкина
Новый взгляд на роль русском критики на рукеже Х1Х-ХХ веков (К. Леонтьев и Розлнов)
В наше время переживает своеобразное второе рождение история русской критики XIX века, когда ликвидируются "белые пятна" в связи с публикацией запрещенных и забытых критиков, философов, писателей - К,Леонтьева, В.Розанова, Н.Гилярова, П.Флоренского и др. Они писали не только о литературе, но и о самой критике, возвращаясь к ее истокам - Белинскому, а также анализируя творчество "великих шестидесятников": Чернышевского, Добролюбова, Писарева и других, предвосхищая в оценке русской критики то, что только начинает входить в наше сознание.
К сожалению, наука о критике, да и вся русская культура XX века развивалась вне перечисленных выше философов, а между тем уже А. М. Горький называл В. В. Розанова "самым интересным человеком русской современности , огромнейшим талантом", а К. Леонтьева характеризовали как "неузнанного феномена" (определение В. Розанова), "неузнанного гения" (определение Д. С. Лихачева).
В рамках данной статьи мы ограничимся представлением взглядов на русскую критику В. В. Розанова и К. Н. Леонтьева, близких по складу ума, по характеру, шедших всегда против течения, против современных идеологических и литературоведческих концепций, заявлявших, что цивилизация несет гибель культуре, самобытности, "цветущей сложности" (термин К. Н. Леонтьева), что необходимо отстаивать национальное своеобразие в литературе, которой грозит ниги-
