CC BY
7
ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
Theory of Literature
DOI 10.54770/20729316-2023-2-18
А.Р. Пшидаток (Краснодар)
ГЕНЕЗИС И ЭВОЛЮЦИЯ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА: ОТ ПСИХОМОНИЗМА К НОВОЙ ОНТОЛОГИИ И КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ
Аннотация
Данная статья прослеживает историю возникновения и развития популярного в современных гуманитарных исследованиях понятия «хронотоп». Выявлена культурно-эпистемологическая детерминация возникновения этого понятия, мотивированная общим кризисом классической метафизики и эмпирико-индуктивного естествознания. Проанализированы несколько стратегий преодоления этого кризиса в различных направлениях постклассической философии: антиметафизическом (неопозитивизм, критический реализм, эмпириокритицизм), спекулятивно-культурологическом (структурализм, семиотика, «новый историзм»), неонтологическом (неокантианство и феноменология, к которой, собственно, и принадлежали Ухтомский и Бахтин). Установлена преемственность А.А. Ухтомского и М.М. Бахтина по отношению к различным течениям философской мысли: психологизм (В. Вундт, В. Освальд, В. Дильтей, Ф. Паульсен, Э. Мах, Р. Авенариус, Т. Липпс), витализм (А. Бергсон, Ф. Ницше), релятивистская натурфилософия (А. Пуанкаре, Г. Минков-ский, А. Эйнштейн). Проведены параллели с послевоенной феноменологией в разработке концептов «места» и «события» (поздний М. Хай-деггер, П. Рикёр). Показано, что бихевиористская психофизиология и постклассическая космогония не являются иллюстративным материалом к концепции хронотопа, тем более не являются неким научным базисом. Хронотоп признан одной из постклассическим эпистем, выражающих когерентную и тотальную новую онтологию. Выявлено различие между нейробиологической опосредованностью хронотопа у Ухтомского и культурно-языковой у Бахтина. Выявлена спекулятивность употребления этой категории в структуралистской и постструктуралистской поэтике.
Ключевые слова
Хронотоп; Ухтомский; Бахтин; психологизм; феноменология; эпистемология; время; пространство.
A.R. Pshidatok (Krasnodar)
GENESIS AND EVOLUTION OF THE CONCEPT OF CHRONOTOPE: FROM PSYCHOMONISM TO A NEW ONTOLOGY AND CULTURAL-HISTORICAL EPISTEMOLOGY
Abstract
This article traces the history of the emergence and development of the concept of "chronotope", which is popular in modern humanitarian studies. The cultural-epistemological determination of the emergence of this concept is revealed, motivated by the general crisis of classical metaphysics and empirical-inductive natural science. Several strategies for overcoming this crisis in various directions of postclassical philosophy are analyzed: anti-metaphysical (neo-positivism, critical realism, empirio-criticism), speculative-culturological (structuralism, semiotics, "new historicism"), neontological (neo-Kantianism and phenomenology, to which, in fact, Ukhtomsky and Bakhtin belonged).The continuity of A.A. Ukhtomsky and M.M. Bakhtin in relation to different currents of philosophical thought is established: psychologism (W. Wundt, W. Oswald, W. Dilthey, F. Paulsen, E. Mach, R. Avenarius, T. Lipps), vitalism (A. Bergson, F. Nietzsche), relativistic natural philosophy (A. Poincare, G. Minkowski, A. Einstein). Parallels are drawn with post-war phenomenology in the development of the concepts of "places" and "events" (late M. Heidegger, P. Ricoeur). It is shown that behavioral psychophysiology and postclassical cosmogony are not illustrative material for the concept of chronotope, moreover, they are not a kind of scientific basis. The chronotope is recognized as one of the postclassical epistems that form a coherent and total new ontology. The difference between the neurobiological mediation of the chronotope in Ukhtomsky and the cultural-linguistic one in Bakhtin was revealed. The speculative use of this category in structuralist and poststructuralist poetics is revealed.
IKey words
Chronotope; Ukhtomsky; Bakhtin; psychologism; phenomenology; episte-mology; time; space.
Проблема пространства и времени давно уже является не только неразрешимым вопросом онтологии, натурфилософии и теоретической физики, но и объектом историко-культурного исследования. Любая эпистема ан-тропоцентрична, и поэтому субъективация, психологизация и историзация исследований пространственно-временного континуума, произошедшая на
рубеже XIX-XX веков, была закономерна и детерминирована предшествующим развитием науки. Безусловно, одной из самых глубоких и плодотворных попыток решения этой философской проблемы была предпринята Михаилом Бахтиным в ряде его работ, в первую очередь, в «Формах времени и хронотопа в романе» [Бахтин 1997-2012, III, 340-503].
Несмотря на то что понятие хронотопа получило широкое распространение в научном дискурсе уже в 1960-е гг., история его возникновения, развития очень противоречива и сложна для реконструкции. Общепринятое (с конца 1980-х гг.) мнение, что эта концепция является результатом экстраполяции релятивистской космологии Альберта Эйнштейна в область философии (выполненная Алексеем Ухтомским), а впоследствии и в область поэтики (выполненная Михаилом Бахтиным), неверно. Оно не является ошибочным в своей основе, но подменяет историко-генетическое исследование научной концепции компаративным анализом на основании ассоциации с другой постклассической эпистемой, получившей широкую популярность примерно в это же время.
Понятие хронотопа было введено в научный оборот знаменитым физиологом и философом, близким к феноменологии, Алексеем Ухтомским. Большое влияние на его мировоззрение имели немецкие и австрийские мыслители, биологи, нейрофизиологи, которые были представителями психологизма в науке рубежа XIX-XX вв.: Вильгельм Вундт, Рихард Авенариус, Эрнст Мах, Фридрих Паульсен, Алоис Риль, Теодор Липпс, Вильгельм Освальд и близкие им на раннем этапе Вильгельм Дильтей и Франц Брентано. В исторической эпистемологии распространено широкое именование всего направления эмпириокритицизмом, по названию самой радикальной и догматической школы; реже используют термины «психомонизм» и «эмпириомонизм».
Представители данного направления (какая бы специализация, естественнонаучная или социальная / культурная / историческая, у них ни была) стремились преодолеть логицизм, априоризм и категориальность классической немецкой философии (как Канта, так и Гегеля) и создать сциентическую и эмпирическую альтернативу метафизике, и альтернативой этой они считали экспериментальную психологию и психофизиологию. Однако атомизм и вульгарный материализм, свойственный старшему поколению «научных» английских и французских философов (вроде Огюста Конта или Герберта Спенсера), был чужд немецким мыслителям. Представление о сознании как эпифеномене высшей нервной деятельности и агрегате произвольных внешних впечатлений было признано бесперспективным и надуманным, не преодолевшим метафизику, а подменившим ее еще более спекулятивными конструкциями.
Это расхождение в фундаментальных философских вопросах отнюдь не один из множества эпизодов идейной борьбы между «идеалистической» немецкой и «материалистической» англо-французской философией. В действительности это знак тотального гносеологического кризиса, охватившего весь сформировавшийся в XVII в. «органон» наук и приведшего к трансформации всей эпистемологической парадигмы. В индивиду-
альных жизненных ситуациях этот мировоззренческий кризис имел различные последствия:
- попытка возрождения религиозного традиционализма (как у упомянутых выше Вильгельма Вундта и Огюста Конта);
- попытка создать гибридную «естественную» религию (как в случае Эрнста Геккеля);
- разочарование в науке и манифестация агностицизма (как в случае Эрнеста Ренана или уже упомянутого Герберта Спенсера).
В интересующей нас области знания (теории пространственно-временного континуума) это исследовательская установка на преодоление автономности основных трансцедентальных категорий привела к признанию когерентности и тотальности бытия, обретающего цельность лишь в человеческом сознании. Как пишет Фридрих Паульсен, «действительность, представляющаяся в мире явлений единой телесной системой, должна сама по себе мыслиться как единое существо психической природы. Исходной точкой образования этих мыслей является несомненное единство феноменального мира. Оно прежде всего дано вместе с единством пространства и времени» [Паульсен 2006, 425]. Радикальная психологизация всего научно-исследовательского комплекса предсказуемо привела к релятивизации основных натурфилософских категорий, которые еще совсем недавно (в середине XIX в.) считались априорными. Кантовский наказ «отбрасывать» все мыслительные категории как не поддающиеся анализу «априорные и недискурсивные созерцательные формы» и находящий предельное воплощение в геометрии (скорее, даже в топологии) [Кант 1994] был не выполнен. Наоборот, попытка превращения трансце-дентальных категорий в имманентные, основанные на энергетическом и эволюционном динамизме и эмпиризме, привела в тупик, выразившийся в элиминации всех концептов классического мировоззрения и деконструкции языка классической науки.
Неудивительно, что основные направления философской мысли XX в. были отмечены антипсихологизмом: структурализм, аналитическая философия, неореализм, феноменология. Однако стратегии преодоления эпистемологического тупика, в который философия пришла из-за панпсихизма конца XIX в., были прямо противоположными.
Значительное течение стремилось сохранить эмпирико-генетический подход классических школ социально-исторической науки XIX в. и декларировало детерминированность и атомизм объекта научного познания. В поэтологической области эта интенция получила развитие в столь, на первый взгляд, несхожих научных школах, как марксистское и неомарксистское литературоведение, школа генетического структурализма Люсьена Гольдмана, но, кроме того, русский формализм, англосаксонская «новая критика», структурализм и постструктурализм. Постановка в один ряд столь разных научных школ, полемикой между которыми отмечена гуманитарная история XX в., может показаться нелепой лишь на первый взгляд. Представители выше перечисленных школ (по крайней мере, наиболее последовательные представители) отстаивали деперсонализацию
художественного творчества и индифферентность искусства по отношению к философии (и идеологии в целом). Несмотря на различие центрального объекта исследования (безликий литературный процесс у марксистов и наследников культурно-исторической школы против конкретного текста у формалистов и структуралистов), направление в новейшей поэтике, которое можно условно назвать «сциентическим», стремилось к преодолению классической философской эстетики, подчас доходившего до антиэстетизма.
Противоположное направление в философско-филологической мысли (представленное Ухтомским и Бахтиным) стремилось к обновлению метафизики, а не к ее преодолению, на основании «новой онтологии», декларировавшей цельность и осмысленность бытия, универсализм и тотальность онтологических категорий, однако без логоцентризма, иерархичности и императивной диалектики классической философии.
Как свидетельствуют исторические данные, впервые термин «хронотоп» прозвучал в докладе Алексея Ухтомского «О временно-пространственном комплексе, или хронотопе» [Ухтомский 2019, 68-73]. Как известно, среди слушателей доклада был и Михаил Бахтин, благодаря которому он и получил впоследствии широкое распространение в научной среде. Подобно своим предшественникам - представителям эмпириокритицизма - биолог выстраивает свою гипотезу на основании экспериментальных психофизиологических данных: реакция организма на различные внешние раздражители симультанна, несмотря на длительность и отдаленность рецепции.
На первый взгляд, терминологический аппарат трудов Ухтомского близок бихевиоризму - крайне популярному метанаучному направлению в 1920-е гг., в истории отечественной науки в первую очередь связанного с именем Ивана Павлова и его многочисленных учеников. Можно сделать вывод, что Ухтомский был еще более радикальным сторонником эмпириомонизма, чем немецкие философы-психологи, но это совсем не так. И дело не только в религиозности известного биолога, его критическом отношении к евгенике, технократии и другим проектам биосоциальной инженерии, очень популярным в те годы. Ухтомский пытался преодолеть натурализм и механицизм классического естествознания, обретшие к тому времени абсолютистские («монархические», как он писал) и догматические формы.
Центральной в философских сочинениях Ухтомского (а также значительного корпуса документальных текстов - писем, записных книжек) является его концепция «Другого», которая также имела огромное влияние на формирование диалогизма Бахтина. Ухтомский с помощью данных нейрофизиологии и гипотез релятивистской физики (здесь кроме получившего известность в 1920-е гг. Альберта Эйнштейна следует обязательно назвать имя французского математика Анри Пуанкаре) пытался вновь «онтологизировать» мыслительные категории и преодолеть тот окказионализм и теллуризм, который они обрели в современной ему философии.
Важной для Ухтомского была метафора «интеграции», которую можно считать аналогом «завершения» в эстетике Бахтина и, безусловно, развитием апперцепции Канта. Постановка в один ряд Ухтомского с физиками и математиками, склонными к философствованию, вроде Германа Минковского, Курта Гёделя или Ильи Пригожина, в корне неверна, так как у ученых были прямо противоположные эпистемологические установки. Априорная субъективность системы координат не тождественна произволу индивидуального восприятия. Заимствуя у Минковского понятие «мировой линии» (которое и у основоположника физико-математического релятивизма является крайне абстрактным, а отчасти и метафорическим [Минковский 1973]), Ухтомский сближается:
- во-первых, с русским космизмом и его представлением о энтелехиче-ской телеологии Вселенной;
- во-вторых, с Хайдеггером, Рикёром и их феноменологическом учением о событии как симультанном конструировании бытия в каждый момент жизни.
Как пишет сам физиолог, «с точки зрения хронотопа, существуют уже не отвлеченные точки, но живые и неизгладимые из бытия события; те зависимости (функции), в которых мы выражаем законы бытия, уже не отвлеченные кривые линии в пространстве, а "мировые линии", которыми связываются давно прошедшие события с событиями данного мгновения, а через них - с событиями исчезающего вдали будущего» [Ухтомский 2019, 237].
Ухтомский считал психологизм современной ему науки совершенно бесперспективным, приводящим к герметичности и фикциональности интеллектуальных категорий. Ученый последовательно возводил солипсизм современной философии к западному рационализму, в первую очередь, к Декарту. Тот теллуризм (подчас доходящий до фатализма), к которому пришла современная наука, является прямым следствием механико-натуралистической картины мира, сформированной в эпоху Просвещения.
Понятие хронотопа Ухтомского обладает не только онтологическим, но и этическим значением. Конструирование пространственно-временного континуума обладает прогностической направленностью: человек пытается предсказать последствия своих поступков, так как сознание обладает диалогической доминантой, делающей индивидуума ответственным перед Другим. Этот этикоцентризм сближает Ухтомского с Бахтиным, а также с русскими экзистенциалистами и отделяет от представителей релятивистской натурфилософии, обыкновенно индифферентной к деонто-логическим и коммуникативным проблемам. Как пишет сам ученый, «всякое соприкосновение людей между собою страшно ответственно. Тут нет "мелочей" или "неважных деталей". Малейший неправильный оттенок, допущенный при первой встрече, налагает неизгладимые последствия на дальнейшее общение тех же людей. Потом уже и не учесть, когда и в чем началось то, что портит и искажает дальнейшее!» [Ухтомский 1994, 216].
Как общеизвестно, понятие хронотопа Бахтин заимствовал у Ухтомского, однако он дал этому понятию эстетическое, а не онтологическое
определение, детерминированное историко-культурно-поэтической парадигмой. Бахтин в этом следовал немецкой духовно-исторической школе гуманитарных исследований, в первую очередь, Вильгельму Дильтею, а также неокантианцам Генриху Риккерту и Эрнсту Кассиреру. Дильтей, в ранний период творческого пути бывший крупнейшим представителем психологизма в европейской философии, довольно рано осознал бесперспективность эмпириомонизма и натурализма в гуманитарных исследованиях (или «наук о духе», как он писал). Однако обновления научной парадигмы он пытался достичь не с помощью актуализации классической метафизической философии, а с помощью историзации и индивидуализации объекта исследования: замена индукции идиографией, а анализа интерпретацией [Дильтей 2000].
Приведем известное определение Бахтина и разберем его подробнее: «Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем. Термин, который мы применяем к такого рода явлениям, - хронотоп, что значит в дословном переводе "времяпространство" (или "пространствовремя"). Термин этот употребляется в математическом естествознании и был введен и обоснован на почве теории относительности (Эйнштейна). Для нас не важен тот специальный смысл, который он имеет в теории относительности. Мы перенесем его в литературоведение почти как метафору (почти, но не совсем). Нам важно выражение в нем неразрывности пространства и времени (время как четвертое измерение пространства)» [Бахтин 1997-2012, III, 288].
Бахтин сам именует хронотоп «почти метафорой» (такой же «почти метафорой» является и физико-теоретическая категория «четвертого измерения»), однако отличие бахтинского толкования этого крайне сложного понятия не в большей степени спекулятивности и абстрактности (которые и в «оригинале» крайне высокие), а в культурно-семиотической опосредованности пространственно-временной модели в человеческом сознании. Хронотоп не тождествен всему мирозданию (как у Ухтомского), но и не является продуктом автоматического воспроизведения в традиционной культуре («эстетика тождества») или объектом интертекстуальной игры в ненормативной культуре («эстетика различения»). Временные и пространственные пласты обретают цельность и смысл только лишь благодаря человеку, его поступкам, мыслям, словам. Мир обретает систему координат только лишь благодаря системе событий и системе ракурсов, очеловечивающих изображенный мир.
От близкого по значению термина «архитектоника» (также часто употребляемого Бахтиным) понятие хронотопа отличается исторической природой, сюжетной динамикой и чувственно-конкретной формой выражения: «Прежде всего бросается в глаза их высокое сюжетное значение. Они являются организационными центрами основных сюжетных событий романа. В хронотопах завязываются и развязываются сюжетные узлы. Можно прямо сказать, что им принадлежит основное сюжетообразующее
значение. С другой стороны, бросается в глаза изобразительное значение хронотопов. Время приобретает в них чувственно-наглядный характер. Сюжетные события в хронотопе конкретизуются, обрастают плотью, наполняются кровью. О событиях можно сообщить, осведомить, можно при этом дать точные указания о месте и времени их свершения. Но событие не становится образом. Хронотоп же дает существенную почву для показа-изображения событий. И это именно благодаря особому сгущению и конкретизации примет времени - времени человеческой жизни, исторического времени на определенных участках пространства. Это и создает возможность строить изображение событий в хронотопе (вокруг хронотопа). Он служит преимущественною точкой для развертывания "сцен" в романе, в то время как другие "связующие" события, стоящие вдали от хронотопа, передаются в форме сухого осведомления и сообщения. <...> хронотоп как преимущественная материализация времени в пространстве является центром изобразительной конкретизации, воплощения для всего романа» [Бахтин 1997-2012, III, 288].
Как и Ухтомский, Бахтин также сближается с феноменологией, утверждая потребность бытия в событийности, «онтологический модус» мира, направленный на глубину и субстанциональность, которая обретается при пространственно-временной цельности. Бахтин удивительно близок позднему Хайдеггеру, который также считал поэзию (в широком значении слова) «проникновением в сущее, обнажением того, что будет» [Хайдеггер 2008, 312], однако можно говорить о влиянии на обоих мыслителей Дильтея, который считал литературу выражением «подлинного миросозерцания эпохи», сторонящегося догматизма и системности «научной» философии [Дильтей 2000, 74].
Проблема типологии хронотопа является крайне сложной, несмотря на изучение этой категории на пропедевтических курсах литературоведческого анализа в университете, а в последние годы даже и в старшей школе. Вообще дефиниция хронотопа разнится в работах Бахтина с различными рецептивными компетенциями. В работах, предназначенных для печати (в первую очередь, в книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса») мыслитель стремится к историческому, отчасти мифопоэтическому толкованию понятия, сближаясь с возродившимся в это время культурно-историческим направлением (вроде представителей «школы Анналов» - Жака Ле Гоффа или Фернана Броделя; в отечественной науке - Михаил Стеблин-Каменский или Арон Гуревич, во многом близкий этой же исторической школе): «хронотоп - символический, пространственно-временной мир, создающий нового гармонического цельного человека и новые формы человеческого общения» [Бахтин 1997-2012, IV (2), 627].
В многочисленных философских фрагментах, не предназначенных для печати, с хронотопом связываются различные и довольно абстрактные предикации: оформление границ мира, граница мира и личности, утопия, мир наизнанку, выражение идеологии в формах пространственно-временного континуума, формы обретения самости т.д. [Бахтин 1997-2012, V].
Также Бахтин подчеркивал такие атрибуты хронотопа, как подвижность, динамика, длительность, плотность, интенсивность, что говорит о влиянии волюнтаристской философии Шопенгауэра и фон Гартманна, а также о влиянии виталистической философии Бергсона.
Несмотря на сложность энциклопедических дефиниций хронотопа, мы можем с полным основанием заявить, что хронотоп не тождествен своим структуралистским и постструктуралистким толкованиям. Несмотря на противоположные философские взгляды, советские, а впоследствии и западноевропейские структуралисты активно использовали термин «хронотоп» в своих исследованиях, однако содержание этого понятия у данных исследователей (Ю.М. Лотман, В.Н. Топоров, В.В. Иванов, Б.А. Успенский и многие другие) прямо противоположное Ухтомскому и Бахтину.
- во-первых, в исследованиях структуралистов понятие «хронотопа» сложно обособить от понятий «топос», «локация», «пейзаж» «интерьер», «экстерьер» и т.д. (это закономерно: пространство более конкретно и доступно чувственному восприятию, чем время);
- во-вторых, в структуралистских исследованиях традиционной культуры хронотоп является узуальным и иррациональным, его репродукция во многом тождественна архетипу Юнга;
- в-третьих, хронотоп в структуралистских исследованиях неклассической культуры носит совершенно синтактический характер (он является произвольной комбинацией пространственных и временных образов и мотивов, выполняющей конкретную референтную (часто интертекстуальную) функцию в конкретном тексте; часто он отождествляется с понятиями «мотив», «функция» (в пропповском значении этого слова), как об этом пишет американский литературовед, биограф Бахтина М. Холквист [Холквист 2002].
Семиотическая природа хронотопа не делает его категорией семиоло-гической, выражающей произвольную ассоциативность между случайными текстами и знаковыми системами.
Попытаемся дать «аутентичную» атрибуцию хронотопа на основании работ Бахтина, в том числе и из рукописного наследия:
1. Время преобладает над пространством, событие над местом. Время событийно, и событием безличный временной поток делает поступок.
2. Именно длительность и событийность формируют человеческую жизнь. Время раскрывает потенциал человека, его «историческое богатство».
3. Человеческий мир - единственное измерение хронотопа, несмотря на потенциальный плюрализм множественных точек зрения и соответствующих им дискурсов и идейных комплексов.
4. Взаимодействие человека с миром всегда выражено в слове, слове диалогизированном, в которым сходятся разные знаковые коды, диалекты и идиолекты.
5. Сущность мира невозможна без объективации, поэтому человеку нужен образ, синтезирующий в себе множественные культурные системы, и сам интегрированный в образную систему.
Историзм Бахтина не тождествен социально-расовой детерминации в философской системе представителей культурно-исторической школы. Исторический процесс - это не система «сдержек», структурирующая аморфный генетико-инстинктивный агрегат противоречивых поведенческих модусов. История - это априорная форма раскрытия человеческого существа, выраженная не его пространственной локализацией, а в первую очередь в его отношении к прошлому, настоящему и будущему.
В отличие от своих предшественников (Анри Бергсона, Фридриха Паульсена, Вильгельма Оствальда, Алексея Ухтомского), заявлявших о дуалистической психолого-натуралистической природе пространственно-временного континуума, Бахтин создал концепцию хронотопа, который обладает тройственной природой:
- во-первых, пространство и время обладают топографической и хроникальной конкретикой, формирующей социальную оболочку человеческой личности;
- во-вторых, время и пространство глубоко индивидуальны, замкнуты на человеческой интенциональности и априорной структурности человеческого сознания;
- в-третьих, пространство и время опосредованы эпистемологической парадигмой, выраженной в идеологии, искусстве, науке и, конечно же, в языке;
Модель пространственно-временного континуума подвержена малозаметным изменениям, вызванным сменой философской парадигмы (скорее антропологической, чем онтологической) и неизбывным стремлением человека понять свое место в этом мире. Эти изменения проявляются в перестановке бинарных оппозиций, составляющих каркас любой эпистемы (верх / низ, открытое / закрытое пространство, город / деревня, море / земля).
Историзацию понятия хронотопа, вызванную стремлением человека изменить свое положение в миропорядке, а впоследствии и сам миропорядок, Бахтин предсказуемо относит к Новому времени, хотя ее истоки находит еще в эллинизме. Несмотря на опосредованное влияние Фридриха Ницше и некоторых других философов-виталистов, время в концепции Бахтина линейно (а не циклично), но не диалектично. Включенность / оторванность героя от жизненного потока и исторического процесса - семантическое ядро хронотопа и основа антропологической и психологической концепции автора.
Хронотоп - это не мифологема и даже не архетип Юнга, он является универсальной и гиперрациональной категорией, а не узуальной и подсознательной знаковой структурой. Подобно Ухтомскому, Бахтин рассматривает хронотоп в контексте проблем Другого и диалога, но также ассоциирует его с понятиями полифонии и карнавала, что усложняет семантику понятия, интегрирующего в себя не только философию и психологию, но и антропологию и культурологию.
Безусловно, Бахтин не считал хронотоп метанаучной категорией, в отличие от Ухтомского. Он был согласен со своим предшественником в том, что хронотоп является категорией онтологической, но опосредованной культурой, исторической эпохой и языком, а не психофизиологией, к
чему склонялся его старший современник. Хронотоп в понимании Бахтина - субстанциональная категория новой метафизики, возвращающая человеку его причастность Вселенной, истории и обществу. Отчасти можно признать хронотоп и экзистенциальной категорией, дающей человеку чувство жизни, верный ракурс восприятия бытия, лишенного эмпирической и сиюминутной «пены дней». Как и любая философская категория, хронотоп универсален и тотален, и структуралистские спекуляции вокруг того, что хронотоп «только» литературоведческое понятие или (шире) только эстетическое, в корне неверно. Бахтину была чужда специализация художественной литературы на основе ее функции или «системы приемов». Литература - это обнажение жизненной сущности, это не иллюстрация различных философских систем, это есть подлинная философия.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. М.: Русские словари. Языки славянских культур, 1997-2012.
2. Дильтей В. Введение в науки о духе. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000. 760 с.
3. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. 593 с.
4. Минковский Г. Пространство и время // Принцип относительности: сборник статей по специальной теории относительности / сост. А.А. Тяпкин. М.: Атомиздат, 1973. С. 167-179.
5. Паульсен Ф. Задачи философии в будущем // Философия в систематическом изложении / под ред. В. Дильтея. М.: Территория будущего, 2006. С. 405-440.
6. Ухтомский А.А. Доминанта. Избранные работы. СПб.: Питер, 2019. 512 с.
7. Ухтомский А.А. Интуиция совести. Письма. Записные книжки. СПб.: Петербургский писатель, 1994. 548 с.
8. Хайдеггер М. Исток художественного творения. М.: Академический проект, 2008. 526 с.
9. Холквист М. Диалог истории и поэтики // М.М. Бахтин: pro et contra: Личность и творчество М.М. Бахтина в оценке русской и мировой гуманитарной мысли: Антология. Т. 2. СПб.: РХГИ, 2002. С. 229-276.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Holquist M. Dialog istorii i poetiki [Dialogue of history and poetics]. M.M. Bakhtin: pro et contra: Lichnost' i tvorchestvo M.M. Bakhtina v otsenke russkoy i mirovoy gu-manitarnoy mysli: Antologiya [M.M. Bakhtin: pro et contra: Personality and Creativity of M.M. Bakhtin in the Assessment of Russian and World Humanitarian Thought: An Anthology]. St. Petersburg, RHGI Publ., 2002. pp. 229-276. (In Russian).
2. Minkovskiy G. Prostranstvo i vremya [Space and Time]. Tyapkin A.A. (comp.). Printsip otnositel'nosti: sbornik statey po spetsial'noy teorii otnositel'nosti [The Principle of Relativity: a Collection of Articles on the Special Theory of Relativity]. Moscow, Atomizdat Publ., 1973, pp. 167-179. (In Russian).
3. Paulsen F. Zadachi filosofii v budushchem [The Tasks of Philosophy in the Future]. Diltey V. (Ed.). Filosofiya v sistematicheskom izlozhenii [Philosophy in a Systematic Presentation]. Moscow, Territoriya budushchego Publ., 2006, pp. 405-440. (In Russian).
(Monographs)
4. Bakhtin M.M. Sobraniye sochineniy: v 71. [Collection of Works: in 7 vols.]. Moscow, Russkiye slovari. Yazyki slavyanskikh kul'tur Publ., 1997-2012. (In Russian).
5. Dilthey W. Vvedeniye v nauki o dukhe [Introduction to the Sciences of the Spirit]. Moscow, Dom intellektual'noy knigi Publ., 2000. 760 p. (In Russian).
6. Heidegger M. Istok khudozhestvennogo tvoreniya [The Source of Artistic Creation]. Moscow, Akademicheskiy proyekt Publ., 2008. 526 p. (In Russian).
7. Kant I. Kritika chistogo razuma [Critique of Pure Reason]. Moscow, Mysl' Publ., 1994. 593 p. (In Russian).
8. Ukhtomskiy A.A. Dominanta. Izbrannyye raboty [Dominant. Selected Works]. St. Petersburg, Piter Publ., 2019. 512 p. (In Russian).
9. Ukhtomskiy A.A. Intuitsiya sovesti. Pis'ma. Zapisnyye knizhki [Intuition of Conscience. Letters. Notebooks]. St. Petersburg, Peterburgskiy pisatel', 1994. 548 p. (In Russian).
Пшидаток Амир Рашидович
Преподаватель литературы в онлайн-школах «Фоксфорд» и «Умскул». Научные интересы: культурно-историческая эпистемология, модернистская поэтика, постклассическая философия. E-mail: amir_pshidatock@mail.ru ORCID ID: 0009-0001-1790-1003
Amir R. Pshidatok
Teacher of literature in the online schools "Foxford" and "Umskul". Research interests: cultural and historical epistemology, modernist poetics, postclassical philosophy. E-mail: amir_pshidatock@mail.ru ORCID ID: 0009-0001-1790-1003
