CC BY
149
ИСТОРИЯ
С. Т. МИНАКОВ
доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России Орловского государственного университета E-mail: minakovst@mail.ru Тел: (4862) 43 46 46 8 919 207 85 87
В.Л. СТЕПАНОВ
доктор исторических наук, профессор кафедры
истории России Орловского государственного
университета
E-mail: historiki-osu@mail.ru
Тел. (4862) 76 07 68
ГЕНЕРАЛ В.А. ЗМЕЕВ И «СЛУЖИЛЫЕ ИНОЗЕМЦЫ»
Статья посвящена исследованию одного из аспектов проникновения в военно-бытовую культуру и мировоззрение русских «служилых людей» западноевропейского влияния во второй половине XVII в. на основе исследования взаимоотношений русского генерала В. А. Змеева и известных «служилых иноземцев», будущих учителей Петра I, П. Гордона и Ф. Лефорта.
Ключевые слова: XVII век, западноевропейское влияние на русскую культуру, генерал В.А. Змеев, П. Гордон, Ф. Лефорт.
Проблема культурного взаимодействия России и Европы на протяжении всей российской истории являлась весьма интригующей и решалась, чаще всего, с диаметрально-противоположных позиций. Упомянем и ныне не прекращающийся, вспыхивая и затухая, спор между «западниками» и «славянофилами». Одни утверждали и утверждают по сей день, что «Россия не Европа», другие, - что «Россия тоже Европа». Во всяком случае, этот вопрос в настоящее время вновь обрел чрезвычайную актуальность, в силу новой волны процесса глобализации. Поэтому вполне естественно высвечивание вопроса о взаимовлиянии западноевропейской и русской культур, и прежде всего - о влиянии западноевропейских традиций на культурное развитие России. Обозревая историю России в данном аспекте, мы, как правило, вспоминаем как наиболее яркое явление «вестернизацию» России в эпоху преобразований и реформ царя Петра I. Но его преобразования и реформы не начались вдруг, как прихоть, каприз, блажь царя-преобразователя. Несомненно, роль самого Петра I в этом деле была, конечно же, велика, но сама эта личность со своими запросами, мировоззренческой устремленностью сложилась и воспитывалась в обстановке уже достаточно устойчивого и долгого нарастающего влияния западноевропейских традиций через их носителей
- выходцев из Западной Европы, так называемых «служилых иноземцев». «Западноевропейский соблазн» сформировал мировоззрение и культурные запросы первых известных, так называемых «рус© С.Т. Минаков, В. Л. Степанов
ских западников» XVII в. князя И. Д. Хворостинина-Старковского, А.С. Матвеева, князя В.В. Голицына. «Западничество» затронуло и царское семейство, царей Алексея Михайловича, Федора Алексеевича [5, 6, 8].
Россия была и долгое время оставалась, вплоть до XX в. включительно, аграрной страной, но государство в России всегда имело ярко выраженный военный характер, что с нарастающей отчетливостью стало проявляться, начиная с середины XVII в. Это обстоятельство в значительной мере было обусловлено активизацией России в международных делах, в непрерывных войнах с соседями на западе, юго-западе и на юге во второй половине XVII в. Поэтому магистральным каналом, по которому шло западноевропейское культурное воздействие, был военный, через «служилых иноземцев», оседавших на время или навсегда в «Немецкой слободе» под Москвой.
«Язык - жилище бытия», - афористически заметил философ. Мы живем в мире слов, делающих нашу жизнь понятной, осмысленной, даже в тех случаях, когда мы не всегда правильно понимаем значение того или иного слова, чаще всего неведомого нам доселе, «иноземного» происхождения. В исторически-конкретном словесном пространстве Московской Руси XVII в., делающем окружающий нас мир неповторимым, личным, создающим нашу индивидуальность, появлялось все больше слов западноевропейского происхождения. Происходила определенная «вестернизация» русского языка. Как
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
правило, она имела профессиональное назначение. Она связана была с начавшимся появлением профессионально подготовленных «государственных», а точнее, - «государевых» людей. Носителями «государевой» и «государственной» власти и воли были «служилые люди».
Профессионализация государственного человека в России, начиная со второй половины XVII
в., начиналась и в дальнейшем в значительной мере оставалась военной профессионализацией. Обучение и воспитание молодого человека предполагает выработку и укрепление в его сознании определенного системного и логически структурированного образа мира его окружающего. Составляющие элементы этого мира имеют определенные названия, смысл которых понятен обученному и воспитанному человеку, и наполняет, в совокупности, реальным смыслом системность и структурированность мира и места этого человека в этом мире. Речь идет о появлении «ученых» людей, точнее «ученых служилых людей», впервые начавших приобретать профессионально-прикладные навыки именно в военной сфере. Это были «ученые служилые люди», обученные «служилыми иноземцами» по «ученым книгам». Впервые русские «служилые люди» начали приобретать профессиональные военные знания и умения не в ходе личного боевого опыта, но предваряя его профессиональной военной подготовкой по «ученым книгам» и у «ученых иноземцев» в ходе совместной с ними ратной жизни и складывавшейся в ее обстановке боевой дружбы. Формирование индивидуальности и личности в России второй половины XVII в. приобретало столь важное и новое качество, доселе в России отсутствовавшее, качество «профессионала», «ученого человека», «образованного». Профессионализм, а в то время, лишь военный профессионализм, помещал русского «ученого служилого человека» в мир «книжной», во многом еще диковинной, «иноземной» профессиональной лексики. Используемая ими в боевой жизни она обретала свой прикладной, а для них, жизненно необходимый, часто жизненно-спасающий смысл.
Проникновение «западничества» в мировосприятие «служилых людей» в «полках нового строя» обнаруживалось в появлении в их индивидуальной лексике слов из « иноземных» воинских уставов, иных книг по военному делу, привезенных из Западной Европы, из военного быта. Распространялись названия новых видов оружия, которые прежде в русском войске не использовались, но которыми были вооружены солдаты и офицеры «полков нового строя»
- «шпага», «мушкет», «карабин», «алебарда», «протазан», «гранаты», «генерал-маеор», «кампаней-
ский» «шанцы» [1, с. 60], т.е. окопы, встречается примечательный неологизм «зашанцеваться» [2, с. 200], т.е. возвести «шанцы».
В «Отписке Могилевского воеводы князя И. Репнина от 16 декабря 1655 г. в частности значилось: «Елисеева полку Цыклера принято: 5 пушек полковых, 150 ядер, да 30 ядер больших, 560 мушкетов, 35 мушкетов ломаных, 300 полупик, 500 шпаг целых с ножнями, 150 шпаг ломаных, 700 банделеров, 40 лат, 30 шишаков, 43 пики долгих... Христофорова полку Юнкмана принято: 5 пищалей полковых, 16 мушкетов, 4 барабана, 2 топорка, 2 шпаги, 6 банде-леров, трубка фитильная.» [14, с. 461].
В отписке князя Алексея Трубецкого об отходе от Старого Быхова в Могилев» от 4 августа 1655 г. указано, что «у Быхова оставили мы, к черкасом впри-бавку, солдатского строю полковника Якова Ронорта с его полком. Да полковнику Якову Ронорту дали мы в его полк к 5-ти пищалем полковым по 50-и ядер к пищали, 5 пуд зелья пушечнаго, 15 пуд зелья ручного, 15 пуд свинцу, фитилю солдатом мушкетерам по 10-и сажень человеку, и окопные снасти.» [14, с. 426]. Примечательно появление в русской военной лексике слова «мушкетер», обычно ассоциирующееся у нас с прославленными романтическими героями А. Дюма, с капитаном-лейтенантом королевских мушкетеров шевалье д’Артаньяном и его товарищами.
С появлением «регулярной» кавалерии в виде рейтарских и драгунских полков в военную лексику входят слова «пистоль», «пистолет», «ольстры». «Служилый» русский человек», оказавшийся в «полках нового строя», обученный для службы в этих частях, незаметно для себя оказывался в мире «новых», «иноземных» слов, которые, заняв незанятые в русском языке смысловые и предметные ниши, постепенно, адаптировавшись к строю и фонетике русского языка, превратились в новые русские слова. При этом незаметно для себя русский «служилый человек» оказывался уже в изменившемся по смыслу мире, формировавшемся под влиянием западноевропейских заимствований.
Так, подчас незаметно, менялось мировоззрение русского «ученого служилого человека», его сознание и его самосознание. «Книга» и «книжное учение» исподволь меняли его отношение к самому себе, выделяя из среды себе подобных, усиливая в его самосознании личностные свойства, формируя личное мнение, опирающееся на авторитет «книжной науки», продуктивно проявлявшей свои преимущества в жизненной, профессиональной, военно-профессиональной практике.
Имеющиеся в нашем распоряжении на сегодняшний день сведения не позволяют нам
ИСТОРИЯ
пространно рассуждать о степени и масштабах вовлеченности русского, специально обученного, военно-профессионально подготовленного, можно сказать, «ученого служилого человека» в мир «книжной учености» и образованности. Военное ремесло имело всегда и имеет ныне преимущественно прикладной характер. И тем не менее, примечательна запись декабря 1661 г., связанная с вступлением в командование 2-м Московским выборным полком солдатского строя полковника М. О. Кровкова.
29 декабря 1661 г. «после вечерни пожаловал великий государь (царь Алексей Михайлович) Матвея Кровкова из маеоров в полковники к пешему сол-датцкому строю к выборному полку на Яковлево место Кулюбакина. Государево жалованье полков-ничество сказывал и того полку знамя дал ему боярин Семен Лукьянович Стрешнев, а после того ему же дал печатную книгу ратного ополчения, почему ему разумети строити пешей солдатцкий строй» [1, с. 120]. Судя по всему, новопожалованный полковник М.О. Кровков получил книгу, называвшуюся «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей», являвшуюся переводом с голландского воинского пехотного устава, сделанным в 1647 г. Для нового полковника, пришедшего в солдатский полк из рейтарского, это был своего рода «учебник» или «учебная книга», в нынешнем понимании - Устав строевой службы. Даже если это была единственная книга, которую читал полковник Кровков, это было уже «книжное учение», а сам он оказывался, таким образом, «книжным», «ученым служилом человеком». При этом он был обучавшимся по «иноземному», голландскому воинскому уставу, приобщавшему, таким образом, к западноевропейской «воинской образованности». В контексте высказанных выше мыслей и приведенных фактов будет рассмотрен один из аспектов означенного выше процесса «вестернизации» России через личность генерала В.А. Змеева.
Первый русский генерал (первый из этнических русских) В. А. Змеев (ок. 1623 - ок. 1697), за единичным исключением, еще не стал объектом специальных биографических исследований [11]. В основном отдельные моменты его деятельности эпизодически оказывались в сфере внимания исследователей начального периода становления регулярных частей русского войска XVII в. [7, 10, 13]. Генерал Змеев был выдающимся русским военачальником второй половины XVII в. в области тактики, особенно оборонительного боя. Как известно, наиболее высокие боевые и профессиональные качества войск и их командиров обнаруживаются именно в ведении боя в обороне. Но, прежде всего и главным образом, В. А. Змеев был выдающимся
организатором «регулярных частей» русского войска и лучшим специалистом в профессиональной и боевой подготовке «полков нового строя». Он заслужил высокую оценку как военный специалист у царя Алексея Михайловича. Змеев был ближайшим другом и соратником князя В.В. Голицына в проведении военной реформы 1680 - 1682 гг., фактически исполняя обязанности «генерал-кригс-комиссара», т.е. «военного министра» в правительстве В.В. Голицына [12], оказавшись в сущности главнокомандующим русского войска во 2-м Крымском походе 1689 г. В силу всех приведенных выше оценок генерала В.А. Змеева необходимо заключить, что он был одной из тех выдающихся личностей в российской истории второй половины XVII в., включая упомянутого выше князя В.В. Голицына, которые подготовили грандиозный государственный и историко-культурный переворот, получивший известность как преобразования и реформы царя Петра Великого - «вестернизация» государственной системы, культуры и повседневной жизни России. Поэтому представляется весьма важным и интересным проследить некоторые аспекты «вестернизации» самой личности генерала В. А. Змеева. Речь пойдет о его личных отношениях с наиболее известными «служилыми иноземцами» в Московском государстве, с теми, которые затем стали ближайшими «учителями» царя Петра I.
За свои превосходные качества военного профессионала, воспитателя войск и боевого командира генерал Змеев пользовался заслуженным авторитетом в войсках. Недаром именно его отправили успокаивать и уговаривать взбунтовавшихся стрельцов 15 мая 1682 г. Змеева послушали
- он был честным боевым офицером и генералом. Именно эти качества - честность и порядочность
- и стали, несомненно, факторами, побудившими князя В.В. Голицына привлечь к себе в качестве ближайшего сотрудника в военных делах генерала Змеева, способного устранить коррупцию в военных ведомствах России.
В нашем распоряжении нет никаких сведений о книгах, которые читал генерал, о его мировоззрении, но можно с достаточным основанием предполагать, что именно он, не считая служилых иноземцев, в первую очередь генерала П. Гордона, оказал влияние на князя В.В. Голицына в плане растущих симпатий к западноевропейским веяниям, проникавшим в Россию, ее культуру, в мировоззрение и ментальность русских людей. В. А. Змеев был значительно старше князя В. В. Голицына, имел огромный военный опыт, обладал военными способностями и пользовался большим авторитетом в правительственных кругах как военный специалист.
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
Генерал Змеев получил профессиональное воспитание в рейтарском полку И. Фан-Буковена. И окружающий мир, после этого обучения и воспитания, виделся им и осмысливался сквозь систему и структуру «регулярного» полкового строя. Змеев стал отличным рейтаром, рейтарским «офицером», а затем полковником и генералом рейтарского строя. Рейтарский полк и стал наиболее близкой по воздействию и влиянию на него системой «ближнего мира». Это был - его мир. Этот «рейтарский мир» состоял из «начальных людей» с иноземными наименованиями - ротмистры, полковники, майоры, поручики, прапорщики, подполковники и т.п. Его окружали военные предметы, оружие иноземного происхождения и иноземного наименования - палаши, мушкеты, пистоли, ольстры, алебарды, латы, каски и т.п. Все эти предметы, «по-иноземному» именовавшиеся «начальные люди», получали свой функциональный смысл в практическом применении. «Регулярный строй» становился основой «регулярной жизни» полковника и генерала Змеева. Он формировал, точнее, в значительной мере «по-иноземному» корректировал личностную самоидентификацию Змеева, учитывая, что большую часть своей жизни он провел в походах, боях в среде «регулярных» рейтар, драгун, солдат. Именно в этих «полках нового строя», как в системе, и в их структуре, как в социально-профессиональном контексте, он и формировал в своем сознании определяющие социально-ценностные ориентиры-смыслы: стать полковником, затем генералом и т.п. Западноевропейское военно-культурное влияние на генерала Змеева осуществлялось в условиях его тесного взаимодействия со «служилыми иноземцами» в боевой и военно-бытовой обстановке. Прежде всего, следует обратить внимание на его взаимоотношения с генералом П. Гордоном (1635 - 1699).
Первые упоминания генерала Змеева в дневниковых записях Гордона, служившего в это время в Севске, относятся к июлю и октябрю 1677 г. [3, с. 12, 29] «Прибыл генерал Венедикт Андреевич Змеев (в оригинале у Гордона Ismeyow [3, с. 208], т.е. «Змейов», именно так произносилась фамилия генерала), - записал в своем дневнике Гордон 1 июля 1677 г., 5-го и 6-го - полковники Гулиц, Ронаер и Товор с своими полками» [3, с. 12]. Речь идет о прибытии генерала Змеева в Курск, где в это время со своим полком находился Гордон. Следующая дневниковая запись П. Гордона, в которой он упоминает Змеева относится уже к 7-му октября (1677 г.). «Явился генерал Венедикт Андр(еевич) Змеев, - отметил П. Гордон, - и сего же дня отбыл» [3, с. 29]. В это время Гордон уже возвратился в Севск, и Змеев, следовательно, прибыл в Севск. Примечательно,
что, в отличие от предшествующей дневниковой записи, в которой Гордон полностью воспроизводит имя и отчество генерала Змеева, что можно расценить как официальное именование (с «вичем»), в октябрьской записи он уже дает отчество генерала в сокращении. Это можно истолковать как косвенный признак остаточно близкого знакомства Гордона с генералом. Впрочем, можно предполагать, что это близкое знакомство состоялось ранее, еще в 1676 г., когда Змеев со своими войсками направлялся через Севск в Малороссию.
При описании Чигиринского сражения 3 августа 1678 г., в котором конница генерала Змеева сыграла решающую роль в победоносном для русских поражении турецкого войска, Гордон официально именует его «генерал Змеев» [3, с. 93]. Однако в это время никаких приятельских отношений между ними не было. Ситуация меняется к 1684 г
Как уже отмечалось ранее, в дневниковых записях 1684 - 1689 гг. Гордон упоминает генерала Змеева 13 раз [4, с. 16, 21, 31, 43, 58, 76, 161, 178, 179, 184, 189, 208, 209], как правило, «без чина», чаще всего и без фамилии, как близкого человека, обычно ограничиваясь лишь именем и отчеством
- «Венедикт Андреевич». Есть и еще некоторые особенности в упоминании Змеева в дневниковых записях Гордона. В записи 24 апреля 1684 г., отмечая лиц, которым он отправил письма, Гордон записал «Венедикту Андр Змееву», т.е. отчество дал сокращенно [4, с. 16]. В следующей отметке о написанных и отосланных письмах, сделанной в дневнике 11 мая 1684 г., Гордон указал лишь часть фамилии своего адресата - «Зме» [4, с. 21], без его имени и отчества. В дневниковой записи 8 августа 1684 г. он ограничивается указанием «к Венедикту Андреевичу» [4, с. 31], без фамилии. 8 января 1685 г. Гордон отметил в дневнике о письме «к Венедикту Андр» [4, с. 43], сократив отчество и не поставив фамилию. Также, ограничившись «Венедикту Андр.», Гордон отметил в числе других отправленное им письмо к Змееву 7 апреля 1685 г. [4, с. 58] 8 августа 1685 г. Гордон вновь ограничился отметкой: «а также к Венедикту Андр.» [4, с. 76]. 1 января 1688 г. Гордон записал, что «...был у Венедикта Андр. Змеева» [4, с. 161]. 24 октября он кратко отметил: «У В Андр» [4, с. 178], а 28 октября, записав, что «боярам и товарищам (воеводам) велено готовиться к службе», перечисляя их персонально, он записал «околь (ничему) Венедикту Андр. Змееву.» [4, с. 179]. В совсем краткой записи 24 декабря 1688 г. Гордон ограничился лишь отметкой «В городе. В. Ап.» [4, с. 184]. Как видим, сокращение отчества Змеева Гордон дал латинскими буквами. 7 марта 1689 г., уже во время 2-го Крымского похода, Гордон записал: Боярин и
ИСТОРИЯ
начальные особы обедали у окольничего Венедикта Анд. Змеева» [4, с. 189]. Характерны последние записи Гордона за указанный период, в которых он упоминает генерала Змеева, которые связаны с переворотом сентября 1689 г. и падением правительства В.В. Голицына. В записи от 7 сентября 1689 г. перечислил всех, кто приехал вместе с князем В.В. Голицыным в Троицу, пытаясь получить аудиенцию у царя Петра I: «.Василий Васильевич Голицын, а с ним боярин Леонтий Романович Неплюев, окольничий Венедикт Андреевич Змеев, думный дворянин Григорий Иванович Косагов, думный дьяк Емел. Игнат. Украинцев.» [4, с. 208]. Как видим, все перечислены с именами, отчествами и фамилиями без сокращений (за исключением последнего, Е.И. Украинцева). Однако далее, описывая события 9 сентября, касаясь судьбы генерала Змеева, Гордон записал: «Потом вызвали Венедикта Анд. И объявили, что Их Величества повелели ему ехать в свое поместье в Костроме и оставаться там до дальнейшего указа» [4, с. 209]. Иными словами, как чаще всего и прежде, Гордон отчество Змеева дает сокращенно «Анд».
Первое свое письмо Змееву Гордон написал и отправил 24 апреля 1684 г. [4, с. 16]. В записи 11 мая 1684 г. Гордон второй раз называет В. А. Змеева в числе адресатов своих писем, отправленных в этот день [4, с. 21]. Надо полагать, что близкое знакомство между Гордоном и Змеевым, очевидно, сложилось до 24 апреля, в пору пребывания шотландца в Москве. Правда, находясь в Москве (куда он приехал из Киева) с 11 января до 6 марта 1684 г., Гордон в своем дневнике не упоминает о своих встречах с Змеевым. Впрочем, возможно, такая встреча могла иметь место 14 января 1684 г. В этот день Гордон сделал следующую запись в своем дневнике: «Я поехал навестить боярина Ивана Михайловича Милославского и различных бояр и вельмож.» [4, с. 6]. Быть может, среди этих «бояр и вельмож» был и Змеев.
Впервые Гордон упоминает Змеева как человека, с которым у него уже сложились, можно сказать, приятельские отношения, называя его без фамилии, просто «Венедикт Андреевич», 11 августа 1684 г. [4, с. 31] 8 января 1685 г. Гордон уже упоминает Змеева без фамилии и сокращенно, как своего привычного адресата, - «Венедикт Андр» [4, с. 43]. К этому времени между Змеевым и Гордоном устанавливаются вполне доверительные отношения. Это следует из содержания самой записи. «К Венедикту Андр, напоминая о моем недавно написанном к нему письме и испрашивая его содействия в моем деле» [4, с. 34]. «Дело» Гордона, как известно, заключалось в его настойчивых просьбах, обращенных к царев-
не Софье и князю В.В. Голицыну, отпустить его на родину, хотя бы на длительный срок для устройства дел по наследству. В связи с этим следует обратить внимание на дневниковую запись Гордона от 17 октября 1684 г.: «Я был извещен полковником фон Менгденом, что мне отказано в отпуске из страны» [4, с. 34]. С этого времени Гордон начинает изыскивать средства добиться своей цели. Вплоть до 14 декабря он не возвращается в своих дневниковых записях к вопросу о своем отпуске из России на родину в Шотландию. 14 декабря 1684 г. Гордон записал в дневнике, что согласно сведениям, поступившим из Москвы, «трудности с моим отъездом возросли» [4, с. 40]. Здесь же впервые он отметил, что причиной тому является «отсутствие хорошего, усердного и честного ходатая» [4, с. 40]. Из дневниковой записи от 8 января 1685 г. следует, что Гордон решил несколько изменить содержание своей просьбы. «Я написал в Москву ко князю Василию Васильевичу (Голицыну), - отметил он в своем дневнике, - испрашивая ответа по моему делу насчет отъезда из страны; если меня не могут отпустить окончательно и со всем (имуществом), да будет позволен отпуск на время» [4, с. 42]. Тогда же за поддержкой и содействием в решении своего «дела» - предоставить ему временного отпуска на родину - Гордон обратился к И.М. Милославскому и Е.И. Украинцеву [4, с. 43]. В этот же день, 8 января, Гордон отправил и упомянутое выше письмо к Змееву с просьбой о поддержке его просьбы.
Из контекста цитированной выше записи, касающейся письма к Змееву от 8 января, следует, что Гордон уже излагал свою просьбу в предшествующем письме, адресованном его приятелю русскому генералу, однако не отмеченному в дневнике: Гордон пишет «о моем недавно написанном к нему письме». Последнее письмо Гордона, отправленное Змееву до 8 января 1685 г., датируется 11 августа 1684 г. Однако, во-первых, в этом письме Гордон касался вопроса о «содержании наших (католических) священников в Москве». Во-вторых, отказ своей просьбе отпустить его из России Гордон получил уже значительно позже, 17 октября 1684 г. В-третьих, искать ходатаев в Москве по своему «делу» Гордон начал после 14 декабря того же года. Наконец, в-четвертых, 8 января 1685 г. он писал «о недавно написанном» Змееву письме. Так что вряд ли имеется в виду письмо Гордона к Змееву 11 августа 1684 г. Это было какое-то письмо к Змееву, отправленное Гордоном после 14 декабря 1684 г. Во всех последующих упоминаниях Змеева в дневнике в записях 1685 г. Гордон также называет его без фамилии и сокращенно - «Венедикт Андр» [4, с. 58, 76].
В силу утраты значительных частей дневника
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
генерала Гордона, особенно за 1679 - 1683 гг., трудно сказать, как развивались его отношения с генералом. Во всяком случае, пребывание Гордона в гостях у Змеева, дома, в дневнике шотландца впервые отмечено в начале 1688 г. «Будучи в городе, - записал Гордон 1 января 1688 г. в своем дневнике, - я обедал у боярина, а затем был у Венедикта Андр. Змеева» [4, с. 161]. Видимо, во время 1-го Крымского похода 1687 г. отношения между Змеевым и Гордоном уже стали совсем близкими. Гордон вновь побывал в гостях у Змеева 24 октября 1688 г., отметив его уже без фамилии, сокращенно «у В Андр» [4, с. 178]. Последнее приватное посещение Змеева Гордоном отмечено в дневнике 24 декабря 1688 г. краткой записью: «В городе. В. Ап.» [4, с. 184].
Особого внимания заслуживают отношения генерала Змеева с другим знаменитым «служилым иноземцем», сыгравшим выдающуюся роль в жизнедеятельности царя Петра I, в его далеко идущих планах преобразования России и ее реформировании на западноевропейский манер. Имеется в виду Франц Яковлевич Лефорт (1656 - 1699).
Отношения генерала Змеева с Лефортом были менее продолжительными, чем с генералом Гордоном, но тоже достаточно близкими, хотя и несколько иного характера. После службы в Киеве под начальством своего родственника уже упомянутого генерала Гордона (в 1678 г.) и недолгой службы в солдатском полку полковника Кро в конце 1686 г. [9, с. 89], уже в Москве, «у меня был другой (начальник), - писал Лефорт, - ... полковник Вестоф, очень храбрый человек, но генерал Венедикт Андреевич Змеев взял меня из этого полка к себе (в январе 1687 г.) для службы в его 1-м (рейтарском) полку, который состоял из 1900 человек» [9, с. 89]. Хотя подполковник Лефорт уже имел репутацию хорошего офицера, перевод состоялся, возможно, не без участия князей Голицыных. Забегая вперед, отмечу, что в рейтарском полку генерала Змеева подполковник, а затем и полковник Лефорт прослужил не менее трех лет. Таким образом, времени для их общения, несмотря на значительную разницу в возрасте, социально-политическом положении и чине между ними, было достаточно.
Сборным пунктом всех «московских полков», отправлявшихся в 1-й Крымский поход 1687 г., была указана Ахтырка, а датой их сбора - 1 марта 1687
г. К этому времени в Ахтырке следовало уже подготовить лагерь к прибытию «московских войск». Об этом должен был позаботиться генерал Змеев. «Мне предстояло много хлопот привести Ахтырку в хорошее состояние, - сообщал в связи с этим Лефорт своему брату, - ибо Змеев приказал устроить все по моему личному усмотрению. Мой пол-
ковник (полковой командир) был на весьма дурном счету, да и сам ни во что не вмешивался» [9, с. 89]. Затем, «когда 400 человек полка пришли в Ахтырку,
- продолжал Лефорт, - генерал послал полковника в Колонтаев, и я остался один, пока не собрались прочие части полка» [9, с. 89]. Итак, по прибытии в Ахтырку с частью своего полка генерал Змеев уже распределил поручения между командиром полка и его заместителем, подполковником Лефортом, который и должен был заняться встречей и замещением в Ахтырке «московских полков».
Возвратившийся в Москву из похода 4 сентября 1687 г. вместе с князем В.В. Голицыным, побывав у руки царевны Софьи и обоих царей, получив обещание быть пожалованным в «полковники», вечером 7 сентября, сообщал в письме сам Лефорт, «генерал Венедикт Андреевич Змеев прислал сообщить мне, чтобы я ранним утром прибыл к князю Василию Васильевичу Голицыну. Вместе с Венедиктом Андреевичем Змеевым за день до этого я отправился сопровождать его к Князю. ... Соскочив с лошади, я встал у его кареты. Он начал смеяться и сказал мне: «За твою добрую службу, Ее Величество и Их Величества пожаловали тебя полковником» [9, с. 91]. Как писал далее Лефорт в своем письме, ему «обещали полк в 1900 человек и тогда, мне опять прикажут в январе идти в поход» [9, с. 91, 93]. Называя численность обещанного ему полка в 1900 человек, возможно, он имел в виду командование «генеральским» полком Змеева. Так что подполковник, а затем и полковник Лефорт почти в течение трех лет, с 1687 по 1690 гг. служил в 1-м Московском рейтарском полку генерала Змеева под непосредственным началом последнего, будучи его заместителем.
Молодой офицер формировался как военачальник под непосредственным влиянием старого, умудренного боевым опытом первого русского генерала. В то же время близкое знакомство с общительным и обаятельным швейцарцем, наверняка, расширило представления старого русского генерала о состоянии военного дела в Западной Европе. В частности Лефорт, конечно же, поведал ему и об известных в то время, выдающихся западноевропейских полководцах, прежде всего, о знаменитом французском маршале Тюренне. К этому времени в военных и политических кругах Западной Европы Тюренн был уже признан как самый выдающийся европейский полководец, которого боялись, которому подражали, которого чрезвычайно ценили и у ко -торого учились военачальники тогдашней Европы. Внимание к этому вопросу, т.е. к вопросу о знакомстве генерала Змеева с военным делом и европейскими военачальниками, прежде всего, с маршалом
ИСТОРИЯ
Тюренном через сведения, полученные от Лефорта.
Судя по письмам Лефорта домой к своим близким родственникам с июня 1674 до марта 1675 г., он находился в составе голландских войск и принимал участие в боевых действиях [9, с. 33-41]. Лишь в августе 1675 г. в составе группы офицеров, возглавлявшейся полковником Яковом фон Фростеном, Лефорт прибыл в Архангельск [9, с. 41-43], а в конце февраля 1676 г. добрался до Москвы. Именно в этой войне наивысшего мастерства достигли военное искусство Тюренна, его воинская слава и страх голландцев. В этом отношении показательны свидетельства представителей голландского посольства, посетившего Москву и Россию в 1675 - 1676 гг., о той радости, которая охватила всех членов посольства, получивших известие о гибели маршала Тюренна, и празднике, который был устроен ими в честь такого события [15, с. 308, 323-324].
Проведя в составе голландских войск, воевавших против французов, самым прославленным среди которых и самым опасным для голландцев был маршал Тюренн, Лефорт привез в Москву, в среду «начальних людей» в русских «полках нового
строя», в среду «служилых иноземцев», подобных генералу Гордону, с которым он вскоре подружился и породнился, самые свежие политические и военное новости. В частности, сведения и впечатления о великом французском полководце маршале Тюренне. Несомненно, говорливый и общительный, обаятельный подполковник Лефорт просветил в отношении полководческой славы маршала Тюренна и своего непосредственного начальника с 1686 г. генерала Змеева. Впрочем, последний наверняка слышал о маршале и его выдающихся военных заслугах и ранее. Имя Тюренна было известно в России еще с первой половины XVII в. благодаря «Вестям-Курантам», составлявшимся в Посольском приказе.
Проведенное выше небольшое исследование позволяет, как представляется, обозначить отдельные штрихи в изучении процесса постепенного проникновения западноевропейских культурных веяний во внутренний мир, в ментальное поле русского человека позднемосковской России на примере личности генерала В.А. Змеева.
Библиографический список
1. Белокуров С.А. Дневальные записки Приказа Тайных дел 7165 (1657) - 7183 (1675).
2. Выписка по челобитью думного генерала А. Шепелева о пожаловании его за службы 1676 - 1681 гг. против
других воевод и начальных людей. 1684 г., март. Гордон П. Дневник. 1677 - 1678. Приложение. М., 2005.
3. Гордон П. Дневник. 1677 - 1678. М., 2005.
4. Гордон П. Дневник. 1684 - 1689. М., 2009.
5. ЗабелинИ.Е. Домашний быт русских царей в XVI - XVII столетиях. М., 2005.
6. Ключевский В.О. Курс Русской истории. Сочинения в девяти томах. Т. 3. М., 1988.
7. Курбатов О.А. Роль служилых «немцев» в реорганизации русской конницы в середине XVII века. Иноземцы в России в XV - XVII веках Сборник материалов конференций 2002 - 2004 гг. М., 2006.
8. Лаппо-Данилевский А.С. История русской общественной мысли и культуры XVII - XVIII вв. М., 1990.
9. Лефорт Ф. Сборник документов и материалов. М., 2006.
10. Малов А.В. Московские выборные полки солдатского строя в начальный период своей истории 1656 - 1671 гг. М., 2006.
11. Минаков С.Т. XVII век: первый русский генерал Венедикт Змеев. Орел, 2011.
12. Невилль де ла. Записки // Любопытные и новые известия о Московии. Россия XV - XVII вв. глазами иностран-
цев. Л., 1986.
13. Новохатко О.В. Разряд в 185 году. М., 2007.
14. Акты Московского государства. Т. 2. СПб., 1894.
15. Посольство Кунраада Фан-Кленка к царям Алексею Михайловичу и Федору Алексеевичу. СПб., 1900.
S.T. MINAKOV, V.L. STEPANOV THE GENERAL V.A. ZMEEV AND “SERVICE CLASS OF FOREIGNERS”
One aspect of penetration Western influence into the military and consumer culture, and into the worldview of the Russian “military men” in the second half of XVII century is analyzed in the article. It’s based on a study of relationships of a Russian general, V.A. Zmeev and well-known “service class of foreigners,” the future teachers of Peter I, P. Gordon and F. Lefort.
Key words: XVII century, Western European influence on Russian culture, the General V.A. Zmeev, P. Gordon, F. Lefort.
