CC BY
196
Древний Восток
ГЕНДЕРНЫЕ ПРОЯВЛЕНИЯ В СИМВОЛИКЕ И ИЗОБРАЖЕНИЯХ ЧЕЛОВЕКА НА ТЕРРИТОРИИ СЕВЕРНОЙ МЕСОПОТАМИИ В ЭПОХУ РАННЕГО НЕОЛИТА*
Статья посвящена изучению особенностей в соотношении тендерных составляющих идеологии и общественной жизни населения Северной Месопотамии переходной от эпипалеолита к неолиту эпохи. Для анализа привлекаются различного вида материальные источники, но прежде всего различные категории символически оформленных объектов с территории культовых комплексов, а также данные палеоантропологии.
Ключевые слова: ранний неолит, Северная Месопотамия, гендерная символика
Проблема специфики, эволюции и особенностей распространения антропоморфных изображений и символов на территории Ближнего Востока в период перехода от эпипалеолита к неолиту начала обсуждаться со второй половины ХХ века по результатам раскопок Джармо, Иерихона, Мурейбита, Чайёню Тепеси, Чатал-Хююка, Телль Магзалии и ряда других выразительных памятников. Новый импульс данная тематика получила в связи с выходом в свет монографии Жака Ковэна «Рождение божеств. Рождение сельского хозяйства. Революция символов в неолите»1, автор которой ведущую роль в процессе неолитизации отводит не экономическим или технологическим механизмам, а изменению общественного сознания, связанного с изменением окружающей среды (биотопа) в период увлажнения и потепления климата, что нашло свое отражение в многочисленных материальных свидетельствах символического содержания. Яркой характеристикой «революции символов» Ж. Ковэн определил смену зооморфизма, доминировавшего в предшествующем, в том числе и ранненатуфийском, искусстве, антропоморфизмом, и прежде всего галечными, а далее и глиняными женскими
Корниенко Татьяна Владимировна — кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежной истории Воронежского государственного педагогического университета. Е-шаД: zigzina@rambler.ru * Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, проект "Объекты культовых практик и социально-идеологическая сфера жизни населения Северной Месопотамии в эпоху докерамиче-ского неолита" № 15-51-00019.
1 Саотт 1994.
© 2015
Проблемы истории, филологии, культуры 2015, №4, с. 92-108
Т. В. Корниенко
изображениями с подчеркнутыми признаками пола. Находки их документируют, по мнению Ж. Ковэна, зарождение культа Великой Богини, господствовавшего в Сиро-Палестинском регионе вплоть до возникновения мужского монотеизма Израиля. Основываясь главным образом на материалах Леванта, Ковэн рассматривает истоки формирования устойчивых представлений о паре божеств — матери-богине (Великой Богине) и Быке (символизирующем мужскую силу) в эпипалеолитических слоях хиамского периода. Культ Великой Богини и Быка, начиная с хиамского времени, через эпоху докерамического неолита, культуры Чатал-Хююк-Хаджилар, халафскую, самаррскую, убейдскую и сузианскую, прослеживается вплоть до становления древневосточных и эгейской цивилизаций. Левант, Месопотамия и Малая Азия, позже Крит, Иран, Средняя Азия и Кавказ определяются как области его регионального распространения. Концепция Ж. Ковэна хорошо согласовывалась с интерпретацией 1960-80-х гг. Дж. Меллартом2 и его последователями свидетельств Чатал-Хююка, чрезвычайно интересного, насыщенного символическими материалами неолитического памятника Центральной Анатолии.
Исследования конца ХХ — начала XXI века эпипалеолитических и раннене-олитических памятников Передней Азии (рис. 1) подтверждают несомненную актуальность введенного Ж. Ковэном термина «революция символов» для изучения ближневосточного процесса неолитизации. Вместе с тем проводящиеся сейчас работы вносят серьезные уточнения и заставляют пересмотреть ряд сложившихся представлений, в том числе об особенностях социокультурного развития различных областей Плодородного полумесяца3. Антропоморфные символы и изображения раннего неолита продолжают оставаться в фокусе внимания исследователей4.
В настоящей статье хотелось бы подробнее остановиться на рассмотрении гендерных составляющих идеологии и общественной жизни населения Северной Месопотамии, нашедших свое отражение в материальной культуре этих сообществ, стоявших на пороге осуществления перехода к производящим формам экономики. Кроме того, попробуем здесь обосновать некоторые соображения по поводу направленности (содержательного наполнения) осуществлявшихся в то время коллективами культовых практик.
При рассмотрении материалов Северной Месопотамии эпохи докерамиче-ского неолита неоднократно отмечалась неожиданная для неолита фиксация количественного и содержательного доминирования мужских образов и символов над женскими5. Особенно в общественных сооружениях культового назначения, наличие и определенная степень стандартизации которых являются важной характеристикой северомесопотамского региона эпохи раннего неолита, мужские образы и символы проявляют себя более массово и монументально6. Связь с животными, зооморфизм присутствует как у мужских, так и у женских образов. Причем в верхних ранненеолитических слоях (период РРЫБ, 1Х-УШ тыс. до н.э.) реа-
2 Ме11ааг1 1967; Мелларт 1982, 88-95.
3 Корниенко 2015.
4 УегИоеуеп 2001; Антонова 2003; Корниенко 2008а; 2011; Ые^ 2008; Иоааег, Ме8ке11 2011; Опе11е 2011; 8сЬтап(И-Бе88ега1 2013 и др.
5 Наир1тапп 1999; Антонова 2003, 123; Иоааег, Ме8ке11 2011; Березкин 2013, 170-172; Корниенко 2014 и др.
6 Корниенко 2006, 23-84; 2011.
„ „ _ Основыне памятники, связанные Сй становлением
Зона Плодородного полумесяца О
г J производящего хозяйства на Ближнем Востоке
Рис. 1. Карта Передней Азии с основными памятниками становления производящего хозяйства: 1 - Демирчи; 2 - Хаджилар; 3 - Эрабаба; 4 - Чатал-Хуюк; 5 - Ашикли-Хуюк; 6
- Кафер; 7 - Телль Абр; 8 - Кармель; 9 - Чайоню; 10 - Халлан Чеми; 11 - Невали Чори; 12
- Сёгюттарласи; 13 - Шейх-Хасан; 14 - Мурейбит; 15 - Нахр-Хомр; 16 - Рас Шамра; 17 -Абу Хурейра; 18 - Телль эль-Коум; 19 - Букрас; 20 - Пальмира; 21 - Ябруд; 22 - Телль Ра-мад; 23 - Телль Асвад; 24 - Айн-Малаха; 25 - Хайоним; 26 - Бейсамун; 27 - Нахаль-Орен; 28 - Кебара; 29 - Айн Гхасал; 30 - Иерихон; 31 - Нахаль-Хемар; 32 - Баста; 33 - Кошзин; 34 - Бейда; 35 - Хелаун; 36 - Вади-Рум; 37 - Тбейк; 38 - Магзалия; 39 - Телль Сотто; 40 - Немрик; 41 - Зеви-Чеми; 42 - Шанидар; 43 - М'Лефаат; 44 - Зарзи; 45 - Джармо; 46 - Телль-Шимшара; 47 - Карим-Шахир; 48 - Гандж Даре; 49 - Па-Сангар; 50 - Гуран; 51 - Али Кош (Буз Мордех); 52 - Кобистан; 53 - Загхе; 54 - Джебель; 55 - Дамдам-Чешме; 56 - Али Тапе; 57 - Хоту; 58 - Чога Голан; 59 - Кёртык Тепе; 60 - Кермез-Дере; 61 - Жерф эль-Ахмар; 62 - Гёбекли Тепе; 63 - Джада; 64 - Ифтахель; 65 - Кфар Хахореш
листичных антропоморфных изображений действительно фиксируется больше по сравнению с нижними (период РРКЛ, Х — начало IX тыс. до н.э.), что соответствует концепции Ж. Ковэна о постепенно происходившей «гуманизации искусства» на этапе перехода к неолиту. Такая закономерность прослеживается для разных регионов Передней Азии.
Интересно, что в Северной Месопотамии еще начиная с эпохи докерамиче-ского неолита А вертикально установленные плиты, столбы и стелы, которые могли дублироваться пилястрами и в центре распространения этой традиции имели
Т-образную форму, являясь важнейшими маркерами сакрального пространства, условно и схематично, по определению большинства исследователей, представляли собой сверхъестественных существ антропоморфного и реже смешанного зооантропоморфного вида7. Так, в межплеменном региональном центре Гёбекли Тепе по количеству, сложности оформления и монументальности Т-образные, в большинстве случаев покрытые рельефами столбы наиболее выразительно оказались представлены именно в нижнем — III — слое памятника, датируемом периодом PPNA. Если исходить из доказанного положения, что стелы Северной Месопотамии условно изображали человеческого вида фигуры, то можно сделать заключение, что для рассматриваемого региона доминирующие символически оформленные объекты общественного значения были представлены в виде ан-тропоморфов уже на заре эпохи неолита, а именно на этапе PPNA. В Леванте используемые в культовых практиках общественного значения антропоморфного вида объекты — моделированные черепа, гипсовые статуи и бюсты — получат распространение только в эпоху PPNB8.
Характерное для ранненеолитических материалов Северной Месопотамии доминирование мужских символов и образов над женскими (в том числе среди антропоморфных изображений), связь данного элемента символической системы с другими ее составляющими — мотивом отделения головы от тела, образами плотоядных, диких и опасных животных (львов, леопардов, лис, кабанов, медведей, змей, скорпионов, пауков и хищных птиц) — рядом исследователей интерпретируется в контексте отправления культа мертвых или культа предков, а также начавшегося в коллективах процесса централизации власти и социальной стратификации в условиях обострения социально-психологической обстановки как реакции на демографический стресс и другие последствия перехода к оседлому образу жизни, повлекшие за собой опасность распространения агрессии, насилия, болезней и смерти9. На наш взгляд, необходимо внести ряд уточнений и дополнений в отношении данного понимания глубинных социально-психологических трансформаций этапа неолитизации.
М. Бенц и Й. Бауэр, авторы статьи о психосоциальном подходе в изучении символических систем эпохи докерамического неолита, выстраивают версию о страхе и агрессии как доминирующих чувстве и поведенческой реакции северо-месопотамских сообществ переходного к неолитическому образу жизни периода. Они видят художественное воплощение соответствующих эмоций в символах и образах Северной Месопотамии — изображениях смертельно опасных животных в агрессивных позах, располагавшихся в помещениях, где царила угрожающая атмосфера10. Стоит учесть, однако, что полученными к настоящему времени археологическими свидетельствами ранненеолитического времени с территории Верхнего Двуречья версия о распространении военных конфликтов или других ярко выраженных проявлений агрессии и насилия не подтверждается. В том числе опубликованные результаты палеоантропологического анализа около 1120
7 Подробнее о стелах/столбах/плитах Северной Месопотамии эпохи докерамического неолита см.: Корниенко 2011.
8 Verhoeven 2002a; Корниенко 2012; Schmandt-Besserat 2013 и др.
9 Шмидт 2011; Hodder, Meskell 2011; Benz, Bauer 2013.
10 Benz, Bauer 2013, 13-14.
скелетов, обнаруженных в ходе раскопок ранненеолитических анатолийских поселений, не содержат данных, указывающих на распространение на территории Северной Месопотамии и соседних областей в эпоху докерамического неолита организованного насилия11.
Работа М. Бенц и Й. Бауэр строится на выявлении отражения страха и агрессии в символах и образах Северной Месопотамии на основе положения, что чувства и эмоции страха, являясь врожденными, связанными с инстинктом самосохранения, заметно обострились в переходную эпоху утверждения долговременного совместного проживания больших коллективов. Отражение процесса не-олитицазии на чувствах и эмоциях, формирующих картину мира, связанных с еще одним базовым инстинктом в поведении человека — инстинктом продолжения рода — авторами статьи о психосоциальном подходе к изучению ранненеолитических символических систем не учитывалось, что могло сказаться на объективности в интерпретации материалов.
Я. Ходдер и Л. Мескелл, опираясь на высказанные ранее предположения К. Шмидта12, в том числе на его пока не подтвержденную убедительными свидетельствами гипотезу о посвящении комплекса Гёбекли Тепе культу мертвых13, отклоняют идею плодородия, а также женского воспроизводства в качестве важнейших составляющих символически выраженного мировоззрения переходивших к производящей экономике жителей первых оседлых поселений Юго-Восточной Турции. На наш взгляд, исключение концепта плодородия/плодовитости/ изобилия/способности к воспроизводству потомства (т.е. того, что включает в себя понятие «fertility») из базового комплекса идеологических представлений14, принципов построения социальной организации и культовой сферы северомесо-потамских сообществ эпохи докерамического неолита в корне неверно.
Женские изображения, действительно, крайне редки в столь богатом и многообразном мире символов и образов общественно значимых ритуальных комплексов Северной Месопотамии. Единственный подобного рода артефакт, в отношении которого не возникает сомнений, что здесь точно изображена женщина, происходит из слоя II межплеменного культового центра Гёбекли Тепе. В так называемом Здании с львиными стелами в зоне расположения стел с рельефами ко -шачьих хищников (их фигуры показаны в профиль с признаками мужского пола, в момент прыжка) находится одноступенчатая, похожая на лестницу конструкция, ведущая от мозаичного пола к слегка возвышающейся каменной скамье, в которую эти столбы были вмурованы. На плите в центральной части конструкции обнаружен процарапанный рисунок обнаженной женщины, сидящей анфас с ши-
11 Erdal, Erdal 2012, 78-92.
12 Schmidt 2006; Шмидт 2011.
13 До сих пор данные о захоронениях на территории Гёбекли Тепе отсутствуют.
14 «.. .it was such a suite of symbolism that was in the mind's eye of the earliest settled villagers and agriculturalists in southeast Turkey, rather than symbolism based mainly on fertility and female reproduction» (Hodder, Meskell 2011, 236 и далее). У авторов дан термин «fertility», что в переводе означает плодородие, изобилие, богатство, плодовитость, способность к воспроизведению потомства. Применение этого понятия Я. Ходдером и Л. Мескелл сопоставимо с термином «vitality», которым М. Верховен в своих работах обозначает один из четырех выделяемых им основополагающих принципов в практике отправления ритуалов, а также «идеологии» населения Леванта, Сирии и Юго-Восточной Анатолии эпохи развитого докерамического неолита (PPNB — Pre-pottery Neolithic B) (Verhoeven 2002а; 2002b; Корниенко 2008б, 229).
роко расставленными ногами и согнутыми в локтях руками (рис. 2. 1)15. Автор раскопок, К. Шмидт, обращает внимание на необычность сюжета и способа создания этого изображения для монументальной сакральной архитектуры Гёбекли Тепе и, очевидно, более позднее его появление по сравнению с первоначальным оформлением Здания с львиными стелами16.
Можно заметить, что процарапанные по камню рисунки и даже целые сюжетные композиции, как не имеющие пока аналогов, так и относящиеся к часто встречающимся мотивам иконографии докерамического неолита Северной Месопотамии, зафиксированы в общественных постройках культового назначения эпохи раннего неолита Телль 'Абра 3 (Строение В2)17 и Жерф эль-Ахмара (Строения ЕА53, ЕА100)18. Помимо этого, как отмечает сам К. Шмидт, в Гёбекли Тепе в Сооружении В на западной стороне центрального столба 10, а также на плитах скамьи в сооружениях A и D обнаружены процарапанные по камню рисунки19. Большинство из отмеченных изображений — это фигуры животных и разного вида знаки. Однако процарапанные рисунки на плите скамьи общественного Строения ЕА100 в Жерф эль-Ахмаре, судя по позе и пропорциям фигур похоже, также изображают женщин анфас и, очевидно, намеренно без головы20. Все упомянутые рисунки располагаются в культовых сооружениях общественного значения на поверхности семантически значимых архитектурных конструкций (у основания центральных столбов и на плитах окаймляющей по периметру помещение каменной скамьи). Судя по скорости, стилю и способу нанесения, выполнялись они, в отличие от монументального декора стел рельефами, уже в ходе функционирования общественных строений культового назначения, вероятно, являясь частью проходивших там обрядовых действий и имея своей целью вызов ситуационно необходимых сакральных символов и существ (рис. 2. 2).
Нет сомнений, что важнейшими объектами общественно значимых культовых сооружений Северной Месопотамии являлись особым образом оформленные стелы (столбы, пилястры), интерпретируемые большинством исследователей как антропоморфного вида вместилища тотемных духов и/или божеств-покровителей общины. Часто фиксируемый вариант расположения группы таких столбов/стел/
15 Шмидт 2011, 225-234, рис. 102- 105.
Композиционно размещение обнаженной женщины между двумя кошачьими хищниками напоминает известную скульптурную сцену из Чатал-Хююка с сидящей в окружении леопардов Матерью-богиней. Однако понятно, что характеры и функции двух сравниваемых «богинь» через детали изображения, статику, пропорции фигур и другие особенности данных композиций передаются разные. В целом символический мир Чатал-Хююка, неолитического памятника Центральной Анатолии VIII-VI тыс. до н.э., сохранив заметные отголоски традиций, известных по материалам памятников докерамического неолита Леванта и Северной Месопотамии, наполняет их новым содержанием, исходя из потребностей своего времени.
16 Шмидт 2011, 232.
17 Yartah 2004, 144-154, fig. 9-13.
18 Stordeur, Brenet, Der Aprahamian, Roux 2001, 40.
19 Шмидт 2011, 130, 232.
20 Подобные изображения женщин, с поднятыми к груди руками и усеченной (отбитой, снимаемой) головой, известны на территории Северной Месопотамии с эпохи PPNA. В последующем данный образ получит свое развитие в ритуальном искусстве ранних земледельцев, в частности в халафской культуре (конец VI — V тыс. до н.э.), яркие примеры чего — сосуд в виде женской фигуры из Ярым Тепе II (Мунчаев, Мерперт 1981, рис. 98) и женские изображения на чаше из Телль Арпачии (Hijara 1978, fig. 1; Корниенко 2006, 116-117, рис. 72, 83).
Рис. 2. Женские символы и изображения на территории Северной Месопотамии (Северная Сирия, Юго-Восточная Турция) эпохи раннего неолита: 1 - из Здания с львиными стелами Гебекли Тепе (по Schmidt 2006, Abb. 104); 2 - из Строения ЕА 100 Жерф эль Ахмара (по Stordeur, Abbes 2002, fig. 15, 5); 3 - из Строения II Невали Чори, реконструкция (по Schmidt 2006, Abb. 16); 4 - из Дома 3Невали Чори (по Hauptmann 1993, fig. 27)
пилястр по периметру ширококомнатного помещения (обычно их насчитывается более десяти) вокруг одной или двух пар центральных стел, отличающихся своими размерами и оформлением от остальных21, вероятно, отображает социальную структуру хорошо организованных и идеологически сплоченных вокруг лидеров через своих представителей коллективов. Реконструируемая подобным образом по символически значимым архитектурным остаткам структура социального устройства согласуется с другими археологическими свидетельствами22 сохранения в общественной жизни ранненеолитических поселений Северной Месопотамии системы видимого эгалитаризма при реальном усложнении социальных отношений и выделении обладающей широкими полномочиями управленческой верхушки. Ее власть, опираясь на сакральные знания, ритуал и идеологию, была, судя по ряду признаков, коллективной и ограничивалась участием в принятии решений представителей семей (родов, кланов). Ранее отмечалось, что размеры ранненеолитических культовых сооружений свидетельствуют об участии в проходивших там общественно важных собраниях и ритуалах не всего населения, а его представителей23, определяемых, вероятно, по половозрастным и/или иным важным для того времени социальным критериям.
Накопление знаний о многочисленных и разнообразных рельефных изображениях стел Северной Месопотамии, с привлечением всех доступных данных о контексте обнаружения этих находок, дает надежду на прояснение хотя бы части вопросов относительно мировоззренческих и социальных установок, в том числе гендерного характера, распространенных в обществах, их создававших.
Интересно отметить, что пристальное изучение монументальных стел, происходящих из культовых комплексов докерамического неолита Северной Месопотамии, и значительно реже с соседних территорий, на протяжении нескольких десятилетий не давало исследователям убедительной информации относительно пола изображаемых стелами сверхъестественных существ.
Из здания культового назначения Невали Чори — Строения II — происходят скульптурные фрагменты бюстов существ с человеческими лицами, которые, совмещаясь с фигурами птиц, составляли т.н. «тотемную колонну» из камня высотой более 1 метра (рис. 2, 3). По выступающей вперед груди данные изображения первоначально трактовались как женские. Однако с накоплением знаний об особенностях иконографии северомесопотамского региона эпохи раннего неолита появились основания определять эти фрагменты бюстов с выступающей вперед грудью частями фигур человекоптиц, хорошо сохранившиеся скульптурные аналоги которых из других мест сейчас также известны. Пол данных существ остается под вопросом.
Встреченные на нескольких памятниках Т-образные «стелы типа Невали Чори» (рис. 3. 1) по наличию выполненных рельефом согнутых в локтях рук со
21 Несмотря на известные вариации в оформлении ранненеолитических «храмов» Северной Месопотамии, отмеченный образец расположения стел в культовых сооружениях, имея свою предысторию, зафиксирован в различных областях данного региона и наиболее выразительно представлен материалами Чайеню Тепеси, Невали Чори, Жерф эль-Ахмара и Гёбекли Тепе (Корниенко 2006, 23-84; 2011).
22 Погребальный обряд, поселенческая структура, наличие и распределение престижных предметов, уровень специализации и т.д.
23 Verhoeven 2002а, 245, 247, tab. 6.
сложенными на животе пятипалыми кистями и ряду других признаков определены как антропоморфы. Долгое время они ничего не сообщали о своей половой принадлежности. Вместе с тем сопоставимые с ними по времени, материалу, стилю изготовления и композиционно реалистично выполненные скульптурные изображения в ряде случаев уверенно определяются как мужские (рис. 3. 2).
Парность центральных столбов и пилястр в культовых комплексах Северной Месопотамии при отсутствии каких-либо свидетельств, указывающих на их пол, до сих пор не дает оснований говорить, что хотя бы в некоторых случаях была представлена классическая пара «мужчина и женщина». Парные стелы, в том числе с зеркально изображенными на них по отношению друг к другу фигурами хищных животных, иногда показывают мужские символы и образы (как в случае с «львиными стелами») или же вообще не несут каких либо обозначений пола. Открытые в 2009 году в Гёбекли Тепе центральные антропоморфного вида стелы
Сооружения D в рельефе впервые продемонстрировали под сложенными на животе руками «мужские» набедренные повязки у изображаемых ими существ (рис. 4)24. Еще одной в рельефе недавно зафиксированной «метафорой», символически передающей мужскую принадлежность представляемого столбом 57 Гё-бекли Тепе существа, являются изображения круга и с двух сторон от него голов змей, расположенные в соответствующей зоне передней стороны стержня стелы — под сложенными на животе руками25.
В целом, как правило, условный, схематичный, смешанный зооантропо-морфный, часто бесполый, а иногда и гермафродитный характер изображений, обнаруженных в культовых комплексах общественного значения Северной Месопотамии, материально фиксирует в символике проявление на уровне коллективного бессознательного лиминальной26 стадии развития ранненеолитических сообществ. Вместе с тем выразительное присутствие среди скульптур и рельефных изображений культовых комплексов Северной Месопотамии фаллосов, челове-кофаллосов, а также животных с явно выраженными признаками мужского пола, других отмеченных выше мужских символов и фигур при редком выявлении там явных женских образов дает основание предполагать доминирование мужчин в жизни и управлении коллективов.
Тем не менее, мы полагаем, что идея плодородия/плодовитости/изобилия/ способности к воспроизводству потомства являлась одним из важнейших концептов, отразившихся в культе, идеологии и символах того времени. Значимость этой категории была настолько высока, что утверждение мужского доминирования в социальной жизни потребовало в сакральной сфере перенесения на мужские образы главнейших естественных женских способностей и функций к вынашиванию и рождению потомства.
Для пояснения этой мысли рассмотрим конкретные изобразительные сюжеты. Один из объектов символического содержания, упоминаемый М. Бенц и
24 Dietrich, Heun, Notroff, Schmidt, Zarnkow 2012, 679, 682-683, fig. 7,8.
25 Dietrich, Köksal-Schmidt, Notroff, Kûrkçûoglu, Schmidt 2014, 13-14, fig.6.
26 Лиминальность (от лат. Lïmen — порог, пороговая величина) — стадия перехода системы из одного состояния в другое, связанная с утратой структуры, иерархии, статуса элементов. В данном случае имеется в виду «пороговое», переходное состояние северомесопотамских сообществ промежуточной от эпипалеолита к неолиту эпохи, что нашло отражение в действовавших на тот момент символических системах.
Рис. 3. Мужские символы и изображения на территории Северной Месопотамии (Юго-Восточная Турция) эпохи раннего неолита: 1 - стела из Строения III Невали Чори, высота - 2,4 м (по Hauptmann 2000, Abb. 7); 2 - статуя из ранненеолитических слоев в старом центре современного г. Шанлыурфы, высота - 1,90 м (по Корниенко 2011, рис. 7. 1); 3 - «То -темный столб» из сектора L9-46 Гёбекли Тепе, высота - 1,92 м (Köksal-Schmidt, Schmidt 2010, fig. 1); 4 - стела из провинции Адиаман, высота - 80 см (по Hauptmann 2000, Abb. 9a-d); 5 - итифаллическая протома из Гёбекли Тепе, высота - 40,5 см (по Schmidt 2006, Abb. 28); 6 - скульптурное изображение фаллоса, найдено в районе г. Килисик, высота -38 см (по Hauptmann 2000, Abb. 10)
1 2
Рис. 4. Центральные стелы Сооружения D в Гёбекли Тепе (по Dietrich, Heun, Notroff,
Schmidt, Zarnkow 2012, fig. 7, 8)
Й. Бауэр в рамках выстраиваемой ими концепции отражения насилия и агрессии образами Северной Месопотамии, нами понимается несколько иначе. Речь идет о скульптурно оформленной стеле из сектора L9-46 II слоя Гёбекли Тепе (рис. 3. 3). По интерпретации М. Бенц и Й. Бауэр, на этом столбе представлены изображения по меньшей мере двух человек, которых удерживает/держит либо некий хищник (медведь или представитель семейства кошачьих), либо человек в меховой накидке с головой хищника27. При анализе этого же символического объекта ранее нами отмечалось, что в его изображениях угадываются три, возможно, четыре фигуры, расположенные одна над другой. Голова верхней по сохранившимся деталям — ушам и глазам — трактуется, о чем писали еще авторы раскопок, как голова хищника (медведя/льва/леопарда(?))28. Ее передняя часть уничтожена в древности. Выделена шея. Дальше по бокам идет знакомый по «стелам типа Невали Чори» (рис. 3, 1) и сопоставимым с ними скульптурам антропоморфов (рис. 3, 2; 3, 4) мотив согнутых в локтях рук/лап с пятипалыми кистями, сложенными на животе, из которого выступает голова следующей фигуры, тоже со сбитым лицом. При сопоставлении данного объекта с другими стелами и скульптурными артефактами Северной Месопотамии эпохи докерамического неолита сравнительно-типологический анализ показал, что одновременно этот выступ может обозначать фаллос
27 Benz, Bauer 2013, 15.
28 Koksal-Schmidt, Schmidt 2010.
верхнего существа29. Под второй фигурой, также имеющей согнутые в локтях руки, обозначена голова и руки третьей, показанные теперь спереди, сложенные на животе/фаллосе, из которого выступает голова следующего изображения. Под этим выступом находится скол, и далее изображения отсутствуют. Ниже рук двух верхних существ по бокам этой колонны с каждой стороны рельефно выступают крупные змеи. Они могут обозначать также ноги/задние лапы большого существа при рассмотрении его в профиль. Каждая идущая ниже фигура меньше предыдущей, выступая, соответственно, из ее живота (или фаллоса). Этот удивительный прием, в скульптуре достигающий «эффекта матрешки», весьма вероятно, передает, как и в случае с русской игрушкой, идею родства и преемственности поколений30.
Наиболее близкая аналогия сюжета, запечатленного «тотемной колонной» из сектора Ь9-46 II слоя Гёбекли Тепе, представлена скульптурной стелой (рис. 3, 4), известной как случайная находка, происходящая из северо-западной по отношению к Гёбекли Тепе турецкой провинции Адиаман и относимая к свидетельствам Северной Месопотамии РРКБ времени31. На ней также показана последовательность фигур, где лицо нижней человеческой, выступает из фаллоса/живота верхней, голова которой принадлежит некому существу — возможно, стилизовано по аналогии с Т-образными столбами изображенному антропоморфу или же какому-то животному, например, ящерице. В отношении нижней фигуры (тело и руки которой анфас могут трактоваться также как фаллос верхней), из-за сделанного у нее под сложенными на животе руками углубления, высказывались предположения как о ее гермафродитной природе, так и о возможности использования этого углубления для манипуляций со вставляемым скульптурно выполненным фалло-сом32. Такая гипотеза правдоподобна, поскольку выполненные из камня фигуры фаллосов хорошо известны по ранненеолитическим материалам Северной Месопотамии (рис. 3, 6). Многократное воспроизведение на рассматриваемой стеле мотива половых органов при совмещении мужских и женских символов (мужские явно преобладают), несомненно, должно было усиливать его магическое значение.
Полагаем, что повторяющийся в рассмотренных стелах Северной Месопотамии сюжет в буквальном смысле мог визуализировать мысль, заключенную в устойчивом ветхозаветном выражении «выходить/исходить/происходить из/от чресел»33 и наглядно передавать идею рода/родства с преемственностью поколений преимущественно по мужской линии.
Кроме того, среди материалов Невали Чори (РРКБ) известен интересный фрагмент (19 х 13 см) каменного сосуда с изображением обрядовой сцены. Судя по следам копоти, сохранившимся на внутренней стороне, эта чаша могла ис-
29 Корниенко 2011, 80-90.
30 Корниенко 2011, 85, рис. 8.
31 Hauptmann 2000; Verhoeven 2001; Корниенко 2008а.
32 Verhoeven 2001; Hodder, Meskell 2011, 238.
33 Бытие 15:4, 35:11, 46:26, 49:10; Исход 1:5; Судьи 8:30; 2 Царей 7:12, 16:11; 3 Царей 8:19; 2 Паралипоменон 6:9, 32:21; Исайя 48:19. Несколько раз эта формула встречается и в Новом Завете (Деяния 2:30; Евреям 7:5, 10), то есть на греческом языке, где относится к явным гебраизмам. В синодальном переводе словом «чресла» переведено не одно еврейское слово, а несколько, однако практически во всех случаях присутствует (или подразумевается) один и тот же глагол yasah «выходить, исходить». Выражаю искреннюю признательность Луке Витальевичу Маневичу, филологу-классику и гебраисту, за подробные консультации по данному вопросу
пользоваться как лампада или кадильница. На фрагменте рельефное изображение группы из трех персонажей (рис. 2, 4). Два из них — явно человеческие фигуры анфас с поднятыми руками, большими животами и расставленными ногами. Они обрамляют меньшую по размеру округлившуюся фигуру, также с поднятыми руками и расставленными ногами, которая скорее напоминает черепаху. Эта сцена имеет продолжение с правой и левой сторон, но там фигуры из-за фрагментарности сосуда уже не определяются. Вероятно, всю чашу когда-то опоясывал фриз с изображениями обрядовой сцены танцев, участниками которой, по заключению Й. Гарфинкеля, являлись мужские и женские персонажи34. По другим интерпретациям здесь показано семейство, празднующее новое рождение35; кроме того фигура черепахи трактуется как символ беременности36. Черепаху, существо земноводное, живущее в и даже под панцирем и нгосящее на себе свой дом, чаще всего соотносят с женским началом. Однако рассматриваемые изображения тщательно выполненных в полный рост фигур, включая «черепаху», не показывают каких-либо определяемых признаков пола, и при этом у всех них явно увеличены животы. Мы разделяем предположение К. Шмидта о том, что сюжет на фрагменте сосуда из Невали Чори может быть связан с шаманскими ритуалами37. Как известно по антропологическим данным, в процессе пляски, а также под воздействием иных стимуляторов сознание шамана и других участников танца трансформируется, что позволяет им, находясь в этом пограничном состоянии, перевоплощаться в различных существ и обретать сверхъестественные свойства. Исходя из наличия свидетельств доминирования мужчин в социальной жизни ранненеолитических сообществ Северной Месопотамии, при отсутствии каких-то определяемых признаков пола у рассматриваемых фигур, у нас нет уверенности, что среди участников в изображенной на сосуде из Невали Чори обрядовой пляске были показаны женщины. Бесполость ритуально танцующих персонажей вместе с «черепахой» (шаманом — ?) в центре говорит скорее в пользу их мужской, но видоизмененной природы38. В любом случае большие животы, понимаемые как характеристика беременности/переполненности/сытости/изобилия, показывают, что исполняемый по кругу танец был направлен на магическую стимуляцию продолжения жизни, в более широком смысле — поддержание природных циклов, всеобщее плодородие; процветание и благополучие коллектива, представители которого совершают обряд.
В повседневной бытовой и обрядовой жизни на уровне семьи и дома роль женщины, очевидно, была не менее важной по сравнению с мужской. Об этом говорят нередко встречаемые в жилой и хозяйственной частях поселений мужские и женские статуэтки, сделанные, как правило, из глины; а также мужские и женские захоронения, часто вторичные и совместные, иногда с детьми, которые в большинстве случаев располагались под полами жилых построек. Какие-либо устой-
34 Garfinkel 2003, 111-114; см. также ^uptmann 1999, 76, fig. 16.
35 Uzunoglu 1993.
36 Yakar 1991, 315.
37 Шмидт 2011, 78, 211- 212.
38 О сочетании мужских и женских признаков в одежде, атрибутах и ритуальном поведении некоторых лидеров раннесложных коллективов, сохранявших систему видимой эгалитарности, которые считались носителями как мужского, так и женского начала и обладали функциями обрядовых предводителей, а также об идее сексуального избранничества и религиозном травестизме подробнее см.: Штернберг 1936, 140-178; Антонова 1994.
чивые предпочтения в отношении мужских статуэток или же останков мужских индивидуумов не выявляются39. Вадим Андреевич Алекшин, рассматривавший особенности погребального обряда на доступных к началу 90-х гг. прошлого века материалах неолита Юго-Западной Азии, высказал заключение о совместном размещении останков людей разного пола с магическими целями. По его мнению, с которым мы после изучения многих новых свидетельств не могли не согласиться, погребальные ритуалы неолитических сообществ Передней Азии были связаны с культом плодородия40.
На совместное использование мужской и женской символики в производственной магии жителями ранненеолитических поселений Северной Месопотамии указывают различные категории объектов, фиксируемые в жилой и хозяйственной зонах. В частности, среди них назовем декорированные образцы продольно- и поперечно-желобчатых изделий41, а также украшенные использовавшиеся во время собраний и пиров пестики и чаши/емкости для измельчения. Наиболее выразительные экземпляры первой группы происходят из Телль Карамеля и Жерф эль Ахмара; второй — из Халлан Чеми, Немрика, Чейеню Тепеси и Кёртык Тепе.
Можно сделать вывод о разнообразии обрядов и ситуаций, в которых были задействованы женские образы и символы в Северной Месопотамии эпохи раннего неолита, — это домашние обрядовые действия; производственная магия; погребальные обряды; в редких случаях общественно важные церемонии, проводившиеся в специальных постройках культового назначения.
Нет сомнений, что подавляющее большинство монументальных рельефных и скульптурных изображений в общественных постройках культового назначения показывают мужские символы и фигуры. Хотя антропоморфные «столбы типа Невали Чори» и не имеют явных признаков пола, их символика, а также сравнение со статичного вида реалистично выполненными антропоморфными скульптурами того времени говорит о более вероятном изображении ими мужских персонажей. Тем не менее, нам сложно поддержать мнение о том, что социальное устройство ранненеолитических сообществ Северной Месопотамии держалось главным образом на жестком подчинении и насилии. Этому противоречат как выводы палеоантропологов, так и отсутствие убедительных материальных свидетельств, указывающих на частые военные столкновения, распространение человеческих жертвоприношений и т.п. действия.
Кроме того, мы полагаем, что идея продолжения рода/плодородия/процветания/воспроизводства (в широком смысле этого понятия) относилась к наиболее важным, базовым для общества того места и времени концептам, которые регулярно актуализировались совместным проведением обрядовых действий и другими проявлениями символического поведения. Это подтверждается свидетельствами материалов не только жилой и хозяйственной частей поселений, но и культовых комплексов общественного значения. Данная идея была настолько важна для жиз-
39 В том числе это относится к выразительным материалам культовой постройки общественного назначения т.н. «Дома мертвых» или «Дома черепов» Чайеню Тепеси, функционировавшего на протяжении РР№Л и РРЫБ периодов, где были выявлены останки не менее 400 индивидуумов.
40 Алекшин 1994, 63-65, Корниенко 2012.
41 Подробнее об этих интересных артефактах, в том числе об их семиотическом значении см. Усачева 2011; 2013.
ни общин, что в ходе проведения общественно значимых обрядов, в руководстве и осуществлении которых, как выясняется, доминировали мужчины, символическим образом им, судя по рассмотренным материалам, очевидно, присваивались определенные природой важнейшие женские функции по вынашиванию и рождению потомства. Весьма наглядно это зафиксировано повторяющимся мотивом в оформлении стел, где меньшие ниже расположенные фигуры выходят из живота/ фаллоса более крупных персонажей; а также изображением на фрагменте сосуда из Невали Чори ритуальной пляски людей и существа, похожего на черепаху, с увеличенными/ переполненными животами.
ЛИТЕРАТУРА
Алёкшин В. А. 1994: Черепа людей в обрядах неолитических земледельцев Юго-Западной Азии // Памятники древнего и средневекового искусства. Проблемы археологии. 3, 59-78.
Антонова Е.В. 1994: Знаки престижа и один из признаков архаических лидеров // РА. 3, 92-96.
Антонова Е. В. 2003: Люди и природа в Анатолии эпохи неолита (некоторые наблюдения) // Восток. 1, 120-126.
Березкин Ю. Е. 2013: Между общиной и государством. Среднемасштабные общества нуклеарной Америки и Передней Азии в исторической динамике. СПб.
Корниенко Т. В. 2006: Первые храмы Месопотамии. СПб.
Корниенко Т. В. 2008а: Три антропоморфные стелы провинциальных музеев Юго-Восточной Турции как свидетельства эпохи докерамического неолита на Евфрате // Случайные находки: хронология, атрибуция, историко-культурный контекст. Материалы тематической научной конференции / Д. Г. Савинов (ред.). СПб, 140-144.
Корниенко Т. В. 2008б: Новые археологические данные «революции символов» в контексте изучения вопросов «неолитической революции» // Труды II (XVIII) Всероссийского археологического съезда в Суздале. ТТ. / А. П. Деревянко, Н. А. Макаров (ред.). М., 228-230.
Корниенко Т. В. 2011: Стелы Северной Месопотамии эпохи раннего неолита: предварительный обзор // АВ. 17, 70-95.
Корниенко Т. В. 2012: Моделирование черепов на территории Леванта в период докерамического неолита Б // РА. 4, 80-89.
Корниенко Т. В. 2014: Женские символы и образы Северной Месопотамии эпохи докерамического неолита (X-VIII тыс. до н.э.) // Труды IV (XX) Всероссийского археологического съезда в Казани. Т. IV / A. Г. Ситдиков, Н. А. Макаров, А. П. Деревянко (ред.). Казань, 50-53.
Корниенко Т. В. 2015: Концепция «революции символов» Жака Ковена двадцать лет спустя // Вестник Воронежского государственного университета. Сер. История. Политология. Социология. 1, 82-86.
Мелларт Дж. 1982: Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. М.
Мунчаев Р.М., Мерперт Н. Я. 1981: Раннеземледельческие поселения Северной Месопотамии. М.
Усачева И. В. 2011: Семиотический статус «утюжков» // ВААЭ. 1 (14), 11-19.
Усачева И. В. 2013: «Утюжки» Евразии. Новосибирск.
Шмидт К. 2011: Они строили первые храмы. Таинственное святилище охотников каменного века. Археологические открытия в Гёбекли Тепе. СПб.
Штернберг Л. Я. 1936: Первобытная религия в свете этнографии. Л.
Benz M., Bauer J. 2013: Symbols of power — Symbols of crisis? A Psycho-social approach to Early Neolithic symbol systems // NL. 2, 11-24.
Cauvin J. 1994: Naissance des divinités. Naissance de l'agriculture. La Révolution des symboles au Néolithique. Paris.
Dietrich O., HeunM., Notroff J., SchmidtK., Zarnkow M. 2012: The role of cult and feasting in the emergence of Neolithic communities. New evidence from Gobekli Tepe, south-eastern Turkey // Antiquity. 86, 674-695.
Dietrich O., Köksal-Schmidt Ç., Notroff J., Kür^üoglu C., SchmidtK. 2014: Göbekli Tepe. Preliminary Report on the 2012 and 2013 Excavation Seasons // NL. 1, 11-17.
Erdal Y. S., Erdal O. D. 2012: Organized violence in Anatolia: A retrospective research on the injuries from the Neolithic to Early Bronze Age // International Journal of Paleopathology. 2, 78-92.
Garfinkel Y. 2003: Dancing at the dawn of agriculture. Austin.
Hauptmann H. 1993: Ein Kultgebäude in Nevali Çori // Between the rivers and over the mountains / M. Frangipane et al. (eds). Roma, 37-69.
Hauptmann H. 1999: The Urfa Region // Neolithic in Turkey: The Cradle of Civilization / New Discoveries. Ancient Anatolian Civilizations Series 3 / M. Ozdogan, N. Baçgelen (eds). Istanbul, 65-86.
Hauptmann H. 2000: Ein frühneolitisces Kultbild aus Kommagene // Gottkönige am Euphrat: Neue Ausgrabungen und Forschungen in Kommagene. J. Wagner (Hrsg.). Mainz am Rhein, 5-9.
Hijara I. 1978: Three New Graves at Arpachiyah // WA. 10/2, 125-128.
Hodder I., Meskell L. 2011: A Curious and Sometimes a Trifle Macabre Artistry: Some Aspects of Symbolism in Neolithic Turkey // Current Anthropology. 52/2, 235-263.
Köksal-Schmidt Ç., Schmidt K. 2010: The Göbekli Tepe "Totem Pole". A First Discussion of an Autumn 2010 Discovery (PPN, Southeastern Turkey) // NL. 1, 74-76.
Mellaart J. 1967: Çatal Höyük. A Neolithic Town in Anatolia. L.; New York.
Nergis S. 2008: Yakin Dogu Neolitikinde Phallus Sembolü Sorunu (The problems concerning the phallic symbols in the Neolithic of the Near East). PhD dissertation, Prehistory Section, Faculty of Letters. Istanbul.
Orrelle E. 2011: Material Images of Humans from the Natufian to Pottery Neolithic Periods in the Levant Vol. I, II. A thesis of the University of East London for the degree of Doctor of Philosophy. L.
Schmandt-Besserat D. (ed.) 2013: Symbols at 'Ain Ghazal. 'Ain Ghazal Excavation Reports. Vol. 3. Berlin.
Schmidt K. 2006: Sie bauten ersten Tempel. Das rätselhafte Heiligtum der Steinzeitjäger. Die archäologische Entdeckung am Göbekli Tepe. München.
Stordeur D., Abbès F. 2002: Du PPNA au PPNB : mise en lumière d'une phase de transition à Jerf el Ahmar (Syrie) // Bulletin de la Société préhistorique française. 99/3, 563-595.
Stordeur D., Brenet M., DerAprahamian G., Roux J.-C. 2001: Les bâtiments communautaires de Jerf el Ahmar et Mureybet horizon PPNA (Syria) // Paléorient. 26/1, 29-44.
Testart A. 2008: Des crâneset des vautours ou la guerre oubliée // Paléorient. 34/ 1, 33-58.
Uzunoglu E. 1993: Women in Anatolia from Prehistoric Ages to the Iron Age // Woman in Anatolia: 9000 Years of the Anatolian Woman / G. Renda (ed.). Istanbul, 16-24.
Verhoeven M. 2001: Person or Penis? Interpreting a 'New' PPNB Anthropomorphic Statue from the Taurus Foothills // NL. 1, 8-9.
Verhoeven M. 2002a: Ritual and Ideology in the Pre-Pottery Neolithic B of the Levant and Southeast Anatolia // Cambridge Archaeology Journal. 12/2, 233-258.
Verhoeven M. 2002b: Transformations of Society: the Changing Role of Ritual and Symbolism in the PPNB and the PN in the Levant, Syria and South-East Anatolia // Paléorient. 28/1, 5-14.
Yakar J. 1991: Prehistoric Anatolia: The Neolithic Transformation and the Early Chalcolithic Period. Tel Aviv.
Yartah T. 2004: Tell 'Abr 3, un village du néolithique précéramique (PPNA) sur le Moyen Euphrate. Première Approche // Paléorient. 30/2, 141-158.
GENDER EXPRESSION IN SYMBOLISM AND HUMAN IMAGES IN NORTHEN MESOPOTAMIA OF EARLY NEOLITHIC EPOCH
T. V. Kornienko
This paper studies characteristic features of correlation between gender components in ideology and social life of the population of northern Mesopotamia during the transition from the Epipaleolithic to the Neolithic. Various types of source materials were used for the analysis, primarily different categories of symbolically decorated objects found in cult complexes, as well as paleoanthropological data.
Key words: early Neolithic, Northern Mesopotamia, gender symbols
© 2015 Проблемы истории,
филологии, культуры 2015, №4, с. 108-129
В. А. Гаибов, Г. А. Кошеленкд, Г. В. Требелева
МАТЕРИАЛЫ К АРХЕОЛОГИЧЕСКОМ КАРТЕ СЕВЕРНОГО АФГАНИСТАНА. ДОЛИНА РЕКИ МУРГАБ*
В статье предпринимается попытка дополнить имеющуюся базу данных по археологическим памятникам Афганистана, опираясь на данные, представленные в известной книге В. Болла, равно как на опубликованные относительно недавно материалы Советско-Афганской археологической экспедиции (рук. И. Т. Кругликова). Эти данные рассматриваются на новом уровне, с использованием методов удаленного зондирования и разномасштабных топографических карт региона, ранее трудно доступных для изучения.Объектом исследования стал район долины реки Мургаб и двух ее правых притоков: Чапналь (Кайсар) и Курутуарык.
Благодаря сопоставлению всего комплекса данных удалось значительно увеличить число твердо локализованных памятников различных эпох, а также уточнить некоторые вопросы историко-географического характера.
Ключевые слова: Афганистан, Бактрия, Мерв, Нисайя, Мургаб, археологическая карта, космические снимки
Гаибов Васиф Абидович — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Отдела классической археологии ИА РАН. E-mail:gaibov@mail.ru
Кошеленко Геннадий Андреевич\ — член-корреспондент РАН, доктор исторических наук, профессор. E-mail: koshelenko@mail.ru
Требелева Галина Викторовна — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ИА РАН. E-mail: trgv@mail.ru
* Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ по проекту № 14-06-00154.
