CC BY
118
ВЕСТНИК ТГГПУ. 2011. №1(23)
УДК 82:802/809
ГЕНДЕРНАЯ ПРОБЛЕМАТИКА "ВЕЧЕРОВ НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ" КАК РЕЗУЛЬТАТ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ФОЛЬКЛОРНЫХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ТРАДИЦИЙ
© С.В.Синцова
Гендерная проблематика в цикле "Вечера на хуторе близ Диканьки" обеспечила равновозможное взаимодействие фольклорных и собственно литературных традиций, что привело, в свою очередь, к появлению целого ряда образов и мотивов, предвещающих будущие произведения Н.В.Гоголя ("Мертвые души", "Женитьба", "Невский проспект", "Вий" и др.).
Ключевые слова: гендерная проблематика, художественные аспекты, контексты, спонтанность, самодвижение.
Раннее творчество Н.В.Гоголя обнаруживает весьма разнообразные источники гендерной проблематики. Это и романтическая традиция с ее мотивом погони за мечтой, способной разлучить влюбленных ("Ганц Кюхельгартен"). Это также традиция художественно-эстетическая, облеченная в формы платоновского диалога, в античные аллегории (очерк "Женщина"). Это и сложившиеся жанровые структуры, часто содержащие темы и мотивы влюбленности, разлуки, препятствий на пути к счастью, обретения семейной или любовной гармонии (например, одна из сюжетных линий исторического романа).
Особое место в ряду источников гендерной проблематики в творческом наследии Н.В.Гоголя занимает фольклорная традиция. Основательно представленная в цикле "Вечера на хуторе близ Диканьки", она активно взаимодействует и с собственно литературными влияниями1. Именно такое взаимодействие (сближение, отталкивание, слияние) позволило, очевидно, Н.В.Гоголю пережить, ощутить и осмыслить тот собственно художественный потенциал, который обещала гендерная проблематика. Взаимодействие фольклорных и собственно литературных образов, тем, сюжетов обеспечило разрушение штампов, традиционных сюжетных линий, устояв-
1 Фольклорные и собственно литературные "контексты", возможно, повлиявшие на создание "Вечеров...", анализируются в работах М.Я.Вайскопфа [1], А.И.Виноградова [2], А.Ф.Гольденберга [3], С.А.Гон-чарова [4], В.И.Ереминой [5], Ю.Манна [6], В.Перетц [7], Г.И.Чудакова [8] и др. В основном исследователи констатируют черты сходства различных "источников" с образами, мотивами, сюжетами гоголевского цикла. Реже указываются возможные каналы их восприятия Н.В .Гоголем. Совсем редко фрагментарно анализируются некие "общие основания" цикла, что позволили последовательно осуществлять взаимодействие фольклорных и литературных влияний.
шихся культурных коннотатов, что веками складывались вокруг представлений о мужском и женском, их "проекциях" в культуре. Чтобы они стали неисчерпаемым и оригинальным источником для творчества начинающего писателя, нужно было найти в них некие новые повороты, скрытые возможности, оригинальные смыслопорождающие "матрицы". В этом плане "Вечера." стали для творчества Н.В.Гоголя тем бесценным опытом долгой и кропотливой работы над художественными аспектами гендерной проблематики, которая определила одно из важнейших направлений всего дальнейшего творчества.
Образы влюбленных оказалась тем "горизонтом" цикла, который обеспечил сложное и длительное взаимодействие собственно фольклорных и литературно-художественных источников в раннем творчестве Н.В.Гоголя. Начало такому взаимодействию положено уже в первой повести цикла ("Сорочинская ярмарка"). Здесь весьма нарочито и контрастно сосуществуют фольклорные сюжеты (о влюбленных и красной свитке) и "литературные" по своему характеру ухищрения рассказчика, стремящегося всячески расцветить и украсить две незамысловатые "народные истории".
Контраст, намеренное "соположение" двух стилистических пластов задано Н.В.Гоголем уже в самом начале повести, где эпиграф очень напоминает веселую малороссийскую песню, а источником указана "старинная легенда". Сразу за этой весьма странной, но явно фольклорной "старинной легендой" следует поэтическое вступление в духе литературной романтической традиции с ее ритмизованным и интонационно разнообразным описанием роскошеств природы. Есть в этом описании и сугубо литературные эпитеты, сравнения, олицетворения.
Процесс разворачивания узловых точек сюжета в "Сорочинской ярмарке" сопровождается
одновременным использованием фольклорных образов, мотивов, а также собственно литературных приемов. Н.В.Гоголь смело их соединяет, добиваясь тем самым эффекта взаимодействия двух слоев: собственно событийного (с персонажами) и повествовательного (позиция рассказчика, нарратора). Н.В.Гоголь последовательно сохраняет некий "зазор" между этими слоями, фиксируя тем самым относительное несовпадение фольклорной стихии и повествовательной культуры, соотносимой с литературной традицией, что отметил Г.Гуковский [9]. Рассказчик, таким образом, все время дистанцирован от излагаемых событий. Так он освобождается от необходимости строго следовать фольклорному шаблону, волен по собственному усмотрению выбирать не только наиболее интересные для него сюжетные " узлы", но и художественные средства для их разворачивания. Именно так построена, к примеру, встреча влюбленных на ярмарке (второй эпизод повести).
Постепенно в повести возникает тенденция к преодолению столь ярких различий двух повествовательных слоев (повествовательного и собственно событийного). Уже к V эпизоду намечается их сближение. Так, рассказчик рисует поначалу образ задумавшегося Грицька, а затем описывает картину затухающей ярмарочной суеты. В результате эта картина ярмарки оказывается расположенной в двух "горизонтах": ее создает повествователь, но одновременно он описывает то, что предстает взгляду задумавшегося парубка. Возвышенные чувства юноши проявляются не только в созерцательном настроении, которое передается нарратором, они сообщают речи Грицька оттенки литературного героя.
Сближение повествовательного и событийного слоев рождает в повести довольно яркие образы, в том числе и гендерного плана. Именно эти образы предвосхищают черты персонажей или характерные мотивы, которые появятся в более поздних произведениях Н.В.Гоголя. Так, изливающий досаду Грицько заявляет: "Эх, если бы я был царем или паном велики, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам." [10: 24]. Этот мотив сед-лания женщиной мужчины станет одним из важнейших в повести "Вий", а в скрытом виде проявится в отношениях Ивана Никифоровича с его сожительницей. Любопытно, что этот мотив в высказывании Грицько не соотносим отчетливо ни с фольклорной, ни с литературной традицией.
В тех же двух планах создан и портрет цыгана, предлагающего парубку сделку за Параску (дешево продать волов). Услышавший предложение Грицько смотрит на цыгана и видит то ли
сатану, то ли разбойника, то ли мошенника и прохиндея. Этот выпытывающий взгляд, порождающий одухотворенный портрет, предваряет и взгляд Хомы в очи Вия, и взгляд Черткова на портрет старика с живыми глазами.
Такого рода образы не редкость в "Сорочин-ской ярмарке". И почти всегда они возникают на пересечении двух слоев, событийного и собственно повествовательного. Например, описание ухаживаний поповича за Хиврей заканчивается не просто вторжением посторонних: банальная ситуация житейского анекдота достигает кульминации в ироническом пассаже повествователя, уподобившего страх персонажа загробному видению. Комического эффекта добавило еще и литературное слово "визит", сочетавшееся с не менее литературным выражением "выходец с того света". "Вареник остановился в горле поповича. Глаза его выпятились, как будто какой-нибудь выходец с того света только сделал ему перед сим визит свой" [10: 26].
Неожиданная способность произносить подобие речи обнаруживается у Хиври, когда она пытается предотвратить разоблачение хрюкнувшего поповича. Ее речь-укор отдаленно напоминает обращение Тараса к сыновьям, когда он пытается оградить их от материнского влияния. "Эх вы, бабы! бабы! - произнесла она громко.- Вам ли козаковать и быть мужьями! Вам бы веретено в руки да посадить за гребень!." [10: 29].
В монологе Хиври мужчины уподоблены женщинам, а чуть дальше красную свитку, носимую мужчинами, примеряет перекупка. Этот мотив ряжения мужчин в женщин и наоборот опять-таки характерен как для фольклора, так и для литературной традиции.
В IX эпизоде опять возникает мотив седлания мужчины женщиной, и опять этот мотив предстает в двух планах: узнаваемом фольклорном (через уподобление бабы черту) и двусмысленно-эротическом, уместном более в художественных контекстах: "Баба влезла на человека; ну, верно, баба эта знает, как ездить! - говорил один из окружающей толпы" [10: 31]. Мотив седлания соседствует в повести с описанием состояния преследуемого Черевика. Это состояние весьма похоже на потрясение Хомы, осознавшего себя средством передвижения для ведьмы.
В "Сорочинской ярмарке" есть эпизод, явно соотносимый с появлением чертей в церкви, где читал Хома. Приходящие в себя Солопий и его супруга уподоблены оживающим мертвецам, а цыгане, их окружающие, кажутся "диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром, в мраке непробудной ночи" [10: 32].
Кульминацией всей повести становится описание коллективной пляски. В этом эпизоде соединяется сразу несколько мотивов, на основе которых возникнут затем важные символические образы повести "Вий". Наиболее яркий из них -мотив пляски-полета, сопровождающийся
"странным, неизъяснимым чувством" ("Все неслось. Все танцевало"). В повести "Вий" этот мотив распадется на два: полет Хомы с ведьмой и пляска пьяного Брута перед дворней. Отголосок такой странной, лишенной радости пляски, - в образах старушек, вовлеченных в веселье. Они пляшут как бы по воле "механика. безжизненного автомата", покачивая "охмелевшими головами". Помимо пляски Хомы, образы конвульсивно двигающихся старух ассоциируются с восставшими из гроба мертвецами (".на ветхих лицах. веяло равнодушием могилы").
Едва заметны и такие ассоциации с "Вием", как "непроницаемая танцующая стена" вокруг пары влюбленных (как круг, очерченный Хомой в церкви). Замирающие звуки сравнены с "ропотом отдаленного моря" (образы старух как будто "вынырнули" неожиданно из этого "моря" веселья, подобно русалке). И даже заключающее повесть эмоциональное состояние автора-
повествователя ("Скучно оставленному!") напоминает о финальном образе цикла "Миргород" -дороге - и чувстве, с которым уезжает рассказчик из городка ("Скучно жить на этом свете, господа!").
Созданные Н.В.Гоголем в "Сорочинской ярмарке" условия для столкновения и взаимодействия фольклорной и литературной традиций стали основой для целой череды инсайтов, проявившихся в спонтанном возникновении в "узловых" эпизодах сюжета ярких образов, в том числе и гендерного плана. Эти образы и мотивы были одновременно окрашены и фольклорными, и литературными контекстами, обнаруживая тем самым свой художественный потенциал (минимум, двуплановость). Не случайно с ними были сопряжены и яркие мотивы, и запоминающиеся образы, и впечатляющие портреты, и необычные детали, и "свернутые" сюжеты (например, попович готов вспомнить о своем пребывании в бурсе). Переживание Н.В.Гоголем этих скрытых возможностей привело к самому яркому инсайту в момент создания финала повести. Возник целый сгусток мотивов, образов, будущих символов, который предвещал важные художественные элементы повести "Вий", а также эмоциональный тон финала цикла "Миргород".
Вторую часть "Вечеров на хуторе близ Диканьки" открывает знаменитая повесть "Ночь перед рождеством", в которой главным источником
самых странных и нелепых сочетаний и превращений становится сама жизнь, ее празднично-"карнавальное" начало. В этом плане "Ночь." явно соотнесена с "Сорочинской ярмаркой", но и противопоставлена ей, поскольку в истории о Грицько и Параске основой нелепых сочетаний были фольклорные и литературные клише. В "Ночи перед рождеством" границы между этими двумя повествовательными началами практически стерты, как и границы между бытовым и мистическим, земным и небесным, смешным и печальным.
Задает такое смешение сюжетная завязка, где несколько сюжетных линий объединяются. Темой мести черта кузнецу Вакуле за картину на сюжет страшного суда. Для осуществления мести черт придумал хитрую комбинацию: похитил месяц, чтобы Чуб не пошел в темноте к дьяку; соответственно, дочь его Оксана не осталась бы одна в хате, и кузнец не смог бы к ней придти. Но, исполняя свой замысел, черт встретил в небе Солоху, мать Вакулы, и решил за ней приударить. В этом исходном сюжетном "клубке" фольклорные мотивы совершенно невозможно отделить от сколько-нибудь "литературных" (например, месть), как и бытовой план от мистического, случайность от намерения. Все это выглядит как некий единый сплав, порожденный самой жизнью. И эта стихия жизненных сил и некоего "творчества" (черта, случая) оттесняет все ухищрения рассказчика на второй план.
Сюжетные линии рождаются спонтанно, сцеплены по принципу случайности, неожиданно возникают те или иные персонажи, мотивы; рассказчик произвольно комбинирует выразительные средства, не делая различий между фольклорными и собственно литературными приемами и ухищрениями. В этом смысле жизнь с ее естественностью и прихотливостью отчасти напоминает красавицу Оксану, смотрящуюся в "зеркало" искусства. Рассказчику отведена роль такой "отражающей поверхности", на которой только фиксируются все хитросплетения "узоров", имитирующих спонтанность жизни. Отсюда, очевидно, и возникает у читателя ощущение пестроты и яркости этой повести, ее переполненности жизнью, игрой.
Гендерная проблематика лишь вплетена в разнообразные контексты "Ночи." и в то же время исподволь организует всю их многослойную динамику. Отношения Вакулы и Оксаны -тот сюжетный стержень, что способен "держать" и бытовой, и мистический, и культурно-исторический, и религиозный планы повести. Именно его "валентность" и позволяет неким образом организовать и направить хаотический в своей
сущности поток творческих возможностей жизни. Отношения Солохи и черта, а также Солохи и других ее ухажеров оттеняют и расширяют возможности любовной истории кузнеца и Оксаны, служат неким ее "кривым зеркалом", сообщая любовной линии оттенки простонародного комизма, обытовленности, грубоватости.
Помещенная во множество разнородных контекстов (литературных, культурных, фольклорных) любовная линия все время обновляется, изменяется, спонтанно порождает разнообразные возможности собственного развития, бесчисленных "сращений". Среди таких многочисленных " разрастаний" любовной истории есть немало мотивов, оттенков, ассоциативных "зерен", которые найдут более полное и последовательное воплощение в других произведениях Н. В. Гоголя, написанных позднее.
Например, в одном из первых разговоров Оксаны и Вакулы спонтанно возникает образ смеха, сообщающий эпизоду яркие оттенки психологизма, столь характерные для литературной традиции. Художественный потенциал образа смеха достаточно велик, поскольку смех Оксаны как бы отражается в душе Вакулы, формируя оттенки образа зеркала, в качестве которого выступает душа кузнеца. Кроме того, такая живая реакция на смех девушки может косвенно свидетельствовать о неких родственных струнах души мужчины, что так живо откликнулись на смех возлюбленной. Психологическая реакция Вакулы тут же порождает мотив мужских даров, приношений женщине. Даже фраза кузнеца отчасти повторяется затем в речи Андрия, обращенной к панянке. У Вакулы, как и у Андрия, обнаруживается дар произносить достаточно пылкие и образные речи.
Вмешательство потусторонних сил в любовные отношения Оксаны и Вакулы также сопровождается образами и мотивами, которые позднее проявятся в других произведениях Н.В.Гоголя, в частности, в "Вие". Так, черт в предчувствии обретения власти над Вакулой, садится ему на шею, как бы седлает его (как ведьма Хому). Вакула собирается перекреститься, а Хома читал молитву. Мотив зеркального отражения возникает в этом эпизоде, когда уже Вакула седлает укрощенного черта. Их полет сопровождается созерцанием фантастического мира, полного приметами жизни нечистой силы, а кульминацией этого видения становится образ сияющего огнями Петербурга (аналогия с русалкой из "Вия"). Описание улиц столицы, где реальность смешана с налетом мистического (дома смотрели на Ва-кулу "огненными очами"), предвосхищает аналогичные эпизоды "Невского проспекта" (экспозиция и заключение).
С появлением запорожцев возникает исторический контекст повести. Упомянуто не только имя Потемкина и сформирован портрет Екатерины Великой, но и перечислены заслуги запорожцев перед русской короной, а также "напасти" на них, "немилость". Вторжение в эти смысловые контексты любовных интересов Вакулы с его поисками "даров" для Оксаны тут же смещают всю ситуацию сначала в "литературный" план (Фонвизину намекают на возможность описания виденного), а затем и политико-бытовой: хитрый запорожец, видя благожелательность царицы, пускается в рассуждения о женах запорожцев.
Все эти любопытные находки Н. В. Гоголя, возникающие на пересечении любовной сюжетной линии с разнообразными контекстами, превратили незамысловатую "простонародную историю" влюбленного кузнеца в литературное произведение (многослойность, многозначность, игра возможностей воображения). В этом плане "Ночь." стала весьма любопытным продолжением и развитием художественных приемов, использованных в "Сорочинской ярмарке".
Сходный принцип выстраивания художественных связей на основе гендерных мотивов прослеживается и в других повестях цикла. Особенно активно Н.В.Гоголь использует взаимодействие любовной и мистической линий. Их сближение, отталкивание, вытеснение друг друга создают множество возможностей для спонтанного возникновения образов, мотивов, деталей, обнаруживающих некий единый художественнотворческий потенциал фольклорных и собственно литературных традиций. Именно такой потенциал оказывается неразрывно связан с гендерной проблематикой в цикле Н.В.Гоголя, позволяя автору ощутить немалый спектр возможностей, сопряженных с образами мужского и женского.
Например, повесть "Страшная месть" построена на почти непрерывном разворачивании любовно-семейной истории, драматизм и экспрессия которой порождены целым рядом вторжений в нее мистических начал. Поначалу их появление имеет признаки случайности, затем приобретает явный оттенок преднамеренности, образуя глубинный конфликт, определивший развитие сюжета. Именно такие "скрещения" любовно-семейной и мистической линий отмечены довольно частым возникновением образов и мотивов, которые потом проникнут и в более поздние произведения Н.В.Гоголя.
Таков, к примеру, образ колдуна, впервые появившегося на свадебном пиру в Киеве. Его уродливая личина предвещает некоторые черты ростовщика из повести "Портрет". Схватка Буль-
бараша с тестем заставляет вспомнить о вызове Тараса своим детям (биться "на кулачки"). Эпизод, где появляется душа Катерины, вызванная колдуном, содержит довольно отчетливые ассоциации с образом русалки из "Вия". Всячески подчеркнута светящаяся прозрачность образа, усиленная оттенками легкости и полета. Мотив власти колдуна над чистой душой опять-таки напоминает о "Портрете", как и мотив сна, таинственной предыстории колдуна, полной страшных преступлений (убил мать Катерины). Отречение Катерины от отца-антихриста во имя любви к Даниле очень отдаленно напоминает о предательстве Андрия ради любви к воеводиной дочке .
Подобные принципы взаимодействия любовной и мистической линий были обнаружены во всех повестях цикла ("Вечер накануне Ивана Купала", "Пропавшая грамота", "Заколдованное место").
Несколько особняком стоит повесть "Иван Федорович Шпонька и его тетушка". В этом произведении взаимодействуют бытовой и психологический контексты, почти отсутствуют фольклорные мотивы. В целом повесть выглядит, как попытка Н.В.Гоголя поэкспериментировать с теми художественными возможностями гендерной проблематики, что относительно определились в процессе создания цикла. Писатель как бы пробует свои силы в выстраивании новых, совершенно оригинальных художественных связей и контекстов на основе традиционных для культуры образов мужского и женского. Не случайно повесть "Иван Федорович Шпонька и его тетушка" оказалась особенно пестро "расцвечена" мотивами будущих творений: "Мертвые души", "Женитьба", "Старосветские помещики" и др.
Итак, создание цикла "Вечера." позволило
Н.В.Гоголю не просто пережить в художественном опыте богатейшие возможности гендерной проблематики, ощутить ее собственно художественный потенциал. Образы мужского и женского способствовали образованию широкого культурного интертекста в сознании начинающего писателя. С одной стороны, он осваивал и присваивал
этот интертекст с его художественными возможностями, с другой стороны, отталкивался от него, пытаясь определиться с собственными направлениями в творчестве ("Шпонька."). Именно такая двойственная позиция и определила во многом формирование неповторимого художественного "лика" Н.В.Гоголя, своеобразие которого оказалось нерасторжимо связано с постоянным интересом к гендерной проблематике. Погружение в ее культурные коннотаты и одновременно отталкивание от них в стремлении найти оригинально-неповторимые грани стало, очевидно, источником самодвижения всего творчества писателя.
1. Вайскопф М.Я. Сюжет гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. 2-е изд., испр. и расшир. -М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2002. - 686 с.
2. Виноградов И.А. Гоголь - художник и мыслитель: христианские основы миросозерцания. М.: "Наследие", 2000. - 448 с.
3. Гольденберг А.Х. Фольклорные и литературные архетипы в поэтике Н.В .Гоголя: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Волгоград, 2007.- 40 с.
4. Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозномистическом контексте. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И.Герцена, 1997. - 340 с.
5. Еремина В.И. Н.В .Гоголь // Русская литература и фольклор (первая половина XIX века). - Л., 1976. - С.273-291.
6. МаннЮ. Поэтика Гоголя. 2-е изд., доп. - М.: Худ. лит., 1988. - 413 с.
7. Перетц В. Гоголь и малорусская литературная традиция // Н. В. Гоголь. Речи, посвященные его памяти. - СПб., 1902. - С.50-51.
8. Чудаков Г.И. Отражение мотивов народной словесности в произведениях Н. В. Гоголя // Университетские известия. - Киев, 1906. - Т.46. -Вып.12. - С.1.
9. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя.- М.-Л.: ГИХЛ, 1959. - 529 с.
10. Гоголь Н.В. Вечера на хуторе близ Диканьки // Н.В .Гоголь. Собр. соч.: в 7 т. - М.: Худ. лит., 1976. - Т.1. - С.7-208.
GENDER PROBLEMATICS IN THE EVENINGS AT THE DIKAN'KA AS A RESULT OF INTERACTION OF FOLKLORE AND LITERARY TRADITIONS
S.V.Sintsova
The Gender Problematics in The Evenings at the Dikan'ka has provided interaction of folklore and actual literary traditions that has resulted, in turn, in the occurrence of variety of images and the motives foretelling the future works by N.V.Gogol (Dead souls, Marriage, The Neva Prospectus, Vy, etc.).
Keywords: gender problematics, art aspects, contexts, spontaneity, self-movement.
Синцова Светлана Викторовна - кандидат философских наук, доцент кафедры русского и татарского языков Казанского государственного энергетического университета.
E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 24.01.2011
