CC BY
184
Евразийство: история, теория,
ggggjggggggggjtiumi тмш тщнаиваат'''^'«!»
политика
f^jsïjKïfD ИрЗДтгД Дш!Cfjfl Etnï
Наталья Алев рас, Ирина Серебрякова
Г. В. Вернадский: евразийство в контексте творческой судьбы
Имя Георгия Владимировича Вернадского (1887 - 1973) после долгого забвения входит в галерею российских историков и начинает приобретать неповторимый облик ученого и личности. Появившиеся исследования о нем1 и переиздание почти всех его основных трудов являются показателем: повышенного интереса к его творчеству. Не ставя задачей обозрение всей историографии об историке, обратим внимание на одну деталь, важную для нашей статьи. До сих пор остается открытым вопрос о принадлежности Г,В. Вернадского к евразийскому направлению в эмигрантский период его жизни. Вероятно, этим можно объяснить тот факт, что в известных изданиях антологий трудов евразийцев, построенных по принципу «pro et contra», работ Вернадского нет среди представителей евразийской школы, как, впрочем, нет и среди их оппонентов2. Вполне справедливо в связи с этим звучит вопрос, обозначенный С.Б. и A.C. Лавровыми, а именно: можно ли рассматривать евразийство «без Вернадского» или «Вернадского без евразийства»3. Для того чтобы ответить на него, следует определить, какой аспект евразийства мы будем иметь в виду. Известно, что это явление эмигрантской жизни было неоднозначным. Оно включало сложное и противоречивое политическое движение, а также систему научных и политических воззрений на прошлое и современное положение России, претендовавших к тому же на историко-политические прогнозы будущего.
В данном случае под евразийством мы будем подразумевать его научное ядро, которое, впрочем, также было неоднородным. Оно формировалось на междисциплинарном уровне и заключало в себе ряд сегментов, или срезов: экономико-географический, геополитический, государство-ведческиЙ, философский, исторический, этнолингвистический, культурологический. В евразийстве сложилось определенное «разделение труда», в
системе которого историческое обеспечение общей доктрины можно связывать с творческой деятельностью Г.В. Вернадского.
В предлагаемой статье авторы попытаются раскрыть смысл евразийской концепции, воплощенной в исследовательских проектах историка и его научном менталитете. По нашему убеждению, евразийство Г.В. Вернадского не было скороспелым и кратковременным увлечением. Он шел к «евразийскому» взгляду с первых лет самостоятельной творческой деятельности еще в дореволюционный период и сохранил свои убеждения до конца жизни.
. Юность, университеты, подступы к науке
История рода Вернадских ведет свое начало от литовского шляхтича Верна, перешедшего в XVII в, на сторону запорожских казаков. Во времена Екатерины II один из предков Вернадских обосновался в Черниговской губернии, где служил священником. Его сын - Василий Иванович был штаб-лекарем в полках Суворова, участвовал в знаменитом походе через Альпы и выслужил потомственное дворянство. Следующий в роду Вернадских, Иван Васильевич, явился основателем научных фамильных традиций. Он окончил Киевский университет, а впоследствии защитил магистерскую и докторскую диссертации по политической экономии4. Научную эстафету принял его сын Владимир, ставший крупнейшим ученым XX в. В его семье в 1887 г. родился Георгий - в будущем один из видных представителей евразийства.
Формирование личности Г.В. Вернадского происходило в особой культурной атмосфере семьи, заполненной научными занятиями отца и тем либеральным кругом дружеских и родственных связей, которые формировались в 80-х гг. XIX в., когда Вернадский-старший учился в Петербургском университете и активно занимался общественной деятельностью. Он вошел в состав дружеского студенческого кружка либеральной ориентации, названного по месту совместного летнего отдыха Братством «Приютино». «Приютинцы» С.Ф. и Ф.Ф. Ольденбурги, Д.И. Шахов-ский, Й.М. Гревс, A.A. Корнилов и др., их дети составляли окружение Г.В. Вернадского в детские годы. Его мать, Наталья Григорьевна, в девичестве Старицкая, также входила в Приютинское братство, где и произошло знакомство родителей Георгия. Впоследствии, уже в Америке, он напишет очерк «Братство Приютино» (1968 г.).
Детство Г.В. Вернадского прошло в Москве, где отец работал преподавателем кафедры минералогии физико-математического факультета Московского университета. Георгий Владимирович успешно учился в пятой московской гимназии. Уроки истории здесь вел Яков Лазаревич Барсков, ученик В.О. Ключевского. Впоследствии Вернадский признавался, что уроки истории ему особенно нравились, а «Я.Л. Барсков добивался того,
чтобы ученик не только знал предмет, но вдумывался в него, научился самостоятельно мыслить об историческом процессе»5. В гимназии сложился кружок друзей, куда вошел и Г.В. Вернадский, с целью «самоусовершенствоваться», беседовать «о смысле жизни», обсуждать проблемы культуры. Георгия окружали молодые люди с определившимися творческими интересами: В. Сахновский посещал театральную студию, В. Фаворский занимался рисованием и живописью. С большим интересом друзья совершали экскурсии в историко-культурные центры, например Суздаль, Владимир, Г.В. Вернадский признавался, что их дружеский союз не имел интереса к революционным идеям, террору, но хотелось понять политические и общественные вопросы, встававшие перед страной6.
Под влиянием отца Вернадский-младший пытался определить свое продолжение семейной традиции в научной сфере. Сначала он заинтересовался геологией, но позже увлечение историей стало сильнее. В.И. Вернадский, сам проявлявший интерес к этой области знаний, стремился поощрять его в избранном направлении. В гостеприимном доме Вернадских бывали известные личности, связанные с историко-научной и публицистической деятельностью: все «приютинские» друзья родителей, а также А.А. Бакунин, И.И. Петрункевич, Т.А. Джаншиев, А.А. Кизевеггер. Общение с ними, несомненно, оставило заметный след в формировании научной стези молодого Вернадского.
Окончание гимназии с золотой медалью и поступление Г.В. Вернадского на историко-филологический факультет пришлось на 1905 г., однако события осени этого года не содействовали учебным занятиям и по совету отца сын отправляется в Германию, где поступает во Фрейбургский университет. Здесь он прослушал три основных курса: Георга фон Белова -«Город немецкого средневековья», Т. Риккерта - «Философия истории», Ф. Мейнеке - «Английская история середины XIX века». Особо Вернадский увлекся идеями Риккерта: «они давали толчок мысли»7. Именно в Германии он окончательно утвердился в намерении посвятить себя научной деятельности.
Осенью 1906 г, Г.В. Вернадский возвращается к занятиям в Московском университете. Опубликованная уже в 1990-е гг. в России часть его воспоминаний, а также сюжеты из «Русской историографии», написанной им в конце жизни, позволяют определить научные приоритеты молодого Вернадского и его первые проекты будущих научных исследований. Блестящая плеяда историков в лице В.О. Ключевского и его учеников -Ю.В. Готъе, А.А. Кизеветтера, М.М. Богословского, М.К. Любавского содействовали устойчивому интересу к изучению русской истории. Не случайно сам Вернадский причислял себя к младшему поколению учеников Ключевского. Но среди перечисленных московских знаменитостей особое
значение для Вернадского имело общение с М.М. Богословским, которого он относил к своим учителям8. В 1910 г. под его руководством Вернадский пишет «кандидатское» сочинение (в современном значении - дипломную работу), посвященное исследованию дворянских наказов в Екатерининскую комиссию 1767 г. Оно было удостоено диплома первой степени.
В это же время у Г.В. Вернадского формируется интерес к совершенно иным сюжетам, может быть, инициированный тем же М.М. Богословским. Последний в 1909 - 1912 гг. работал над докторской диссертацией, посвященной русскому Северу XVII в.
Много позднее в «Русской историографии» Г.В. Вернадский особо подчеркнет обращение своего учителя к разработкам областной, то есть региональной истории9. Не обошел своим вниманием Вернадский и одну из последних статей М.М. Богословского из краеведческого цикла - «Областная история России, ее научные особенности и современные задачи», опубликованную в 1928 г.
Не являлся ли интерес к замыслам М.М. Богословского и общение с ним в годы учебы в Московском университете тем стимулом, который заставил и Вернадского «раздвинуть» привычные границы истории центральной России и выйти на необозримое пространство ее провинциального мира, когда он задумал посвятить свою будущую диссертацию истории Сибири? Нельзя не отдать должное научной смелости молодого историка, взявшегося за решение историко-научной задачи со многими неизвестными.
Выбор сибирской проблематики произошел почти сразу после окончания Московского университета. В 1910 - 1912 гг. Г.В. Вернадский производит поиск архивных материалов по избранной теме среди дел Сибирского приказа в архиве Министерства юстиции, одном из основных исторических архивов того времени. История русской провинции и ее этнический облик настолько заинтересовали молодого ученого, что он задумал отправиться в экспедицию на Север для «непосредственного знакомства с первобытными племенами». Он полагал, что без этих впечатлений свое историческое образование нельзя считать законченным10. Только тяжелая болезнь жены не позволила ему реализовать планируемое путешествие.
Архивные разыскания дали свои результаты: на основе изученных документов Вернадский намечает структуру будущей диссертации. Ее главными темами должны были стать открытие русскими реки Лены, заселе-11^ИЛеЖа1ЦИХ " Н6Й теРРит°Рий> а также хозяйственно-
ГГГЛГВНаЯ й*ЬГГОВаЯ 1ШрТййа жшни в Якутском крае1'.
« " ВерНадСК0Г0 С03Ревал замысел исследования истори-
ческого процесса освоения русскими «евразийского» материка. Этот мо-
10
мент в научной биографии Вернадского занимает, на наш взгляд, особое место: с него можно отсчитывать зарождение «раннего», «доэмигрантского» евразийства в творческой судьбе историка.
Однако этот замысел совпал с переменой жизненных обстоятельств Г.В. Вернадского. В 1911 г, его отец с группой других профессоров, в том числе историков - Д.М. Петрушевским, A.A. Кизеветтером, выражая протест против нарушений университетской автономии, покинул Московский университет. Семья Вернадских-старших переехала в Петербург. Вскоре туда же отправляется и Г.В. Вернадский с целью участия в магистерских испытаниях в Петербургском университете. Руководителем диссертации он просил быть известного петербургского историка С.Ф. Платонова, высоко им ценимого. Историографический очерк о нем у Вернадского отличается особой детальностью и тщательностью характеристики ученого. С.Ф. Платонова Вернадский причислял вместе с В.О. Ключевским к «столпам» русской историографии, полагая, что «на них воспитывалось все русское общество»12.
Переезд в Петербург и сдача магистерских экзаменов в 1913 г. изменили научные планы Вернадского. Петербургские историки С.Ф. Платонов, A.C. Лаппо-Данилевский, а также школьный учитель Я.Л. Барсков, работавший в то время в петербургских архивах, по всей вероятности, отговорили молодого историка от первоначального плана диссертации, потребовавшего бы для исполнения длительного срока. Ему предложили иную тему, хорошо обеспеченную источниковым комплексом, находящимся в архивах Петербурга, с четким очертанием проблемно-хронологического поля; «Русское масонство в царствование Екатерины И». Проблема заинтересовала Вернадского, ее разработка была им завершена в 1917 г. Успешная защита диссертации состоялась 22 октября 1917 г., в канун Октябрьской революции, что, как было замечено, дает основание считать Г.В. Вернадского «последним представителем дореволюционной исторической науки»13.
«Евразийские мотивы» в раннем творчестве Г.В.Вернадского
Несмотря на изменение темы диссертации, первый опыт самостоятельных архивных разысканий Вернадского по сибирской проблематике не прошел бесследно. Собранные материалы были им положены в основ}' доклада в 1913 г. и нескольких статей, опубликованных до защиты диссертации - в 1914 - 1915 гг.14 Они и составили первый исследовательский комплекс «евразийского проекта» историка, который можно рассматривать в качестве стартового в последовавшем уже в эмиграции повороте к евразийскому освещению русской истории. Прямая ссылка на первые работы как предоснову идей в «Начертании русской истории» свидетельст-
вует о самопризнании Г.В. Вернадским в 1927 г. своих более ранних иро-евразийских предчувствий как научно значимых .
Но историк не оставил подробностей о начальном периоде своих научных увлечений. Можно только догадываться, с каким трепетом он начинал свое архивное погружение в историю «распространения» русских «на восток»: ведь у истоков разработки истории Сибирского региона как осваиваемого русскими пространства стоял знаменитый Г.Ф. Миллер, к фигуре которого Вернадский, несомненно, проявлял повышенный интерес. Не случайно в историографических очерках он был особенно внимателен к биографическим фактам сибирской эпопеи Миллера16. Обстоятельный маршрут и результаты научных поездок последнего по Сибири, вклад ученого в упорядочение системы хранения документов в местных архивах, детали его личной жизни сибирского периода (Миллер женился в Верхотурье), редкие в историографии сведения о формировании первоначального интереса Миллера к Сибири, сложившегося еще до экспедиции - в 1730 -1733 гг., - все это свидетельства погружения Г.В. Вернадского в истоки «сибирской» историографии. Можно признать, что научные попытки Г.В. Вернадского на поприще новых разработок истории Сибири в начале XX в. были едва ли не единственными после Миллера.
Его взгляд на историю движения русских «на восток» основывался на традиционном для науки того времени колонизационном факторе, определявшем, по мнению ряда историков, специфику российской истории.
Известно, что классики русской исторической науки в своих наблюдениях над характером и развитием русской колонизации пришли к выводу о нарастающей во времени азиатской тенденции, сделавшей Россию, по словам Ключевского, переходной страной, посредницей между Европой и Азией . Вместе с тем эти историки, верные своим западническим настроениям, подчеркивали, что движение России к Азии было исторически вынужденным. По мысли С.М. Соловьева, оно привело восточнославянские племена в чуждую им природную среду - «природу-мачеху» и создало условия для развития особого, отклоняющегося от европейского варианта «истории-мачехи» . Но и тот и другой историк всегда подчеркивали европейскую доминанту и отказывали Азии в сколько-нибудь существенном влиянии на историю и культуру России.
Обращение Вернадского к известной идее было бы простым повторением выводов его учителей и мало что значило бы в науке, если бы не новые мотивы и акценты, которые прозвучали в его первых работах.
Б статье «Против солнца. Распространение русского государства к вос-иЗя . ' СЛеДуЯ В ЦелОМ ^адициям географического детерми-
аГИРУГ ВНИМаНИе на Ю>™и воздействия размеров территории, занимаемой тем или иным государством, на ход и характер его
истории. Исходя из убежденности в том, что существует прямая зависимость между территорией и историей, он попытался вывести своеобразный закон соотношения времени и пространства, подчеркнув при этом, что его действие реализуется при больших размерах государственной территории. На таком «огромном пространстве» исторический процесс, по мысли Вернадского, приобретает своеобразный облик - подобен волнообразным кругам, расходящимся вширь от центра развития. «Огромное пространство» создает объективные условия для формирования особой цивилизации. Ее характерной чертой является постоянное «распространение государства» и асинхронность исторического развития центра и периферии: окраинное общество с запозданием повторяет те процессы, которые уже реализовались в сердцевине государственной территории. Типичные черты данной модели исторического процесса Вернадский обнаруживает в характере русской истории. Его общеметододогические выводы предвосхищают будущие геополитические наблюдения евразийцев: русская история есть история общества, занявшего огромное пространство; распространение русского государства имеет предопределенную географическими и этнографическими факторами ориентацию с запада на восток.
Соответственно, занимаясь Сибирью XVI - XVII вв., Вернадский акцентировал внимание на ее окраинном положении. Периферий»ость, локальность и определенная отстраненность от исторических процессов, происходивших в центре Московского государства, привели к тому, что потребовалось длительное время, чтобы Сибирь, а за ней и все восточные территории, формально включенные в состав Московии, стали органической частью русского г осударства. Вернадский считал, что вплоть до начала массовой крестьянской колонизации они сохраняли архаичный статус государевой вотчины, в то время как центральные области уже приобретали облик государственной территории.
По закону волнообразного развития, считал историк, отношение государства к новым приобретениям на Востоке как к вотчинным владениям сохранялось до середины XIX в. Об этом свидетельствовал факт продажи в 1867 г. Русской Америки, Ссылаясь на него, Вернадский говорит о длительном существовании патриархального взгляда государственной власти на восточные территории как на имущество казны, а не часть государства,
Что касается собственно Сибири, то в XVI - XVII вв. она, по мысли Вернадского, являлась для московского царя только «складом мягкой рухляди». Царь считал нужным оградить этот «склад» от чужих взоров, но отнюдь не заботился о том, чтобы обеспечить всестороннее развитие Сибири. Это дало основание историку поставить Сибирь того времени в один ряд с Испанской Америкой XVI в. и Британской Индией XVIII в, -
по общему положению всех этих колоний относительно стран-завоевательниц.
Таким образом, в одной из первых работ Вернадский по-своему смоделировал развитие русской истории, взяв за основу историко-географическое пространство, определяемое им в качестве квинтэссенции, «философии всей русской истории»19. Ученый придерживался мнения, что распространение русского государства в рамках естественных границ предопределенного исторической судьбой пространства (вплоть до Аляски) является органической задачей России. В отличие от С.М. Соловьева, который с горечью констатировал вынужденность восточного движения, Вернадский с историческим оптимизмом обозревал распространение русского государства в его пространственных масштабах и траекторию этого движения. Для него утрата Русской Америки, являвшейся, по его словам, органическим завершением «заокеанского стремления русской колонизации», означала потерю возможностей для «творческой работы русской народности»20.
Другая проблема, занимавшая Вернадского, касалась лидеров колонизационного движения русского государства в XVII в. В статье «Государевы служилые и промышленные люди», которую он сам считал наиболее серьезным среди своих первых сочинений, историк путем обстоятельного исторического анализа прослеживает соотношение двух основных колонизационных сил - частных и служилых людей. В этой статье Вернадский пытался также определить тип зависимости русских колоний (окраин) от метрополии (государственного центра). Его интересовал также характер государевой администрации, действовавшей в колонизируемой Сибири, роль частных промышленных людей.
Главный вывод Вернадского заключался в том, что русские колонии на Востоке - это особый тип колоний, не отделенных от метрополии океаном, а, напротив, соединенных с ней сушей. Благодаря этой сухопутной связи стало возможным стихийное движение на восток русской народности, воспроизводящей на новом месте традиционные черты своей хозяйственной жизни и культуры. Неотделенность колонии от метрополии способствовала деятельным инициативам государства по освоению окраин. Государство постепенно воспроизводило себя на местах. Соотношение частной (народной) и казенной (государственной) колонизации характеризовалось доминирующей ролью последней: государство не только имело в колониях широкую сеть собственной хозяйственной агентуры в лице служилых людей, но и подчинило своим интересам деятельность частных лиц - промышленных людей.
Обрисованная Вернадским схема колонизационного движения России завершалась оценкой хозяйственной деятельности русских на окраинах
страны. Хищнические методы охоты - важнейшей промысловой сферы колонии - явились, с одной стороны, следствием ее экстенсивной организации, с другой - стали причиной стремительного «распространения» России в XVII в.: за полстолетия она достигла берегов Тихого океана. Резюмируя, можно сказать, что для «раннего» Вернадского история России - это история распространения русского государства по большому пространству материковой естественно-географической среды с преимущественной ориентацией на восток.
Эмиграция: Г.В. Вернадский и евразийцы
Политическая обстановка в России и жизненные перипетии, последовавшие после 1917 г., заставили историка выехать из страны21. В 1922 г. после недолгого пребывания в Турции и Греции он обосновался в Праге, являвшейся одним из центров российской эмиграции. Здесь происходит его сближение с основателями евразийской доктрины - П.Н. Савицким и Н.С. Трубецким22. В начале 1920-х гг. научная эмигрантская среда знакомилась с их идеями, выраженными в сборнике статей «Исход к Востоку» (1921). В нем Россия представала как особый географический, этнический и культурно-исторический мир, названный Евразией. Заявляя, что Россия не принадлежит ни Востоку, ни Западу, евразийцы настаивали на «самостоятельной ценности российской национальной стихии». Дружеский союз Савицкого, Трубецкого и Вернадского перерос в творческое объединение. По выражению Н.С. Трубецкого, все они представляли «хорошую личность тройки-людей, ни в чем основном никогда друг с другом не спорящих»23. Идеи «Исхода к Востоку» были созвучны ранним статьям Вернадского, а название сборника частично воспроизводило принципиальную мысль «раннего» Вернадского - «к Востоку)).
Первой работой Г.В. Вернадского-евразийца стала написанная для сборника «Россия и латинство» (1923) статья «Соединение церквей в исторической действительности»24, где рассматривались различные попытки заключения уний между католической и православной ветвями христианства. Автор приходит к выводу, что в их основе всегда лежали политические интриги, по сути разделявшие христианский мир на Западный и Восточный. Эта мысль, возможно, положила начало возрождению интереса Вернадского к идеям своей творческой юности.
В 1927 г. «восточные» мотивы исследований историка получают продолжение в статье «Монгольское иго в русской истории», помещенной в «Евразийском временнике»25, и в первой книге, предлагающей евразийскую версию истории России - «Начертание русской истории»36. Из переписки27 Вернадского с Савицким ясно, что замысел «Начертания...» принадлежал последнему: Вернадский в январе 1927 г. писал: «Когда вы мне
заказывали «Начертание», я поставил условие и на это бы согласились, что я буду свободен в своем изложении»28. Это сообщение любопытно не только относительно роли Савицкого как инициатора научного замысла историка, но и позиции Вернадского, вероятно, не терпевшего какого-либо давления в своей научной деятельности. Это еще раз подтверждает внутреннее приятие Вернадским евразийских идей, подготовленное его собственными исследованиями раннего периода.
Приложенные к «Начертанию...» «Геополитические заметки по русской истории)) П.Н. Савицкого демонстрировали единство идей представителей евразийской школы, а современникам этот факт давал основание шутить: «У евразийцев теперь есть своя история с географией»25.
Объявляя в «Начертании...» русский народ творцом русской истории, Вернадский повторил свою старую мысль о том, что народ напрямую связан с пространством, которое он образует, то есть с его месторазвитием. Этот термин Вернадский использовал вслед за Савицким и определял ме-сторазвитие как «географическую среду, которая налагает печать своих особенностей на человеческие общежития, развивающиеся в этой среде»30, Но, говоря о движущей силе русского исторического процесса, Вернадский констатировал и тот факт, что народ, в свою очередь, тоже оказывает физическое и психическое давление на окружающую его среду. В этом контексте «русский народ занял свое место в истории благодаря тому, что оказываемое им давление было способно освоить это место»31. Таким образом, в основу своей концепции Вернадский положил чисто евразийскую схему о взаимовлиянии географической среды (месторазви-тия), исторически осваиваемой каждой народностью, и психического и физического давления последней на среду своего обитания. «Нужно принимал. во внимание не только внутреннее развитие самой русской народности, а также и внешнюю историческую среду (географическую, этническую, хозяйственную), где происходит развитие этой народности»32, - писал он.
Под Россией-Евразией Вернадский, вслед за Савицким, имел в виду не совокупность Европы и Азии, а именно Срединный Материк как особый географический и исторический мир. Этот мир он определял как систему великих низменностей-равнин: беломорско-кавказской, западносибирской, туркестанской. Собственно географический фактор историк пытался углубить почвенно-ботанической характеристикой среды обитания человека, воссоздавая, таким образом, вмещающий ландшафт Евразии, состоящий из нескольких зон - тундры, леса, степи и пустынь. Для каждой из них он обрисовал географические границы и сформировал представление о своеобразии природных условий осваиваемого русскими пространства, что не могло не сказаться на особенностях русской истории.
Наличие разнообразных природных зон дало основание Г.В. Вернадскому считать некорректным понятие «Европейская Россия», так как она не имела «естественный:» границ с «Азиатской Россией». А Урал, согласно Вернадскому, «благодаря своим орографическим и геологическим особенностям не только не разъединяет, а наоборот, теснейшим образом связывает Доуральскую и Зауральскую Россию»33, Характеристика природ-но-географической среды Евразии позволила историку сделать заключение, что ее пространство было как бы «предсоздано» для формирования здесь единых государств.
Возвращаясь к идеям ранних работ, Вернадский заключал, что для русских Евразия является их «месторазвитием», определившим неизбежную логику исторического движения русского племени на восток. С этой точки зрения «история русского народа есть история постепенного освоения Евразии», или история приспособления русского народа к своему место-развитию. Но вместе с тем Вернадский замечал, что история России длительное время не совпадала с историей Евразии. Русское племя долго не проявляло себя в истории Евразии как самостоятельное целое, когда на ранних этапах здесь господствовали скифы, гунны, хазары, турко-монгольские народности, которые пытались политически объединить Евразию,
Г.В. Вернадский считал, что эстафета евразийского единения (он отказывался процесс освоения Евразии связывать с «империализмом») завершилась к концу XIX в. Факту окончательного обретения «русского исторического месторазвития» он придавал значение эпохального рубежа, открывавшего новый период русской истории. В этой связи он особо актуализировал «задачу нынешнего дня исторической науки»: она «должна овладеть историей этого месторазвития... для того, чтобы правильно понять развертывание русского исторического процесса»34.
Прогностические черты приобрела его идея о «периодической ритмичности государствообразующего процесса» на территории Евразии35. Ее главный смысл сводится к чередованию периодов единой евразийской государственности с периодами политической разобщенности. Вернадским была разработана схема этого процесса. Первым опытом единой государственности становится Скифская держава, затем следует ее распад под натиском сарматов и готтов. Новая попытка - империя гуннов. На ее развалинах снова торжествует система государств, куда Вернадский включает аваров, хазар, камских болгар, Русь, печенегов и половцев. Вновь единая государственность воссоздается в виде Монгольской империи. Затем следуют две ступени ее распада - на первой выделяется Золотая Орда, на второй выдвигаются Литва, Русь, Казань, киргизы, узбеки и ойрат-монголы. «Схема периодической ритмичности государствообра-
зующего процесса» остается незаконченной, и последнее звено завершается многозначительным отточием: «единая государственность (Российская Империя - Союз Советских Республик...?)»36. Знак вопроса подразумевает возможность нового распада, новую «Систему государств» - а может быть, и новую возможность объединения.
Создавая такую схему исторического процесса Евразии, Вернадский детализирует и конкретизирует ее, характеризуя отдельные периоды русской истории. В основу периодизации историк кладет употребляемое еще С.М. Соловьевым «соотношение между лесом и степью». Причем употребляются эти понятия не только в почвенно-ботаническом их значении, а в «совокупности их природного и исторически-культурного значения». Вернадский с этих позиций выделил пять периодов русской истории.
Первый период - с древних времен до 972 г. Период характеризуется попытками объединения «степи и леса для использования выгод обмена их природными богатствами» 37. Попытки эти начинаются задолго до самостоятельного «исторического выявления русского народа». Продолжают объединение и варяго-русские князья. Среди них Вернадский особо выделяет Святослава Игоревича, который в отличие от предшествующих правителей - Олега и Игоря, совершавших набеги с целью грабежа, имел «намерение прочно обосноваться на нижней Волге». Главная заслуга Святослава, по мысли историка, состоит в том, что «к стихии кочевнического степного государства он прибавил стихию лесного государства (Киев, Новгород)»38. Год смерти Святослава (972) им условно принимается за конец первого периода.
Второй период - с 972 г. до нашествия Батыя на Русь в 1238 г. ~ предстает как время борьбы между лесом и степью (между русскими князьями и печенегами, а затем половцами). Главное значение этого периода Вернадский видит в принятии христианства, в том, что Владимир сумел «в намеченные геополитические рамки влить мощное идейное содержание -миросозерцание восточного православия»39.
Третий период (1238 - 1452 гг.) - монгольский, который знаменует собой победу степи над лесом. В политическом плане большая часть Руси в это время входила в состав Монгольской империи, за счет чего было достигнуто формальное объединение русских княжеств. Особо Вернадский останавливается на возвращении из плена Василия II, когда приехавшие с ним татары получили на Руси владения - в этом явлении историк видит «конец орды». 1452 г. - год основания зависимого от Москвы Касимовского царства - является рубежным: «Москва становилась отныне соби-
^Г™ ЦеНТМ В ТОМ К0Т°РЬ1Й возник в результате распадения золотоордынской державы» . р
Возвышение Москвы дает начало четвертому периоду (1452 - 1696 гг.), когда лес побеждает степь. Основное содержание и значение данного этапа Вернадский сводит к территориальному росту Московского государства. Причем колонизационный процесс развивался преимущественно на юг и восток: происходит завоевание Казани, Астрахани, Сибири и, после многовекового перерыва, овладение вновь устьями Дона (взятие Азо-ва Петром Великим в 1696 г.).
Пятый период (условно 1696 - 1917 гг.) характеризуется «распространением Российского государства почти до естественных пределов Евразии, происходит объединение леса и степи в отношении хозяйственно-колонизационном»41 .
Общая схема «распространения» Российского государства в пределах естественных границ Евразии завершается принципиальными выводами Вернадского о параллельном процессе формирования «социально-государственной организации» России-Евразии и «евразийского самосознания». Истоки последнего он видит еще в X в. в политических акциях Святослава и Владимира, а эпоху царствования Алексея Михайловича рассматривает как время появления «целостного миросозерцания», основанного на осознании органической связи России с Востоком. В результате, по мысли Вернадского, формируется «особый географический мир», представляемый им в образе «громадного историко-культурного организма». Историк особо подчеркивал его этнокультурную основу. Отвергая традиционный взгляд на великоруса как основного деятельного участника культурной колонизации, он настаивал на формировании «общерусского» этнического субстрата как результата «культурного слияния и перемешивания всех частей русского народа», происходивших в ходе территориального расширения России. Вернадский заключал, что этот процесс вызвал межэтническую консолидацию, что содействовало интеграции народов Евразии в «единое культурное целое»42.
Вместе с тем Вернадский постоянно подчеркивал нарастание в истории Евразии кризисных тенденций: «духовно-нравственного разложения», связанного с «утратой прежней веры и потерей правящим кругом исторического евразийского чутья». К началу XX в. ученый констатировал завершенность объединения «илоти» Евразии, но потерю «сознания евразийской миссии России»43. В этой связи он пытался определить смысл ряда исторшсо-политических процессов. Исходя из евразийского контекста российской истории, Вернадский, как и в 1914 г., считал отказ России от Аляски немотивированным шагом, полагая, что Северная Америка являлась органической частью Евразии. С другой стороны, рассматривал как политические авантюры те действия, которые выводили Россию за пределы евразийского месторазвития. К ним он относил присоединение к
России «этнографической Польши», а также территориальные приобретения в Китае - аренду Квантунского полуострова и организацию концессий на реке Ялу. Все это, по мнению Вернадского, не было «вызвано действительными потребностями России», т. е. не отвечало задачам евразийского обустройства44.
Вывод историка: «Российское государство есть государство евразийское» - звучал как лозунг евразийского движения. Его «Начертание...», несомненно, являлось цементирующим основанием формировавшейся евразийской концепции.
Первая высокая оценка книги Вернадского была дана в кругу научного сообщества евразийцев - Савицким. Ее выражением стал отмеченный уже факт появления его «Геополитических заметок по русской истории» в качестве приложения к «Начертанию...». Схема Савицкого детализировала ряд «азиатских» сюжетов в русской истории, но в целом опиралась на историческую канву «Начертания...». П.Н. Савицкий признавал непререкаемый авторитет Вернадского-историка и первым попытался определить значимость его труда как «неотъемлемого приобретения русской историографии». Савицкий представлял Вернадского как новатора, преодолевшего старые («ложные») «шаблоны русского историописания» и предложившего новый образ России в контексте геополитической предопределенности ее исторической судьбы45.
По всей вероятности, появление книги Вернадского заставило П.Н, Савицкого, несомненного лидера евразийской школы, обратиться к вопросам об истоках исторической версии евразийцев. Он обнаруживает про-евразийские традиции в системе исторических представлений М.И. Ростовцева и В.В. Бартольда46. Характеризуя взгляды последнего, Савицкий воспользовался понятием «периодической ритмичности» Вернадского для интерпретации наблюдаемых Бартольдом миграций народов на территории Кавказа, Туркестана, Волги47. Молено отметить, что и Вернадский относил Бартольда к знатокам истории отношений России с Востоком48. Таким образом, евразийцы стремились презентировать свою систему взглядов в контексте традиций развития российской науки, что является существенным в понимании их собственного научного самоопределения.
Отзывы о «Начертании...» со стороны оппонентов евразийцев в эмиграции мало изучены . «Начертание...» Вернадского, как правило, подвергалось критике в контексте общей полемики с евразийцами, которую вели, в первую очередь, A.A. Кизевегтер и П.Н. Милюков. И того и дру-
^frnT™ ЗОЛОТООрдьшские ВДты, характерные для евразийцев и Г.В. Вернадского в 1920-е гг., выводы о «восточном своеобразии» российской истории .
«Начертание...» Вернадского не осталось без внимания в России. Сам историк писал об открытке С.Ф. Платонова, сообщившего ему после получения этой книги, что он «с интересом следит за новыми течениями в исторической науке»51. Немаловажно заметить, что Платонов в 1920-е гг. увлекся изучением колонизационных процессов на русском Севере52, что само по себе не могло оставить его равнодушным к идеям своего ученика. Одним из рецензентов работ Вернадского оставался его отец. Свои впечатления о работах сына В.И. Вернадский фиксировал в семейной переписке. В октябре 1927 г. он, получив «Начертание...», отозвался о книге как «научной и полезной», хотя не исключал «большую критику» в ее адрес. Можно предполагать, что Вернадского-старшего не смущали евразийские основы концепции, а больше беспокоила трудность разделения «внешней и внутренней истории», что «мешало архитектонике» исследования53. В 1929 г. после знакомства уже с «Историей России», вышедшей в Америке на английском языке, В.И. Вернадский лаконично заметил: «Эта книга гораздо лучше твоей русской»54.
«Евразийское» продолжение Джорджа Вернадского
В 1927 г. для Вернадского начался американский период эмиграции, пережитый им как сложный опыт интеграции в новую научную и социокультурную среду. Но именно в Америке его деятельность оказалась наиболее плодотворной и получила научное признание55.
Первым шагом «вживания» Г.В. Вернадского в научное сообщество США стала его «История России», подготовленная в качестве учебника для американских университетов. Переведенная на английский язык, она в Америке пережила до 1969 г. шесть изданий, переводилась на другие языки и была издана в ряде стран56.
Первому изданию «Истории России» было предпослано предисловие уважаемого евразийцами М.И, Ростовцева, много сделавшего для переезда Вернадского в США. Он положительно, с «евразийских» позиций оценивал труд Вернадского, подчеркивая включенность российской истории в азиатский ландшафт исторического процесса. М.И. Ростовцев полагал, что благодаря России произошла «частичная европеизация азиатских племен». В то же время он задавался вопросом: «как велик вклад этих племен в особенности развития самой России?»57 Этим вопросом известный историк, уже признанный в Америке, как бы поддерживал прежние евразийские мотивы Вернадского, инициируя продолжение его «евразийских историй».
Имея в виду поставленный в историографии вопрос о прочности евразийской позиции Г.В. Вернадского, следуют подчеркнуть, что он всегда был чужд какой бы то ни было политической деятельности. Этим он в
корне отличался от Савицкого, погруженного в идейную борьбу эмигрантской среды и подчинявшего научную полемику задачам евразийско-политического движения. В одном из первых писем Вернадскому в Америку ученый напутствовал друга словами: «Имейте евразийское дело в своем сердце»58. Настроения же Вернадского имели совсем иную окраску. Еще в Праге он дистанцировался от прямой идеологии, хотя, вероятно, оказался под влиянием политической активности Савицкого. В Америке ученый стремился к академической деятельности и призывал последнего порвать с евразийской политикой. В переписке с Савицким, продолжавшейся до конца жизни последнего, он решительно отверг идею лидера евразийства относительно создания «евразийской партии». Но «евразийство как историко-философское направление» оставалось для Вернадского актуальной задачей («делом значительным»59). В рамках им обозначенного подхода Г.В. Вернадский и оставался евразийцем в американский период жизни и творчества.
Американское издание. «Истории России» представляет, несомненно, существенную переработку материалов первой книги историка, но сохраняет евразийскую версию русской истории. Оно лишено того евразийского пафоса, которым характеризуется «Начертание...». Лаконично, но живо и эмоционально, с учетом учебно-познавательных задач и в то же время академично и глубоко, в традициях либеральной историографии, Г.В. Вернадский попытался раскрыть все стороны историко-культурной жизни России с древнейших времен до современности. Вероятно, он учел замечания В.Й. Вернадского о необходимости откорректировать «архитектонику» своего исследования. Для нас важно подчеркнуть, что он сохранил твердое убеждение в обоснованности взгляда на Россию как Евразию, повторив уже в последнем издании 1969 г. идеи не только «Начертания...», но и работ П.Н. Савицкого, а также своих ранних доэмигрантских статей. Евразийская основа его второй книги выразилась прежде всего во «Вступлению), где он излагает процесс «распространения русского народа» «на восток», определяет географические границы Евразии как «социо-исторической комбинации Европы и Азии», характеризует «кочевничество» как «тип цивилизации», выявляет значение русского земледелия в качестве основы «экономического объединения Евразии», прослеживает этногенез славянского племени, а также предлагает периодизацию русской истории, аналогичную «Начертанию...»60. Евразийское отношение Вернадский сохранил к кризису на Дальнем Востоке в конце XIX в., фактической оккупации Россией Ляодунского полуострова, к русско-японской войне. В то же время он смягчил свое отношение к продаже Аляски, дипломатично ограничившись изложением самого факта61. Но известен неослабевающий интерес Вернадского к Русской Америке. Например, ои
пытался осуществить проект описания документов по истории Аляски в Библиотеке Конгресса62, что, к сожалению, сделать ему не удалось.
Между первым и последним изданием «Истории России» Г.В. Вернадский не раз возвращался к историческому обоснованию евразийства. В 1934 г. он издает «Очерк истории Евразии», в 1937 г. пишет заметки, сохранившиеся в рукописи, «Краткое изложение евразийской точки зрения на русскую историю», в которых резюмирует: «Процесс заселения и объединения русским народом обширной территории Евразии нельзя понять иначе, как особого историко-географического мира, В этом смысле и нужно видеть в Евразии, как в целом, историческое месторазвитие русского народа»63.
Самым грандиозным по масштабу проектом в творчестве Вернадского явилось создание многотомной «Истории России». Первоначально проект задумывался совместно с его другом М.М. Карповичем: первые шесть томов - до создания Российской империи - пишет Вернадский, следующие четыре - с конца XIX и XX в. - Карпович. Однако смерть последнего в 1959 г. помешала завершению проекта: с 1943 по 1958 г. были опубликованы только первые пять томов Вернадского64.
Пятитомная «История России» в большей степени отразила трансформацию евразийских взглядов историка. Это проявилось, с одной стороны, в ее академической направленности, в глубине и детализации изложения отдельных эпох и периодов русской истории, в том, что она содержит выводы, характерные для дореволюционной историографии как либерального направления, так и ее консервативного крыла в лице Н.М. Карамзина и Н.Г. Устрялова. В этом смысле «История России» в 5 томах наиболее соотносится с учебником «История России», изданным в 1929 г. Здесь также нет ярко выраженного палета евразийской идеологии, отсутствует доминирование евразийской схемы с присущими ей концептуальными понятиями и идеями. Вместе с тем основа пятитомника по своему существу сохраняет евразийский дух, евразийский взгляд автора на русскую историю, хотя и в трансформированном виде.
Это проявилось, во-первых, в возвращении к одному из главных тезисов «Начертания...» - о влиянии природ но-географической среды («естественного окружения») на развитие русского народа, его общественных институтов, социальной и экономической организации. Во-вторых, Вернадский сохранил и убеждение в том, что история русского народа есть история освоения Евразии: «Западную Евразию - территорию раннего распространения восточных славян» историк рассматривает как «первую единую древнюю и средневековую стадию русской экспансии», всю «Евразию — как целое в качестве ее второй завершающей стадии»65.
В-третьих, структурная организация и концептуальные акценты «Истории России» существенно совпадают с периодизацией русской истории, которую Вернадский предложил еще в «Начертании...» (1927). Фактически первый том - «Древняя Русь» соотносится с первым периодом русской истории в «Начертании...». В пятитомнике автор обращается к «доистории» и исследует различные государственные образования -скифское, готское, гуннское и др. «с целью рассмотрения их как органической части русской истории»66, т.к. именно они «сформировали «жизненное пространство русских людей»67. Ставя такую задачу, Вернадский вновь апеллирует к евразийской проблематике. Третьему - монгольскому периоду «Начертания...» соответствует 3-й том - «Монголы и Русь». В этом томе автор синтезировал и развил, наполнив новым содержанием, те евразийские взгляды на монгольскую проблему, которые он высказывал в более ранних работах. Любопытно, что в 3-м томе причины монгольской агрессии Г.В. Вернадский трактовал как «взрыв психической энергии» , пытаясь ход истории связать с психофизиологической природой человека, что созвучно будущим идеям «пассионарности» Л.Н. Гумилева. Общая же канва рассуждений Вернадского о монгольском движении созвучна выводам давней его статьи «Монгольское иго в русской истории» (1927). Историк полностью воспроизводит внутреннюю периодизацию монгольской эпохи, изложенную им в «Начертании...» и в учебнике «История России» (1929). Считая, что нахождение Руси в составе Монгольской империи оказало значительное влияние на все сферы ее жизни, Вернадский большую часть книги «Монголы и Русь» посвятил исследованию «всего монгольского фона», т.е. Монгольской империи, организации ее армии, военного дела, администрации. Рассматривая в контексте монгольской истории русскую историю этого периода, историк не только возвращается к своему утверждению, высказанному в «Начертании...», о том, что Московское государство образовалось на развалинах Золотой Орды и что «татарский» источник русской государственности является определяющим, но подробно останавливается на последствиях монгольского ига, воздействии его на различные стороны жизни русского общества69. Разработка этих аспектов была новацией, которая отличала пятитомник от предыдущих работ, связанных с монгольской тематикой.
Параллельно с работой над переизданием учебника «История России», в 1964 г., в связи с переизданием второй части «Очерков по истории русской культуры» П.Н. Милюкова, Г.В. Вернадский пишет статью-отзыв с характерным названием «П.Н. Милюков и месторазвитие русского народа» . Обращение к имени П.Н. Милюкова со стороны Г.В. Вернадского в определенной мере символично. Милюков входил в среду интеллектуального общения семьи Вернадских. В далеком 1917 г. молодой Г.В. Вернад-
ский сразу после защиты диссертации написал очерк «Павел Николаевич Милюков», в котором осветил политическую карьеру историка-политика. В эмиграции, как отмечалось, П.Н. Милюков станет одним из критиков евразийства. Тем не менее маститый историк отдавал должное некоторым идеям этого течения научной мысли. Новая статья Г.В. Вернадского о П.Н. Милюкове представляла попытку, с одной стороны, подчеркнуть признание последним отдельных положений евразийства, с другой - продемонстрировать самим Г.В. Вернадским актуальность для современной ему исторической науки полузабытых евразийских концептов.
Известно, что в эмиграции в 1937 - 1940 гг. Милюков существенно переработал свои «дореволюционные» «Очерки...» и, по словам Г.В. Вернадского, «как бы пережил вторую молодость своего научного творчества)). Сам П.Н. Милюков признавал новаторством употребление евразийского термина «месторазвитие», открывая свой первый том разделом «Месторазвитие русской культуры»71. Г.В. Вернадский прежде всего уточнил, что термин был заимствован П.Н. Милюковым у П.Н. Савицкого. Новый подход Милюкова он трактовал как «методологически» значимый, а его «евразийский» поворот связывал с пересмотром последним своих прежних взглядов. В связи с этим Г.В. Вернадский обратил внимание на изменение отношения П.Н. Милюкова к ранее критиковавшимся им идеям Н.Я. Данилевского. По мнению Вернадского, вывод Милюкова о признании научной социологией «отдельного социального (национального) организма» в качестве единицы научного наблюдения дает основание говорить о том, что историк «идет по стопам Данилевского», а значит, начинает понимать евразийцев. Любопытна замеченная Вернадским тонкость рассуждений Милюкова: «...в Евразии несколько месторазви-■гай, не сходных друг с другом». Но Вернадский остался верен первоначальному евразийскому понятию и настаивал на понимании «Евразии кахс самостоятельной ценности»72.
Изложение «евразийских» мотивов П,Н. Милюкова сопровождалось собственными рассуждениями Вернадского, воспроизводившими ряд идей его «евразийской» молодости. Касаясь сюжетов истории XVI в., ученый по-прежнему подчеркивал: «Исторически Москва становилась наследницей Джучиева улуса». Середину XVI в. он считал «поворотным периодом», поскольку «раздвинулись рамки областного среднерусского месторазвития, начался процесс создания целостного «евразийского» месторазвития»73. Эти заключения Вернадского можно рассматривать как евразийское прочтение «позднего» П.Н. Милюкова.
Выход первой книги «Истории России» - «Древняя Русь» в 1943 г. вызвал широкий резонанс как в Америке, так и в СССР. Вернадский, создавая многотомную истории России, синтезировал не только историогра-
фические традиции дореволюционной науки и собственные научные наблюдения, но и результаты новейших исследований советских историков, выступая их интерпретатором. В связи с этим со стороны советских историков возникло обратное стремление выяснить, насколько интерпретации русской истории Вернадским соответствовали их действительным выводам. В 1946 г. вышли статьи С.Толстова и М.Тихомирова74.
Рецензируя «Древнюю Русь», они, хотя и отмечали обращение ее автора к трудам советских историков, но пытались обвинить Вернадского в его неинформированности относительно новейшей советской библиографии Древней Руси, в игнорировании им теоретических основ советской исторической науки: «Мы напрасно будем искать здесь то, что прочно установлено марксистско-ленинской наукой - смена общественно-экономических формаций, двигателем которой является развитие производства и классовая борьба; факты внешнеполитической истории выступают здесь как произвольная игра стихийных политических сил, лишенных социально-экономической базы»75. М.Н. Тихомиров считал, что акценты Вернадского на древней истории скифов, гуннов, сарматов заслоняют описание истории славян76. Кроме того, он усмотрел неточности в цитировании Вернадским текстов источников. Общее неприятие советской историографией 50-х гг. XX в. ((Истории России» выразилось в выводе МН. Тихомирова: "Ancient Russia" - большая неудача проф. Вернадского» .
Ясно, что в основе негативной оценки трудов Вернадского советскими историками лежало несоответствие его выводов методологическим установкам марксистско-ленинской доктрины.
После выхода 3-го тома - «Монголы и Русь» - в советской научной периодике появилась статья Н.Я. Мерперта и В.Т. Пашуто «Монголы и Россия» . Ее авторы подчеркивали, что историк, описывая многие важные явления, например становление Монгольской империи, не учитывал выводы и результаты советских исследований, вследствие чего, на их взгляд, не раскрыл истинные причины тех или иных событий. При подаче материала, с точки зрения рецензентов, Вернадский стремился к тенденциозности и упрощению: ((История Золотой Орды представлена у него в бИ0Графий ха?90В С ИХ данастичеашми, дипломатическими и ZZTT гатересамй» Свои шитики резюмировали харак-
П™- историографии вердиктом: «Книга Вернадской
и £Гев^ТГНа И ^0НШШУТа идеей алолопш войн
то пГ^п 'Л/ РаССуЖДаЯ В таком ^Ритико-пессимистическом кон-
«elTolfРП6РГ ВС6 Ж6 йаХ0ДШга в кованиях Вернадского
нечто ценное, особо им импонировали широчайший исторический круго-
зор автора, снабжение его книг научным аппаратом, подробной библиографией, генеалогическими таблицами и картами.
В последующие годы В.Т. Пашуто специально обратился к изучению эмигрантской историографии. Первые его работы носили идеологически обличительный характер, отраженный в названии одной из книг - «Ревизионисты-псевдоисторики» (М.,1971). Лишь в последней книге, писавшейся им в 70-80-х гг. оценки были смягчены. В ней присутствует специальный сюжет о Г.В. Вернадском. Но и здесь Пашуто сохранил приверженность к классовому анализу истории и с этих позиций продолжал оценивать Г.В, Вернадского81.
Если советские историки в «Истории России» увидели преимущественно негативные моменты, то ученики Вернадского в лице Т. Пушкарева и Н. Андреева совсем по-другому поставили акценты. В 1967 г. - в год празднования 80-летнего юбилея Вернадского - в «Новом русском слове» и в «Русской мысли», издававшихся в США, появились их юбилейные статьи, определявшие заслуженно высокое место историка в русской историографии. После смерти Г.В. Вернадского они опубликовали биографические очерки о нем. Пушкарев сделал акцент на широкой и глубокой эрудиции историка82. Андреев отмечал в его творчестве научную смелость: «Вернадский как ученый всегда шел своим собственным путем, не боясь движения «против течения». Он всегда стремился работать по первоисточникам, что позволяло еМу быть столь индивидуальным в решении различных проблем. Отсюда - насыщенность его изложения, отсутствие «общих мест» в текстах и небоязнь слыть историком, отвергающим подчас общепринятые клише понятий, даже если они «исповедуются» большинством»83. Отмечая огромное разнообразие научной тематики Вернадского, Андреев пытался выделить центральную идею историка, которая лежала в основе всех его построений. Он формулировал ее как «показ судьбы имперской идеи на пространствах России-Евразии»84. Хотя, как отмечалось, Вернадский остерегался употреблять понятие «империализм», но Андреев, по существу, был прав в том, что он раскрыл, как «имперская идея», то падая, то поднимаясь, то замирая, то возрождаясь, сохранила свой импульс до 1917 г. Положительно оценивая евразийское научное движение, Андреев замечал, что «переоценка ценностей» в русской истории, осуществленная научными работами Вернадского, является значимой для русской исторической науки.
Обращение к идеям и творчеству Г.В. Вернадского, связанным с его попытками «евразийского» освещения российской истории, значимо не только в контексте исследований истории евразийства. Оно приобретает также особый смысл в условиях современных попыток возрождения об-
щего комплекса евразийских идей, в том числе политического звучания, выраженных, например, стремлением организовать партию «Евразия» . Творческий и жизненный опыт Г.В. Вернадского является, на наш взгляд, примером сбалансированного подхода к соотношению историко-научных наблюдений и их экстраполяций в сферу политики. Принципиальная дис-танцированность Вернадского, особенно в зрелый период деятельности, от политических движений служила целям предотвращения вероятных дискредитаций научных идей евразийства вульгарными попытками превращения их в партийные лозунги и политические цели. Полагаем, что ему удалось своим «евразийским» творчеством выразить один из двух, по определению П.М. Бицилли, «ликов евразийства», а именно: позитивную составляющую евразийской доктрины, утверждавшую реальную специфику историко-культурного облика России, исторически сложившегося на основе уникального процесса освоения огромной и суровой природно-пространственной среды. Евразиец Г.В. Вернадский связывал с этим процессом формирование государственности, культуры и национального самосознания, складывавшихся в тесном многоэтническом взаимодействии. Для него Евразия являлась общим историческим домом многих народов, основой синтеза культур, «месторазвитием» особой российской цивилизации, сложившейся под воздействием большого пространства, природы и многоэтничности.
См.: Пушкарев Т. Вернадский Г.В. // Записки русской академической группы в США. Нью-Йорк, 1973. Т.7; Андреев Н. Вернадский Г.В. И Там же. 1975. Т. 9; Вавдалков-
iw« М'Г Исторшеская -ука российской эмиграции: «евразийский соблазн». М„ 1996; Алеврас H.H. Начало евразийской кониеттви » ПЯЦИРШ Tnnnilftr.TRä
Примечания
Л.И.Новиковой и И.Н.Сиземской); исключение
: евразийский соблазн: Антология. М.5 М., 1995 (оба издания под ред. составляет книга «Основы евразийст-
ва» (M., 2002), в которой в контексте отдельных трудов евразийцев присутствует статья Г.В. Вернадского «Монгольское иго в русской истории».
3 Лавров С.Б., Лавров A.C. Предисловие // Вернадский Г.В. Начертание русской истории. СПб., 2000. С. 9.
4 См.: Дурновцев В.И., Соничева Н.Е. Указ. соч. С.319.
5 Вернадский Г.В. Из воспоминаний // Вопр. истории. 1995. № 1. С. 129,
6 Там же. С. 130.
7 Там же. С. 131.
8 См.: Вернадский Г.В. Очерки по истории науки в России // Записка русской академической группы в США. Нью-Йорк, 1974. Т. 8. С. 189,
9 См.: Вернадский Г.В. Русская историография. С. 269.
10 См.: Дурновцев В.И., Соничева Н.Е. Указ. соч. С. 323.
11 Там же.
12 Вернадский Г.В. Русская историография. С. 244.
13 Козляков В.Н. Георгий Владимирович Вернадский (1887 - 1873) и его «Очерки по русской историографии» // Вернадский Г.В. Русская историография. С. 9,
м См.: Вернадский Г.В. Против солнца. Распространение русского государства к востоку И Русская мысль. 1914. № 1; О движении русских на восток // Науч. ист. жури. 1914, № 2; Государевы служилые и промышленные люди в Восточной Сибири в XVII веке//Журн. М-ва нар. просвещения. 1915. Новая сер. Апр.
15 См.: Вернадский Г.В. Начертание русской истории, С. 283. См.: Вернадский Г.В, Русская историография. С, 49-52.
17 См.: Ключевский В.О. Сочинения. М,3 1987. Т.1.С.65.
18 Соловьев С.М. Сочинения. М., 1991. Кн. 7, т. 13. С. 24.
19 Вернадский Г.В. Против солнца ... С. 58.
20 Там же, С. 79.
21 См. подробнее: Вернадский Г.В. Из воспоминаний.
22 О созвучии идей Г.В. Вернадского и П.Н. Савицкого в раннем творчестве обоих см.: Алеврас H.H. Указ, соч.
23 Лавров С.Б., Лавров A.C. Указ. соч. С. 9.
24 См. переиздание: Вернадский Г.В. Соединение церквей в исторической действительности// Вопр, истории.1994, №7.
25 См. переиздание: Вернадский Г.В. Монгольское иго в русской истории // Наш современник. 1992. № 3.
26 См.: ВернадскийГ.В. Начертание ...
" О перелиске и личном фонде Г.В. Вернадского см.: Обзор коллекции документов Г.В. Вернадского в Бахметьевском архиве библиотеки Колумбийского университета в Нью-Йорке И Вернадский Г.В. Русская историография. С. 395-440.
23 Там же. С. 410.
29 Козляков В.Н. Георгий Владимирович Вернадский ... С. 12,
30 Вернадский Г.В. Начертание ...С. 25,
31 Там же, С. 22.
32 Там же.
33 Там же. С, 23.
м Там же. С. 29.
35 В 1931 г. в очерке о В.В, Бартольде П.Н, Савицкий продемонстрировал сохранение актуальности для евразийцев этой идеи Вернадского. См.: Савицкий П.Н, Континент Евразия. M., Ï997. С. 423,432.
36 Вернадский Г.В. Начертание... С. 32.
37 ВернадскийГ.В. Начертание... С. 38.
38 Там же. С. 62. 35 Там же. С. 35. 4(1 Там же. С. 39. 41 Там же. С. 40.
41 Там же. С. 35-40,280, 281.
43 Там же. С. 36.
44 Там же, С. 256,279-282,
« См.: Геополитические заметки по русской истории П.Н. Савицкого // Вернадский Г.В.
Начертание.., С.290-291. 44 См,: Савицкий П.Н. Евразийская концепция русской истории; В.В, Бартольд как историк// Савицкий П.Н. Континент Евразия. С. 125-126,419-432.
47 Там же. С. 423-432.
48 См.: ВернадскийГ.В. Начертание ... С. 283.
С.Б. и A.C. Лавровы ограничились замечанием, что ((часть эмиграции» приняла «Начертание. ..» «как еще один манифест евразийцев». См.: Предисловие. С. 18; см. также: Болховитинов H.H. Роль русских историков в становлении русистики в США // Вопр, истории.2001. №4. С. 19, 50 См.: Вандалковская М.Г. П.Н.Милюков в полемике с евразийской концепцией русской истории // П.Н.Мшпоков: историк, политик, дипломат. М., 2002. С. 72; Она же. Историческая наука российской эмиграции: «евразийский соблазн». М., 1996. Вернадский Г.В. Из воспоминаний. С. 142. и См.: Платонов С.Ф. Прошлое русского Севера; Очерки по истории колонизации Поморья. М., 1923.
53 Цит, по; Болховитинов Н.Н, Указ. соч. С. 213,
54 Пять ((вольных» писем В.И. Вернадского сыну// Минувшее, 1989. № 7. С. 425. и См.: Болховитинов H.H. Указ. соч.
56 Подробнее см.: там же, Российское переиздание «Истории России» воспроизведено по VI изданию. См.: Вернадский Г.В, Русская история. М., 1997,
57 Болховитинов H.H. Указ. соч. С. 214.
" Обзор коллекции документов Г.В. Вернадского ... С. 410,
55 Там же. С. 4U.
60 См,: Вернадский Г.В. Русская история. С, 7-23, il Там же. С, 227,239-242.
и Козляков В.Н. Георгий Владимирович Вернадский ..С 13 63 Там же. С. 12.
Переиздание «Истории России» в 5 томах осуществлено в 1996-2000 гг. Вернадский Г.В, История России. Древняя Русь, М., 1996. С. 25. Там же. С. 17. Там же. С. 25,
Вернадский Г.В. История России. Монголы и Русь. М., 1997. С.13. Вполне возможно предположить влияние на Г.В. Вернадского научных идей его отца, в частности учения о биосфере. Не исключено, что под их воздействием формировался его интерес к роли пространственно-природного фактора в истории в его раннем творчестве. Может оыть, проявлением этого интереса стала и его статья в «Новом журнале» (Нью-Йорк) «^елтеек и животный мир в истории России» (1962) 70 ^- подробнее: Вернадский Г.В. История России, Монголы и Русь. Тверь; М„ 1997. 1964 №7^С 254^289 Н' МиЛЮК°В Й русского народа // Новый журн.
65
1964. №77. С. 254-289. 11 Милюков ПН. Очерки по истории русской культуры: В 3 г. М., 1995. Т.1. С.66-67.
72 Вернадский Г.В. П.Н. Милюков и месторазвитне ... С. 267.
73 Там же. С. 275-276.
7" Толстов С. Древнейшая история СССР в освещении Вернадского // Вопр. истории. 1946. №4; Тихомиров М.Н, Славяне в «Истории России» Вернадского // Там же.
75 Толстов С. Указ. соч. С. 115.
76 См.: Тихомиров М.Н. Указ. соч. С, 128.
77 Там же.
78 Пашуто В.Т., Мерперт Н.Я. Г. Вернадский. Монголы и Россия К Вопр. истории. 1955. №8.
75 Там же. С. 182.
80 Там же. С. 186.
а' См. подробнее: Пашуто В.Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992. С. 106-107.
п См. подробнее: Пушкарев Т. Вернадский Г.В. // Записки русской академической группы в США. Нью-Йорк, 1973. Т.7. С. 14.
81 Андреев Н. Вернадский Г.В. // Там же. Нью-Йорк, 1975. Т.9. С.190. 8" Там же. С. 192.
83 См.: Основы евразийства. М., 2002. С. 5-103.
Александр КЛЕМЕНТЬЕВ
К.Н. Леонтьев: «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения»
В последнее время сделано немало для приобщения наших соотечественников к ценностям западной цивилизации. Объективный взгляд позволяет видеть многочисленные недостатки политики «европейничания», деструктивная роль которой обнаруживается все более. Необходимостью переосмысления стратегии развития страны диктуется обращение к мощной философской традиции, отрицающей универсальность европейской модели развития. Среди наиболее решительных сторонников этой точки зрения был К.Н. Леонтьев (1831-1891), один из крупнейших оригинальных отечественных мыслителей второй половины XIX в., жестко критиковавший современную ему Европу, утверждавший особый характер российского культурного типа.
«...С Александра П мы становимся слишком похожи на Европу... на какую-то среднепропорциональную Европу», - с горечью восклицал
