CC BY
207DOI: 10.24411/ 2588-0276-2018-10005
русская православная культура
О.Б. Сокурова
г.в. СВИРИДОВ и A.A. БЛОК: МЫСЛИ О РОССИИ
Георгий Свиридов на протяжение многих лет с исключительным постоянством обращался к музыкальному воплощению и раскрытию поэтических образов Александра Блока. В статье показано, что первый поэт России ХХ века был близок композитору по строю души, созвучию мыслей, сходству художественного метода и гражданских позиций, параллелизму судеб. Блок был свидетелем и художником-летописцем исторической драмы России в начале ХХ столетия, Свиридов — в его конце. Оба пережили два слома-потрясения, когда стоял вопрос о самом существовании нашей страны: Блок — в 1917 г., Свиридов — в 1991. Оба искали и осмысливали истоки и исходы этих потрясений. Особое внимание в статье уделено похожим выводам поэта и композитора по актуальным проблемам отношений интеллигенции и народа, интеллигенции и революции, интеллигенции и России. Корни духовного кризиса «избранных» представителей общества и культуры и Блок, и Свиридов видели в отступлении от религиозных основ жизни и искусства и пребывании на «недоступной» разделительной черте с народом. Оба художника на трудных путях собственного жизненного и творческого опыта утвердили возможность выбора принципиально иной позиции и указали направление выхода из кризиса.
Ключевые слова: Александр Блок, Георгий Свиридов, Россия, народ, интеллигенция, революция, ХХ век, религиозное ощущение мира, музыка времени, духовный кризис, «недоступная черта», «согласительная черта», цельность жизни, служение.
Невозможно не обратить внимания на то обстоятельство, что Г. В. Свиридов в течение долгого времени, особенно начиная с 1960-х годов и в продолжение всех последующих десятилетий, постоянно обращался к поэзии Александра Блока. В своих дневниковых записях композитор высказывал удивление, что изумительная музыкальность блоковских стихов не привлекла к себе композиторов-современников. Да и в последующие времена смысловое и звуковое богатство поэтических циклов Блока не было по-настоящему освоено в отечественной музыке. Однако, согласившись с этими наблюдениями, мы можем утверждать, что самому Свиридову в высшей степени удалось восполнить этот пробел.
В 1961-1963 гг. были написаны «Петербургские песни», в 1967 г. — оратория «Пять песен о России» на слова Блока, в 1970-х — «Песни о России», Три песни на стихи Блока, кантаты «Петербург», «Ночные облака», «Несказанный свет», в 1980-е гг. создавались «Песни безвременья», «Прощание с Петербургом», мистерия «Россия», в 1990-х — поэма «Петербург», цикл песен «Большой Блок» («Из Блока»). Блок был как-то особенно близок композитору — как представляется, по строю души, созвучию мыслей и чувств.
В статье «Душа писателя» (1909) поэт утверждал, что творчество писателя должно восходить к «всеобщей душе», иметь «народную санкцию». Он призывал слушать музыку «мирового оркестра». Кроме того, считал Блок, настоящему писателю должно быть присуще «чувство пути» — и личного, и всенародного, в их неразрывной связи. «Только наличностью пути определяется внутренний такт писателя, его ритм. Всего
Ольга Борисовна Сокурова — доктор культурологии, доцент кафедры истории западноевропейской и русской культуры Института истории Санкт-Петербургского государственного университета ([email protected]).
опаснее — утрата этого ритма. Неустанное напряжение внутреннего слуха, прислушивание как бы к отдаленной музыке есть непременное условие писательского бытия» [1, с. 287]. Блок был убежден: «Все кончается, только музыка не умирает» [2, с. 296]. И добавлял: «У современных художников, слушающих музыку, надежда на благословение души народной робка только потому, что они бесконечно удалены от нее. Но те, кто исполнен музыкой, услышат вздох всеобщей души, если не сегодня, то завтра» [2, с. 296]. Блок считал, что такие художники могут рассчитывать на «народную санкцию», и народ может сказать кому-нибудь из них: «Ты много ошибался, много падал, но я слышу, что ты идешь в меру своих сил, что ты бескорыстен, а значит, можешь стать больше себя. И потому — оправдываю и благословляю тебя — иди еще дальше» [1, с. 285].
Таким образом, поэзия Блока и его мысль о поэзии пронизана духом музыки. Со своей стороны, музыка Свиридова глубоко сроднена с поэтическим словом. И если поэзия Блока восходит к народной душе, то музыка Свиридова в народной душе укоренена.
Кроме того, огромное значение в судьбе и духе каждого из них имел Петербург. Оба — и Блок, и Свиридов — внесли свой вклад в Петербургский текст, под которым следует понимать совокупность и художественно-смысловую взаимосвязь всех значительных творений архитектуры, живописи, музыки, театра, литературы, созданных в петербургский период русской истории. К созданию петербургского текста причаст-ны и те представители последующих этапов развития отечественной культуры, кто унаследовал в своем творчестве его темы, идеи, проблемы, героев. К ним, в первую очередь, должен быть причислен Г. В. Свиридов.
В. Н. Топоров, включивший данное понятие в гуманитарную науку, дает такое определение: «Петербургский текст — мощное полифоническое резонансное пространство, в вибрациях которого уже давно слышатся тревожные синкопы русской истории» [8, с. 319]. Одновременно, считает ученый, это «синтетический сакральный сверхтекст, в котором связываются высшие смыслы и цели», благодаря чему происходит «прорыв в сферу символического и пророческого» [8, с. 320].
Разработка петербургской темы и символический образ северной столицы в творчестве Блока и вокальных циклах Свиридова вполне соответствуют указанным параметрам. Оба они — Блок в поэзии, Свиридов в музыке — творили Петербургский миф, чтобы выйти через него к глубинным смыслам грандиозной исторической драмы России новейшего времени. Блок был свидетелем и гениальным художником-летописцем этой драмы в начале ХХ столетия, Свиридов — в его конце. Оба пережили два слома-потрясения, когда стоял вопрос о самом существовании нашей страны: Блок — в 1917 г., Свиридов — в 1991. Оба искали, фиксировали и осмысливали истоки и исходы этих потрясений. Для каждого из них понять и передать случившееся было жизненно важным делом, так как их жизнью была Россия — «страна простора, страна песни, страна печали, страна Христа», как определил ее Георгий Свиридов. Оба, отдав ей все силы души и дара, завершили свой жизненный путь, когда кончался очередной этап ее истории: Блок — в конце революционного периода, Свиридов — в конце так называемой «перестройки».
Они ушли в вечность, а мы продолжаем жить на земле. И сегодня, пережив очередной «семнадцатый год», пребывая в тревожном, и все-таки не безнадежном ожидании непредвиденных событий в непредсказуемом и нестабильном мире, мы неизбежно подытоживаем уроки прошедшего столетия. Нам необходимо их учесть, так как мы уже не имеем права на повторение прежних ошибок — для этого у нашего народа более нет ни сил, ни времени. Ведь если те, кто были участниками и современниками 1917 года, на протяжение всего последующего периода имели возможность осмыслить происшедшее, что-то исправить, изменить, искупить страданиями, кровью, огромным трудом, то у нас осталось гораздо меньше возможностей для маневров. Мы не имеем права на ошибки такого масштаба, какие совершило поколение Блока, или такие, какие с горечью и болью фиксирует в своих дневниковых записях Свиридов.
Интересно отметить, что в прозе Блока и дневниках Свиридова можно найти немало схожих мыслей о России, народе и интеллигенции. Представляется полезным обратить внимание на некоторые из них.
В статье «Народ и интеллигенция» (1908) Блок делает неожиданное признание: «Отношения между народом и интеллигенцией представляются мне не только ненормальными, не только недолжными. В них есть нечто жуткое; душа занимается страхом, когда внимательно приглядишься к ним; страшно становится, когда интеллигент начинает чувствовать себя «животным общественным», когда только сознает он, что существует некая круговая порука среди людей культурных...» [3, с. 260].
Блок считал, что народ и интеллигенция — это, по сути, две реальности в современной ему России: «полтораста миллионов с одной стороны, и несколько сот тысяч — с другой; люди, взаимно друг друга не понимающие в самом основном». «Среди сотен тысяч (в среде интеллигенции — О. С.) происходит торопливое брожение, непрестанная смена направлений, настроений, боевых знамен. Над городами стоит... такой гул, который стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой...» [3, с. 264]. Обратим внимание: лагерь интеллигенции Блок уподобляет татарскому, т. е. враждебному стану! А что, по его мнению, происходит в это время в народе? «Среди полтораста миллионов царствуют как будто сон и тишина. Но и над станом Дмитрия Донского стояла тишина; однако заплакал воевода Боброк, припав ухом к земле: он услышал, как неутешно плачет вдовица, как мать бьется о стремя сына. Над русским станом полыхала далекая и зловещая зарница» [3, с. 264]. Как видим, Блок пророчески предвидел плач и горе народа в обозримом будущем. Представив народ и интеллигенцию двумя враждебными лагерями, он отмечает, что при этом существуют очень немногие лучшие представители образованной части русского общества, которые оказываются на «тонкой согласительной черте между народом и интеллигенцией»: это, как правило, «большие люди», которые совершают «большие дела», выражая в них глубины народного духа. Но такие люди враждебны, по мнению Блока, основной части интеллигенции, «враждебны потому, что в чем-то сокровенном непонятны. Ломоносов, как известно, был в свое время ненавидим и гоним ученой коллегией; народные сказители представляются... забавной диковиной; начала славянофильства, имеющие глубокую опору в народе, всегда были роковым образом помехой "интеллигентским началам"; прав был Самарин, когда писал Аксакову о "недоступной черте", существующей между "славянофилами" и "западниками". На наших глазах интеллигенция, давшая Достоевскому умереть в нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к Менделееву. По-своему она была права; между ними и ею была та самая "недоступная черта" (пушкинское слово), которая определяет трагедию России» [3, с. 265].
На наш взгляд, Г. В. Свиридов принадлежал к обозначенному Блоком «тонкому слою» именно таких блестяще образованных русских людей, обладающих мировым культурным уровнем, но вышедших из народа и понимающих самую сущность его. Отсюда — его одиночество в своей среде, о котором он писал в исповедальном и в то же время программном — Рождественском — письме автору этой статьи. В то время (это был 1984 год) предполагалось, что мы с А. С. Белоненко, племянником Георгия Васильевича, приступим к работе над книгой о нем в серии ЖЗЛ. Однако по целому ряду причин к осуществлению этого замысла оказалось возможным вернуться лишь теперь. Однако мысли о главных смысловых параметрах книги остались неизменными, ибо они были поддержаны композитором: «Ольга Борисовна, мне было так приятно получить Ваше письмо! И я радуюсь тому, что Вы начнете работу над книгой. По Вашим словам кажется, что Вы верно мыслите ее доминанты: время, одинокость пути, враждебность среды, и чем ни дальше, тем больше, личная судьба, но главное — общие судьбы. И метания: не только — художника (творческие поиски и т. д.), но — человека, и не только человека: метания целого народа. Он именно заметался — другого слова не нахожу. Вот — главный фон жизни. Ведь я, родившийся в 1915г., в буквальном смысле — дитя времени раскола, войн и потрясений, прошедших
поперек нашей земли, поперек моей семьи и моей судьбы, как и миллионов других русских судеб» [7, с. 49]. И далее, подтвердив, что собственная жизнь накрепко соединена с судьбой народа, его метаниями и поисками, а музыка вобрала и выразила эту судьбу и поиски, композитор отмечал: «Моя чуждость музыкальной среде (по крайней мере, значительной ее части) не в том, что они пишут "сложно", а я "просто". Это — пустые слова. Чуждость здесь — изначальная. Из одной точки мы расходимся в прямо противоположных направлениях» [7, с. 52]. Если использовать терминологию Блока, Свиридов оказался с народом на «тонкой согласительной черте», в то время как многие из его коллег — на «черте недоступной».
Но вернемся к статье Блока, к сожалению, ныне почти забытой. А ведь она изобилует важными и в высшей степени актуальными мыслями. Ведущий поэт Серебряного века обратился здесь к одной из наиболее ярких страниц века Золотого — книге «Выбранные места из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя, которая, как известно, вызвала после своего выхода в свет необычайно острую полемику. В частности, она стала причиной появления так называемого «Зальцбруннского письма» В. Г. Белинского, написанного в гневном и чрезвычайно резком, непримиримом стиле по отношению к православной позиции великого писателя, которого «неистовый Виссарион» назвал «апостолом невежества», «защитником кнута» и «поборником мракобесия» (!). Это письмо стало манифестом революционно настроенной (подавляющей) части русской интеллигенции.
Напротив, Блок с великим сочувствием вспоминает выраженную в «Выбранных местах...» мысль Гоголя о том, что нужно проездиться по России, нужно полюбить Россию, нужно с сочувствием отнестись к ней, ее болезням и страданиям, «которые в таком множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами». Гоголь считал, что сострадание есть уже начало любви. Он с горячим убеждением обращался к соотечественникам: «Монастырь наш — Россия! Облеките же себя умственно ризой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет сынов своих еще крепче, чем когда-либо прежде...» [3, с. 266].
«Понятны ли эти слова Гоголя интеллигенту? — спрашивает Блок. И с сокрушением отвечает: — Увы, они и теперь кажутся ему предсмертным бредом, вызовут все тот же истерический бранный крик, которым кричал на Гоголя Белинский, "отец русской интеллигенции". В самом деле, нам непонятны эти слова о сострадании как начале любви, о том, что к любви ведет Бог, о том, что Россия — монастырь, для которого нужно умертвить "всего себя для себя". Непонятны, потому что мы уже не знаем этой любви, которая рождается из сострадания, потому что вопрос о Боге — кажется, "самый нелюбопытный вопрос в наши дни", как писал Мережковский» [3, с. 266-267].
Следует обратить внимание на те признаки болезненного кризиса русской интеллигенции, которые отметил Блок и которые он наблюдал не только в своих собратьях, но и в самом себе.
Первый и основной признак — это отступление от веры. Именно здесь, по мнению Блока, проходит черта, отделяющая интеллигенцию от народа. «Пока стоит такая застава, интеллигенция осуждена бродить, двигаться и вырождаться в заколдованном круге; ей незачем отрекаться от себя... Не только отрекаться нельзя, но можно еще утверждать свои слабости — вплоть до слабости самоубийства. Что возражу я человеку, которого привели к самоубийству требования индивидуализма, демонизма, эстетики или... самое обыденное требование отчаяния и тоски?..» [3, с. 267].
Второй признак, связанный с первым, с точки зрения Блока, состоит в том, что в интеллигентской среде исчезает созидательное начало. Он пишет: «Интеллигентных людей, спасающихся положительными началами науки, общественной деятельности, искусства, — все меньше... Требуется какое-то иное, высшее начало. Раз его нет, оно заменяется всяческим бунтом и буйством, начиная от вульгарного "богоборчества" декадентов и кончая неприметным и откровенным самоуничтожением — развратом, пьянством, самоубийством всех видов» [3, с. 267].
Но и в народе, отмечает Блок, копится недобрая усмешка, прорастают семена бунта. И поэт задается вопросом: «Что, если тройка... летит прямо на нас?» [3, с. 268].... Он подводит неутешительный итог: «На вопрос о недоступной черте, существующей между интеллигенцией и народом, ответил утвердительно не я, — ответила история России» [5, с. 274].
Наступил 1918 год, когда была убита Царская семья, и Россия погрузилась в хаос и ужасы революции и гражданской бойни. За 15 лет до этого Блок написал пророческое стихотворение, которое привлекло внимание Свиридова и было положено им на музыку. Построенное в форме диалога, это стихотворение не только предсказывает грядущие события, но и вскрывает их мистический смысл:
- Все ли спокойно в народе?
- Нет, император убит. Кто-то о темной свободе На площадях говорит.
- Все ли готовы подняться?
- Нет. Каменеют и ждут. Кто-то велел дожидаться: Бродят и песни поют.
- Кто же поставлен у власти?
- Власти не хочет народ. Дремлют гражданские страсти: Слышно, что кто-то идет.
- Кто ж он, народный смиритель?
- Тёмен, и зол, и свиреп. Инок у входа в обитель Видел его и ослеп...
Он к неизведанным безднам Гонит людей, как стада... Посохом гонит железным...
- Боже! Бежим от Суда!
Точная дата создания этого произведения — 3 марта 1903 года. Март — трагический месяц для династии Романовых. В марте 1801 г. был убит Павел I, в марте 1881 — Александр II. А через 14 лет после написания блоковского стихотворения, в марте 1917 г., русский император Николай II был принужден подписать отречение от престола (легитимность этого документа до сих пор ставится под сомнение). Это событие неотвратимо повлекло за собой гибель Царской семьи и крушение Российской империи.
Тяжесть железного посоха грядущей новой власти, за видимыми действиями которой поэт прозревал власть «невидимого врага» — набирающего силу апокалиптического зверя, — народ впоследствии ощутил в полной мере. Ритмы истории становились все более явными и грозными, а «неизведанные бездны» — пугающе близкими. От Суда, как выяснилось, не убежишь.
Наступил 1918 год. В статье «Интеллигенция и революция», написанной в январе этого трагического года, Блок обращает внимание на «разочарованность» интеллигенции в народе. И задает вопрос людям своего круга: где же наша ответственность за себя и за собственное прошлое? А затем предупреждает: «Надменное политиканство — великий грех. Чем дольше будет гордиться и ехидствовать интеллигенция, тем страшнее и кровавее может стать кругом <...> Бороться с ужасами может лишь дух.
Зачем преграждать душевностью пути к духовности?.. [4, с. 406]. «А лучшие люди говорят: "Мы разочаровались в своем народе". Они не хотят видеть человека. А человек — вот он, рядом» [4, с. 403].
Быть может, именно эта стоическая вера Блока в русского человека, в лучшие стороны его нравственной природы, особенно надежда на его живую совесть, способность к покаянию, побудило его в те дни, когда казалось, что Родина погружается в кровавый хаос, в бездну небытия, сделать такое неожиданное предсказание: «России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и по-новому — великой». «...Россия — большой корабль, которому суждено большое плавание» [4, с. 400]. Кстати, такую же мысль, облеченную в подобные образы, высказывал один из последних Оптинских старцев Анатолий. Он говорил, что будет шторм, и русский корабль будет разбит. Но и на обломках люди спасаются. И настанет время, убеждал старец, когда по Божьей милости восстановится могучий русский корабль и поплывет назначенным ему курсом.
...Была ли неизбежной революция в России? Этого мы сказать не можем. Ясно одно: она случилась, и было в ней, при всех ее ужасах, нечто промыслительное и искупительное. Вместе с кровью — и огромной кровью — вышел и гной недолжной греховной жизни всех слоев русского общества. Измельчавшая, опошленная жизнь кончилась. И вот еще на что хотелось бы обратить внимание. Вместе со свирепствовавшей страшной разрушительной стихией был разбужен и мобилизован копившийся в народных недрах творческий дух. Были призваны к созидательной деятельности лучшие люди из народа. Формировалась новая, народная интеллигенция, кровно связанная с корнями родной земли. Об этом свидетельствует судьба Г. В. Свиридова. На курской черноземной почве был укоренен и вскормлен его огромный талант. В северной культурной столице он был взращен и отшлифован.
Не так давно в Петербурге состоялась премьера Первой симфонии композитора, написанной более 80 лет назад, в 1937 году. Всех потрясла мощь этого пусть пока несовершенного юношеского произведения, заявленный в нем огромный потенциал, богатырство души и духа.
В полном согласии с Блоком Свиридов писал в своих дневниках: «Русская душа всегда хотела верить в лучшее в человеке (в его помыслах и чувствах)... Тысячи раз ошибаясь, заблуждаясь, разочаровываясь, она, русская душа, не устает, не перестает верить до сего дня, несмотря ни на что! Отними у нее эту веру — русского человека нет. Будет другой человек, и не какой-то особенный, а «средне-европеец», но уже совсем раб, совершенно ничтожный, хуже и гаже, чем любой захолустный обыватель Европы. Тысячелетие складывалась эта душа, и сразу истребить ее оказалось трудно. Но дело истребления идет мощными шагами теперь» [6, с. 95]. Наиболее успешно это истребление происходило, к сожалению, именно в интеллигентской среде («чем либеральней, тем они пошлее», — заметил Ф. И. Тютчев).
Свиридов отмечает признаки духовной болезни современной интеллигенции:
а) неспособность отличать дерзновенность таланта от наглости самонадеянной посредственности;
б) сознательная грязь в литературе, на сцене, на экране;
в) тенденция умалить, унизить человеческую культуру, опошлить, «огадить», как выразился Свиридов, великие произведения человеческого духа, «сознательная профанация (по злобе, ненависти или легкомыслию) крупных культурных и художественных творений» [6, с. 96]. Свиридов отмечает, что даже образ Христа ныне подвергается систематическому опошлению и осмеянию.
В упомянутом выше программном письме к автору этой статьи композитор ищет причины столь тревожного состояния современного искусства и последовательно фиксирует те процессы, которые, шаг за шагом, привели к нему. Позволим себе подробно процитировать эту часть письма ввиду ее особой важности:
«В первой половине XX века получило огромное распространение искусство как самоцель. Ярчайший пример его — беззаботное творчество Стравинского, прекрасно
прожившего свою долгую жизнь — жизнь гениального в своем роде артиста, эстета и стилизатора. Подобное искусство чуждо мне, хотя как музыкант я восхищаюсь многими его страницами. Мне ближе Рахманинов, откликнувшийся на первую мировую войну созданием «Всенощной», и Шостакович, написавший в 1943 году свою 8-ую симфонию. Мне всегда казались малозначительными специальные задачи поисков формы, приемов письма, смены техники и т. д. В этих поисках искусство XX века не только утратило стиль, заменив его разнообразными манерами, оно утеряло несравненно большее — духовное содержание, основу великого искусства, родившегося из религиозного ощущения мира.
И Шостакович свою 8-ую симфонию (про которую он однажды сказал мне: "Это моя лебединая песня, лучшего я уже не напишу!") заканчивает гармонично, в простом, элементарном до мажоре, подчеркивая этим гармоничность строения мира, конечное торжество гармонии, несмотря на все потрясения и разгул зла.
Отдельный вопрос связан с музыкальной школой Шенберга (так называемой додекафонией), которая после войны была канонизирована, объявлена единственным путем исторического развития музыки и насаждена во всем мире. Ее идеей было изображение зла и порождаемых им чувств: страха, насилия, осознания катастрофы, ужаса, смерти, бессмысленности человеческого существования и т. д. Открытия этой школы, несомненно, обогатили музыку, введя в нее новый строй чувствования и мироощущения и найдя соответственные выразительные музыкальные средства для воплощения своих идей, своих образов.
Однако мне думается, что создатели этого музыкального направления в значительной степени, если не полностью, сами и исчерпали его художественные возможности. Взрыв послевоенного авангардизма, связанный с повсеместным внедрением и культивированием додекафонии, оказался взрывом эпигонства, не внесшим уже ничего принципиально нового в музыкальное искусство и заведшим его в тупик. Искусство постепенно попало в руки дельцов-профессионалов, "делающих" его. Оно превратилось в имитацию искусства, в подделку под искусство и в этом качестве стало доступно любому старательному ремесленнику. Ремесло, умение мастерить суррогаты, заменили вдохновение, наитие, таинственный творческий посыл, "Божью искру", как говорил Шиллер. Но беда подобного искусства не только в его умозрительной сухости или тщательно выверенной симуляции того или иного эмоционального движения, состояния. Эстеты, снобы и стилизаторы, расплодившиеся в неимоверном количестве на потребу сытой буржуазной публики, явились деятельными помощниками зла, обширно распространившегося в мире. Их искусство, подчас изысканное, хитроумное и талантливое, равнодушное к добру, объявленному "пресной пищей", неминуемо должно было начать кокетничать со злом, воспевая или "разоблачая" его, а в сущности, помогая ему разложить человеческую душу сознанием "избранности", вседозволенности, отсутствием нравственных критериев в быстроменяющемся мире, равнодушием к судьбе ближнего, иногда к своей собственной судьбе, и в конечном счете к судьбе мира. Уйдя от всечеловеческой истины, от сознания идеи мира как целого, несмотря на все его несовершенство, искусство активно помогало обществу прийти к фатальной мысли о борьбе как сущности жизни, пока не завело в тупик сам род человеческий, поставив его под угрозу уничтожения» [7, с. 50-51].
Итак, по мысли Свиридова, все начинается с утверждения искусства как самоцели, исчезновения в нем духовного содержания, связанного с утратой «религиозного ощущения мира». Именно это привело касту «избранных» к гордой уверенности в том, что «все позволено», к неизбежному заигрыванию со злом и пособничеству ему. Все это может закончиться, полагал композитор, уже последним бунтом людей против Бога и самоуничтожением человеческого рода (последняя цель первого в мироздании революционера Люцифера).
В дневниках Г. В. Свиридова можно найти меткую характеристику дельцов, которые считают себя творцами. Они не только движутся в указанном направлении, но и требуют от всех остальных признания своей неограниченной «свободы» и одновременно подчинения своему диктату:
«"Несчастные", якобы преследуемые "новаторы", а по сути — давно уже эпигоны, оказались самыми жестокими тиранами, каких когда-либо знала история музыкальной культуры...» Их тирания, уточняет Свиридов, направлена прежде всего против тех художников, которые видят мир в совсем ином свете. Он создает весьма выразительный коллективный портрет псевдоноваторов:
«...Ловкие, циничные, предприимчивые, отлично разбирающиеся в механизме жизненного устройства, чуждые каких-либо предрассудков..., они живут как бы внутри уже имеющейся музыки, занимаясь перелицовыванием ее, смешением стилей, всяческими экспериментами с нею (уже существующей!) А надо извлечь музыку из жизни, из жизненного пласта, из жизненной стихии, и сделать искусством. Это они сделать бессильны, ибо их жизнь не связана с жизнью коренного народного пласта, в них нет чувства стихии. Нет пуповины, соединяющей искусство с жизнью. Они варятся внутри искусства, оттого такие худосочные» [6, с. 383].
Свиридов рассуждает в том же ключе, использует те же образы, что и Блок. И трудно не увидеть параллелей в обстановке послереволюционного периода, когда Блок задыхался, перестав слышать музыку мирового оркестра, и теми тенденциями, которые застал в конце жизни и зафиксировал в своих записях Свиридов: «Новая поросль художественной интеллигенции изо всех сил, не жалея таланта и фантазии, глумилась над Православием..., над всем русским, получая за это славу и большие дивиденды, деньги и почести — в них не было недостатка» [6, с. 611].
Здесь обнаружен рецидив ненависти к Православию и России, как его носительнице и хранительнице, который проявляется на нынешнем историческом витке (через 100 лет после 1917 года) во все более острых, агрессивных формах. В этом-то и коренится духовный кризис интеллигенции — как прежде, так и теперь. Выход из столь острого кризиса видится в том, чтобы современные образованные люди встали на обозначенную когда-то Блоком тонкую «согласительную» черту с народом, и «умертвив себя для себя», стали служить Богу и России.
В книге дневниковых записей «Музыка как судьба», первое издание которой мгновенно разошлось, а второе, уточненное и дополненное, было приурочено редактором-составителем и комментатором А. С. Белоненко к столетию со дня рождения композитора, есть поразивший Свиридова и записанный им духовный стих XVII века, который хотелось бы привести в заключение. Стих называется «Солнечный хлеб»:
Ой вы, люди русские, Все люди Божии!
Сиры странники, калики перехожие.
Побредем, пойдем ли тропушкой тернистою
Как ко той Пресвятой Богородице!
Мы попросим, мы помолим
Хлеба того Солнечного,
Что у ясна месяца в Чаше покоится.
Мы накормим
Русь нашу матушку,
Чтоб не ела она хлеба того каменна,
Хлеба каменна окаянного,
Не погибла чтоб от руки
Дьявола нечистого,
От слуги его -
Проклятого Антихриста [6, с. 483].
источники и литература
1. Блок А. Душа писателя // Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. Проза. — М.: изд-во «Правда», 1971. — С. 284-288.
2. Блок А. Дитя Гоголя // Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. Проза. — М.: изд-во «Правда», 1971. — С. 293-296
3. Блок А. Народ и интеллигенция // Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. Проза. — М.: изд-во «Правда», 1971. — С. 259-268.
4. Блок А. Интеллигенция и революция // Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. Проза. — М.: изд-во «Правда», 1971. — С. 396-406.
5. Блок А. Стихия и культура// Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. Проза. — М.: изд-во «Правда», 1971. — С. 274-283.
6. Свиридов Г. В. Музыка как судьба / Сост. авт. предисл. и коммент. А. С. Белонен-ко — М.: Молодая гвардия, 2002. — 798 с.
7. Сокурова О.Б. «С надеждой на понимание я пишу Вам...» (Об одном программном письме Г. В. Свиридова). // Свиридовские чтения: «XX век: изломы русской истории и русское искусство»: сб. научн. статей по материалам X Всероссийской научно-практической конференции. — Курск: изд-во ООО «Растр», 2015. — С. 49-52.
8. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтическо-го. — М.: изд. группа «Прогресс-Культура», 1995. — 624 с.
Olga Sokurova. G.V. Sviridov and A. A. Blok: Thoughts About Russia.
For many years Georgy Sviridov with exceptional consistency turned to the musical embodiment and disclosure of poetic images of Alexander Blok. In the article it is shown that the first poet of Russia of the 20th century was close to the composer in such moments as arrangement of soul, consonance of thoughts, similarity of the artistic method and civil positions, and their parallelism of destinies. If A. Blok was a witness and chronicler of the historical drama of Russia in the early 20th century, Sviridov was a witness of its end. They both survived two historical shocks, when the question of the very existence of our country was put: Blok — in 1917, Sviridov — in 1991. Both sought and comprehended the origins and outcomes of these upheavals. Particular attention is paid in the article to the similar conclusions of the poet and composer on the actual problems of the relations between the intelligentsia and the people, the intelligentsia and the revolution, the intelligentsia and Russia. The roots of the spiritual crisis of the "elected" representatives of society and culture, both Blok and Sviridov, saw a deviation from the religious foundations of life and art and stay on the "inaccessible" dividing line with the people. Both artists on the difficult paths of their own life and creative experience approved the possibility of choosing a fundamentally different position and indicated the direction of the way out of the crisis.
Keywords: Alexander Blok, Georgy Sviridov, Russia, people, intelligentsia, revolution, 20th century, religious sense of worldview, music of time, spiritual crisis, "inaccessible feature", "concordant line", integrity of life, mission.
Olga Borisovna Sokurova — Doctor of Cultural Studies, Associate Professor at the Institute of History at St. Petersburg State University ([email protected]).
