CC BY
156
А.Н. Чернов
Функция персонажа в романах Гайто Газданова
Статья посвящена одной из наиболее ярких особенности поэтики прозы Гайто Газданова - образному строю романов и, в частности, построению системы персонажей. Наиболее подробно анализируется роман «Возвращение Будды», являющийся своеобразным «ключом» к прочтению газдановской прозы. Выявлена связь семантической наполненности образов героев с мотивом возвращения, который рассматривается в философском, мифопоэтическом и общекультурном контекстах. Указано на отношения двойничества, в которые вступают все герои произведений Газданова. Сделан вывод о тотальной недооформленности и
Филологические
науки
Литературоведение
полифоническом единстве персонажей, что интерпретируется как эстетическое преодоление трагедии писателя.
Ключевые слова: Гайто Газданов, персонаж, образный строй, мотив возвращения, двойник, семантика, аллюзии, полифония.
Одна из загадочных особенностей поэтики газдановской прозы - ее образный строй. Наиболее наглядно демонстрирует его система персонажей, тщательно выверенная, построенная по математическим правилам. Персонажи во взаимной соотнесенности, в семантической наполненности, в совокупности приемов воссоздания подчинены телеологической устремленности авторской мысли, которая все уровни повествования соотносит с мотивом возвращения. Поскольку весь корпус романов Газ-данова большинство исследователей рассматривает как художественное единство [9] или как метаповествование [10, с. 11], а роман «Возвращение Будды» - как центральный и показательный, своего рода «ключ» к интерпретации газдановской прозы [5], анализ системы персонажей в нем позволит глубже проникнуть в стилеобразующую и смыслообразующую функцию доминантного мотива возвращения.
В сформировавшемся авторском повествовательном стиле все герои, даже второстепенные (вспомним Джентльмена, который возвращается после смерти Павла Александровича в его дом будто в новом образе и с трансформированным сознанием), имеют свойство возвращаться к одним и тем же предметам, ситуациям, «повторяться» в новых ипостасях и многократно возникать в памяти друг друга. Они изначально и потенциально «активно включены в подтекстно-символические коллизии» [12, с. 113], на что указывает даже семантика имен. Герой-повествователь в «Возвращении Будды», например, не имеет имени, ведь он одновременно и существует, и нет: Я умер <...> таково было мое воспоминание о смерти, после которой непостижимым образом я продолжал существовать [3, с. 127]. Как все, что окружало его и чем он жил, теряло <...> всякую убедительность [Там же, с. 166], так и он сам призрачен. В череде бесчисленных непрогнозируемых существований, когда «видел себя композитором, шахтером, офицером, рабочим, дипломатом, бродягой...», он «давно потерял представление о своих собственных очертаниях» [Там же, с. 167] и, значит, самоидентификация невозможна, да и бессмысленна. Он и не может обладать закрепленной номинацией, поскольку Другие жизни врываются и затягивают в «механическое» колесо возвращений: Чем я был я связан с этими воображаемыми людьми, которых я никогда не выдумывал и которые появлялись с такой же неожиданностью, как тот, кто сорвался со скалы и в ком я умер не так
давно, как эта женщина в черном, как те, кто еще, несомненно, ждал меня - с упорной жадностью кратковременного и призрачного воплощения во мне? [3, с. 133]. Эти видения и перевоплощения характеризуются как изысканный род недуга, погружающий в боль и страдания: я узнал то очередное и тягостное воплощение <... > самое отвратительное ощущение, которое я испытал [Там же, с. 134-135].
Если рассматривать пребывание героя-повествователя в колесе бесконечных кармических реинкарнаций с точки зрения буддийской мифологии, то он должен стремиться преодолеть череду перерождений и страданий (сансары) и достичь нирваны, что означает возвращение в бессмертие из мира греха и страстей. Для рассказчика состояние покоя, прекращение страданий связано с возвращением к Катрин. Разлуку с ней, происшедшую в далеком прошлом, вне романного повествования, он позже расценил как «почти самоубийство», как «прыжок в неизвестность». Этот вынужденный и оказавшийся роковым шаг обрек героя на путь возвращенияк Катрин, которое в романном времени и пространстве не может состояться.
Драматизм предугадываемой не-встречи с Катрин усилен тем, что идеальная любимая отождествлена с родиной, не-встреча с которой в будущем связана «с резким выделением маргинальности» [4, с. 65]: что я буду делать в этом чужом городе чужой страны... [3, с. 154].
Мечту нарратора возвратиться к Катрин можно рассматривать также в контексте христианского преодоления греха на нелегком пути самосовершенствования. Нарратор в начале романа умирает, но, как выясняется, это была смерть, «после которой непостижимым образом я продолжал существовать» [Там же, с. 127]. Он вытерпел страдания и унижения в тюрьме, затем стал свободным и материально обеспеченным благодаря завещанию Щербакова. Далее каким-то непостижимым образом стал спасителем Павла Александровича: после невероятной встречи в Люксембургском саду жизнь Щербакова фантастическим образом преобразилась. Роль главного героя в этой сцене можно осмыслить в духе травес-тийной христианской литургии, а подачку в десять франков соотнести с мистическими событиями Тайной Вечери.
Большинство персонажей романа, кроме главного - безымянного, имеют русские имена и даже фамилии и отчества, в христианской парадигме они достаточно четко проявляются. Павел Александрович Щербаков, например, соотносим с апостолом Павлом: в их судьбах произошел радикальный переворот по воле сверхчеловеческих сил. Савла на пути в Дамаск [7, с. 217-218] чудесным образом преображает Господь, и он, как блудный сын, по евангельской притче [Там же, с. 117], возвращает-
Филологические
науки
Литературоведение
ся к истинному Отцу, становясь ревностным провозвестником христианской веры. Духовное преображение ознаменовано новым именем -Павел [7, с. 191-192]. Со Щербаковым происходит метаморфоза после встречи с главным героем в Люксембургском саду: обретение материальной состоятельности можно счесть благодатным.
Во время второй встречи рассказчик, во-первых, не может узнать Щербакова, т.к. между прежним оборванцем и этим господином «не было решительно ничего общего» [3, с. 136]; во-вторых, он знакомится с ним и только теперь узнает его имя. Таким образом, персонаж получает номинацию в соответствии со статусом. Причем статус обеспеченного, уважаемого и образованного месье не нов, он имел его в России, но лишился в эмиграции: «что-то произошло в начале его жизни за границей <...> какая-то катастрофа.» [Там же, с. 168].
Щербаков в финале погибает от руки Амара, явно не христианина (принял мученическую смерть и апостол в языческом Риме). Свое огромное состояние он завещал подавшему десять франков в Люксембургском саду. Газданов будто иллюстрирует евангельскую истину: И кто напоит одного из малых сил только чашею холодной воды <... > истинно говорю вам, не потеряет награды своей [7, с. 20].
Взаимоотношения Павла Александровича с Лидой тоже могут иметь евангельские аллюзии. Во втором путешествии по странам Азии апостол Павел встречает в городе Филиппы, главном городе Македонии, основанном отцом Александра Македонского (обратим внимание: отчество Щербакова - Александрович), женщину с именем Лидия. Она просит Павла крестить ее со всеми родственниками и остановиться в ее доме [Там же, с. 204], куда тот возвращается неоднократно - из языческого мира в дом истинной веры. Романная Лида вырвана Павлом Александровичем из грязи и порока, но периодически возвращается в греховную среду для встречи с матерью и Амаром. Примечательно, что в «Деяниях Апостолов» Лидия происхождением из малоазиатской провинции Лидия [6, с. 123], в библейские времена - страны легализованной проституции [8]. Новозаветный топоним транспонирует свою репутацию в Лиду из газдановского романа с эквивалентной номинацией. Лида амбивалентна, в ней сочетается «нечто притягательное и неприятное одновременно» [3, с. 170], что в системе религиозно-нравственной квалификации соответствует и Лидии - новозаветной святой, и Лиде - падшей женщине.
Лида же является и двойником, и антагонистом Катрин. Встречи с ней - это эрзац многочисленных возвращений героя к Катрин, суррогат мечтаний о встрече с любимой. Ее образ окружен мистическим, духов-
ным ореолом, а отношения с Лидой, хотя большей частью виртуальные, в немалой мере связаны с эротически-телесным влечением. О Катрин мы знаем только из слов рассказчика в перманентных беседах его с самим собой, но по идеографическому наполнению ее образ прочитывался в других произведениях Газданова. Такова, например, Клэр в романе «Вечер у Клэр» (1930), далекая, недосягаемая, ее очертания в мечтах и воспоминаниях Николая, как оказывается, имеют мало общего с реальной женщиной. Соположенность женских образов проявлена не только семантикой их имен (Клэр - «свет», Катрин в переводе с греческого -«вечно чистая»), но и характерными деталями. Так, важна подробность интерьера в комнате Клэр - «синий цвет обоев», который показался герою «внезапно посветлевшим и странно изменившимся» [2, с. 45]. Этот «посветлевший» синий - отозвался в голубом цвете платья Лиды («Возвращение Будды»). Метафизические свойства голубого цвета делегированы образу Катрин (голубая табличка на двери ее дома; голубое платье ее двойника - Лиды), ведь это цвет не только чистоты, света - «он означает божественную премудрость, <...> он есть символ духа истины, <...> обнаружение любви и премудрости» [11, с. 556]. Именно Катрин, сообщает герой, осведомлена о самых потаенных и необъяснимых качествах его существа: никто вообще, ни один человек на свете, кроме Катрин, не знал о том, что я был болен этим своеобразным душевным недугом [3, с. 175].
Все персонажи «Возвращения Будды» призрачны, размыты и в основных проявлениях похожи друг на друга и будто являются художественными вариациями одного типа, который, воплощаясь в разных персонажах, приобретает иные гендерно-возрастные, социальные признаки. Возможно, и поэтому героине придана парадоксальная недовоплощен-ность: нет ее портрета, отсутствует индивидуализированная речь. Ее облик неполон, призрачен, иллюзорен, ему соответствуют языковые средства, используемые нарратором. Эти наблюдения позволяют сделать некоторые выводы.
Во-первых, все без исключения герои вступают в отношения двойниче-ства. О религиозно-мифологическом родстве главного героя и Щербакова было сказано выше. Но нетрудно заметить немало деталей и подробностей биографического сходства: оба покинули революционную Россию; имеют университетское образование, принадлежат одному социальному слою, в жизни того и другого произошла «какая-то катастрофа, связанная... с женщиной» [Там же, с. 168]. В прошлом Павел Александрович, так же как и главный герой, страдал тяжелой болезнью, от которой с трудом избавился, проведя долгое время в госпитале [Там же].
Филологические
науки
Литературоведение
Двойничество женских образов - Лиды и Катрин - мы уже отмечали. Следует обратить внимание и на то, что эквивалентные пары составляют не только изолированно мужские или женские образы. Парадоксально похожи нарратор и Лида: они неприкаянно совершают маятниковые перемещения из одной среды в другую. Нарратор и Катрин принадлежат ирреальному миру: он представляет собой «чьи-то забытые воспоминания» [3, с. 133], а она -объект его внутреннего «я». Амар является двойником не только главного героя, на что указывает причастность обоих к истории с убийством и судом (у одного - виртуальная, у другого - реальная), но и Лиды. Их объединяет мотив «смердения» [1], имеющий отношение к прошлому и Тунису. Биографии Лиды и Павла Александровича сближены и медицинской темой: однажды доктор приобщал Лиду к культуре и дал ей, пусть неиспользованную, возможность выйти из трущобы, и Павел Александрович благодаря медицине когда-то в прошлом не увяз в той же нечистоте и безысходности.
Во-вторых, речевые характеристики не дифференцируют героев. Неестественно правильная книжная речь Щербакова, как русская, так и французская, с «удивительными интонациями уверенности в себе» [3, с. 131] вызывает некоторое возмущение у рассказчика, будто тот «не имел ни возможности, ни права говорить таким голосом» [Там же]. Негодование вызвано, может быть, и тем, что он узнавал собственную манеру говорить нарочито интеллигентными оборотами, выверенными практикой. Возможно, по той же причине во время первой беседы с Лидой его также «несколько раздражала - в патетических местах - ее склонность к книжным оборотам ...» [3, с. 190]. В обоих случаях он встретился с присущей ему безупречной речью, которая в других устах выглядела несколько гротескной и карикатурной.
В-третьих, сделаем вывод о призрачности, недовоплощенности и исчезновении всех газдановских персонажей. Например, Лида впервые появляется как пародийное напоминание о Катрин: в голубом платье она претенциозно демонстрирует музыкальный талант. Затем, по мере развивающихся отношений, она утрачивает четкость облика: Чтобы не видеть ее, я закрыл глаза, и передо мной появилась привычная мягкая мгла... [Там же, с. 179], а потом и вовсе растворяется: Затем Лида расплылась, я увидел на ее месте мутное белое пятно [Там же, с. 191]. Ее псевдометонимия - голубой цвет - как палитра синего и «посветлевшего» разлагается на компоненты, из которых Лиде достается безликая бледная масса. Показательно, что и герой желает «исчезнуть и раствориться, как призрак во сне, как утреннее пятно тумана» [Там же, с. 167].
Человеческая призрачность зеркально отражается в природе и предметных, вещных явлениях, сопровождающих действие. Определяя свое место в ненадежном мире, герой осознает, что все «может вдруг оказаться условным и призрачным» [3, с. 130]. Возвращаясь из пограничных состояний в реальность, он едва различает предметы «в сумеречном освещении» [Там же, с. 134]. Бессмертие для него - это «какое-то призрачное бессмертие» [Там же, с. 167], «кажущаяся победа над смертью» [Там же, с. 166], а послеболезненные или послесмертные утешения - это «иллюзорные утешения» [Там же, с. 198]. Описания природных или архитектурных явлений, как и людей, импрессионистичны, зыбки, текучи и изменчивы, лишены резкости и очерченности. Употребляемые автором языковые средства усиливают неуверенность в происходящем, процент вводных слов со значением сомнения, неуверенности довольно высок [Там же, с. 219-220].
Можно заключить, что в анализируемом романе воплощено полифоническое множество разноголосых, обладающих минимальной атрибутивностью персонажей с признаками недооформленности и призрачности, но составляющих партитурное единство зеркальных отражений рассказчика, возвращающегося в сюжетное действие каждый раз в новом воплощении. Таким условным приемом Гайто Газданов воссоздает, с одной стороны, трагедию бесконечных страданий, фатальную закольцованность обреченных на одиночество и, с другой стороны, возможность и волю вырваться из круга множества абсурдных существований [Там же, с. 207]. Эстетическое преодоление этой трагедии писатель явил, создав роман «Возвращение Будды».
Библиографический список
1. Боярский В.А. «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского и «Возвращение Будды» Г. Газданова: некоторые мотивные аналогии // Сайт «Хронос. Всемирная история в Интернете». URL: http://www.hrono.ru/statii/2002/boyar_ gazd01.html (дата обращения: 20.03.2013).
2. Газданов Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. Вечер у Клэр. История одного путешествия. Полет. Ночные дороги. М., 1996.
3. Газданов Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 2. Призрак Александра Вольфа. Возвращение Будды. Пилигримы. Пробуждение. Эвелина и ее друзья. М., 1996.
4. Зверев А.М. Парижский топос Газданова // Возвращение Гайто Газданова. Научная конференция, посвященная 95-летию со дня рождения: Материалы и исследования / Сост. М.А. Васильева. М., 2000. С. 58-67.
5. Куталов К. О некоторых особенностях прозы Газданова на примере романа «Ночные дороги» // Сайт «Хронос. Всемирная история в Интернете». URL: http://www.hrono.ru/statii/2001/gazdan14.html (дата обращения: 20.03.2013).
6. Лопухин А.П. Толковая Библия. Т. 10. Стокгольм, 1987.
Филологические
науки
Литературоведение
7. Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа. Милан, 1996.
8. Опарин А.А. Колесо в колесе. В стране золота, первых денег и блудниц // Сайт «Наука и Библия». URL: http://nauka.bible.com.ua/koleso/kol1-05.htm (дата обращения: 20.03.2013).
9. Орлова О.М. От «Алексея Шувалова» к «Призраку Александра Вольфа» // Возвращение Гайто Газданова. Научная конференция, посвященная 95-летию со дня рождения: Материалы и исследования / Сост. М.А. Васильева. М., 2000. С. 96-101.
10. Проскурина Е.Н. Единство иносказания: о нарративной поэтике романов Гайто Газданова. М., 2009.
11. Флоренский П. Столп и утверждение истины. М., 2002.
12. Яблоков Е.А. Нерегулируемые перекрестки. М., 2005.
