CC BY
35
Матвейкина Ю.И.
Аспирант, кафедра русского языка, Санкт-Петербургский государственный университет
ФУНКЦИИ МЕСТОИМЕНИЙ И СТРАТЕГИЯ ТЕКСТА (НА МАТЕРИАЛЕ РАССКАЗА В.О.ПЕЛЕВИНА «СПИ»)
В настоящей статье на материале рассказа В.О.Пелевина «Спи» представлена попытка рассмотреть местоимения различных разрядов с позиции стратегии текста как смыслового целого. Местоименные конструкции, наряду с другими языковыми средствами, в данном случае исследуются с учетом коммуникативных и эстетических намерений автора.
Местоимения, в целом, соотносятся с различными объектами и фрагментами текстового пространства и, выполняя свои текстообразующие функции, являются важнейшими компонентами структурной и смысловой организации текста. Этим объясняется высокая частотность их употребления (в исследуемом тексте рассказа «Спи» зафиксировано 344 местоименных конструкции). Элементы художественного мира, который складывается в текстах В.О.Пелевина, опосредованы сознанием воспринимающего их субъекта. Соответственно, выбор того или иного местоимения в тексте определяется тем, какой референтный статус оно имеет для говорящего, т.е. для субъекта повествования.
В начале рассказа «Спи» автор сообщает, что с главным героем «творилось непонятное» [2,9]: «...стоило маленькому ушастому доценту, похожему на одолеваемого кощунственными мыслями попика, войти в аудиторию, как Никиту начинало смертельно клонить в сон» [2,9]. Неопределенность состояния, с которым сталкивается субъект в начале повествования, и которое характеризуется как «непонятное», представлена в тексте различными средствами: «Ему чудилось, что лектор говорит не о философии, а о чем-то из детства: о каких-то чердаках, песочницах и горящих помойках...» [2,9]; «.ручка в Никитиных пальцах забиралась по диагонали в самый верх листа, оставив за собой неразборчивую фразу» [2,9]; «Его конспекты выглядели странно и были непригодны для занятий: короткие абзацы текста пересекались длинными косыми предложениями, где речь шла то о космонавтах-невозвращенцах, то о рабочем визите монгольского хана, а почерк становился мелким и прыгающим» [2,9]. В данных примерах состояние, с которым впервые сталкивается герой, представлено как ненормальное и новое для него, и потому неопределенное. Это выражено соответствующими лексемами - «чудиться», «неразборчивый», «странно», «мелкий», «прыгающий». Важным приемом в данном случае можно также считать абстрагирование действий героя от него самого и присвоение их неодушевленным объектам («ручка. забиралась по диагонали в самый верх листа», «короткие абзацы текста пересекались длинными косыми предложениями», «почерк становился мелким и прыгающим» - все это происходит помимо воли основного участника ситуации). Таким образом, подчеркивается невозможность для героя активно участвовать в ситуации и контролировать ее.
Во фрагментах текста, которые описывают состояние сна, важную роль играют неопределенно-фиксированные местоимения с элементом «-то». В первом из приведенных выше примеров - «лектор говорит не о философии, а о чем-то из детства: о каких-то чердаках, песочницах и горящих помойках...» [2,9] - признаки, воспринимаемые героем в состоянии сна, являются недостаточными для идентификации объектов, и поэтому целостная картина сна не может быть сформирована. Сущность испытываемого состояния остается неизвестной для говорящего. Данная функция конструкций с неопределенно-фиксированными местоимениями оказывается актуальной для всех последующих эпизодов, описывающих содержание сновидений героев: «Никита. понял,
что приятель видит что-то римско-пугачевское и крайне запутанное» [2,13]; «... ухмыляющийся Сенкевич, привязав его к мачте папирусной лодки, что-то говорил на ухо худому и злому Туру Хейердалу; лодка затерялась где-то в Атлантике...» [2,14]; «В кастрюлю упадала свекла, и Никите начинало сниться что-то из Мелвилла» [2,15]; «... Никите несколько раз привиделся основатель популярного полового извращения; на французском маркизе был клюквенный стрелецкий кафтан с золотыми галунами, и он звал с собой в какое-то женское общежитие» [2,16]. Помимо неопределенности деталей сновидений и отсутствия необходимости для говорящего в конкретизации называемых объектов, важное значение в подобных фрагментах текста имеет прием абсурдизации. В описаниях сновидений представлены абсурдные ситуации, в которых сочетаются несочетаемые с точки зрения логики участники (одним из которых является сам главный герой). В синтаксическом плане эти ситуации нередко «нанизываются», накладываются друг на друга, посредством расширенных сложноподчинительных конструкций, обособленных оборотов и перечислений: «.Никита ерзал на стуле и вздрагивал, потому что ухмыляющийся Сенкевич, привязав его к мачте папирусной лодки, что-то говорил на ухо худому и злому Туру Хейердалу; лодка затерялась где-то в Атлантике, и Хейейрдал с Сенкевичем, не скрываясь, ходили в черных масонских шапочках» [2,14]; «.он краем сознания заметил, что пересказывает какие-то «основные понятия» и одновременно находится на верхней площадке высокой колокольни, где играет маленький духовой оркестр под управлением любви, оказавшейся маленькой желтоволосой старушкой с обезьяньими ухватками» [2,12]. Одновременное сочетание нескольких ситуаций и участников, нескольких трудно соотносимых между собой объектов связано не только с передачей специфики сна как таковой, но и с особым статусом данного состояния в контексте рассказа. Ситуации, относящиеся к состоянию сна, совмещаются с ситуациями, относящимися к состоянию бодрствования. Сон, когда герой «проваливался в черноту»
[2.9], «полностью отъединяя себя от всего вокруг» [2,13] перестает быть важным для автора. Основным объектом повествования становится «новое состояние» [2,10] героя: «Если раньше он рывками перемещался от полной отключенности до перепуганного бодрствования, то теперь эти два состояния соединились - он засыпал, но не окончательно, не до черноты, и то, что с ним происходило, напоминало утреннюю дрему, когда любая мысль без труда превращается в движущуюся цветную картинку, следя за которой можно одновременно дожидаться звонка переведенного на час будильника»
[2.10].
Для определения «нового состояния» героя используется местоименно-соотносительная конструкция - «то, что с ним происходило». В подобных случаях субстантивная форма местоимения «тот» («то»), вводящая дополнительные, придаточные предложения, не идентифицирует какой-либо объект из соответствующего класса, а служит для создания класса объектов. Е.В.Падучева рассматривает местоимение «то» в подобных случаях как субстантиватор, превращающий придаточное предложение в наименование некоторого нового объекта [3,163]. Можно сказать, что в приведенном нами примере конструкция с данным местоимением выполняет «генерализующую» функцию [4,146], обобщая в себе содержание предыдущего контекста, в котором шла речь о погружении героя в новое для него состояние и о приобретаемом им опыте.
Если новое состояние героя в начале повествование представлено как ненормальное, «странное», то в дальнейшем понятие нормы в рассказе В.О.Пелевина трансформируется. Пребывание в состоянии сна оказывается более естественным и нормальным состоянием для всех окружающих людей, чем бодрствование: «Оказалось, что спят вокруг почти все» [2,10]; «.они (родители Никиты) спали все время» [2,13]. В данных примерах местоимение «весь» указывает на полную задействованность участников в ситуации («спят вокруг почти все»), а также на «исчерпывающий охват» [5,138] этих участников
описываемым состоянием («спали все время»). Этот «исчерпывающий охват» в целом распространяется на хронотопическую характеристику рассказа, поскольку основная часть сюжета относится именно к состоянию сна. В этом же контексте всеохватности сон у В.О.Пелевина перестает рассматриваться как индивидуально-физиологическое понятие, и приобретает статус «коллективного бессознательного». В исследованиях, посвященных творчеству В.О.Пелевина, погружение героев в «коллективное бессознательное» рассматривается в связи с «социально-политической системой координат» [1,88]. Упоминаемая автором в начале рассказа марксистско-ленинская философия («на одной из лекций по эм-эл философии, Никита Сонечкин сделал одно удивительное открытие» [2,9]) прочитывается в этой системе как основное снотворное средство, которое вводит всех без исключения в состояние сна и «коллективно-бессознательное существование» [1,88]. Субъект осваивает приемы такого существования, однако его сознание не атрофируется окончательно, его интересуют причины собственного состояния и состояния окружающих: «Хоть бы спросить у кого, почему мы все спим» [2,16] - герой соотносит себя с остальными участниками ситуации (на это указывает наличие определительно-обобщающего местоимения), и пытается найти иного участника. Такой участник не определен: неопределенно-нефиксированное местоимение «кого» (в значении «кого-нибудь») указывает на то, что ситуация для говорящего соотносится с планом будущего; желаемым при этом является лишь наличие участника, его признаки формально должны быть безразличны для говорящего. Однако наличие в контексте вопроса, который потенциально может быть задан участнику, означает, что в данном случае местоимение не может указывать на безразличие к выбору объекта. Говорящий подразумевает участника, обладающего особым признаком, отсутствующим у него самого - осведомленностью о причинах ситуации.
Отсутствие осведомленности о происходящем превращается в важную проблему в контексте рассказа - проблему так называемой «недомолвки существования»: «Никита догадывался, в чем дело, это была не просто одна из недомолвок, а своеобразный шарнир, на котором поворачивались жизни людей, и если кто-то даже и кричал, что надо говорить всю как есть правду, то делал это не потому, что очень уж ненавидел недомолвки, а потому, что к этому его вынуждала главная недомолвка существования» [2,16-17]. Субстантивное указательное местоимение «это» в анафорическом употреблении заключает в себе компрессию смысла предшествующего контекста. Смысл контекста в данном случае состоит в описании определенного состояния, являющегося «странным» для героя, и именно оно будет являться объектом анафорического указания. Суть предложений с субстантивным «это» состоит в том, чтобы приписать объекту некий набор признаков и каким-то образом идентифицировать его. В данном случае этот набор признаков содержит в себе понятие «недомолвки», и тем самым делает идентификацию практически невозможной.
«Недомолвка существования», таким образом, становится основным компонентом стратегии данного текста. Местоимения и местоименные конструкции приобретают важное значение для реализации этой стратегии. Это происходит потому, что местоимения, как «слова-заместители» обладают соответствующей природой -«растяжимостью содержания, которое делает их лексическое значение условным, всеобщим, как бы беспредметным» [6,260]. Местоимения априори заключают в себе некую «недомолвку» относительного замещаемого, объем которого может быть различным.
Неизвестность в значении местоимения с «-то» может быть обусловлено различными причинами, и большинство из них актуализируются в тексте. Неизвестность как вариант «недомолвки существования» может быть объяснена отсутствием знакомства между субъектом и участником событий или отсутствием у субъекта знаний о нем: «.
какой-то загорелый, европейского вида мужчина по ошибке переглянулся с Никитой» [2,18]. Также причина может состоять в том, что объект, его признак или какие-то сопутствующие обстоятельства не могут быть сразу идентифицированы субъектом (зачастую такая идентификация оказывается вовсе невозможной): «- Вот она, правда, -прошептал кто-то за спиной» [2,19]; «.загорелый тип чуть было не шепнул что-то Никите» [2,19]. Употребление местоимения может быть также следствием невозможности дать однозначное определение происходящему, однозначно сформулировать те или иные признаки воспринимаемых объектов: «.из комнаты, откуда все это время доносились тихие неразборчивые голоса, вдруг послышалось какое-то бульканье и треск» [2,18]; «В центре комнаты за большим круглым столом сидели человек десять-пятнадцать. -лысоватые, пожилые, с тенью какой-то невыразимой думы на лицах» [2,17]). В подобных примерах, в целом, полностью отсутствует конкретизированность участников ситуаций, объектов и их признаков. Невозможность точных формулировок, в свою очередь, -следствие той же «недомолвки существования» как стратегии текста.
Герой рассказа пытается преодолеть неопределенность, и оказывается одинок в этом стремлении: «Никита с тоской думал, что. ему совсем некому пожаловаться на повторяющийся кошмар. Ему вдруг так захотелось пойти на улицу и с кем-нибудь -совершенно неважно, с кем - заговорить обо всем этом.» [2,19-20]. Отрицательное местоимение указывает на полное отсутствие потенциальных участников ситуации (сочетание с наречием «совсем» подчеркивает высшую степень отрицания, придает ему значение исчерпывающего охвата); неопределенно-нефиксированное местоимение заключает в себе значение безразличия к выбору участника (это значение подкрепляется сопутствующей конструкцией - «совершенно неважно, с кем»). В поле повествования попадает большое количество потенциальных участников, но ни один из них не обладает нужными для субъекта признаками: «Нет, - решил Никита. Черт знает, кто о чем говорит» [2,21]; «Может, я ненормальный. Но неужели вам самой никогда не хотелось с кем-нибудь это обсудить?» [2,22]; «И выходит, что поговорить мне не с кем» [2,23] - ни один из участников, с которыми сталкивается герой, не способен обсудить с ним «это». Субстантивное местоимение «это» подразумевает под собой неопределенное состояние окружающего мира и понятие «недомолвки существования».
Далее авторская стратегия становится ориентированной на попытку устранить «недомолвку существования», а также на невозможность добиться успеха в этой попытке. К концу повествования ее актуальность вовсе снимается: в беседе с дружинниками -Гаврилой и Михаилом - Никита Сонечкин не решается задать свой вопрос напрямую («А может, их спросить? - подумал Никита. Хотя страшно. Все-таки двое» [2,24]), но при этом получает своеобразный ответ в виде эмблемы на этикетке бутылки («эмблема "Союзплодоимпорта" - стилизованный земной шарик с крупными буквами "СПИ"» [2,26]). Императив, который заключен в данной аббревиатуре, а также в самом названии рассказа, прослеживается и в ключевых словах, произнесенных одним из героев: «- Вот и все, - задумчиво сказал Михаил. - Ничего другого людям пока не светит» [2,25]. Субстантивная форма «всё» выполняет в данном случае свою основную функцию -функцию завершения смыслового фрагмента - и представляет собой максимальную степень обобщения представленных в контексте явлений и событий. Говорящий подводит повествование к определенному итогу. Выполняя функцию завершения смыслового фрагмента, местоимение «всё» в данном случае означает завершение исканий героя. В функции смыслового обобщения предшествующего контекста данное местоимение формирует собой ответ на вопрос, интересующий главного героя на протяжение всего предшествующего повествования. Таким образом, состояние сна, так же как и «состояние опьянения» рассматривается как единственный способ существования человека. Фраза, содержащая отрицательное и определительное местоимения - «Ничего другого людям
пока не светит» - подчеркивает полное отсутствие какой-либо альтернативы этому способу существования. Местоименное сочетание «ничего другого» имеет синонимическое соответствие с предыдущим определительно-обобщающим местоимением «всё», и содержит в себе такую же анафорическую отсылку к контексту: альтернативы не может быть как ситуации «выпивания бутылки», так и ситуации погружения в сон, состоянию сна, описываемому на протяжении всего повествования. Подчеркнутое дважды отсутствие альтернативы в данном случае приобретает императивный характер. Высказывание, на первый взгляд, относящееся к генеритивному регистру, таким образом, получает функции, присущие волюнтивному регистру («побудить адресата к действию, внести изменение во фрагмент действительности» [7,33]).
Так или иначе, герой воспринимает этот императив так же - в различных заданных в нем смыслах: он включается в ситуацию «выпивания» и исключается из ситуации поиска. Как результат, сознание субъекта меняется, и он начинает по-иному воспринимать окружающее: «То ли дело было в водке, то ли в чем-то другом, но Никита давно не ощущал такой легкости во всем теле - казалось, он не идет, а несется ввысь.» [2,26]. Компонент неизвестности не исчезает из поля повествования; местоименное сочетание «что-то другое», указывает на его наличие и подразумевает существование некоторых причин, которыми вызвано новое состояние героя. Эти причины не конкретизированы, а лишь обобщены субстантивным местоимением «другое». Тем не менее, характер компонента неизвестности меняется: неопределенно-фиксированное местоимение в приведенном примере выражает несущественность для говорящего конкретизации обстоятельств события.
Качество описываемого состояния конкретизируется в последующем контексте. Для субъекта уже не актуальна проблема неизвестности и «недомолвки существования»: «Смысла слов Никита не понимал, но это его не беспокоило» [2,26] - субстантивное местоимение «это» в анафорической функции отсылает не только к ближайшему контексту (к первой части высказывания). Сфера действия анафорической отсылки в данном случае значительно расширяется: непонимание субъектом «смысла слов» соотносится с проблемой «недомолвки существования», разрешить которую он пытался на протяжении всего повествования. Поскольку острота проблемы для субъекта снимается, к концу рассказа получает новое развитие и стратегия текста. Теперь автор может заявить о победе «сна» и о личностном опустошении героя, исчезновении его «я»: «Он подошел к дверям и поглядел на свое усталое морщинистое лицо в стекле. Вдруг лицо исчезло, и на его месте появилась черная пустота.» [2,27] - указательная группа с притяжательным местоимением также имеет в данном случае расширенную анафорическую природу. Антецедентом местоимения «его» является не только «лицо» героя, но личностное сознание в целом. Полная победа «сна», представляемого ранее в тексте как «странное состояние», реализуется в последнем абзаце рассматриваемого текста: «Что-то кололо ногу. Он достал из кармана неизвестно как там оказавшуюся булавку., кинул ее в сугроб и поднял глаза» [2,28] - компонент неизвестности в последний раз актуализируется посредством употребления соответствующего местоимения «что-то», а также сочетания с местоименным наречием «неизвестно как». Неизвестным объектом оказывается «булавка», однако тактика предварительной актуализации вышеуказанного компонента позволяет говорить об отсылке к предыдущему смысловому блоку текста, смысловой доминантой которого являлось понятие «недомолвки существования». Таким образом, согласно авторской стратегии, факт существования проблемы не снимается, однако снимается необходимость ее решения в результате утверждения «сна» как нормального состояния человека (в вышеприведенном контексте эта стратегия реализуется в акте выкидывания «булавки»).
Говоря о количественной стороне употребления местоимений различных разрядов в тексте рассказа «Спи», реализующем смысловую доминанту «недомолвки существования», можно отметить следующее: указательные местоимения являются самыми активными компонентами структурной организации текста (они представлены в 106 конструкциях); вторыми по употребительности являются определительные местоимения (91 употребление) - ввиду особой частотности среди них субстантивного обобщающего «всё» (32 случая из 91), подчеркивающего «исчерпывающий охват» участников ситуаций тем или иным действием или состоянием. Далее следуют неопределенные местоимения (68 употреблений) и, в частности, неопределенно-фиксированные местоимения с элементом «-то», как важнейшие актуализаторы компонента неизвестности в контексте «недомолвки существования» (24 употребления из 68). Наличие этого компонента соответствует, в целом, стратегии творчества В.О.Пелевина как писателя-постмодерниста. В основе этой стратегии лежит образ хаотического, сложного и недоступного для познания мира.
Литература
1. Богданова О.В., Кибальник С.А., Сафронова Л.В. Литературные стратегии Виктора Пелевина. СПб, 2008.
2. Пелевин В.О. Все рассказы. М.: Эксмо, 2007.
3. Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. М., 2002.
4. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.
5. Федорова М.В. Лексико-грамматические очерки по истории русских местоимений. Воронеж, 1965.
6. Виноградов В.В. Русский язык: Грамматическое учение о слове. М., 1972.
7. Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.
