CC BY
8
ФРАНЦИЯ: ПОГАС ЛИ ОСЕННИЙ КОСТЕР?
Каждый, кто хотя бы раз в жизни был в туристическом походе, знает: сколько ни заливай костер перед уходом с привала, в глубине пепелища обязательно остается маленькая искра. И стоит подуть легкому ветерку - а уж об ураганном ветре и говорить не приходится, - как эта искорка может превратиться сначала в несколько трепещущих на ветру алых язычков, а потом костер - вроде бы угли и пепел - так полыхнет, что мало не покажется! Примерно такая обстановка характерна для современной Франции, которая долго будут помнить бурную осень прошлого года, когда тысячи молодых людей - дети иммигрантов из Северной Африки и Ближнего Востока - вышли на улицы французских городов, круша витрины магазинов и поджигая автомобили, совсем по-русски, т.е. бессмысленно и беспощадно, бунтуя против бесправия и безработицы, прикрываемых декларациями о равенстве, братстве и правах человека. Сейчас в стране как будто все спокойно, костер потух, но наверняка где-то в глубине мерцают искры, из которых может «возгореться пламя». «Les cendres engendrent le feu», как говорят французы.
Впрочем, события эти имели и иное толкование. Многие политические и общественные деятели, не говоря уже о СМИ, писали о «распоясавшихся молодых тунеядцах», не желающих работать, «культурно ассимилироваться» в принявшей их стране и нагло претендующих на «особое» к ним отношение. Такое отношение, которое позволяло бы им в полной мере пользоваться благами цивилизации и «общества потребления», которые они никогда не могли бы получить в своих родных странах...
Так что же на самом деле произошло минувшей осенью во Франции? Каковы исторические, социально-политические и экономические корни этих событий? И какие выводы должны сделать из этих событий «власть предержащие», причем не только во Франции? На эти и другие вопросы нашего корреспондента отвечает известный специалист по североафриканской иммиграции во Франции доктор филологических наук С. В. Прожогина.
* * *
Корр.: Для начала расскажите, кто эти люди, почти три недели творившие невесть что во Франции? Откуда они взялись, ко-
гда, откуда и зачем приехали в эту страну и почему их так много? Непосредственно во время событий наши СМИ, да и многие ученые и политики тоже, крайне противоречиво и невнятно отвечали на эти вопросы. Минувшие с тех пор полгода, наверное, достаточный срок, чтобы прояснить картину.
С.П.: Подавляющее большинство этих людей - потомки эмигрантов, в основном из Алжира, в меньшей степени - из Марокко и Туниса. Предки некоторых из них приехали еще 100 лет назад - именно к самому началу прошлого века относится первая крупная волна магрибинской эмиграции во Францию. Поначалу причина, по которой люди оставляли родные места, была банальной: поиски работы. Самое парадоксальное заключалось в том, что там, откуда они уезжали, тоже требовались рабочие руки. Но вакантные места на заводах и сельхозпредприятиях занимали выходцы... из Европы, причем не только из Франции. В том же Алжире работало множество испанцев, португальцев, итальянцев, греков... В массе своей они были более квалифицированными, чем арабы, и местные предприниматели охотнее предоставляли рабочие места им. А куда могли «податься» алжирцы - местные рабочие, разорившиеся крестьяне? Ну конечно, во Францию. Язык не слишком далекой страны они уже знали, а найти работу в быстро развивающемся государстве Западной Европы было несложно. Потребность в рабочей силе резко возросла с началом Первой мировой войны, когда сотни тысяч «коренных французов» отправились на фронт, что послужило стимулом к возникновению второй иммиграционной волны. Кстати, большинство из них вовсе не собирались задерживаться во Франции и мечтали, скопив немного денег, вернуться домой. Но все откладывали и откладывали отъезд, постепенно привыкали к новой для себя обстановке, и уже с 1910 г. в стране стали появляться первые алжирские кварталы, затем целые районы. Постепенно сформировалась и особая, франко-магрибинская культура. Многие литераторы - уже по другим причинам - эмигрировали во Францию после Второй мировой войны и писали об арабах и берберах, жителях североафриканских деревень и бедных кварталах алжирских, тунисских и марокканских городов. Это М. Диб, М. Уари, А. Мемми, Ж. Амруш, Д. Шрайби и др. Но и трудная жизнь эмигрантов во Франции тоже находила отражение в их произведениях. А к 80-м годам прошлого века уже
сформировавшийся довольно мощный слой эмигрантской интеллигенции во Франции пополнился вторым поколением так называемых франко-арабов, уже рожденных и выросших здесь. Многие из них получили европейскую и даже мировую известность. Часто приходится слышать мнение, что североафриканцы сами, по собственной инициативе, как саранча, тучами ехали во Францию, поселяясь на окраинах больших и малых городов. Это, конечно, не так. И в начале прошлого века, и между двумя мировыми войнами, и в 50-70-е годы Франция сама звала этих людей, ибо среди местного населения было мало желающих спускаться каждый день в шахты, становиться у мартеновских печей, подметать по утрам улицы, т.е. делать «черную работу».
Корр .: А что, это была только «экономическая» эмиграция? «Политических», диссидентов среди эмигрантов не было? Ведь режимы североафриканских стран никогда не отличались особым демократизмом, и недовольных наверняка хватало...
С.П.: Политическая эмиграция началась в 50-е годы, в период войны в Алжире, и достигла своего пика при ее завершении. Во Францию эмигрировали тысячи военных, предпринимателей, представителей писательской и художественной интеллигенции, преподавателей школ и вузов, а также множество простых людей, сотрудничавших с французской администрацией и, стало быть, подвергавшихся смертельному риску на родине. Французская Республика, естественно, не могла отказать ни одному из них, хотя численность этой «волны» была очень велика. Эти люди тоже мечтали вернуться домой после войны. Но после того, как смолкли выстрелы, жизнь в бывших «заморских территориях» не стала лучше. Напротив, порядки, установленные новыми хозяевами, оказались крайне суровыми, далекими от подлинной демократии. Многие «беженцы» были интеллигентами, не желавшими мириться с попранием элементарных свобод, в том числе свободы творчества, с политикой тотальной арабизации культуры... Они, естественно, опасались за жизнь - свою и своих детей. Книги франкоязычных магрибинских писателей той поры - яркое отражение этих чувств и настроений, свидетельство трагических сомнений и краха многих надежд.
Корр .: А почему уезжали из Марокко и Туниса - ведь там не было войны?
С.П.: Но зато была хозяйственная разруха - следствие исхода из этих стран французских рабочих и специалистов, и, как результат, - массовая безработица, отсутствие каких-либо перспектив... Из этих стран приходили известия о неоправданной суровости новых режимов, о жестоком подавлении демонстраций и любых проявлений протеста против произвола властей. Когда в Алжире началось «строительство социализма», о желании покинуть страну заявляли очень многие. Массового исхода не произошло, но в 60 - 70-е годы во Францию приехало 1,5 млн. магрибинцев -почти 600 тыс. алжирцев, 500 тыс. марокканцев, 200 тыс. тунисцев. В это же время во Францию направились эмигранты и из многих других стран мира - Турции, Индии, Вьетнама, Лаоса, Филиппин, государств Ближнего Востока. Всего в те годы приехало 3,5 млн. человек. Сейчас их - уже десятая часть населения страны.
Корр.: И всех эмигрантов из множества далеких стран вплоть до наших дней в стране охотно принимали?
С.П.: В последние годы, пожалуй, - уже неохотно. Но выхода не было: коренные (или «этнические») французы упорно не желали заниматься «черной работой». Впрочем, все точь-в-точь, как в Москве: посмотрите, кто асфальтирует улицы, чистит канализацию, вывозит на свалки мусор - наши, доморощенные «марокканцы» - таджики, узбеки, киргизы...
Корр .: Скажите, французы ни разу не предпринимали попыток ограничить этот поток? То есть сделать что-то подобное тому, к чему призывает нас отечественная партия «Родина» - ввести ограничительные меры для легальных эмигрантов и категорически запретить нелегальную эмиграцию?
С.П.: С нелегальной эмиграцией ведется борьба везде, в том числе и во Франции. А вот с легальной сложнее. Дело в том, что над французами довлеет «комплекс вины» за колониальное прошлое. Они неохотно, но все же вспоминают, что завоевание колоний было делом изначально неправедным, что колониальные войны сопровождались огромными жертвами, в том числе среди мирного населения. Под давлением этого комплекса французы не только не препятствовали потоку эмигрантов из бывших колоний, но старались создать им благоприятные условия для получения гражданства, помогали в поиске работы, создании мало-мальски приличных жилищных условий, воспитании детей и т. д. Поэтому
никаких ограничений в этой сфере, по крайней мере до наших дней, не было.
Корр .: Но ведь когда 10% населения страны - люди с иной культурой, иными национальными традициями и т.д., - это представляет собой прямую угрозу «традиционной» культуре страны и может привести к снижению «мощи» этой культуры, ее нравственного потенциала. Неужели французы этого не боялись?
С.П.: Представьте себе, нет. Они были так уверены в своем цивилизационном превосходстве, в силе своей культурной традиции, что нисколько не опасались ее «размывания» выходцами из Северной Африки и других стран. И в конце концов во многом оказались нравы - авторитет Франции как носительницы высочайшей мировой культуры в последнее время нисколько не понизился. Хотя ныне уже нельзя не считаться с наличием в этом мощном культурном «массиве» «локальных» культур других этносов, живущих в стране.
Корр .: А каким был юридически-правовой статус иммигрантов во Франции? Считались ли они, как во многих других странах, «национальными меньшинствами», вводились ли для них какие-либо специальные документы или хотя бы отметки в стандартных паспортах?
С.П.: Да Боже упаси, о чем вы говорите? Франция считает себя «государством-нацией», и никаких «нацменьшинств» она не признает, даже слова такого во французском лексиконе нет. Легальные иммигранты по прошествии определенного, кстати говоря, небольшого срока, получали французское гражданство, а их дети, родившиеся во Франции, получали это гражданство сразу. И никто не вправе был бросить чернокожему гражданину Франции публично, на улице, - ты, мол, не француз! Однако, как мы сейчас знаем, бросали. И не раз...
Корр .: И что, за это не следовало никакого наказания? И вы, бывая в этой стране десятки раз, никогда не слышали такое? Скажите откровенно - слышали или нет?
С.П.: Если откровенно, то слышала, читала, смотрела спектакли и фильмы. Но ведь расисты есть везде, даже в самых развитых демократиях. Франция - не исключение. Но в мало-мальски интеллигентной среде любой страны проявления расизма крайне редки и считаются неприличными. И, обратите внимание, францу-
зы в основной своей массе во время октябрьско-ноябрьских событий пытались оставаться политкорректными до конца, за исключением, разве что, крайне правых. Даже когда обезумевшие подростки жгли машины на улицах, выкрики - «убирайся в свой Алжир (или Марокко)!» звучали очень редко. Отчасти, возможно, потому, что в толпах хулиганов было немало и «белых» лиц, чья «французскость» не вызывала сомнений...
Корр .: Но в нашей печати промелькнули сведения, что одним из поводов к бесчинствам было именно унижение эмигрантов на расовой и конфессиональной почве. Даже утверждалось, что полицейские загнали в трансформаторную будку тех двоих несчастных подростков, с которых «все началось», только потому, что они были «черными», а «белых» они, возможно, даже не стали бы преследовать.
С.П.: Еще раз скажу - политкорректность проявлялась в основном в интеллигентской среде. А всякого рода люмпены или, скажем, обыватели (их и там полно!) не упускали случая «приструнить» эмигрантов. Всех североафриканцев - арабов и берберов - еще с середины 50-х годов эта «публика» не называла иначе, как «бико» - «козлы». И те даже не очень протестовали - привыкли... (Об этом ярко и убедительно рассказывается в романе марокканца Д. Шрайби, который так и называется. Кстати, он переведен на русский язык.) Теме бытового расизма посвятили свои произведения также другие магрибинские писатели-эмигранты -Р. Боуджедра, Т. Бенджеллур и многие другие. В 70-е годы французская пресса много писала о страшных случаях, когда двое солдат выбросили алжирского юношу из окна вагона на ходу поезда или когда хулиганы сталкивали эмигрантов с набережной Сены в холодную осеннюю воду. Взяв за основу газетные сообщения, писатели-иммигранты А. Калуаз, Мунси, Н. Кеттан и др. обстоятельно анализировали поведение и мироощущение хулиганов и их жертв, пытаясь докопаться до мотивов преступления, до первопричин звериной жестокости подонков. В последнее время расизм взяли на вооружение правые партии, и гнусные расистские высказывания звучат с разных трибун. Чаще всего их можно услышать из уст французов старших поколений, особенно тех, кто жил и работал в Алжире, который - напомню - считался даже не колонией, а «заморской территорией» Франции. Свой «исход» из Алжира эти
люди восприняли как личное и национальное унижение и ничего не забыли и не простили. Их много в партии Ле Пэна, и они не раз провоцировали столкновения на национальной и расовой почве. Конечно, проявления расизма имеют место и в других сферах, правда, в более завуалированной, «интеллектуальной» форме. Скажем, если в Сорбонне освободилось место, к примеру, заведующего кафедрой магрибинской литературы, то ученого-магрибинца в это элитарное учебное заведение ни за что не возьмут, будь он трижды талантливым специалистом с мировым именем. Всегда на это найдутся тысячи причин и отговорок, оспорить которые невозможно, - ведь в университетских кругах нет точных, «безоговорочных» критериев ценности специалиста. Найдут «своего», пусть совершенно безвестного.
^рр .: Тем не менее вы сказали, что формально коренные французы и эмигранты уравнены в правах, и это, конечно, хорошо. Но вот как реализуются эти права? Мировая история, в том числе история нашей страны, свидетельствует: здесь «есть проблема». Существует ли такая проблема в современной Франции?
С.П.: К сожалению, существует. Например, среди дипломированных специалистов во Франции только 3% - представители иммиграции всех ее «волн». Несмотря на равные права, лишь малая часть молодых иммигрантов во втором и третьем поколениях получает высшее образование. Достигнув совершеннолетия, они идут в основном на заводы и стройки, в городское хозяйство, т. е. занимаются по преимуществу тяжелым малоквалифицированным трудом. Скажем, французские автомобильные заводы - «Рено», «Пежо», «Ситроен» - практически на iGG% укомплектованы рабо-чими-иммигрантами. То же самое можно сказать о предприятиях других отраслей. Я даже не знаю, существует ли сейчас собственно французский рабочий класс?
^рр.: Наверное, в связи с этим многие магрибинцы стремятся вернуться на родину, где у них больше шансов занять достойное место в бизнесе, в культурной и общественной жизни?
С.П.: Представьте себе, таких очень мало. Надежды на возвращение у иммигрантов первой волны таяли постепенно, как мираж. С годами они все больше убеждались, что независимость их родных стран еще не сулит ни личного благополучия, ни духовной свободы. Долгий отрыв от родной почвы, от местных традиций
тоже давал себя знать. А их дети за годы жизни во Франции вообще стали фактически «бикультурными», и без «французской половины» своей сформировавшейся в таких сложных условиях «метисной» личности они тоже уже не могут существовать. Особенно большую проблему это представляло и представляет для писателей. Ведь их основная читательская масса теперь тоже живет не в странах Магриба, а здесь, во Франции. Там, на родине, политика арабизации привела, во-первых, к крайнему «истончению» культурного слоя (если учесть, что почти треть населения Магриба -берберы) и, во-вторых, к фактическому исчезновению «бикультурно» образованных людей.
Корр .: Раз иммигранты во Франции заняты малоквалифицированным трудом, значит, и их заработки не очень велики - как же они сводят концы с концами? И потом, возвратившись на родину, они, возможно, там зарабатывали бы больше - что удерживает их во Франции?
С.П.: Экономическая ситуация в странах Магриба сейчас такова, что вряд ли людям удастся зарабатывать там больше, чем во Франции. Кроме того, многие ехали в эту страну не только за заработками - качество жизни здесь неизмеримо лучше. Здесь более квалифицированные врачи, лучше оснащенные клиники, опытные, эрудированные учителя. Очень высокое пособие на воспитание детей. Женщина, имеющая троих детей, а в арабских семьях это не редкость, получает такое пособие, что, кроме ребятишек, может и мужа содержать.
Я уже говорила о том, что любой ребенок, родившийся во Франции, «по праву почвы» сразу же получает французское гражданство, что тоже дорогого стоит. Есть семьи, где двое-трое детей - уже французы, а у родителей еще не истек пятилетний срок натурализации, и они только ждут получения французского гражданства. Нельзя не сказать и о том, что для многих иммигрантов Франция - это не только «хлеб насущный», но и страна, где главный лозунг жизни - «Свобода. Равенство. Братство», что для современного человека тоже очень много значит.
Действующие во Франции нормы социальных пособий (КМ!)
Количество детей Холостой Семейная пара (если супруг или супруга также без доходов)
0 €417,88 €626,82
1 €626,82 €752,18
2 €752,18 €877,54
На каждого
дополнительного
ребенка €167,15 €167,15
Корр .: Скажите, почему взбунтовалось именно нынешнее поколение, а не прошлые? Современные погромщики - это «арабские французы» уже в третьем поколении. Почему молчали два предыдущих - ведь социально-экономических проблем прежде было не меньше? Как реагировали отцы и деды на агрессию сыновей и внуков?
С.П.: Реагировали нормально - пытались осадить, образумить. Но те к увещеваниям и призывам «успокоиться» не прислушались. Возможно потому, что перед «стариками» в свое время стояла задача выжить в незнакомом и, в сущности, чужом для них мире. Они сравнивали условия жизни на родине и во Франции и соглашались «перетерпеть» и проявления расизма, и унижения, и жизнь в трущобах, - все равно в этой европейской стране им было лучше, чем на североафриканской родине... И потому старшие поколения иммигрантов - относительно «тихие». Второму поколению всегда труднее. Они уже претерпевают кризис идентификации, задаются вопросом: кто же мы - арабы или французы? Молодым арабам, живущим во Франции, свою жизнь сравнивать не с чем. Точнее, они, конечно, сравнивают ее с жизнью молодых французов из среднего класса, и это сравнение не в пользу этнических магрибинцев...
Корр .: Вы только что сказали о привлекательности для иммигрантов девиза Великой французской революции - «Свобода. Равенство. Братство». Но похоже, что на практике, особенно для иммигрантской молодежи, этот девиз не так уж и привлекателен, поскольку оторван от жизни - не так ли?
С.П.: Не совсем так. Иммигранты провозгласили свою «поправку» к этому лозунгу: «Право на равность при праве на разность!». Согласитесь, разница существенная. Молодые арабы, живущие во Франции, ходят в одни и те же школы и работают там же, где трудятся «коренные» французы, танцуют в тех же дискотеках (если их туда еще пускают), аплодируют тем же рок-певцам (которые сегодня часто, так же, как и футболисты, уже не «чистокровные» французы). Но, вернувшись домой, они видят, как родители расстилают коврики и молятся, обратившись в сторону Мекки. Девушки и женщины дома ходят в длинных платьях, родители не разрешают дочерям употреблять косметику, их браки устраиваются «по воле отца», по традиции до сих пор женщины обедают отдельно от мужчин, а выходя на улицу, все чаще покрывают голову платком-хиджабом. И никого как бы это не должно особо волновать, никто их за это не должен осуждать, если при этом, конечно, не нарушаются республиканские законы и нормы общественного поведения, то есть законы и нормы «принимающего общества». Но своим стилем жизни молодые арабы как бы говорят французским сверстникам: мы такие же, как вы, - и, вместе с тем, не совсем такие. А вы должны это признать и с этим считаться. Многие родители «французских арабов» хотят, чтобы их дети ходили в начальные религиозные школы, умели читать Коран, посещали мечети. Что в этом плохого? Да ничего, кроме намечающейся тенденции некоего «культурного сепаратизма». Уважать правила и нормы поведения, которые представляют непреходящую ценность для изрядной части населения страны, надо, видимо, обоюдно. Французы не любят подчеркивать каких-то особенно заметных черт конфессиональной или этнической принадлежности.
Корр.: Почему в Англии, стране, расположенной всего-то через неширокий пролив от Франции, существуют достаточно очевидные «индусская», «пакистанская», «китайская» общины, а во Франции подобных коммунитарных образований нет? Может быть, создание таких национальных образований - и есть ключ к решению проблемы или, по крайней мере, к снижению ее остроты?
С.П.: Представьте себе, Франция такого не хочет. Ни коренные французы, считающие, что будет нарушен республиканский
принцип «равенства и братства» народов, которым они очень дорожат. Ни иммигранты, значительная часть которых все-таки стремится как-то интегрироваться во французское общество, приобщаясь к его культурным и цивилизационным достижениям. Большинство французов не пугает даже то, что через четыре-пять поколений они фактически станут нацией цвета «кофе с молоком» за счет смешения ее европейской и африканской частей, - они все равно уверены в силе и мощи своей многовековой цивилизации и культурной специфичности. И похоже, что многие относятся к этому явлению как к столь же неизбежному, сколь и неопасному с точки зрения сохранения французского государства именно как государства-нации, а не «плавильного котла», как Америка. Число смешанных браков с каждым годом растет, француженки охотно выходят замуж за арабов. Среди смешанных семей, в том числе в среде деятелей театра, кино и шоу-бизнеса, есть очень счастливые и успешные, о них много пишет французская печать. Словом, есть объективная и субъективная тенденции к сближению и смешению этносов, народов, рас и образованию во Франции во всех смыслах полиэтнического и поликонфессионального сообщества.
Корр .: Как стираются «острые углы» культурных противоречий?
С.П.: Стороны пытаются идти на компромиссы. Многие женщины и девушки из магрибинской иммиграции служат экономками и гувернантками во французских семьях и не ходят на работу в хиджабе. Другие работают кассиршами в универсамах и тоже обходятся без обязательных для арабских женщин платков. Но на улицах еще много женщин в «мусульманской» одежде, и французы, которые поначалу остро реагировали на это (можно напомнить, что в 1989 г. прошла острая публичная дискуссия по данной проблеме), теперь не придают этому особого значения. (У нас, к сожалению, не так. Недавно по московскому телевидению выступала русская девушка, принявшая ислам. Она рассказала, что пыталась было ходить но московским улицам в платке и длинном черном платье, но после того, как от нее все начали шарахаться в метро, а милиционеры стали проверять документы чуть ли не через каждые 3-5 минут, она вынуждена была вернуться к европейской одежде.)
Корр Вы только что сказали, что французы отвергают «коммунитарные» модели построения своего общества. Но, может быть, в этом причина того, что представители других конфессий здесь более агрессивны, чем, например, в Англии?
С.П.: Не будем забывать об «исторической памяти» народа. Британский колониализм был все же несколько более «мягким», чем французский. Ни из одной из своих колоний Англия не уходила через такие жестокие и кровопролитные войны, как Франция из Алжира и Вьетнама. Выше я уже говорила о том, что тысячи французов считают уход из Алжира национальным позором. Но ведь и среди коренных алжирцев, живущих во Франции, немало таких, которые не могут простить жестокостей французской администрации в колониальный период. А как вели себя французы в Индокитае! Кроме того, бытует мнение, что американская агрессия против Вьетнама, стоившая сотен тысяч жизней, также была во многом спровоцирована несвоевременным и плохо спланированным уходом французов из этой страны. Вот почему нельзя отрицать, что среди бунтующей молодежи есть какая-то часть тех, кто просто мстит за унижения и жертвы своих предков. Кроме того, англичане определенно «демократичнее» французов по части «допуска» иммигрантов во все сферы, в том числе к научным исследованиям, преподавательской работе. Если во всех французских вузах, научных институтах и лабораториях магрибинцев -преподавателей и исследователей - можно буквально посчитать по пальцам, то в Англии ученых и преподавателей, например, из Индии, Пакистана, Китая, тысячи, причем многие из них, вооруженные британским научным багажом, спокойно уезжают на работу в США и другие страны, где их охотно принимают. И это обстоятельство - малая доступность для иммигрантов серьезной гуманитарной деятельности - также играет свою роль в различного рода волнениях во Франции.
Корр .: Есть ли шансы, что когда-нибудь во Франции вторым государственным языком будет признан арабский?
С.П.: В обозримом будущем - вряд ли. Еще в 1789 г., т.е. более 200 лет назад, французский Конвент заявил: «Евреи будут наделены всеми правами как люди, и никогда - как нация». И хотя еврейская община во Франции внушительна по численности, до полного равенства с французами-католиками там далеко, не говоря
уже о многочисленных и широко известных проявлениях антисемитизма. Синагог во Франции много, евреи живут в стране с незапамятных времен, но они никогда даже не заикались о том, чтобы идиш или иврит играли в стране сколько-нибудь заметную культурную роль. Что же говорить об арабском, который громко зазвучал на улицах французских городов всего каких-нибудь полвека назад? Ни на какое «особое отношение» к этому языку этническим арабам пока лучше не рассчитывать. Но и забывать о том, что «неофициально», если судить по числу верующих, ислам сейчас занимает второе место среди религий, исповедуемых в стране, тоже не надо.
Корр .: Много ли среди участников событий осени 2005 г. было нелегальных иммигрантов и насколько активными они были? Насколько остра для страны проблема нелегальной иммиграции?
С.П.: Эта проблема остра буквально повсеместно, и Франция - отнюдь не исключение. Точное число нелегальных иммигрантов в этой стране не знает никто (эту цифру не назовут также ни в Испании, ни в Италии). Однако считается, что их доля составляет примерно 15% от численности иммигрантов легальных - это немало. Какая-то часть из них наверняка была в числе бесчинствовавших на улицах. Но большинство, скорее всего, предпочитало «не высовываться». Ибо такая «активность» повышала шансы на общение с полицией, в чем нелегалы вряд ли заинтересованы. Но вообще-то во Франции к ним относятся сравнительно либерально. Полиция часто сквозь пальцы смотрит на то, что люди без паспорта работают мусорщиками, уборщиками улиц и т.д. Ситуация на трудовом рынке такова, что есть много работ, куда не то что коренного француза - легального иммигранта не затащить. Вот и приходится мириться с наличием в стране десятков тысяч иностранцев, живущих и работающих без разрешения. Но «вклад» в криминал они вносят сравнительно небольшой - им, как говорится, не до этого...
Корр .: Все же, наверное, не только историческая память или наличие «нелегалов» иммиграции были главными причинами «осеннего взрыва». Но тогда - что именно? Что было «основным детонатором»?
С.П.: Я думаю, обостренное ощущение социального неравенства, некоей своей маргинальности. Внутренний протест зрел
давно. И вот нарыв, наконец, прорвался. Причем, обратите внимание, за последние 50 лет - во второй раз в такой «молодежной» форме. Если разобраться, в 1968 г. французская молодежь восстала именно против «засилия буржуазных порядков». Арабских иммигрантов тогда было сравнительно немного, и к социальному протесту они еще не были готовы. Зато было много молодых французов, родившихся и выросших на окраинах больших городов. Унылых, однообразных, чем-то похожих на московские спальные районы... Жизнь на окраине, в «зоне», как здесь говорят, оценивалась обществом как символ неуспеха, признак неудачника. Молодой человек, живущий в XIV или, что еще хуже, в VIII или в XIX районах Парижа, имел меньше шансов поступить в Сорбонну или Эколь Политекник, чем житель XV, XVII районов или I округа. Что уж говорить о выходцах с окраин или предместий! Молодежь на улицы вывело обострившееся ощущение социального неравенства. И если автомобилей тогда жгли меньше, то только потому, что по сравнению с 2005 г. их было не так много. Между прочим, «граффити» и полные угроз надписи, выполненные тогда несмываемыми красками, можно и сейчас еще видеть на железных жалюзи некоторых витрин. За почти пять последних десятилетий французские семьи перебрались из спальных районов ближе к центру города или в загородные особняки. А «хрущевки по-французски» заняли в основном магрибинцы и их многодетные семьи. Испытывая при этом, в сущности, то же самое, что молодые французы почти 40 лет назад - жестокий комплекс неполноценности, жгучее ощущение социального неравенства, а самое главное -полное отсутствие возможностей изменить «статус-кво» и выбиться хотя бы в средний класс. О том, чтобы стать ученым, крупным бизнесменом, телезвездой, понятное дело, можно только мечтать... Гибель двух мальчишек, скрывшихся от полицейских в трансформаторной будке, была только поводом к неорганизованному, но массовому выступлению. Ведь даже эта трагедия воспринималась как проявление социальной несправедливости: почему-то все были уверены, что за «белыми» полицейские столь истово гоняться не стали бы. Тем более, что в глазах французского обывателя араб - это обязательно наркоман, хулиган, либо и то, и другое вместе.
Корр .: Но зачем автомобили-то жечь?
С.П.: А это, чтобы заметнее было. Дым и гарь с окраин, действительно, говорят, были видны и ощущались во вполне благополучных кварталах. Так что «демонстрантов» там наверняка услышали.
Корр .: Во Франции ежегодно проходят сотни, если не тысячи забастовок. Но до погромов в абсолютном большинстве случаев дело не доходит. Здесь-то почему дошло?
С.П.: Верно, к забастовкам, отстаивая свои права, французы прибегают часто. Помню, как однажды бастовал персонал родильных домов в самом центре Парижа - акушеры отказывались принимать рожениц. Я сама настрадалась от забастовок то железнодорожников, то авиадиспетчеров, из-за чего опаздывала на научные симпозиумы, не могла вовремя улететь домой. Часто бастуют, например, научные коллективы, музыканты оркестров, артисты театров... Но это все в основном «локальные» выступления по сравнительно частным поводам: бастующие добиваются повышения зарплаты, улучшения условий труда, пересмотра коллективных договоров с предпринимателями. Здесь же перед властями встала поистине глобальная задача: не только покарать виновных в гибели двух подростков, но и создать условия, чтобы такое не повторилось, а для этого решить целый комплекс социальных задач, среди которых главная - обеспечить равенство возможностей в сфере образования, работы, условий жизни, уничтожить реально существующие иммигрантские «гетто». Масштабы социального протеста соответствовали масштабу вопросов, поставленных перед властями.
Корр .: Может ли подобное случиться в будущем? Насколько велики шансы повторения бурной осени 2005 г.?
С.П.: Шансы повторения этих бурных событий, на мой взгляд, велики. Они показали, насколько благоприятный материал для экстремистских организаций - современная молодежь. И не только арабская - в рядах бунтующих наверняка были и белые молодые французы, которые тоже с исступленной радостью поджигали автомобили своих родителей, мстя за все и всех. Новый протест может возникнуть по абсолютно любому поводу - в защиту прав женщин, животных, против глобализма, потепления климата, перевозки и хранения ядерных отходов... Молодые давно почувствовали свою силу и в попытке радикально «перестроить» жизнь,
несмотря на прошлые неудачи, не упустят шансов продемонстрировать эту силу вновь. Даже того факта, что в республике доминантной остается французская культура, хотя 10% населения страны являются носителями иных культур, достаточно, чтобы стать поводом для очередной вспышки насилия. Не случайно в стране все чаще высказываются предложения о проведении выставок исламского искусства, организации исламского театра и кинематографа (кстати, быстро набирающего силу в странах мусульманского мира и завоевывающего многочисленные призы на престижных кинофестивалях). Это, возможно, поможет «выпустить пар» и создать атмосферу мира и согласия в сложной поликонфессиональной среде.
Корр .: А что еще надо делать, чтобы исключить возможность повторения «горячей французской осени» 2005 г.?
С.П.: Надо попытаться как-то решить поставленные тогда вопросы или, по крайней мере, обещать «французским арабам», что они будут решены. И глава государства, и премьер-министр, и министр внутренних дел обещали это. Предложений на этот счет может быть множество. Но прежде всего эти острые проблемы должны решать сами французы. Премьер-министр страны, выступая в Национальном собрании, обещал подумать над возможностью изменить политику интеграции иммигрантов во французское общество - важно, чтобы это не осталось благим пожеланием... Много лет назад французы построили свой Храм «Свободы, Равенства и Братства». Но, похоже, как-то забыли, что за его красивым фасадом должны стоять реальные гарантии для тех, кто туда вошел; иначе три красивых слова останутся только словами... Разрыв между словом и делом как раз и привел к событиям, о которых мы говорим сегодня. Пока этот разрыв не будет преодолен, сохраняется опасность повторения событий осени 2005 г. Многих тревожит то, что во время этих событий снова подняли голову крайние правые и «националисты», скажем, тот же Ле Пэн. Их заявления о необходимости «разобраться» с иностранцами, осевшими во Франции, и выселить всех «неблагонадежных», взбудоражили интеллигенцию, как, впрочем, и всех здравомыслящих французов. Тоска по так называемому «порядку» одолевает ведь не только «лиц французской национальности» - на последних президентских выборах за Ле Пэна, как это ни покажется удивительным, го-
лосовало и много «французских арабов». Теперь они наверняка задумались - ведь приход к власти лепэновцев угрожает и им -вполне законопослушным и безоговорочно принявшим французские правила общежития. Это во Франции теперь поняли многие.
Корр .: Как Вы считаете, возможен ли российский вариант французских событий?
С.П.: Вряд ли. В наших городах, во-первых, к счастью, нет армянских, чеченских, таджикских, молдавских окраинных «гетто» - выходцы из бывших союзных республик, включая нелегальных иммигрантов, рассредоточены по всей городской площади, и им нелегко объединиться и самоорганизоваться. Во-вторых, ни одна из национальных диаспор не состоит из людей «второго сорта». Скорее наоборот, в целых секторах бизнеса заправляют именно «люди с Востока», крайне заинтересованные именно в социальной стабильности. Определенное беспокойство вызывают действия «наших», фашиствующих элементов, тех же скинхедов, но пока они носят одиночный, спорадический характер и не привели, и, скорее всего, не приведут к войне между национальными «кланами», включая российский.
Корр .: Выходит, в общем, мало шансов, что события по французскому сценарию где-либо повторятся...
С.П.: Они, к сожалению, уже повторились, хотя и в меньшем масштабе, в Германии, Дании, Голландии. В Австралии развернулись настоящие уличные бои между представителями «исламской», в основном «ливанской», диаспоры и «белыми» австралийцами. Огромный негативный отклик в исламском мире вызвала публикация сначала в датской прессе, а потом в газетах других европейских стран карикатур с изображением пророка Мухаммеда - повод совершенно ничтожный по европейским, но отнюдь не по исламским стандартам. Сегодня трудно предположить, закончится ли вообще это противостояние, обретающее, увы, глобальный характер. Но, по крайней мере, один вывод лично для себя я сделала: надо глубоко и обстоятельно изучать истоки, сущность, реальные причины и механизмы, приводящие в действие подобные явления, чтобы быть готовыми к преодолению конфликтных ситуаций и решению неизбежных сложных политических, конфессиональных и этнических проблем. А власть предержащим надо внимательнее прислушиваться к голосу ученых, которые изучают
появление тревожных тенденций и заблаговременно посылают обществу свои сигналы тревоги.
Беседу вел Н. Петров, «Азия и Африка сегодня», М., 2006 г. № 4, с. 39-45.
Роберт Ланда,
доктор исторических наук
ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИСЛАМ: КОРНИ И ЭВОЛЮЦИЯ
Небывалая ранее политизация ислама и мощный взлет под его флагом многочисленных и нередко массовых движений во всем мире, в том числе - там, где мусульмане большинства не составляют, характерны для последних трех десятилетий. Возникший вследствие этого феномен «политического ислама», или «исламизма», представляет собой одно из важнейших исторических явлений конца XX - начала XXI в., которое, естественно, нуждается в изучении.
Разброс в его оценках значителен - от безоговорочного осуждения созданной им «исламской угрозы» всему немусульманскому миру до призывов понять причины столь бурной политизации мира ислама и найти с ним взаимопонимание. В любом случае несколько паническая «демонизация» ислама должна уступить место спокойному (насколько это возможно) и серьезному анализу того, что происходит. Насилие, как показывает исторический опыт человечества, свойственно политической культуре любой страны и любого общества при определенных обстоятельствах - во время войн, завоеваний, восстаний, иностранной оккупации, репрессий и социальных конфликтов. И если мусульмане прибегали к нему чаще других, то не потому ли, что они чаще других оказывались в подобных обстоятельствах, причем в большинстве случаев не по своей вине? Очевидно, необходимо разобраться и в этих, и в других обстоятельствах, сформировавших современный исламизм как таковой.
Цивилизация ислама, привнесенная арабскими завоевателями, впервые столкнулась с христианской цивилизацией в бассейне Средиземноморья в VII в. Это противостояние, которому скоро
