CC BY
184
УДК 75.03(470)
ФОРМУЛА «РУССКОЙ ДУШИ» В КАРТИНАХ М. В. НЕСТЕРОВА
© Э. В. Хасанова
Башкирский государственный университет им. М. Акмуллы
Россия, Республика Башкортостан, 450077 г. Уфа, ул. Октябрьской революции, 3-а.
Тел./факс: +7 (347) 272 67 46.
E-mail: [email protected]
Рассматривается феномен «русской души», нашедший свое последовательное воплощение в произведениях выдающегося русского художника Михаила Васильевича Нестерова. Нестеров на протяжении всего творчества оставался верен «русской идее», согласно которой именно русскому народу предстоит осуществить великую миссию в Европе — примирить людей через религиозное духовное единение. Убеждения художника, оказавшиеся созвучными взглядам известных русских религиозных мыслителей и писателей, убедительно отразились в его программных картинах: «Святая Русь», «Путь к Христу, «На Руси. Душа народа», «Страстная седмица». Одной из важнейших задач, поставленных Нестеровым, было раскрытие формулы «русской души», явившейся причиной того, что именно русскому народу-«богоносцу »выпала эта сложная и почетная миссия. Использование в статье недавно обнаруженных, ранее неизвестных архивных и иллюстративных источников помогло рассматривать нестеровское искусство под новым ракурсом, дать более целостное, исторически верное его освещение.
Ключевые слова: религиозное искусство, миссия русского народа, богоискательство, «русская идея», духовность, возрождение России.
Философы, писатели, художники, творившие в пространстве отечественной культуры конца XIX -начала ХХ в., не раз пытались объяснить феномен «русской души». В «рубежное» время, пронизанное мистицизмом и пророческими прозрениями, интерес к постижению национального характера обострился неслучайно. Он был вызван особенностью философско-религиозной культуры богоискательства тех лет, полагавшей, что именно русскому народу - «народу-богоносцу» [1, с. 337] предстоит осуществить великую миссию в Европе - начать духовное примирение людей через единение всех во Христе. Евгений Трубецкой пророчествовал о том, что «собор всей твари как грядущий мир вселенной, объемлющий и ангелов, и человеков, и всякое дыхание земное, победит хаотичное разделение и вражду мира и человечества» [2, с. 12]. Многим русским деятелям в той или иной мере оказался близким взгляд на Россию, «Святую Русь» как на спасительницу всего православного мира, подлинную преемницу и хранительницу восточно-христианской традиции, идущей из Византии. Эта идея находила горячее сочувствие у М. В. Нестерова, в чьем творчестве выразилась сущность русской идеалистической философии: принятие мира, как целого, вселенной, как церкви. Воплощение образа «молящейся Святой Руси» [3, с. 5], грешной и кающейся, падающей и поднимающейся, в трудных исторических обстоятельствах ищущей ответа у Бога, чье назначение «было, казалось, явить на земле народ христианский по своему верованию, по стремлению, по духу своей жизни и, сколько то возможно, по своим действиям» [4], определило основную программу его творчества, сохранившуюся неизменной в течение всей жизни.
Выходец из семьи с сильными патриархальными устоями, Нестеров был глубоко верующим
человеком, без того нигилистического налета сомнений, который был присущ многим представителям русской интеллигенции 1860-1870-х гг. «Нестеров - отнюдь не вообще-религиозный, но ортодоксально-религиозный, подлинно-русский художник, русский мыслитель и русский человек» [5, с. 30], - когда-то охарактеризовал живописца Николай Евреинов. Наверное, трудно дать более точное определение этому художнику, картины которого, по признанию его современников, пробуждали в душе зрителя «забытую способность молиться, заставляя прозвучать чувство, замолчавшее среди торжества рационализма и жизненного торга» [6, с. 41]. Будущее России для Нестерова всегда неразрывно было связано с православием, с возрождением религиозно-нравственных идеалов нации. Полемизируя с Л. Н. Толстым по поводу своей картины «Святая Русь» (1901-1905, ГРМ), художник отвечал: «Православие слагалось исканием правды, самоотвержением тысяч людей. ...Православие просуществует еще тысячелетия. .Крылатое слово Толстого, что моя картина - панихида по православию,- не принимаю: православие сильнее моей картины.. Православие - поэзия народа; отнять ее можно только заменив другой поэзией, но какой же? Православие представляется лучшими своими людьми»[7, с.288].Закономерно, что любимыми героями Нестерова были святые Сергий Радонежский, Дмитрий Донской, а моделями его портретов избирались, почти все без исключения, -верующие люди.
Нравственная красота русского народа, наиболее полно раскрывающаяся в осознании божественного в себе, существующая в неразрывной связи с одухотворенной природой, - основная тема Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, Вл. Соловьева - близка и М. В. Нестерову. Вслед за ними он считал, что основными
чертами русского человека являются его любовь к ближнему и сострадание, мягкая покорность судьбе и кроткое смирение. Симпатизируя славянофилам, Нестеров, как и они, был убежден, что у России, которая «верою спасется», - особый, отличный от западного мира путь. В течение всего творчества художник размышлял об особенностях национального сознания, характера, менталитета. Собирательный образ русского народа, найденный художником в «Святой Руси», обогащался новыми гранями осмысления в росписи Покровской церкви Марфо-Мариинской обители - «Путь к Хри-сту»(1911), в картинах «На Руси. Душа наро-да»(1914-1916, ГТГ), «Страстной седмице» (1933, ЦАК МДА) и во многих других, более камерных по решению, произведениях, таких, например, как «Великий постриг» (1898, ГРМ), «Лисичка» (1914, ГТГ).
Наиболее проникновенный ценитель Нестерова В. В. Розанов, особо подчеркивая уникальность его дарования, писал, что картины художника - это «не религиозный жанр и не народные сцены возле религии. Нестеров, -писал критик, - вынул из сердца русского человека молитву в особых обстоятельствах и свою личную и облек ее в краски» [3, с.4]. «Нестеров не иконописец. Не его дело пи-сать«Бога», а только «как человек прибегает к Богу. Молитва,-а не тот к кому Молитва. На его большом полотне «Святая Русь» это сказалось с необыкновенною яркостью» [3, с.4], - отмечал Розанов и, предлагая закрыть руками левую неудачную часть картины, восторженно восклицал, говоря о правой части: «Это - молящаяся Русь! И как она скомпонована! Ни одного повторения! Все пришли со своею молитвою, каждый и каждая принесли «Вседержителю» свою молитву, свое исплаканное и недоплаканное горе, свою биографию... Биографию, так пошатнувшуюся и уже почти конченную!» [3, с. 4].
А. Н. Бенуа, также высоко оценивая религиозные картины художника, писал:«Нестеров только отчасти подходил к Левитану, Серову и Коровину. Он не только поэт-реалист, не только открывает в действительности вечные начала красоты и поэзии, но всей своей природой рвется из этой действительности, весь отдан глубоким вопросам сверхчувственного и сверхъестественного порядка, вопросам религии и жизни в Боге» [8, с. 367]. Почти восторженно отзывался Бенуа о «Варфоломее», называя его «одной из самых таинственно-поэтичных и прелестных картин последнего десятилетия XIX века» [8, с. 370]. По верному замечанию критика, особенность нестеровского дарования заключалась в его способности «навеять чисто русское настроение» [8, с. 203]. Бенуа очень точно использовал для определения этого настроения характерное для молитвенного состояния православного человека слово «умиление». Бенуа считал, что «умиление» - это сокровенное религиозное чувство, живущее в душе художника, полнее всего выражено им в пейзажах. Бенуа был первым, кто заго-
ворил о религиозности, заключенной в самих не-стеровских пейзажах. Показательно само описание пейзажей, сделанное известным критиком: «Кажется, точно воздух заволочен густым воскресным благовестом, точно над этой долиной струится дивное пасхальное пение» [8, с. 367], -отзывался оно природе в картине «Видение отроку Варфоломею». «Дивные ароматы мха, молодых березок и елок сливаются в один аккорд, очень близкий к мистическому запаху ладана» [8, с. 372], - так поэтично характеризовался им пейзаж в картине «Юность преподобного Сергия Радонежского». «Здесь на материнском лоне природы, где повсюду разлита Божья благодать, где все носит Божью печать, здесь убаюканные бледным нежным небом, вечно глядя на далекую, пустую от людей даль, на ровное, тихое движение вод и гнущихся под ветром трав и деревьев, - здесь они чувствуют, что в них каким-то чудом возродились - для одного временно, для другого навсегда - блаженные годы детства, божественная невинность, хрустальная прозрачность и простота детской души» [8, с. 371], -проникновенно писал Бенуа о картине «Под благовест». Первым из критиков Бенуа заговорил о том, что «миссия русского искусства, как отражение русской духовной жизни, заключалась в том, чтобы выразить в образах свое русское отношение к Тайне, свое понимание Тайны. Миссия эта огромна и священна, - писал критик, - потому-то ждем мы с такой жадностью от русской живописи первого слова в этой, как раз близкой для художества области, и потому-то дороги для нас даже сбивчивые поиски, недоговоренные, но правдивые речи Иванова» [8, с. 367].
Для Нестерова задача, обозначенная Бенуа, была чрезвычайно важна и воспринималась как выполнение нравственного долга. Осмысляя высокое духовное предназначение искусства, художник признавался: «Я не любил и не люблю тем «сегодняшнего дня» - тем общественных, особенно касающихся «политики». Природе искусства не свойственны ни публицистика и, тем более, «политика». Искусство имеет свою сферу влияний на человека. Оно как бы призвано оберегать «душу», не допускать, чтобы она засорялась скверной житейской. Искусство сродни молитве» [9, с. 20].
Религиозный феномен и тесно связанная с ним формула «русской души» - животрепещущие темы русской культуры того времени -нашли свое зримое выражение в эпической картине Нестерова «На Руси. Душа народа» (1914-1916, ГТГ), известной также под названием «Христиане».В качестве эпиграфа к этому произведению, завершенному в преддверии трагических потрясений, ожидающих Россию, художник выбрал слова Евангелия: «Пока не будете как дети, не войдете в царствие небес-ное».Как гениальный провидец, обратившись к важнейшему ключевому понятию Евангелия, он утверждал своей картиной мысль об искупительном страдании как национальном своеобразии русского народа: «Процесс христианства на Руси дли-
тельный, болезненный, сложный. Слова Евангелия -«пока не будете как дети, не войдете в царствие небесное» - делают усилия верующих особенно трудными, полными великих подвигов, заблуждений и откровений.» [10, с. 210].
В соответствии с исканиями русских философов главным механизмом творения нового мироздания мыслилась личность, понимаемая как космическая величина. Человек должен был достичь уровня богочеловеческого, устремляясь к высоте духа через очищающее горнило испытаний и подвигов. Нестеров, выбирая сюжет, лишенный внешнего драматизма, в «Душе народа» также утверждал тему спасения души через искупление страданием. В легко ступающем мальчике, идущим впереди толпы, художник показал огромную силу человеческого духа, торжество человеческого «Я».Картина, представляющая полное эпической мощи и размаха шествие, которое«на фоне русского волжского пейзажа - двигалось, как бы Крестным ходом туда, к Высокому Идеалу, к Богу» [9, с. 21], была неожиданной даже для давних почитателей мастера. «Здесь был какой-то новый Нестеров, новый не в основе своей, а в каком-то новом качестве, ином своем свойстве, которого как будто не было прежде. Привычная лиричность, ласковость живописного сказания сменилась чем-то иным, мужественным и сильным» [11, с. 139-140], -вспоминал позже С. Н. Дурылин.
Состояние общества накануне революции 1917 г. было таково, что совестливый и сильный талант не мог не взять на себя пророческой миссии: тревожность и неуспокоенность, поселившиеся в душе, кризис власти, общественных устоев заставили Нестерова пристальнее всмотреться в человека, «миллионами путей ищущего внутреннего удовлетворения, жажды красоты» [7, с. 304]. Стремясь раскрыть разные грани взыскующей Бога народной души, Нестеров в «Душе народа» включил в людскую толпу выдающихся деятелей русской культуры, носителей религиозной мысли: Вл. Соловьева, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, «примечательных по яркости христианского веропонимания, ищущих свой путь к Христу» [12, с. 94], которые для Нестерова были важны и необходимы. «Картина без этих лиц была бы неполна, незакончена. Особые тропы народные (быть может, только интеллигентские) шли к ним и от них. Тут выхода для меня - живописца не было» [12, с. 264], - признавался он.
Работа над образом Л. Н. Толстого, о котором Нестеров отзывался с нескрываемым восторгом, отчасти помогает понять тот круг задач, что ставил и решал художник, размышляя над формулой «русской души».Толстой, отрицающий догматы христианского учения, написавший кощунственные для православного человека сочинения «Царство Божие внутри нас» и «Воскресение», был отлучен от русской церкви. Но для Нестерова, как для многих других своих современников, Толстой оставался живым символом религиозных исканий, «всегда
мучавшимся горней мукой в стремлении к Богу и стремящимся жить по вере» [13, с. 242], положившим начало религиозному возрождению русской интеллигенции после долгого и безраздельного господства неверия. Толстой не мог не вызывать сочувствия Нестерова. Вслед заС. Н. Булгаковым многие тогда могли бы повторить: «(...) остается все-таки и нашей виной, нашим грехом, что мы не могли удержать в своей среде Толстого. Можем ли мы уверенно утверждать, что в нем проявился бы его антицерковный фанатизм, если бы вся церковная жизнь была иной? ... Толстой оттолкнулся не только от Церкви, но и от нецерковности нашей жизни, которой мы закрываем свет церковной истины» [13, с. 242].
С поразительной проникновенностью Нестеров увидел в Толстом с «его озорной философией и моралью» [10, с. 241] один из «ярких символов русского народа во всем его многообразии, с его падениями, покаянием, гордыней и смирением, яростью и нежностью, мудрым величием гения.» [10, с. 198].
Образ Толстого, как свидетельствуют сохранившиеся эскизы и этюды, Нестеров до последнего момента предполагал ввести и в «Страстную седмицу» (1933) - картину, завершающую его многолетние искания формулы «русской души».
Среди религиозных произведений, написанных Нестеровым в 1930-1940-е гг., это полотно занимает центральное место. «Кончил картину, что носил в чреве своем с 1919 г. Она, конечно, имеет все элементы, из которых можно безошибочно сложить мою художественную персону. Тут есть и русский пейзаж, есть и народ, есть и кающийся . интеллигент.. ..»[10, с. 374], - удовлетворенно сообщает художник в письме 1933 г.
«Страстная седмица» - лаконичный собирательный образ Святой Руси, подытоживший все предыдущие искания художника. В христианской иконографии вообще не встречается изображения такого сюжета: это и не «Распятие», и не «Седмица» в их строгом каноническом понимании. «Страстная седмица» - это новый, созданный Нестеровым символ народной веры, «жгучей веры» [10, с. 292] русских людей, исполненный молитвенного сосредоточения, глубочайшего покаяния и духовного очищения, без которых немыслимо было воскресение России, которое Нестеров пророчески предрекал.
Представляется неслучайным, что сам художник назвал картину «Страстной пятницей» [7, с. 312]. Выбирая самый трагически-кульминационный день Страстной недели - пятницу, когда был распят Христоси, поместив вокруг креста самых разных представителей русского народа, художник осмысливал евангельский сюжет в контексте всей истории России, полной трагических событий, как в далеком прошлом, так и в переживаемом художником настоящем.
Замысел «Страстной седмицы» (1933), возникший в первые послереволюционные годы, луч-
ше всего выражен в одном из писем Нестерова тех лет: «Через Крестный путь и свою Голгофу Россия обязательно придет к великому своему воскресению!» [9, с. 21]. Чтобы, воскреснув, «положить начало все примирению народов, обновлению людей на истинных началах Христовых»[14, с. 233]. Тема «Страстной седмицы», по сути своей являющаяся выражением светлой надежды и непоколебимой веры художника в возрождение России, трактуется им в трагически-величественном аспекте, как возможное только через страдание, через катарсис. В этом обнаруживается характерная особенность не-стеровского мироощущения, поразительно совпадающего с основной направленностью духовной мысли русского религиозного Ренессанса рубежа Х1Х-ХХ вв. Как-то С. Н. Булгаков, размышляя о «Страстной седмице», писал: «. пасхальная радость всегда есть чудо, экстаз, транценс в другой мир, прикосновение к жизни будущего века, откровение, притом не даровое, но обретенное всем подвигом Страстной Седмицы. . Для меня существует жизненная разница между Страстной и Пасхальными неделями. Я это выразил бы так, что одна актуальна, динамична, есть прорыв, усилие, действенность любви ко Христу, страдание с Ним, вторая же - есть дар Божий, который может быть единожды принят (даже актуально), но нами не умножаем, а лишь пассивно сохраняем, как настроение праздничное, радостное, богослужебное»[15, с. 485]. Такое понимание во многом было близко и Нестерову. Сохранившийся этюд «Страстной седмицы», выполненный в гуаши и акварели, свидетельствует, как масштабно была задумана Нестеровым картина: она должна была стать большой многофигурной композицией, подобно полотну «Душа народа». В этом первоначальном варианте «Страстной седмицы» вокруг креста с распятым на нем Спасителем изображена безбрежная, как море, народная толпа. У всех людей видны в руках горящие свечи, огоньки которых словно символизируют свет многих надежд, обращенных к Христу. Событие происходит в окружении русского пейзажа средней полосы с его неброской красотой, пологими холмами, перелесками и лесным озером. В композиции второго плана справа обозначены очертания древнерусского храма, слева он уравновешен темным еловым лесом, на фоне которого благодаря огонькам зажженных свечей становится вдруг различимым людской поток вслед за отроком в белой одежде, устремляющийся к Христу. На передний план вблизи распятия Нестеров поместил Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, которых называл «духовными пророками России XIX века» [16, с. 116], выделяя их среди людской толпы. Кроме них художник фиксировал внимание на образах раненого солдата, крестьянской пары, священника, женщины с детским гробиком в руках и монаха, лежащего у самого подножия креста. В ходе дальнейшей работы, как показывает графический эс-киз1, датируемый началом 1930-х гг., Нестеров, стремясь дать «концентрацию темы о душе народ-
ной, грехах и покаянии», оставит в композиции на фоне «чистого» пейзажа, лишенного каких-либо архитектурных намеков, всего несколько человек: священника, крестьянскую пару, двух девушек -«Христовых невест», молодую горожанку с детским гробом, Н. В. Гоголя и Л. Н. Толстого. Оконченная картина еще более лаконична по композиции: около распятия - семь наиболее значимых для выражения нестеровского замысла образов - отсюда и современное название картины - «Страстная седмица». В левой группе людей в строгой и торжественной фелони предстоит Христу немолодой благообразного вида священник, олицетворяющий Русскую православную церковь. Таким же символичным воспринимается образ старика-крестьянина. Образ этот убедительно угадан Нестеровым, сумевшим передать в своем крестьянине то неизбывное тайное печалование человека, не знающего праздности в своем извечном радении о земле, сравнимом только с неустанностью материнской заботы.
Вся левая группа, куда помимо священника и крестьянина входят две «Христовы невесты», предстают у Нестерова воплощением народной веры, той веры, что не возмущена сомнениями и противоречивыми исканиями. Чистотой и незамутненно-стью своей веры, кротостью и умиротворенностью эта группа2 отличается от предстоящей Христу справа. Там сразу же приковывает к себе внимание образ женщины-горожанки, с неизбывной тоской и безутешностью прижимающей детский гробик и вносящей в общее звучание правой группы особую драматическую ноту. Ее образ, появившийся еще в первоначальных эскизах «Страстной седмицы», настойчиво сохранялся Нестеровым в ряду самых главных, хотя при этом его трудно отнести к характерным народным образам, составившим левую группу, - образ женщины с умершим ребенком слишком индивидуальный, личностный. Можно предположить, что этот трагический образ стал отражением каких-то глубоких интимных переживаний художника, возможно, связанных с умершим сыном Федей3, в смерти которого Нестеров чувствовал свою вину.
Вторым по накалу чувств образом здесь представляется внешне сдержанный и необычайно внутренне напряженный образ Н. В. Гоголя. Вообще, появление Гоголя среди «духовных пророков русского народа» кажется у Нестерова несколько неожиданным. К его образу художник никогда не обращался раньше, Гоголя нет и на большой картине «Душа народа» среди показанных там религиозных мыслителей. Возможно, он был подсказан Нестерову близким ему в то время С. Н. Дурыли-ным4.Дурылин, объясняя причину появления Гоголя в «Страстной седмице», приводит отрывок из сочинения Гоголя «Светлое Воскресение»5.
Для Нестерова, с его тонкой осознанной символикой и избирательностью в выборе основных героев в выстраданной им мистерии - «Страстной седмице», концентрирующей основную тему всего
его творчества, представление Гоголя среди главных действующих лиц, безусловно, обосновывалось веской причиной. Тем более что антитезе: Гоголь - Толстой, возникшей в одном из графических эскизов картины, Нестеров в итоге все же предпочел другую: Гоголь - Достоевский. Это было глубоко оправданно.
Гоголь - одна из самых противоречивых фигур в русской культуре Х1Х в. Как сама личность писателя, так и его творчество вызывали к себе пристальное внимание практически всех известных русских мыслителей второй половины Х1Х в. и рубежного времени. Именно Гоголя, «с какой-то глухой безнадежностью взыскующего Бога и умиротворения», ощущавшего в себе «внутреннюю нечистоту и стремившегося избавиться от нее»6, часто сравнивали то с Пушкиным, то с Толстым, то с Достоевским. «Достоевский,- писал, например, В. Н. Ильин,- несомненно, одной очень важной стороной своего существа вышел из Гоголя. И основная тема у них одна: падший и страждущий человек, ставший спиною к Богу или к раю. Только у Гоголя - ужас утраченной свободы, ужас магической завороженности грехом и разложением.. У Достоевского наблюдается другой подход к теме греха. У Достоевского - мощное трагическое движение, динамика в направлении к преодолению противоречий, ужасов распада и соблазнов пессимизма. .Безмерно тяжки кресты Гоголя и Достоевского. Однако Гоголь пал сломленный и раздавленный. Достоевский победил. . У обоих терзание над судьбою падшего человека, над его обезображенным ликом. Но Гоголь не мог найти жалости ни для себя, ни для падшего. Достоевский исстрадался, жалея замученного ребенка и его не искупленных слез.. Наконец оба - и Гоголь, и Достоевский - тяготели к положительной церковной религиозности, оба были в церкви. Но Достоевский прошел через горнило диалектики веры и неверия, и ему открылся лик Христовой любви. Гоголь, по-видимому, не знал философской драмы, которая именуется завоеванием веры, но зато не познал и благости всепрощения Христова» [16, с. 63]. Оценка Гоголя и Достоевского, прозвучавшая у
B. Н. Ильина, сходная с теми, что были сделаны
C. Н. Булгаковым и Н. А. Бердяевым, представляется, во многом была близка и нестеровскому восприятию.
Ф. М. Достоевскому, которого Нестеров глубоко почитал всю свою жизнь, в «Страстной седмице» отведена роль, сходная с той, что падает на долю священника в левой группе предстоящих Христу людей. Достоевский, у Нестерова, по сути, такой же духовный пастырь, но по собственной воле остающийся по правую сторону креста, чтобы разделить со страждующими их душевную боль и терзания. Не нужно забывать и о С. Н. Булгакове7, которого Нестеров также поместил по правую сторону креста, позади Достоевского. Булгаков, пришедший к обретению веры и священству после
атеизма, после разочарования в революционной идее, был одной из характернейших фигур русской интеллигенции рубежного времени. Через образы Гоголя, Достоевского, Булгакова, от которых Нестеров не отрывает и самого себя, художник раскрывает грани мятущейся интеллигентской души, своими сомнениями, безверием, нигилизмом, иллюзиями вольно или невольно подтолкнувших Россию к катастрофе. Для Нестерова и народ, и интеллигенция являются вольными или невольными пособниками этой гибели великой Родины» [9, с. 22], и те, и другие - в глубоком покаянии перед распятием, но с разной степенью вины: вина интеллигенции тяжелей, и поэтому она находится по правую сторону креста7.
Нестеров оказывается глубже и прозорливее многих тех, кто упрекал его когда-то за утопичность взглядов. Написанная восемьдесят лет тому назад в апокалипсическое для России время, «Страстная седмица» продолжает сохранять свою актуальность и ныне, наводя на тревожные раздумья о дальнейшей судьбе России. Вопрос о том, готово ли современное общество услышать и принять призыв художника к просветлению и принятию новой жизни, остается открытым. И по-прежнему злободневно продолжают звучать мысли Достоевского, вложенные в уста старца Зосимы: «Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе (...): одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: «Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как и у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их и даже приумножай», - вот нынешнее учение мира (...) права-то дали, а средств насытить потребности не указали. Уверяют, что мир, чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает расстояния, передает по воздуху мысли. Увы, не верьте таковому единению людей. Понимая свободу как приумножение и скорое утоление своих потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. (...) Уже провозгласили, что нет преступления, нет уже греха (...) хоть и развратен простолюдин и не может отказать себе в смрадном грехе, но все же знает, что проклят Богом его смрадный грех, и что поступает он худо, греша. (...) Мир же духовный, высшая половина человеческого отвергнута вовсе, изгнана с неким торжеством, даже с ненавистью (.)» [1, с. 337-338].
То, что сегодня происходит с нами, заставляет вспомнить и слова Н. А. Бердяева, написанные в 1930-е гг. «С необычайной силой вспыхнули в нашем мире древние расовые и национальные инстинкты. Национальные страсти терзают мир и грозят гибелью европейской культуре. (...) Христианская истина о том, что нет эллина и иудея, которая не была, конечно, отрицанием самого факта нацио-
нальной индивидуальности, злобно и насильнически отвергается, и народы возвращаются к языческому, античному отношению к национальности. Единство человечества, к которому, по крайней мере в идее, в принципе приближал нас процесс христианизации и гуманизации, вновь в идее, в принципе распадается. Это свидетельствует о том, что натурально единство человечества недостижимо, оно достижимо лишь духовно» [18, с. 345-346].
Религиозные картины Михаила Нестерова обращаются к нам с вестью о духовном единстве человечества, и во имя будущего этот светлый призыв необходимо услышать.
Примечания
1. С. Н. Дурылин, посвятивший многие свои исследования творчеству Н. В. Гоголя, был близок в своих оценках с А. Белым, под сильным влиянием которого проходило литературное становление Дурылина в период его сотрудничества в «Мусагете». А. Белый признавал в противоположность мнению многих, например В. В. Розанова, Гоголя «гением, пророком, более всех писателей русских связанным с Россией, не прошлой Россией, а с Россией сегодняшней и еще более завтрашнего дня».
2. Приведем этот отрывок из сочинения Гоголя: «Если предстанет нам всем какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы даже, например, сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши, все позорящее высокую правду человека, то с болью собственного тела, не пожалев самих себя, как в двенадцатом году, не пожалев имущества, жгли дома свои и земные достатки, так ринутся у нас все сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас: ни одна душа не отстанет от другой, и в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды - все бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия - один человек. Вот на чем основываясь, можно сказать, что праздник Воскресения Христова воспразднуется прежде у нас, нежели у других. И твердо говорит мне это душа моя».
3. Из уст В.В. Розанова, чье мнение Нестеров чрезвычайно ценил, в отношении Гоголя прозвучала неожиданная характеристика, которая, несмотря на крайне субъективный подход этого выдающегося интуитивиста рубежа Х1Х-ХХ вв., заслуживает внимания. Розанов заметил, что «(...) у Гоголя поразительная яркость кисти везде, где он говорит о покойниках. .Везде покойник у него живет удвоенной жизнью, покойник - нигде не «мертв», тогда как живые люди удивительно мертвы. Это -куклы, схемы, аллегории пороков. Напротив, покойники - и Ганна, и колдунья - прекрасны и индивидуально интересны ... Я и думаю, - писал Розанов, - что ... загадка Гоголя находилась где-то тут, «в прекрасном упокойном мире», - по слову Евангелия: «Где будет сокровище ваше - там будет и душа ваша». Поразительно, что ведь ни одного мужского покойника он не описал, точно мужчины не умирают. Но они, конечно, умирают, только Гоголь нисколько ими не интересовался. Он вывел целый пансион покойниц, - и не старух (ни одной), а все молоденьких и хорошеньких. Бурульбаш сказал бы: «Вишь, турецкая душа, чего захотел». И перекрестился бы. Кстати, - продолжал Розанов, - я как-то не умею представить себе, чтобы Гоголь «пере-
крестился».». «Гоголь все-таки пугался своего демонизма, он был между язычеством и христианством, не попав ни в одно».
4. Эскиз «Страстной седмицы» обнаружен нами в неопубликованном письме Нестерова, относящемся к началу 1930-х годов среди других эскизов картин, написанных в 1932-1934-х гг.
5. Справа от креста, позади фигуры Ф. М. Достоевского, Нестеровым была написана и сейчас различимая фигура С. Н. Булгакова, замазанная в 1950-е годы Ф. С. Булгаковым, сыном С. Н. Булгакова. Было бы слишком прямолинейным проводить здесь параллели с древней символикой креста, где поднятая вверх левая сторона нижней перекладины указывает одного из двух распятых вместе с Христом и обретшим веру и спасение через искреннее раскаяние разбойника, тогда как правому еще нужно выстрадать свое спасение души. Но изначальное такое расположение в композиции групп, сохранившееся неизменным у Нестерова на протяжении всей работы над картиной, невольно заставляет вспомнить об этом.
6. Смерть сына Ф. М. Нестерова, умершего при своем рождении в 1902 г., Нестеров болезненно переживал как наказание, посланное свыше. Версия, что образ женщины с гробом связан с Ф. М. Достоевским, который тоже потерял первенца -дочь Соню, умершую в раннем детстве, вполне допустима, но тогда, наверное, детский гроб был бы розового цвета, а здесь -голубого, который традиционно предназначался для младенцев мужского пола. Вернее всего, этот трагический женский образ связан все же с Нестеровым и косвенно представляет самого художника.
7. Это становится еще более очевидным, если сопоставить «Страстную седмицу» с картиной «На Руси. Душа наро-да»(1914-1916), где народ, интеллигенция - вместе, в общем людском потоке, рядом с царем, духовенством, воинством.
ЛИТЕРАТУРА
1. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. В 2-х т. Т.2. М., 1973.
2. Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках. Три очерка о русской иконе. М.,1990.
3. Розанов В. В. Одно во всем // Золотое руно. 1907. №2.
4. Аксаков К. С. О русской истории.иКЬ^^шай.ги/ЦЪгагу/ ак8акоуу/как8акоу_о_ги88коу_181огп.Мш1
5. Евреинов Н. Н. Нестеров. Петроград, 1922.
6. Фармаковский М. Художественные заметки. Нестеров и Рерих //Образование. 1908.№8.
7. Дурылин С. Н. Нестеров в жизни и творчестве. М., 2004.
8. Бенуа А. Н. История живописи в Х1Х веке. Русская живопись. 2-е изд. М., 1998.
9. Нестеров М. В. Продолжаю верить в торжество русских идеалов. Письма к А. В. Жиркевичу // Наше наследие. М. 1990. №3.
10. Нестеров М. В. Письма. Л., 1988.
11. Никонова И. И. Михаил Васильевич Нестеров, М. 1979.
12. Нестеров М. В. Воспоминания. М., 1985.
13. Булгаков С. Н. Тихие думы. М., 1996.
14. Лосский Н. О. Миропонимание Достоевского. Миссия русского народа // Бог и мировое зло. М., 1994.
15. Булгаков С. Н. Моя жизнь в православии и священстве // Тихие думы.М., 1996.
16. Бащенко Р. Д. Знаменательные встречи. Симферополь, 2004.
17. Ильин В. Н. Достоевский и Гоголь// Эссе о русской культуре. СПб., 1997.
18. Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994.
Поступила в редакцию 04.06.2014 г.
THE FORMULA OF THE "RUSSIAN SOUL" IN THE WORKS OF M. NESTEROV
© E. Khasanova
Bashkir State Pedagogical University 3a Oktyabrskoi Revolyutsii st., 450077 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
Phone: +7 (347) 272 67 46. E-mail: eleonora-hasanova@mail. ru
The phenomenon of "Russian soul", which found its consistent implementation in the works of outstanding Russian artist Mikhail Nesterov is discussed in the article. Nesterov throughout creativity remained loyal to the "Russian idea", according to whom the Russian people will have to make great mission in Europe to reconcile people through religious spiritual unity. Beliefs of the artist, who found themselves in tune with the views of famous Russian religious thinkers and writers, clearly reflected in its software paintings: "Holy Russia", "the Way to Christ", "In Russia. The soul of the people", "Holy week". One of the major objectives of the Nesterov was to discover the formula of the "Russian soul", which was the reason that it is the Russian people - "God-bearer" had this difficult and honorable mission. Recently discovered previously unknown archival and illustrative sources helped to consider Nesterov art under a new angle, to give it more holistic, historically true light.
Keywords: religious art, the mission of the Russian people, the search for God, Russian idea, spirituality, the revival of Russia. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article.
REFERENCES
1. Dostoevskii F. M. Brat'ya Karamazovy [The Brothers Karamazov]. V 2-kh t. Vol. 2. Moscow, 1973.
2. Trubetskoi E. N. Umozrenie v kraskakh. Tri ocherka o russkoi ikone [Speculation in Paints. Three Essays on Russian Icon]. Moscow, 1990.
3. Rozanov V. V. Odno vo vsem Zolotoe runo. 1907. No. 2.
4. Aksakov K. S. O russkoi istorii. URL: dugward.ru/library/aksakovy/kaksakov_o_russkoy_istorii.html
5. Evreinov N. N. Nesterov[Nesterov]. Petrograd, 1922.
6. Farmakovskii M. Obrazovanie. 1908. No. 8.
7. Durylin S. N. Nesterov v zhizni i tvorchestve [Nesterov in Life and Work]. Moscow, 2004.
8. Benua A. N. Istoriya zhivopisi v XIX veke. Russkaya zhivopis' [History of Painting in XIXth Century. Russian Painting]. Moscow, 1998.
9. Nesterov M. V. Nashe nasledie. M. 1990. No. 3.
10. Nesterov M. V. Pis'ma [Letters]. Leningrad, 1988.
11. Nikonova I. I. Mikhail Vasil'evich Nesterov [Mikhail Vasilyevich Nesterov], M. 1979.
12. Nesterov M. V. Vospominaniya [Memories]. Moscow, 1985.
13. Bulgakov S. N. Tikhie dumy [Quiet Thoughts]. Moscow, 1996.
14. Losskii N. O. Bog i mirovoe zlo. Moscow, 1994.
15. Bulgakov S. N. Tikhie dumy. Moscow, 1996.
16. Bashchenko R. D. Znamenatel'nye vstrechi. Simferopol', 2004.
17. Il'in V. N. Esse o russkoi kul'ture. Saint Petersburg, 1997.
18. Berdyaev N. A. Filosofiya svobodnogo dukha [Philosophy of Free Spirit]. Moscow, 1994.
Received 04.06.2014.
