CC BY
42
Н. А. Кубанев
Арзамасский филиал Нижегородского государственного
университета им. Н. И.Лобачевского
Л. Н. Набилкина
Арзамасский филиал Нижегородского государственного
университета им. Н. И.Лобачевского
ФОРМИРОВАНИЕ ОБРАЗА РОССИИ КАК «ИНОГО» ГОСУДАРСТВА В ЗАПАДНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И КУЛЬТУРЕ
В статье рассматривается проблема определения национальной идентичности и самоидентификации. Особое внимание уделяется вопросу о противопоставлении славянского и западного мира. Авторы статьи отмечают, что одной из наиболее эффективных форм создания образа «другого» являются травелоги, которые позволяют познать собственную культуру посредством культуры «иной» и являются формой выражения особого взгляда на мир.
Ключевые слова: культурная идентификация, травелог, Русский мир, культурологическая иконография, имагология.
N. A. Kubanev
National Research Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod
(Arzamas, Russia)
L. N. Nabilkina
National Research Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod
(Arzamas Branch)
FORMATION OF THE IMAGE OF RUSSIA AS "OTHER" STATE IN WESTERN
LITERATURE AND CULTURE
The article deals with the problem of defining national identity and self-identification. The paper pays particular attention to the issue of opposition between the Slavic and Western worlds. The authors note that one of the most effective forms to create an image of the "other" is a travelogue, which allows you to learn your own culture through the culture of the "other" and is a form to express a particular view of the world.
Keywords: cultural identification, travelogue, Russian world, cultural iconography, imagology.
DOI 10.22405/2304-4772-2019-1 -4-67-75
Как только человек научился выделять себя из мира животных, он начал противопоставлять себя «чужим»: чужому племени, клану, народу. Процесс самоидентификации занимает особое место в имагологии. Этот процесс помогает понять, как формируется народ, нация. Его изучает особая отрасль культурологии - культурологическая иконография. Культурологическая иконогафия, в свою очередь, тесно связана с имагологией. Изучение чужих культур, несомненно, важнейший аспект имагологии. В последнее время наука предлагает более адекватное выражение, способное заменить термин «чужой».
Это слова «иной», «другой». Термин «чужой» несет несколько негативную коннотацию. «Чужой» противопоставляется «своему». «Иной», «другой» - нет. Россия на протяжении веков оставалась для Запада - «чужой».
Это противопоставление началось с 1054 года с разделения единой христианской церкви на Западную и Восточную. Западная церковь возглавлял Папа, престол которого был в Риме, восточную - Патриарх, который находился в Константинополе.
Расколу Церквей предшествовало разделение Римской империи на Восточную и Западную со столицами в Риме и Византии. В Риме служили на латыни. В Византии - на греческом. Христианская Русь, приняв «греческую» веру, тяготела к Византии. С этих пор Папа Римский не оставлял надежду ввести на Руси католицизм.
В XII веке началось наступление на Новгород и северные русские княжества военно-политических орденов - меченосцев и тевтонов. Издавна прибалтийские народы платили дань русским. В 1030 году киевский князь Ярослав Мудрый основал на территории будущей Эстонии город Юрьев (Тарту). Он то и стал центром влияния русских в Прибалтике. Однако все изменилось в XII веке. С благословения Папы Римского и императора Священной Римской империи (основанная германским королем Оттоном I) в Прибалтику началось проникновении католических миссионеров. В конце XII века католические епископы Мейнард, а позднее Альберт основали Ливонский епископат. В 1201 году была основана Рига во главе с рижским епископом.
Одним из способов противопоставления русского, точнее, славянского мира и мира западного, стал язык. Братья Кирилл и Мефодий, кстати, оба возведенные в ранг святых католической церковью, стали создателями письменности для славян: глаголицы или, позднее, кириллицы. Язык этой письменности и явился водоразделом между славянским и латинским миром. Вначале, на славянском языке было разрешено вести церковные службы, но затем этот язык был запрещен для богослужения. Останки святого Мефодия были выброшены из крипта, а его имя предано анафеме. Та же участь постигла и Кирилла. Впоследствии, почти все страны, говорящие на славянском языке, оказались под пятой турок. Лишь Русь не была покорена и оставалась оплотом православия.
Папа Ганорий объявил крестовый поход против русских с целью привести их в лоно «истинной веры». Началось широкомасштабное наступление немецких и ливонских рыцарей на Русь. Этому противодействовал святой Александр Невский.
Поначалу немецкие рыцари уничтожили славянское племя пруссов. От них осталось лишь название. Немцы присвоили себе даже название «Пруссия», превратив это название в наименование целой немецкой области и сделав это имя нарицательным - «прусское юнкерство». К славянам немецкие рыцари относились как к диким зверям, а не как к людям. Уничтожение пруссов было первой попыткой отделить «своих» от «чужих», первым шагом к созданию образа «другого», под которым подразумевался «чужой».
Александр Невский оказался между двух огней - татаро-монголами и «псами рыцарями». Но монголы никогда не покушались на русскую духовность, более того, они освободили русские монастыри от уплаты дани, а, позднее, после того как русский митрополит Алексий исцелил от слепоты мать хана Джанибека царицу Тайдулу, в Орде была учреждена Православная Церковь. Поэтому Александр предпочел подчиниться монголам, заключив союз с Батыем. Немецким и ливонским рыцарям он решительно противостоял, видя в них угрозу Православию, ибо их всегда сопровождали священники-латиняне. Папа Римский предлагал защиту от монголов в обмен на отказ от православия. Но в этом случае, памятуя о коварности западных «союзников, привыкших жертвовать русскими, от Руси могло бы ничего и не остаться.
Одной из наиболее эффективных форм создания образа «другого» служат травелоги. Это особый жанр «путешествий», при котором на первый план выходит не сам объект «путешествия», а субъект «путешественника». Именно его комментарии, окрашенные чувствами, и позволяют взглянуть на окружающий мир глазами «сентиментального путешественника», выделить «свое» и «чужое», определить свою культурную идентификацию, отразить лучшее и худшее в своей стране и сравнить ее с другими.
Форму травелога придал своим путевым очеркам Л. Стерн в «Сентиментальном путешествии» (1768). В России к форме травелога прибегла целая плеяда русских писателей: Д. И. Фонвизин, Н. М. Карамзин, И. А. Гончаров, А. И. Куприн, И. Эренбург, И. Ильф и Е. Петров и др. Это была самая удобная форма выражения «своего» взгляда на мир, форма выражения «своей» национальной идентификации, форма выражения патриотизма.
Эпистолярную форму для путевых эссе выбрал и М. Е. Салтыков-Щедрин. К жанру путевого очерка великий русский сатирик обращается дважды - в 1878 в период поездки за границу на лечение и в 1881-1882 годах, рассказывая вновь о своих заграничных впечатлениях. Очерк «За рубежом» (1875) трудно в полной мере назвать травелогом, ибо информация о пребывании на заграничных курортах весьма скудна. Но этот очерк чрезвычайно интересен своим опытом познания «своего» через «чужое». М. Е. Салтыкова-Щедрина гораздо больше интересует Россия, чем зарубежные впечатления. Сравнивая Европу с Россией, писатель глубже постигает неповторимость и «самость», своеобразие и исключительность своей страны. На фоне «правильной» Германии отчетливо выступают сугубо русские национальные черты. Эти черты до предела узнаваемы и сегодня. Чего только стоят наблюдения сатирика над природой русского недовольства: «Кого ни послушаешь, все на что-то негодуют, жалуются, вопиют. Один говорит, что слишком мало свобод дают, другой, что слишком много; один ропщет на то, что власть бездействует; другой - на то, что власть чересчур достаточно действует; ...Даже расхитители казенного имущества - и те недовольны, что скоро нечего расхищать будет. И каждый требует лично для себя конституции: мне, говорит, подай конституцию, а прочие пусть по-прежнему довольствуются ранами и скорпионами» [2, с. 17].
Конечно, будучи за границей, Салтыков-Щедрин наслаждался свободой, немыслимой в царской России: «Ужасно приятно прожить хоть несколько времени не боясь. Необходимость «ходить в струне», памятовать, что «выше лба уши не растут» и что с «суконным рылом» нельзя соваться в «калашный» ряд, - это такая жесткая необходимость, то только любовь к родине, доходящая до ностальгии, может примириться с подобным бесчеловечием» [2, с. 41]. Чувства сатирика были созвучны настроениям всего мыслящего русского общества, поэтому публикация очерков помогла еще раз взглянуть на себя со стороны и осознать свое униженное положение. Но, понимание своего унижения, не должно превращаться в самоедство, в унижение себя как нации, как народа, не должно превращаться в смакование своих грехов и бед. Салтыков-Щедрин справедливо подметил, что негативный образ России в глазах Запада создавался во много самими русскими, которые здоровую критику своих недостатков превращали в мазохитское злопыхательство. «Словом сказать, сыны России не только не сдержали себя, но шли друг другу наперебой, как бы опасаясь, чтобы кто-нибудь не успел напаскудить прежде... Само собой разумеется, что западные люди, выслушивая эти рассказы, выводили не особенно лестные для России заключения», - пишет он [2, с. 73].
Сатирический образ России, сложившийся в глазах Запада заставляет задуматься над его содержанием: «Страна эта, говорили они, бедная, населенная лапотниками и мякинниками. Когда-то торговала она с Византией шкурами, воском и медом, но ныне, когда шкуры спущены, а воск и мед за недоимки пошли, торговать стало нечем. Поэтому нет у нее ни баланса, ни монетной единицы, а остались только желтенькие бумажки, да и те имеют свойство вызывать веселость местных культурных людей» [2, с. 73]. Эти слова зримо напомнили нам Россию 1990 годов, которая не слишком изменилась за сто пятьдесят лет с тех пор, как о ней писал М. Е. Салтыков-Щедрин.
Если сами русские смеются над своей страной, то иностранцам и подавно найдено выставлять Россию в неприглядном свете. Пример тому русофобский травелог французского маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839» году (1840). Книга Кюстина рассказывает нам о России времен Николая I, однако мы находим вполне узнаваемые черты настоящего времени: коррупция, всевластие бюрократии, непомерная роскошь кучки нуворишей при полном пренебрежении интересов простого народа.
В центре внимания французского маркиза - царский двор и его окружение. Это вполне объяснимо, ибо именно с этим окружением приходилось общаться «путешественнику». И, именно, двор давал пищу для самой широкой и едкой критики. Но, критикуя придворную камарилью, маркиз достаточно точно определяет политическую тенденцию российского общества: покорность власти при одновременной склонности к бунту. По мнению Кюстина, Россия - страна рабов. Российское общество представляется ему царством послушных автоматов, а не живых людей. Постоянное подавление личности и отсутствие элементарных гражданских свобод выработало у
русских специфическое качество: лукавство. По этому принципу он относит всех русских к «азиатам». Ему кажется, что он «попал в Персию». Но за показной покорностью у русских скрываются живые чувства и неутоленные амбиции. «Русские не только склонны к насмешке, они холодны, хитры и малоделикатны, как все честолюбцы», - обобщает маркиз, совершенно не делая различий между слоями общества [1, с. 430]. Может быть, это суждение и справедливо касательно высших слоев, среди которых вращался А. де Кюстин, но совершенно несправедливо по отношению ко всему русскому народу. Русские издавна славятся радушием, гостеприимством и открытостью.
Однако французский маркиз отметил особенность, о которой заговорили культурологи лишь в конце ХХ века. Народы мира делятся на народы низкоконтекстной культуры и высококонтекстной. Западные народы, в том числе французы, англичане, немцы и американцы относятся к низкоконтекстной культуре. Они, как правило, излагают свою просьбу вначале разговора, у них не принято отказываться, если тебе на самом деле чего-то хочется, в свою очередь они никогда не будут предлагать дважды, если в первый раз услышали отказ. Русские же - представители высококонтекстной культуры. Поэтому мы, как правило, отказываемся от первого предложения, надеясь на то, что нам будет желаемое предложено во второй и в третий раз. (Вспомните русские народные сказки или историческую поэму А. С. Пушкина «Борис Годунов»). Мы высказываем свою просьбу в конце, как бы между делом, ибо по законам вежливости в начале разговора или письма следует расспросить хозяина о здоровье его самого и близких и т.д. Даже если вы стеснены в средствах, вы всегда найдете, чем угостить гостя. Западные иностранцы в советское время видели в этом скрытый смысл: не такие уж они и бедные, если могут накрывать роскошные столы и дарить гостям дорогие подарки. Конечно, это все последствия влияния Востока, с которым русские были связаны гораздо сильнее, чем с Западом, отдаленные последствия татаро -монгольского ига.
Для выражения своего пренебрежительного высокомерия маркиз не жалеет едких замечаний и колких насмешек: «Россия страна фасадов», «В России нет больших людей, потому что нет независимых характеров», «Между русскими и китайцами наблюдается разительное сходство: и те, и другие уверены, что мы им завидуем. Они судят о нас по себе», «Россия - тело без жизни», «Россия, думается мне, единственная страна, где люди не имеют понятия об истинном счастье», «Повторяю еще раз: все в России - один обман». Вот далеко не полный перечень хлестких характеристик России и ее народа.
Русские для Кюстина не более, чем дикари. Об этом он безапелляционно заявляет в своей книге: «Нравы русских, вопреки всем претензиям этого полуварварского племени еще очень жестоки и надолго останутся жестокими. Ведь немногим больше ста лет тому назад они были настоящими татарами. И под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизации сохранило медвежью шкуру - они лишь надели ее мехом внутрь.
Но достаточно их чуть-чуть поскрести - и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится. Разве из того, что дикарь обладает тщеславием светского человека, следует, что он приблизился к культуре? Я уже говорил и повторяю это еще раз? Русские не столько хотят быть цивилизованными, сколько стараются нам казаться таковыми. В основе они остаются варварами. К несчастью, варвары знакомы с огнестрельным оружием» [1, с. 536-537]. В этих фразах заключено не только утверждение о варварской сущности русского народа, но и предупреждение всему «цивилизованному миру» об агрессивности русских и смертельной опасности, которую этот народ таит.
И все же травелог Кюстина дает читателю представление о России XIX века. Кюстин представляет описание основных городов северной и центральной России: Петербурга, Твери, Москвы и Нижнего Новгорода, подмечая их особенности, достоинства и недостатки. Описания эти довольно выразительны и живописны. Начинается травелог с описания Петербурга. Но с самых первых строк маркиз не удерживается от колкостей. Он пишет, что сам город и сфинксы на его набережной производят величественное впечатление. Но, тут же добавляет, что эти сфинксы - «слепки античного творчества» -выглядят нелепо на фоне современных зданий и церквей, сохраняющих русский «национальный стиль» и в то же время не принадлежащих русскому наследию, а заимствованному у Византии. При осмотре гранитной набережной Невы, он обращает внимание, что хотя издалека она выглядит «величественно и красиво» вблизи видно, что гранитная набережная сделана «из плохого и неровного булыжника, столь неказистого на вид и столь неудобного как для пешеходов, так и для езды» [1, с. 424]. И тут же он с сарказмом замечает: «Впрочем, здесь любят все показное, все, что блестит.» [1, с. 434]. Далее маркиз осматривает Петербург. Его отдельные наблюдения верны. Он смотрит на строительство Исаакиевского собора и Зимнего дворца, рассказывает читателям об ужасной судьбе его строителей, вынужденных работать до потери сил, попадая из ужасной жары в лютый холод. Даже работы каторжников на рудниках Урала и то не была такой ужасной. Рабочие почти без вознаграждения, по воле царя, воздвигали это величественное сооружение в городе, который начал строит сам император Петр I. Здесь мы погружаемся в историю нескольких императоров и в рассуждения о природе рабства. «Да, можно сказать, что весь русский народ, от мала до велика, опьянен своим рабством до потери сознания», - заканчивает свой экзерсис в русскую историю маркиз [1, с. 430].
Петербург утром. Безлюдные улицы. Если промчится тройка, то это либо офицер, едущий с докладом к начальству, либо фельдъегерь, скачущий с поручением. На улицах очень мало женщин, да и те некрасивы. Одним словом - казарма. Таким представляется маркизу утренний город. За его описанием как всегда следует глубокомысленная сентенция: «Кажется, что тень смерти нависла над всей этой частью земного шара» [1, с. 432]. Но, когда наступает день, все немного оживляется. Появляется множество прогулочных колясок. Но за подобным наблюдением вновь следует «глубокомысленный» вывод. На сей
раз о русском искусстве: «Сам воздух этой страны враждебен искусству. Все, что в других странах развивается совершенно естественно, здесь удается только в теплице. Русское искусство всегда останется оранжерейным цветком» [1, с. 433].
Едва маркиз возвращается в гостиницу и пытается отдохнуть, наступает «смертельная» борьба с клопами и, забегая вперед, когда он оказывается в Нижнем Новгороде - с тараканами. Но, это лишь красочные подробности русской жизни.
Но вот маркиз сравнивает два дворца - старый и новый Михайловские замки. И если один поражает воображение своей красотой, то второй -мрачностью. «Едва я прошел мимо нового Михайловского дворца, как очутился перед старым, огромным, мрачным, четырехугольным зданием, во всех отношениях отличным от изящного и современного нового дворца, носящего то же имя», - начинает свой рассказ Кюстин [1, с. 435].
Травелог изобилует сентенциями, и не все они саркастичны, некоторые очень глубоки. Вот одна из них: «Если в России молчат люди, то за них говорят - и говорят зловеще - камни» [1, с. 435]. Здесь мы сталкиваемся с явлением, которое было неизвестно в культурологической науке до недавнего времени: город - как текст. О культурологическом образе города говорят здания, другие архитектурные объекты и т.д. В данном случае историю города и историю людей, живущих в этом городе, действительно, рассказывают камни. «Я не удивляюсь, что русские боятся и предают забвению свои старые здания. Это свидетели их истории, которую они чаще всего хотели бы возможно забыть. Когда я увидел глубокие каналы, массивные мосты, пустынные галереи этого мрачного дворца, я невольно вспомнил о том имени, которое с ним связано, и о той катастрофе, которая возвела Александра на трон», - продолжает рассказ о русской истории Кюстин [1, с. 435]. И надо сказать, что этот рассказ достоверен.
Таким образом, травелог маркиза не только повествовал о России вообще, не только рассказывал Европе о нравах и обычая русских, не только говорил о дворе и придворной камарилье, но и рисовал широкую панораму русской истории, хотя и наполнял этот рассказ русофобским духом, рисуя читателю мрачные сцены из придворной жизни, как будто речь шла об императорах Древнего Рима или Византии.
И все же, несмотря на все русофобство, Кюстин не может не восхитится городом и Невой: «Нева, ее мосты и набережные - это действительная гордость Петербурга. Вид Невы так величествен, что по сравнению с ней все остальное кажется мизерным» [1, с. 437]. И вновь маркиз подчеркивает азиатскую природу России, говоря о Петропавловской крепости и останках «властителей России» в ней хранящихся. Несмотря на обилие цитат нами уже приведенных, невозможно удержаться, чтобы не привести еще одну, так точно характеризующую русский народ: «Русские любят возводить своих героев в сонм святых; они прикрывают жестокие деяния властителей благодатной силой
святителей и стараются все ужасы своей истории поставить под защиту веры» [1, с. 438].
Травелог А. де Кюстина обладает несомненными познавательными достоинствами. Эта книга, которая в полной мере открыла Западу Россию, также как и «Письма русского путешественника» Карамзина. Несмотря на явную тенденциозность, травелог представил европейскому читателю яркий и запоминающий образ России.
До сих пор книга Кюстина привлекает и иностранца, и русского читателя своей злободневностью. Многие черты России и русского народа оказались незыблемыми. Травелог Кюстина содержал столь нелицеприятные суждения о России, что неудивительно, что он был запрещен к изданию в российской империи. Лишь в 1910 году был опубликован перевод, весьма далекий от оригинала с многочисленными купюрами. Сокращенный перевод издавался еще при Сталине в 1930 году на закате свободы литературных мнений, он же был издан уже в «новой» России в 1990 году. Лишь в 1996 русский читатель познакомился с полным переводом книги. Травелог привлек внимание всего мира тем, что он помог ответить на многие вопросы о России, России не только царской, но и советской, да и современной.
Этот травелог служит и источником знаний о России и русском народе и в наше время. Так, в разгар очередного витка «холодной войны» он был издан в США с предисловием тогдашнего директора ЦРУ Б.Смита как «лучшая книга о Советском Союзе». В 1989 году новое издание травелога вышло в Америке с предисловием видного ученого Д. Бурстина, который сравнил А. де Кюстина с Геродотом, первым описавшим «варварскую Скифию». С тех пор акцент на «варварскую» Россию не много изменился, определенные круги мировой закулисы видят в нашей стране потенциальную угрозу «цивилизованному миру» и в первую очередь США.
Таким образом, в глазах Запада формируется образ не «другого», а «чужого», враждебного «своим». И чтобы изменить мнение о нашей стране, порой бесполезно предпринимать шаги для того, чтобы этот образ изменить в лучшую сторону. Россия до тех пор останется для Запада «чужой», пока мировая закулиса будет формировать общественное мнение своих стран и народов. Нам незачем искать «любовь» Запада и угождать ему в чем бы то ни была. Надо вести твердый курс на создание благоприятного имиджа нашей страны не у правительств, а у простого народа, во все века испытывающего к России светлые чувства. Вместе с тем, надо вести политику «разумного компромисса», воздерживаться от действий, способных еще больше накалить и так до предела накаленную обстановку.
Литература
1. Кюстин А. Россия в 1839 году // Россия первой половины XIX века глазами иностранцев. Л.: Лениздат, 1991. С. 461-621
2. Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. В 12 т. Т 9. М.: Правда, 1951.
519 с.
References
1. Kyustin A. Rossiya v 1839 godu [Russia in 1839] // Rossiya pervoy poloviny XIX veka glazami inostrantsev [Russia of the first half of the 19th century through the eyes of foreigners]. Leningrad: Lenizdat, 1991. P. 461-621
2. Saltykov-Shchedrin M. E. Coll. Op. In 12 vols. Vol. 9. Moscow: Pravda, 1951. 519 p.
Статья поступила в редакцию 11.08.2019 Статья допущена к публикации 30.11.2019
The article was received by the editorial staff 11.08.2019 The article is approved for publication 30.11.2019
