CC BY
217
УДК 82
Э. В. Шабунина
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2013. Вып. 1
ФОРМА ПОВЕСТВОВАНИЯ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА И ЕЕ РОЛЬ В СОЗДАНИИ КОМИЧЕСКОГО ЭФФЕКТА В РОМАНАХ П. Г. ВУДХАУЗА О ДЖИВСЕ И ВУСТЕРЕ
Форма повествования — один из важнейших параметров, которые необходимо учитывать в процессе анализа художественного текста. Повествование подразумевает общение некоего субъекта, рассказывающего о событиях, с читателем. Традиционно выделяют два типа повествования: от первого лица (рассказчик) и от третьего лица (повествователь). Американские «неокритики» Р. Уэллек и О. Уоррен полагают, что рассказчика легко отличить от повествователя именно по форме первого лица, при этом третье лицо они связывают с позицией «всеведущего автора» [1, р. 239].
Современный нарратолог Вольф Шмид, разграничивая понятия «повествователь» и «рассказчик», отмечает, что «термин „рассказчик" чаще всего обозначает инстанцию „субъективную", личную, совпадающую с одним из персонажей или принадлежащую миру повествуемых событий. В отличие от стилистически нейтрального „повествователя", „рассказчик" характеризуется некоторым специфическим, маркированным языковым обликом. Однако между полярными типами... стилистически нейтрального, близкого к авторской смысловой позиции „повествователя" и „субъективного", личного, стилистически маркированного, занимающего специфическую оценочную позицию „рассказчика" простирается широкий диапазон переходных типов, четкое разграничение которых невозможно и вряд ли целесообразно» [2, с. 64]. Ввиду неоднозначного употребления понятий «повествователь» и «рассказчик» В. Шмид предпочитает пользоваться чисто техническим термином «нарратор». Ученый при этом особо подчеркивает: «Повествовательное произведение — это произведение, в котором не только повествуется (нарратором) история, но также изображается (автором) повествовательный акт. Таким образом, получается характерная для повествовательного искусства двойная структура коммуникативной системы, состоящей из авторской и нарраторской коммуникаций, причем нарраторская коммуникация входит в авторскую как составная часть изображаемого мира» [2, с. 34-35].
Художественный текст пробуждает в читателе определенные умственные и эмоциональные реакции на информацию, содержащуюся в нем. При использовании техники повествования от первого лица эти реакции вызываются не только тем, что сказано, но и тем, как сказано, так как каждый элемент текста несет как конкретную информацию о предмете рассказа, так и дополнительную специфическую информацию о самом нарраторе, его характере и мировоззрении. Эта дополнительная художественная информация содержится в тексте имплицитно и проявляется лишь в результате взаимодействия читательского восприятия с текстом.
Таким образом, при интерпретации и выявлении индивидуально-художественного стиля писателя, индивидуальной специфики художественного текста необходимо
Шабунина Элеонора Викторовна — соискатель, ст. преподаватель, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: eshaby@mail.ru
© Э. В. Шабунина, 2013
учитывать такой важный параметр, как соотношение авторской и нарраторской коммуникаций, т. е. образ автора и форму нарратива. Рассмотрим эти понятия более подробно применительно к творчеству известного английского писателя-юмориста Пела-ма Гренвилла Вудхауза.
В комическом тексте само повествование нацелено на то, чтобы при взаимодействии с читательским восприятием вызвать комический эффект, который может быть основан на комизме ситуации, на комизме персонажа и на языковом юморе. Одного из этих элементов уже достаточно для достижения комического эффекта. У П. Вудха-уза комическое повествование обычно сочетает все три элемента, которые постоянно взаимодействуют друг с другом, что усиливает комический эффект.
Первая и основная причина особой «комичности» текстов П. Г. Вудхауза — это невероятная частотность юмористических высказываний: нет ни одного абзаца, практически ни одной строчки, не наполненной комизмом. Такое обилие юмористических моментов в сочетании с их «качеством» (а П. Г. Вудхауз отличался превосходным чувством юмора) порождает мощный комический эффект, для поддержания которого автор использует множество приемов.
Одним из таких приемов является обращение к форме повествования от первого лица — «Я-форме», наглядным примером использования которой могут служить все произведения писателя о Дживсе и Вустере. Эта форма повествования позволяет рассказчику демонстрировать собственные пороки или же смехотворные в буквальном смысле слова добродетели — характерный прием многих писателей-сатириков и мастеров комического, таких как Н. Гоголь, М. Салтыков-Щедрин, Марк Твен, Джером К. Джером. «Я-форма» — удачное писательское решение для самохарактеристики и, как следствие, саморазоблачения героев. Этот тип повествования, несомненно, привлекает П. Г. Вудхауза, поскольку позволяет автору как бы самоотстраниться, предоставляя герою-нарратору полную свободу действий и высказываний: герой Вудхауза Бертрам Вустер сам себя разоблачает, раскрывая свою сущность через манеру поведения, речь. Стилизация речи героя-нарратора помогает понять суть его характера, обозначить существенные черты его мировоззрения.
П. Г. Вудхауз мастерски использует указанные преимущества «Я-формы» для достижения комического эффекта. Однако этим не ограничивается роль нарратора: автор полностью передоверяет ему ироническое описание обозначенных в рассказе персонажей, создание множества комических портретов, карикатурных зарисовок представителей английской аристократии. Комический эффект усиливается благодаря тому, что и сам герой — типичный представитель этого общества. Избранная П. Г. Вуд-хаузом форма повествования позволяет читателю самому, без видимого вмешательства автора, дать оценку как главному герою, так и другим персонажам.
Предоставляя своему герою возможность «выговориться», писатель противопоставляет положение в обществе и образование Берти Вустера его реальным возможностям. На этом строится один из приемов, которым так удачно пользуется Вудхауз для создания комического эффекта, — прием несоответствия (несоответствия формы содержанию, нрава героя его внешнему облику, настроения, поведения, значимости персонажа его мнению о себе, заявляемого героем и реально совершаемого им и проч.).
Присутствие рассказчика должно убеждать нас в достоверности описываемых событий. Но образ Берти Вустера вызывает противоположный эффект и заставляет читателя задуматься о том, понимает ли Берти сам, что происходит? А вдумчивый
читатель, возможно, задастся вопросом о том, кто же является истинным повествователем? В самом деле, Берти вызывает недоверие даже не потому, что он может намеренно искажать события, являясь одновременно и повествующим, и повествуемым «я», активно участвующим в происходящих событиях, а стало быть, лицом заинтересованным. Берти (что более существенно) не может быть надежным повествователем просто в силу своих ограниченности и косноязычия: зачастую он с большим трудом находит нужное слово, а порой и вовсе использует слова невпопад. Так, в его речи нередко встречаются так называемые «малопропизмы» (например, вместо «антагонизм» он использует слово «альтруизм»).
Как известно из романов о Берти и Вустере, Берти закончил Университет. Тем не менее, отношения с учебой у него всегда были довольно натянутыми. Время, проведенное в подготовительной школе, Берти характеризует как «срок заключения». На реплику Дживса "Travel is highly educational, sir" он отвечает: "I can't do with any more education. I was full up years ago" [3, p. 9], недвусмысленно давая понять, что обучением он давно сыт по горло.
Образованность Берти Вустера весьма и весьма поверхностна. Так, он довольно часто пытается приводить цитаты из Библии, Шекспира, Р. Киплинга, Р. Бернса, Дж. Китса и др. И здесь опять же мы встречаемся с приемом несоответствия возможностей нашего героя и его действий, плана содержания и плана выражения. К примеру, у образованного читателя, знакомого с поэмой Томаса Мура «Лалла Рук», не может не вызвать улыбку путаница, которую допускает претендующий на поэтическое выражение своих чувств Берти: тоскуя по отправившемуся ловить креветок Дживсу, он уподобляет себя птице (хотя в поэме Мура речь идет вовсе не о «птице», а о дочери эмира Линде), которая «потеряла свою любимицу газель или какое-то другое животное — не важно какое» ("I'm feeling like that bird in poem who lost his pet gazelle or whatever the animal was") [4, p. 10].
Широкое использование аллюзий подобного рода, вложенных в уста ненадежного нарратора Бертрама Вустера, рассчитано, бесспорно, на усиление комического эффекта. Следует подчеркнуть, однако, что по достоинству оценить этот эффект, заметить комичные ошибки, которые допускает герой, способен только читатель, обладающий необходимыми фоновыми знаниями [5, с. 117].
Прояснить искаженную аллюзию читателю нередко помогает Дживс, который неизменно приходит на помощь нашему герою не только тогда, когда нужно срочно найти выход из затруднительного положения, но и когда он не знает, как закончить начатую цитату, когда нужно напомнить забытое им слово. Показателен в этом отношении обмен двух героев репликами по поводу библейской царицы Иезавель:
— .„I know if anyone called me a carrot-topped Jezebel, umbrage is the first thing I'd
take. Who was Jezebel, by the way? The name seems familiar, but I can't place her.
— A character in the Old Testament, sir. A queen of Israel.
— Of course, yes. Be forgetting my own name next [4, р. 114].
Отметим еще одну особенность манеры повествования Берти Вустера: выступая в роли нарратора, он не просто рассказывает о случившемся в свойственной герою манере, а сознательно отбирает те специфические, а порой и не- (и вне-) литературные черты языка, которые при определенном, сгущенном их употреблении вызывают, сталкиваясь с читательским восприятием, определенные, задуманные автором, эффекты.
Совмещение в одном контексте слов и выражений, которые относятся к различным стилистическим уровням, дает ярко выраженный комический эффект. Столкновение стилей — весьма любимый П. Г. Вудхаузом прием. Для речи Бертрама Вустера характерно снижение стилевого регистра, что особенно заметно на фоне высокопарной манеры слога Дживса. Приведем лишь один пример:
— Is that you, Jeeves? Did you have a good time?
— Most agreeable, thank you, sir.
— You must tell me all about it.
— Certainly, sir, at your convenience.
— I'll bet you hold me spellbound...
— .Will you be dining in, sir?
— No, out, blast it! A blind date with some slabs of gorgonzola sponsored by Aunt Dahlia [4, р. 8-9].
Здесь Берти использует лексику со значительно сниженной стилистической коннотацией, включает в свою речь разговорно-просторечные элементы (готов поспорить, пропади пропадом, большие куски и т. п.). Контраст манеры изложения мыслей особенно очевиден в диалогах двух персонажей. Подобных примеров в романах Вудха-уза великое множество.
Нередко своей непосредственностью, наивностью, простодушием Берти Вустер напоминает знакомого нам с детства сказочного героя, исчерпывающую характеристику которого дал В. Я. Пропп: «Дурак видит мир искаженно и делает неправильные умозаключения. Этим он смешит читателей. Но внутренние побуждения у него самые лучшие. Этот дурак лучше многих умников» [6, с. 288].
Отметим при этом, что Берти не лишен чувства самоиронии, более того, порой он выражает довольно здравые идеи, а его оценка ситуации зачастую совпадает с оценкой ситуации самим читателем. И здесь мы вплотную подходим к необходимости найти объяснение парадоксальной ситуации. С одной стороны, Бертрам Вустер, являясь в одном лице фиктивным нарратором и героем произведения, доказывает неоднократно, что он в силу своей поверхностной образованности и литературной некомпетентности едва ли способен написать что-либо достойное внимания. С другой стороны, приписанные Вустеру искрящиеся юмором тексты свидетельствуют о нем как о блестящем рассказчике. Чего стоят только его юмористические портретные зарисовки! Вот лишь одна из них:
The woman she was addressing was tall and thin with a hawk-like face that reminded me of Sherlock Holmes. She had an ink spot on her nose, the result of working on her novel of suspense. It is virtually impossible to write the novel of suspense without getting a certain amount of ink on the beezer. Ask Agatha Christie or anyone [4, р. 50].
Здесь вновь использован прием несоответствия: почерпнутая читателем из текста информация о герое-рассказчике, его литературной несостоятельности и явной неспособности умело излагать мысли, казалось бы, вступает в противоречие с мастерством, с которым события излагаются. В этой связи уместно снова вернуться к разговору о фиктивном нарраторе и остановиться более подробно на вопросе о роли автора в произведениях Вудхауза о Дживсе и Вустере.
В истории изучения проблемы нарратора с самого начала упор был сделан на «его призматической функции», через которую мир произведения, по словам К. Фриде-
манн, является нам «не таким, каким он существует сам по себе, а таким, каким он прошел через посредство некоего созерцающего ума» [7, S. 26]. Этот «созерцающий ум» не следует, по словам В. Шмида, «идентифицировать с живой человеческой фигурой, наделенной обычной для человека компетентностью. Он. может предстать и с подчеркнуто сниженной, по сравнению с абстрактным автором, компетентностью.» [2, с. 65]. Именно таковым предстает перед читателем фиктивный нарратор романов П. Г. Вудхауза о Дживсе и Вустере.
Один из наиболее серьезных исследователей творчества П. Г. Вудхауза Ричард Ас-борн в книге «Вудхауз за работой» (Wodehouse at work, 1961), пытаясь объяснить причины притягательности романов писателя, с полным на то основанием замечает, что произведения из цикла о Дживсе и Вустере — это «повесть, рассказанная идиотом, который без всяких потуг оказывается блестящим нарратором» (".tales told by an idiot, but Bertie proves to be unself-consciously brilliant narrator." [8, р. 254]). По мнению Р. Ас-борна, мастерство Вудхауза заключается в том, что он наделяет Берти даром рассказчика, который повествует о событиях спонтанно, раскованно, со своей точки зрения, часто не понимая сути происходящего. Зато читатель получает полное представление обо всех его промахах. Происходит это потому, что через нарратора — в формах соотнесения монолога и диалога, в специфике повествовательного движения и смены типов речи, в экспрессивно-стилистических особенностях текста, в сюжетно-компо-зиционном его построении и во взаимодействии всех его компонентов — неизбежно обнаруживает себя автор (ср.: [9, с. 18; 10, с. 22]). Речь идет, разумеется, не о реальном, а о подразумеваемом, имплицитном, или абстрактном, авторе.
Значение категории «образ автора» в художественном произведении неоднократно подчеркивалось В. В. Виноградовым. Согласно определению исследователя, образ автора — это «концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей в их соотношении с повествователем, рассказчиком или рассказчиками и через них являющееся идейно-стилистическим средоточием, фокусом целого» [11, с. 105]. Это определение помогает нам постичь суть роли «внутритекстового» автора в романах П. Г. Вудхауза, т. е. ответить отчасти на вопрос, кто же стоит за героем-нарратором Берти Вустером.
В западноевропейской и американской нарратологии широко распространено понятие «имплицитный автор» (implied author), восходящее к американскому литературоведу так называемой Чикагской школы Уэйну Буту. По словам Бута, когда реальный автор пишет, он создает «подразумеваемый [implied] вариант „самого себя". тот образ, который возникает у читателя об этом присутствии, является одним из самых значительных эффектов воздействия автора. Как бы автор ни старался быть безличным, читатель неизбежно создаст образ [автора], пишущего в той или другой манере, и, конечно, этот автор никогда не будет нейтрально относиться к каким бы то ни было ценностям» [1, р. 70-71].
По наблюдению Вольфа Шмида, автор выражает себя в литературном произведении при помощи многообразных индициальных знаков. «Результат этого семиотического акта, однако, не сам конкретный автор, а образ создателя произведения, воплощенный в его творческих актах» [2, c. 42]. «Этот образ, который имеет две основы — объективную и субъективную», т. е. который содержится в произведении и реконструируется читателем, ученый называет «абстрактным автором» [2, c. 42] и добавляет: «Вымысливание излагаемых событий и излагающего их нарратора это дело
автора. В этом плане все индексы указывают на абстрактного автора как на конечную ответственную инстанцию. Подбор повествуемых элементов из событий, соединение этих элементов друг с другом для создания конкретной истории, их оценка и обозначение — все эти операции свидетельствуют о нарраторе, в компетентность которого они входят. Выражению авторской позиции служит не только сама нарраторская позиция, но и ее взаимоотношения с нарраторским выражением и нарраторским содержанием» [2, с. 47].
Опираясь на суждения В. Шмида, мы можем сделать вывод о том, что в произведениях П. Г. Вудхауза о Дживсе и Вустере несоответствие образа героя-рассказчика тому мастерству, с которым он излагает события, является выражением позиции абстрактного автора: его присутствие в модели повествовательной коммуникации, в силу определенной специфики юмористического текста, предопределяет условия создания комического эффекта в произведениях писателя.
Ненадежный рассказчик Берти Вустер смешит почтенную публику своей серьезной манерой изложения непрерывной череды комических, даже водевильных сцен, своим гротесковым восприятием этих нелепых и пустяковых событий как невероятно значимых. Между тем из-за плеча Берти Вустера, образно говоря, выглядывает усмехающееся лицо-маска его создателя или, в более точной формулировке, рядом с нашим незадачливым фиктивным нарратором постоянно ощущается незримое присутствие автора. Этот своеобразный «тандем», по нашему мнению, и служит созданию комического эффекта в произведениях П. Г. Вудхауза.
Литература
1. Booth W. The Rhetoric of Fiction. Chicago: University of Chicago Press, 1961. 455 p.
2. Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2003. 312 с.
3. Wodehouse P. G. The Code of the Woosters. New York: Vintage Books, 2005. 256 p.
4. Wodehouse P. G. Jeeves in the offing. London: Arrow books, 2008. 205 p.
5. Рябинина М. В. Социолингвистические характеристики средств выражения вербальной и невербальной коммуникации (на материале произведений П. Г. Вудхауза): дис. ... канд. филол. наук I Моск. педагог. гос. ун-т. М., 2002. 189 с.
6. Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. СПб.: Алетейя, 1997. 282 с.
7. Friedemann K. Die Rolle des Erzahlers in der Epik. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1965. 234 S.
8. Usborne R. Wodehouse at work. London: Herbert Jenkins, 1961. 312 p.
9. Одинцов В. В. Стилистика текста. М.: Наука, 1980. 263 с.
10. Огнев А. В. О поэтике современного русского рассказа. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1973. 219 с.
11. Виноградов В. В. О языке художественной прозы. М.: Гослитиздат, 1959. 654 с.
Статья поступила в редакцию 6 декабря 2012 г.
