CC BY
222
ИСТОРИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
A.B. ЕРМАКОВ
кандидат исторических наук, докторант МПГУ
ФИНАНСОВАЯ ПОЛИТИКА РОССИИ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX ВЕКА И ПРОБЛЕМА РУССКОГО ЗОЛОТА
Отечественная историческая литература до самого недавнего времени определяла экономическое развитие второй четверти XIX в. как застойную эпоху «окончательного разложения феодально-крепостнических отношений». Между тем развитие экономики николаевской России интересно далеко не только в крестьянском или помещичьем аспекте. Серьезного внимания заслуживают, в частности, некоторые не до конца выясненные подробности формирования государственного бюджета, связанной с этим оздоровительной финансово-кредитной политики министра финансов Е.Ф. Канкрина.
Один из наиболее известных министров эпохи Николая I, Егор Францевич Канкрин (1774-1845), так же как и другой выдающийся государственный деятель М.М. Сперанский, выдвинулся еще в царствование императора Александра I. В 1823-1844 гг. он был министром финансов и играл ведущую роль в определении и осуществлении хозяйственной политики Российской Империи. Современники высоко ценили графа; до нас дошло немало восторженных отзывов о нем. С неизменным уважением относился к Канкрину император; граф был единственным, кому Николай I, не терпевший табачного дыма, позволял курить в своем присутствии.
О Канкрине написано немало. Но единого мнения о значении его деятельности в литературе нет. В большинстве работ, увидевших свет до 1917 г., преобладает апологетический тон. Их авторы к заслугам Канкрина относили общие успехи экономического развития России в 1830-40-е гг., бездефицитные бюджеты, денежную реформу, восхищались такими его качествами, как исключительная работоспособность, «безупречная нравственность, неподкупная честность, аккуратность до ничтожных ме-
лочей», отмечали широту и многосторонность его научных и культурных интересов1. В работах, появившихся в последующие годы, признавались заслуги Канкрина в деле укрепления финансовой системы России, однако, как правило, исследователи считали эти успехи случайными последствиями политики «одного из самых реакционных государственных деятелей своего времени». По их мнению, его «социально-экономическая политика... была пронизана реакционно-охранительными тенденциями», была «архиконсервативна» и игнорировала новые условия общественно-экономического развития страны, а сам Канкрин был «чрезвычайно далек от передовых экономических учений своего времени»2. В последние годы специальных исследований о Канкрине также не издавалось, если не считать небольших по объему статей и разделов3, но появились более справедливые и взвешенные оценки: в николаевском министре стали видеть «опытного и осторожного финансиста»4, обладавшего четко продуманной программой деятельности и глубоко понимавшего насущные потребности страны5.
Кем же на самом деле был для России Егор Францевич Канкрин — злым гением или добрым волшебником? Как вообще оказался в России человек, родившийся на немецкой земле и до 23 лет ни разу не видевший страну, пути экономического развития которой ему предстояло определять?
Будущий министр финансов России родился в Гессенском курфюршестве, в семье чиновника и известного инженера, специалиста по соляному, строительному и монетному делу Франца Людвига Канкрина. Другом старшего Канкрина был барон Пирх, в недалеком будущем — артиллерийский наставник A.A. Аракчеева; вместе с этим
© А.В. Ермаков, 2007
бравым артиллеристом семья Канкриных в 1783 г. перебралась в Россию, оставив сына завершать образование в Германии. Отец будущего министра финансов получил должность директора соляных варниц в Старой Руссе6.
Канкрин-младший продолжал обучение в немецких университетах. Уже тогда проявились его разносторонние способности: он занимался не только юридическими и политико-экономическими науками (в Маг-дебургском университете), но и философией и поэзией (в Гессенском университете). В 23-летнем возрасте Канкрин первый раз приехал в Россию, к родным. Благодаря служебным связям отца он сразу получил чин надворного советника. Какое-то время он не мог получить места: большого ему не давали из-за незнания русского языка, а принять незначительное — значило уронить чин. Наконец, в январе 1800 г. Канкрин был назначен помощником отца по управлению старорусскими варницами уже в чине коллежского советника. Протекцию ему составил вице-канцлер И.А. Остерман, обративший внимание на Канкрина из-за поданного последним проекта по овцеводству7. Через 3 года Канкрин был переведен в Министерство внутренних дел в экспедицию государственных имуществ, где выполнял поручения «по соляной и лесной частям». Эта деятельность была связана с разъездами; Канкрину представилась возможность лучше узнать язык, обычаи, нравы России.
После напряженной службы, связанной с постоянными командировками, полтора года, проведенные Канкриным в Стрельне в качестве инспектора немецких колоний Санкт-Петербургской губернии, стали своеобразной передышкой. «Обеспеченный и удовлетворенный», он много писал о самых разнообразных предметах и даже сочинял разборы театральных представлений, которые появлялись в газетах без указания имени автора8.
Тогда же в Петербурге вышла его книга «Фрагменты о военном искусстве с точки зрения военной философии» (1809); ею заинтересовался генерал Фуль, преподававший тактику Александру I. Фуль обратил внимание государя на автора, тот распорядился навести справки и, познакомившись
с «досье» Канкрина, подвел итог: «Много знающий, дельный человек, но немного жесток»9. Такая характеристика вполне удовлетворила императора, и с февраля 1811 г. Канкрин начал службу в русской армии «по интендантской части».
Предполагали, что покровителем Канк-рина был A.A. Аракчеев, которому Канкрин понравился своей независимостью. Ходили слухи, что именно благодаря столь высокому покровительству он был назначен в 1823 г. министром финансов10. Интересно, что М.М. Сперанский, за 10 лет до назначения Егора Францевича, в одном из писем отмечал: «Нет у нас во всем государстве человека способнее Канкрина быть министром финансов»11. Возможно, что позже Сперанский сыграл определенную роль в выборе Александра I.
Так это или нет, только на месте родовитого и богатого Д.А. Гурьева на одной из ключевых государственных должностей очутился «какой-то чудак, весь углубленный в свое дело», «мало известный в высшем обществе, мало обтертый». Но если на «общество» выбор государя произвел неблагоприятное впечатление, то ряд видных деятелей того времени одобрили этот шаг Александра I. Например, А.П. Ермолов отзывался об этой перестановке в правительстве следующим образом: «Какое внезапное падение Гурьева! и многих, я думаю, удивило назначение Канкрина. Но финансы, без сомнения, будут в лучшем состоянии, судя по его знаниям и способностям... От Канк-рина, как человека умного, можно ожидать большой пользы и по расстройству финансов наших как не желать того?»12 Были, впрочем, люди, придерживавшиеся иной точки зрения. Н.Х. Бунге, будущий министр финансов во времена царствования Александра III, считал, что «Канкрину не доставало широкого государственного взгляда на общественное хозяйство и веры в будущность России»13. Экономист середины XIX в. И.В. Вернадский писал, что «фабричная промышленность приводит его [Канкрина] в ужас, машины почитает он чрезвычайно вредными в отношении к правительству и нравственности народа»14.
Многие достаточно влиятельные люди терпеть не могли Канкрина, политику его не принимали и находили, что он «не любил
России и всех русских презирал»15. Подобное мнение, родившееся в среде высшей бюрократии, возможно, было связано не столько с «безродностью» министра, сколько с недовольством этой части государственного аппарата попытками Канкрина сократить затраты на содержание ряда ведомств и другие непроизводительные расходы: каждый год он посылал предуведомления министерствам и главным управлениям о сокращении их смет; в 1835 г. был даже создан особый комитет, предназначенный «извлекать способы к возможному уменьшению расходов по каждому ведомству»16.
Конечно, политике Канкрина были присущи противоречивость и некоторая непоследовательность. Однако эту политику определяли и другие серьезные факторы. И главным из них было, как представляется, противоречие между нарождавшимися и укреплявшимися в России в первой половине XIX в. буржуазными отношениями и сохранением господствующего положения дворянства. Канкрин как один из наиболее умных и дальновидных представителей этого класса не мог не понимать, куда ведет страну логика экономического развития, при этом делал все возможное, чтобы процесс становления новых отношений протекал как можно менее болезненно для дворянства. Он был сторонником медленного, крайне осторожного развития капиталистической промышленности, приспосабливавшейся к господствующему крепостническому укладу, и любил говорить, что правительство должно стимулировать развитие производства, действуя гомеопатическими средствами.
Данное обстоятельство отмечено только одним исследователем — И.Г. Блюминым. Канкрин, как отмечал этот автор, понимал необходимость индустриального развития России, создания собственной промышленной базы, без которой страна может быть закабалена передовыми западноевропейскими державами. Однако при этом министр финансов боялся, что такое развитие приведет к пауперизации общества, к росту количества бедняков («пролетариата»), увеличит число недовольных, создаст революционную ситуацию. Поэтому он «одной рукой поддерживал развитие промышлен-
ности, а другой всячески ограничивал ее». Тем не менее это был единственный «из всех министров дореформенной России», который проявил больше всего внимания к вопросам промышленного развития и «был сторонником этого развития (правда, очень умеренного и в определенных формах)»17. Это наиболее точная оценка экономической политики графа Канкрина, которая, в общем и целом, носила достаточно прогрессивный характер.
Уже одна проведенная при нем в 18391843 гг. денежная реформа, в ходе которой денежной единицей вместо бумажных ассигнаций стал серебряный рубль, свидетельствует в пользу такой точки зрения18. В оценке этой реформы все авторы единодушны: она оказала положительное влияние на развитие экономики страны. К достижению этой цели Канкрин приближался поэтапно, хотя определенные сбои в ритм такого движения внесли: война с Турцией (1828-1829), восстание в Польше, неурожаи хлебов. На начальном этапе, в 1827 г., было официально разрешено при взносах в казну некоторых налоговых платежей принимать от населения серебро по биржевому курсу 1 : 3,7, или 27 копеек серебром за рубль ассигнациями. Формально это означало девальвацию бумажных денег, но фактически население уже несколько десятилетий использовало примерно такой курс в хозяйственной практике.
Эксперимент прошел удачно, и в 1830 г. в 27 губерниях разрешили принимать металлические деньги при платежах за все подати и сборы по чуть уточненному курсу 27,4 копейки. Благодаря этому предприятию резко увеличился приток в казну звонкой монеты. Люди привыкли к забытой уже форме металлических денег, которые начали обращаться на рынке наравне с ассигнациями. Последние постепенно стали превращаться как бы во вспомогательные деньги. Тем не менее спрос на них возрос, поскольку и продавцы, и покупатели убедились на практике в устойчивом характере курсовой стоимости ассигнаций.
1839 год принято считать началом денежной реформы Канкрина. Серебряный рубль объявили базовой монетной единицей и установили его твердый курс по отношению к ассигнациям. С 1 января 1840 г. при
государственном коммерческом банке открылись депозитные кассы для привлечения вкладов населения в звонкой монете. В обмен вкладчик получал специальные депозитные билеты достоинством 1, 3, 5, 10, 25, 50, 100 рублей серебром. Такие билеты имели хождение наравне с серебряной монетой по всей стране. Очень быстро население привыкло к тому, что:
- в качестве платежного средства везде можно использовать и звонкую монету, и бумажные деньги;
- курс ассигнаций в течение длительного времени остается практически стабильным;
- при совершении крупных платежей денежные купюры предпочтительнее по сравнению с металлическими монетами.
В конце 1841 г. депозитные билеты были заменены кредитными билетами. Еще через 2 года оставшиеся в обращении ассигнации были выкуплены по курсу: 3,5 рубля ассигнациями равнялись серебряному рублю или рубль ассигнациями приравнивался к 28,6 копейки серебром. Несмотря на то что стабилизация денежного обращения и была достигнута, она имела кратковременный характер.
При Канкрине на время была также достигнута бездефицитность государственного бюджета. Накануне назначения его министром финансов ситуация была совсем иной. В 1822 г. в циркуляре министра иностранных дел к представителям России при иностранных дворах в Западной Европе в связи с решением ввести запретительный тариф отмечалось, что положение государственной казны почти безнадежно, а характерными чертами экономики России являются постоянные дефициты, обесценение ассигнаций, сокращение государственных доходов, недостаток в обращении денежных знаков, упадок промышленности и торговли, многочисленные банкротства, масса недоимок19. Многие исследователи отмечают, что к 1830-м гг. «репутация русских финансов под управлением Канкрина улучшилась настолько, что бумаги русские на заграничных рынках котировались постоянно альпари, чего ранее никогда не было»20.
Современник высоко оценил его усилия по укреплению отечественной экономики: «Канкрин вывел наши финансы и государс-
твенное хозяйство из самого бедственного состояния. Он организовал и привел в нормальное состояние наш бюджет»21. Другой современник отмечал: «До какой степени благотворна России гениальная его деятельность, о том свидетельствует все, к чему только относились его распоряжения. Открыто множество новых источников доходов; повсюду проявилось движение; промышленность и торговля достигли цветущего состояния; ожило земледелие, лесоводство и горнозаводство»22.
Однако именно с горнозаводством, с одной стороны, и с введением серебряного рубля — с другой, и связана одна из самых серьезных неясностей как финансовой политики Канкрина, так и всего экономического развития России первых двух десятилетий николаевской эпохи. Дело в том, что министерство Канкрина фактически совпало с периодом выхода России на первое место в мире по добыче золота. Новый способ поиска и промывки так называемых скрытых россыпей, разработанный в 1810-х гг. уральским инженером Л.И. Бруснициным, с 1820 г. позволял дать такие темпы прироста золотодобычи, что Россия, в начале XIX в. ввозившая золото не только для денежного обращения, но и для технических нужд и дававшая менее 3% мирового объема добычи, уже в середине 1820-х гг. перешагнула рубеж в 20% и вышла по золотодобыче на первое место в мире23.
Темпы роста кажутся фантастическими. Только за десятилетие (1821-1830) они достигли почти 1000%!24 А к 1845 г. Российская Империя не просто лидер, а фактический монополист в данной отрасли. Одна она добывала 47% всего золота мира25. Правда, вскоре положение кардинальным образом изменилось. Открытие богатейших золотых россыпей в Калифорнии (1849) и в Австралии (1852) снова отодвинуло нашу страну за 10%-ную черту, однако речь в этой статье идет именно о периоде министерства Канк-рина 1823-1844 гг., когда русская монополия золотодобычи (а также добычи менее важной тогда платины) была бесспорной.
В принципе, приведенные здесь данные довольно распространены. Их можно встретить в самых разных источниках26. Однако, когда речь заходит о финансовом аспекте
понимания собранной и систематизированной информации о золотодобыче, практически никто почему-то не решается предложить своей оценки. Исключение составляют, пожалуй, лишь некоторые намеки В.В. Данилевского: «До середины XIX в. Россия стала для мирового рынка основным поставщиком "всемирных денег", — писал он. — Подготавливая Крымскую войну, Пальмерстон и другие главные организаторы ее отлично знали, что если на долю царской России в сороковых годах XIX в. приходилось более 40% мировой добычи золота, то уже в 1852 году империя Николая I давала всего лишь 8,9%...»27
Очевидно, что перед нами не только важнейший и практически неучтенный экономический параметр развития николаевской России, но и ключ ко многим внутри- и внешнеполитическим проблемам рассматриваемой эпохи. В этой связи вопросы, каким именно образом министр Е.Ф. Канкрин распорядился попавшим в его руки богатством, какую именно пользу оно принесло России, выглядят отнюдь не праздными. Известно, что Канкрин делал небезуспешные (и, к сожалению, быстро свернутые его преемниками) опыты по развитию платинового обращения в России28. Но почему все же металлической основой его денежной реформы послужило не золото, а серебро, добыча которого в николаевской России оставалась на довольно низком уровне, так что его приходилось импортировать? Зачем России, имевшей в руках живые деньги, понадобились денежные займы (в 1830-начале 1840-х гг.) в крупнейших банкирских домах Англии и Голландии? Как, наконец, положение «поставщика всемирных денег» влияло на международный статус николаевского самодержавия, и мог ли Канкрин хоть отчасти сознательно управлять этим процессом?
По нашему мнению, неразрешенность подобных вопросов вовсе не свидетельствует ни о «реакционности» министра, ни о его некомпетентности, ни, тем более, о его «нелюбви к России» или даже «предательстве ее интересов».
Чаще всего Канкрина обвиняют в том, что он был ярым и узким протекционистом, ведь именно с его именем связано введение нового таможенного тарифа 1822 г.29
Подобные упреки не совсем справедливы. Канкрин прекрасно понимал преимущества свободной торговли, но указывал, что при системе свободной торговли России угрожает опасность в своей промышленной жизни попасть в полную зависимость от иностранных интересов (в частности, от Англии). Нарекания вызывало и возобновление при Канкрине винных откупов, осуществленное в большей степени из фискальных соображений. В то время это были хотя и не бесспорные, но экономически целесообразные решения, что Канкрин объяснял в своих обстоятельных докладных записках на высочайшее имя.
Свидетельством преданности Е.Ф. Кан-крина России является деятельность на благо страны. Двадцать один год, при двух императорах, быть министром финансов, пережить правительственный кризис (1825), несколько серьезных локальных войн и мятежей (1827-1831) и при этом укрепить финансовую систему крупнейшей в мире страны под силу только незаурядной личности, обладающей высоким профессионализмом, только умному, знающему свое дело и деятельному человеку. Однако ряд аспектов профессиональной деятельности этого человека и экономической политики его времени еще ждет своих исследователей.
Примечания
1 См., напр.: Божерянов И.Н. Граф Егор Францевич Канкрин. СПб., 1897. С. 8; Блиох И.С. Финансы России. СПб., 1882. Т. 1. С. 155-156.
2 Боровой С.Я. К истории промышленной политики России в 20-50-х годах XIX в. // Исторические записки. М., 1961. Т. 69. С. 281-287; Рындзюн-ский П.Г. Гильдейская реформа Канкрина 1824 г. // Там же. М., 1952. Т. 40. С. 110.
3 Катыхова Л.А. От рубля бумажного к рублю серебряному // Русский рубль. М., 1994. С. 34-54; Юровский В.А. Министр финансов Е.Ф. Канкрин // Вопросы истории. 2000. № 1.
4 История СССР: учеб. / под ред. И.А. Федосова. М., 1987. С. 100.
5 Мироненко С.В. Страницы тайной истории самодержавия. М., 1990. С. 102.
6 Граф Егор Францевич Канкрин: Очерк его жизнеописания // Русский архив. 1866. Т. 4. С. 113.
7 Лажечников И.И. Граф Е.Ф. Канкрин // Русский вестник. 1864. № 6. С. 145.
8 Граф Егор Францевич Канкрин: Очерк его жизнеописания. С. 118.
9 Там же. С. 119.
10 Письма Е.Ф. Канкрина к А.А. Аракчееву // Дубровин Н. Письма главнейших деятелей в царствование Александра I. СПб., 1883. С. 384, 443.
11 Божерянов И.Н. Указ. соч. С. 81.
12 Письма Алексея Петровича Ермолова к Арсению Андреевичу (впоследствии графу) Закревскому // Сборник Русского Исторического общества (Сб. Р.И.О.). Т. 73. С. 417; Письма Алексея Петровича Ермолова к князю Михаилу Семеновичу Воронцову // Архив князя Воронцова. М., 1890. Т. 36. С. 239.
13 Вагнер А. Русские бумажные деньги. Киев, 1871. С. 128.
14 Вернадский И.В. Очерк истории политической экономии. СПб., 1858. С. 203.
15 Записки графа Александра Ивановича Рибопь-ера // Русский архив. 1877. С. 234. (А.И. Рибопь-ер — бывший директор Коммерческого банка.)
16 Блиох И.С. Указ. соч. С. 204—205.
17 Блюмин И.Г. Очерки экономической мысли в России в первой половине XIX в. М.; Л., 1940. С. 139.
18 Реформа началась с финансового комитета 1839 г., следствием работы которого стало уничтожение лажа и введение постоянной металлической монетной единицы; в 1843 г. был утвержден манифест «О замене государственных ассигнаций другими денежными представителями», выработанный одноименным комитетом; это был заключительный этап реформы (Сб. Р.И.О. 1896. Т. 98. С. 175-207).
19 Усов П.С. Столетие дефицитов // Исторический вестник. 1885. Т. 20. С. 521.
20 Корнилов А.А. Курс истории России XIX века. М., 1993. С. 171.
21 Ковалевский Ег.П. Граф Д.Н. Блудов и его время. СПб., 1866. С. 150.
22 Из речи П.А. Плетнева в Санкт-Петербургском ун-те 3 февраля 1846 г. // Божерянов И.Н. Указ. соч. С. 8.
23 Кеппен А. Драгоценные металлы, их потребление и производительность // Горный журнал. 1880. Т. 1, кн. 2. С. 240-271.
24 Данилевский В.В. Русское золото. М., 1959. С. 257.
25 Сравнительная добыча золота в разных странах земного шара в течение нынешнего столетия // Горный журнал. 1856. Ч. 4. С. 105-109.
26 Россия: энцикл. слов. СПб., 1898. С. 301-302; Михалевский Ф.И. Золото как денежный товар. М., 1937. С. 179; Хромов П.А. Экономическое развитие России в XIX-XX вв. М., 1950. С. 434-438; Данилевский В.В. Указ. соч.; Ламин В.А. Золотой след Сибири. Новосибирск, 2002.
27 Данилевский В.В. Указ. соч. С. 257-258.
28 http://www.gosresurs.ru/jurnal/viewdoc/95. html.
29 Хотя тариф был введен незадолго до прихода Канкрина в Министерство финансов, реализация новой таможенной политики стала уже его делом. Сам Канкрин подчеркивал, что вовсе не является безоговорочным адептом протекционистской политики. В литературе не раз отмечалось, что частичные изменения в таможенном тарифе 1822 г., проведенные при Канкрине, в основном сводились к отмене некоторых запрещений к ввозу. К. Лодыженский даже констатировал, что «переход от строго охранительной таможенной политики к началам более умеренного протекционизма начался еще при Канкрине» (Лодыженский К. История русского таможенного тарифа. СПб., 1886. С. 226).
