CC BY
10
Общество: философия, история, культура. 2023. № 3. С. 67-73. Society: Philosophy, History, Culture. 2023. No. 3. P. 67-73.
Научная статья УДК 141.319.8
https://doi.org/10.24158/fik.2023.3.9
Философско-антропологическая трактовка пушкинской концепции поэта
у Владимира Соловьева
Евгения Сергеевна Бужор
Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, Москва, Россия, ESBuzhor@fa.ru, https://orcid.org/0000-0002-2724-9565
Аннотация. В статье исследуется интерпретация творчества Пушкина Вл. Соловьевым в свете его концепции «чистой» или подлинной поэзии. Рассматривается, что с точки зрения характерного для философии Соловьева примата идеального специфика поэзии и искусства в целом состоит в изображении сущего в его идее. Акцентируется тема неразрывности подлинной поэзии и подлинного поэта у В. Соловьева. Ключевой характеристикой последнего, по мнению философа, является то, что его творчество осуществляется исключительно под наитием вдохновения. Аргументируется, что причины сближения поэта и пророка у В. Соловьева состоят в том, что вдохновение трактуется Соловьевым как сверхэмпирическая энергия идеального мира, которая не просто позволяет созерцать умопостигаемые образы сущего, но является подлинно преобразующей силой, переводящей человека на сверхчеловеческий уровень существования. В силу этого в статье проводится мысль, что вдохновение у Соловьева является не специфически художественной, а универсально антропологической категорией, преобразующей человека и делающей его способным осуществлять свое подлинное назначение - реализацию божественного начала в эмпирической действительности.
Ключевые слова: Соловьев, Пушкин, поэзия, искусство, теургия, вдохновение, поэт и пророк, антропологический идеал, преображение, сверхчеловек, онтологическая трансформация
Для цитирования: Бужор Е.С. Философско-антропологическая трактовка пушкинской концепции поэта у Владимира Соловьева // Общество: философия, история, культура. 2023. № 3. С. 67-73. https://doi.org/10.24158/fik.2023.3.9.
Original article
Vladimir Solovyov's Philosophical and Anthropological Interpretation of Pushkin's Poet Concept
Evgeniya S. Buzhor
Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russia, ESBuzhor@fa.ru, https://orcid.org/0000-0002-2724-9565
Abstract. The article examines V. Solovyov's interpretation of Pushkin's work in the light of his concept of "pure" or authentic poetry. It is considered that from the point of view of the primacy of the ideal, characteristic of Solovyov's philosophy, the specificity of poetry and art as a whole consists in representing the being in its idea. The theme of inseparability of genuine poetry and the genuine poet in V. Solovyov is emphasized. The key characteristic of the latter, according to the philosopher, is that his work is carried out solely under the ingenuity of inspiration. It is argued that the reasons for the convergence of the poet and the prophet in Solovyov's work lies in the fact that inspiration is interpreted by Solovyov as a superempirical energy of the ideal world, which not only allows contemplation of the mental images of being, but is a truly transformative force that takes a man to a superhuman level of existence. Consequently, the article suggests that inspiration in Solovyov is not specifically artistic but a universally anthropological category that transforms man and makes him capable of realizing his true purpose - the realization of the divine principle in empirical reality.
Keywords: Solovyov, Pushkin, poetry, art, theurgy, inspiration, poet and prophet, anthropological ideal, transformation, the superhuman, ontological transformation
For citation: Buzhor, E.S. (2023) Vladimir Solovyov's Philosophical and Anthropological Interpretation of Pushkin's Poet Concept. Society: Philosophy, History, Culture. (3), 67-73. Available from: doi:10.24158/fik.2023.3.9 (In Russian).
Обращаясь к творчеству Пушкина, Владимир Соловьев отмечает в нем образ «чистого поэта», «поэта по преимуществу» (Соловьев, 1990а: 225). Соответственно, и поэзия Пушкина в ее лучших проявлениях была для него «чистой», или настоящей, поэзией. Как платоник, В. Соловьев считает, что всякая вещь и явление имеют свою идею, соответственно, имеет ее и поэт, и поэзия.
Идеал или идея поэзии, по В. Соловьеву, состоит в том, чтобы выражать «в форме ощутительной красоты... совершенное содержание бытия» (Соловьев, 1990а: 111), «высший смысл
© Бужор Е.С., 2023
жизни...» (Соловьев, 1990а: 111). Область чистой поэзии - это «мир вечной и всеобъемлющей красоты, озаряющей своим сиянием всякое бытие» (Соловьев, 1990а: 252). «Ни в чем, кроме красоты, - пишет философ, - настоящая поэзия не нуждается» (Соловьев, 1990а: 228), в красоте -весь ее смысл и ее польза, ведь «красота сама по себе, по самому существу своему, по внутренней природе своей, есть ощутительная форма истины и добра» (Соловьев, 1990а: 252).
Для поэзии, стало быть, достаточно изображения прекрасного, которое по своему существу является истинным и «нравственно добрым» (Соловьев, 1990а: 273). Таковым сущим, в котором красота, истина и добро совпадают и являются одним и тем же, только взятым с разных углов зрения, является идея. «Неподдельная красота» идеи, как говорит В. Соловьев, «внутренне нераздельна с добром и правдой» (Соловьев, 1990а: 229).
Из этих слов можно сделать вывод, что чистая поэзия, казалось бы, должна быть направлена на красоту не реального, а идеального мира, на вечную красоту. Однако это не так. Согласно фундаментальному положению платонизма идеи присутствуют в вещах, наделяя их определенностью и формой, благодаря которым они существуют как индивидуальные существа. Задачей поэзии в таком случае является не столько передача идеи самой по себе, сколько обнаружение ее в вещах.
В последних есть нечто помимо идеи (древние греки называли это материей, или меоном) -то, что, не позволяет совпасть с ней, отличает. Поэтому красота вещи, равно как ее истина и добро, не является полной и законченной, напротив, в вещи присутствует безобразие, ложь и зло, которые порой существенно искажают или вообще затемняют ее идеальную сторону.
Назначение настоящей поэзии и, шире, искусства в целом, по В. Соловьеву, заключается, однако, в том, чтобы, во-первых, увидеть сквозь «грубую кору вещества» проявление в вещи идеи, конечно же, в виде красоты, пусть и недостаточной, ущербной, а во-вторых, чтобы средствами художественного изображения потенцировать, восполнить эту ослабленную и преходящую красоту до полной, идеально-завершенной. Иными словами, искусство должно представлять изображаемое сущее в его идее, взятой под углом красоты, то есть законченности, совершенства, полноты облика. Такое искусство В. Соловьев именовал теургическим, и, в отличие от миметического, видел его задачу в том, чтобы не подражать действительности, а преобразовывать ее. Конкретно эта задача заключалась в том, чтобы одухотворять природную красоту, «когда внутренний существенный и вечный смысл жизни, скрытый в частных и случайных явлениях природного и человеческого мира и лишь смутно и недостаточно выраженный в их естественной красоте, открывается и уясняется художником чрез воспроизведение этих явлений в сосредоточенном, очищенном, идеализированном виде» (Соловьев, 1990в: 399-400). В соответствующих тонах выдержано и определение В. Соловьевым того, что такое подлинное художественное произведение: «ощутительное изображение какого бы то ни было предмета и явления, в котором этот предмет или явление даны с точки зрения его окончательного состояния, или в свете будущего мира» (Соловьев, 1990в: 399).
Однако поэзия и искусство живут не сами по себе, а создаются художниками. Существо поэзии неразрывно связано с личностью самого поэта. Нельзя говорить о назначении поэзии, не принимая во внимание того, что собой представляет поэт, как он исполняет свое творческое служение. Чистая поэзия может быть создана только чистым поэтом, то есть отвечающим соответствующей идее. В. Соловьев прослеживает ее на примере произведений Пушкина, ибо никто не размышлял о теме поэта и поэзии так много, как великий классик.
Самым существенным качеством поэта В. Соловьев считает то, что он творит только в состоянии вдохновения: «Все значение поэзии - в безусловно независимом от внешних целей и намерений, самозаконном вдохновении, создающем то прекрасное, что по самому существу своему есть и нравственно доброе» (Соловьев, 1990а: 273). «Образ вдохновенного и повышенного поэтического самосознания, - пишет мыслитель, - есть чистый носитель того безусловного идеального существа поэзии, которое было присуще всякому истинному поэту, и прежде всего самому Пушкину в зрелую эпоху его творчества и в лучшие минуты его вдохновения» (Соловьев, 1990а: 256).
Что представляет собой вдохновение, В. Соловьев специально не рассматривает, видимо, считая, что читателю, знакомому с творчеством великого поэта, понятно, о чем идет речь. В самом деле, вдохновение для Пушкина - это особое состояние, в котором только и должен творить поэт. Без вдохновения не бывает поэзии, соответственно, не испытывающий такого состояния человек не может быть поэтом, даже если он преуспел в искусстве стихосложения. О вдохновении Пушкин говорит так: это «есть расположение души к живейшему принятию впечатлений, следственно к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных»1. Одновременно он отмечает, что данному состоянию свойственно «спокойствие, необходимое условие прекрасного»2. Таким образом, вдохновение предполагает, что поэту в особые моменты присуща исключительная
1 Пушкин А.С. Собрание сочинений : в 10 т. М., 1960. Т. 6. С. 268-269.
2 Там же.
быстрота духовных движений и одновременно некое спокойствие. Это парадоксальное сочетание показывает, что речь идет не об обычном эмпирическом состоянии сознания, в котором быстрая работа, как правило, сопровождается напряжением и усилием. Поэтому вдохновенное состояние души понимается Пушкиным как сродное некоему тонкому сну или забвению, в котором происходит интенсивная работа сознания, ощущаемая, однако, как совершающаяся безо всяких усилий, словно сама собой. Погружающее душу в творческое забвение вдохновение неуловимо и подвижно, оно снисходит самопроизвольно, подобно наитию. Поэт не участвует в его протекании, не в силах им управлять, напротив, он как бы растворяется, впадает в состояние пассивности и отдается волшебному потоку, проходящему сквозь его душу.
Откуда приходит вдохновение? В стихотворении «Разговор книгопродавца с поэтом» А.С. Пушкин называет это состояние «признаком бога»1 - и в этой фразе можно видеть ключевую его характеристику. Мысль эту развил Михаил Гершензон, известный исследователь творчества Пушкина. Ученый пришел к выводу, что вдохновение - это «пламенный дух». Та исключительная быстрота духовных движений, которой оно наделяет сознание, чрезвычайная бодрость, живость восприятий и соображений сродни именно огню, самой подвижной стихии. Пламенный дух представляет собой, по мнению М. Гершензона, не что иное, как божественную сущность, которая есть «раскаленность духа... равномерная и устойчивая, так сказать - гармоническое пылание» (Гершензон, 1990: 230).
В стихотворении «Памятник» А.С. Пушкин провозгласил, что муза должна быть послушна «веленью божьему», то есть поэт должен быть верен своему высокому поэтическому призванию и творить только тогда, кода повелит ему бог, то есть тогда, когда на него снизойдет вдохновение. Если поэт будет писать исходя из каких-то посторонних соображений - в угоду существующим вкусам, для потребности публики, то он не следует «веленью божьему», а значит, не является истинным творцом.
В. Соловьев целиком и полностью разделяет воззрение Пушкина на высшую, божественную природу вдохновения и в этой связи подчеркивает его рецептивный характер, говоря, что «настоящая чистая поэзия требует от своего жреца лишь неограниченной восприимчивости душевного чувства, чутко послушного высшему вдохновению» (Соловьев, 1990а: 229). Ум как начало самодеятельности в человеке тут ни при чем. Единственное, что может сделать сам человек, - это подготовить условия для прихода вдохновения, то есть создать состояние «пассивности, чистой потенциальности ума и воли» (Соловьев, 1990а: 234). Для этого поэт должен ослабить и успокоить низшую чувственную область душевной жизни, что лучше всего достигается в условиях уединения, отвлечения от повседневных нужд и забот жизни. «Животные голоса в человеке, - пишет В. Соловьев, - должны затихнуть, умолкнуть, чувственная пестрота и яркость должны побледнеть, душа поэта должна опустошиться» (Соловьев, 1990а: 232). Из этой пустоты поэт должен стремиться к духовному удовлетворению, жаждать его. Только в таким образом подготовленную, опустошенную и одновременно жаждущую наполнения новым духовным содержанием душу нисходит вдохновение, несущее с собой поэтические образы, мысли и звуки. Как пишет В. Соловьев, в минуту вдохновения душа, не связанная ничем чуждым и противным ему, «повинуется лишь тому, что в нее входит или приходит к ней из той надсознательной области, которую сама душа тут же признает иною, высшею и вместе с тем своею, родною» (Соловьев, 1990а: 234).
Из приведенных выше изречений мыслителя следует, что вдохновение - это особое состояние тварного существа, когда оно, будучи максимально свободным от своей тварности, стихийной мятеж-ности, находится в горизонте прямой связи с высшим миром, фактически входит в него, начинает жить по его законам - законам не самоутверждения, а самоотдачи. Душа повинуется высшему, то есть смиренно принимает высшее, которое одновременно осознается как нечто родное, отвечающее ее собственной природе, так что, по сути, вдохновение возвращает душу на ее небесную родину.
Влияние вдохновения на поэта, его, так сказать, работу А.С. Пушкин, по мнению В. Соловьева, исчерпывающе показал в стихотворении «Пророк», в котором вдохновение представлено в персонализированном облике Серафима. Под его воздействием происходит прежде всего преображение органов восприятия - зрения и слуха. Это не означает, что поэту даются какие-либо новые, дополнительные органы чувств, которые позволили бы ему увидеть то, что было принципиально недоступно раньше, «какие-нибудь невиданные и неслыханные чудеса и тайны» или то, «чего нет и не было» (Соловьев, 1990а: 250). Нет, вдохновение «только усиливает, возводит на высшую ступень прежние чувства, делает поэта духовно более зорким и более чутким» (Соловьев, 1990а: 250), дает ему возможность «лучше видеть и слышать то, что всегда есть» (Соловьев, 1990а: 250).
Чувства остаются теми же, только потенцируется воспринимающая их способность, проницательность, так что поэт начинает все видеть в сиянии первоначальной, вечной и всеобъемлющей
1 Пушкин А.С. Указ. соч. Т. 2. С. 33.
красоты, начинает прозревать и обнаруживает идеальный облик вещей, проступающий сквозь грубую кору вещества. Иными словами, вдохновение открывает у поэта эйдетическое видение и слышание. Творец начинает видеть весь мир с точки зрения вечности или идеального мира, который, как золотой запас, лежит в основе мира превратного. По словам самого В. Соловьева, преображенные вдохновением чувства позволяют поэту воспринимать «все и так существующее, всякому известное, но не так, как оно известно, а в вечной силе своего образа, насквозь просветленное все, до последней пылинки» (Соловьев, 1990а: 250). Соловьев для примера приводит двустишие из Фета:
Этот листок, что засох и свалился,
Золотом вечным горит в песнопеньи1.
В реальном мире форма цветка не осиливает «расторгающих материальных процессов» (Соловьев, 1990а: 257), его золотой цвет скоро преходит и выцветает, в идеальном же мире он горит вечно. «Вот это вечное золото, которым у Бога горит все существующее, - его-то и показал Серафим поэту, в нем-то и сущность поэзии» (Соловьев, 1990а: 251).
Листок, который засох, и листок, который горит вечным золотом, - это не два разных листка, а один и тот же. Вечно золотой листок не является инобытием реального засохшего цветка в сознании или некой символической реальности, он реально, нумерически един, тождественен с засохшим листком, потому что, как говорит В. Соловьев, засохший листок мог бы и должен был бы избежать тления, «если бы жизнь полнее и глубже осуществлялась» в нем (Соловьев, 1990а: 257). Разница между ними, стало быть, только в степени присущей им жизненной силы. Жизненная сила цветка, будь она мощнее, осилила бы тление, и, вместо того, чтобы увянуть, он вечно горел бы золотым цветом. Поэзия, живописуя золотой цветок, показывает нам его не столько как вымышленный идеал, сколько как норму для реального увядшего растения. И этот пример можно распространить: перед любым сущим его идеал стоит как долженствование, как существенная и высшая норма, а не как нечто фантастически изобретенное субъективным человеческим сознанием.
Таково преображение чувств. Казалось бы, его вполне достаточно с точки зрения идеала поэзии - выражения вечной красоты в преходящих вещах. Вдохновение в образе небесного гения возводит избранника «в область чистой поэзии, в мир вечной и всеобъемлющей красоты, озаряющей своим сиянием всякое бытие, от ангела до гада, от движения небесных сфер до незаметно прозябающего растения» (Соловьев, 1990а: 252). Чего же еще?
Однако В. Соловьев настаивает, что работа вдохновения на этом не заканчивается, что преображение человека, как это и описано в «Пророке», продолжается дальше и затрагивает органы действия (замена праздного языка жалом мудрой змеи), душевный центр человека (сердце замещается пылающим углем, то есть, по сути, огнем). Казалось бы, А.С. Пушкин описывает превращение обычного человека не в поэта, а в пророка или святого, однако В. Соловьев настаивает, что именно такое преображение необходимо для творца, что без преображения языка и сердца нет настоящего поэта.
Замену языка жалом Соловьев связывает прежде всего с моральной проблематикой, с обличением зла. Хотя философ и пытается говорить о морали в эстетических терминах, однако все же необходимость обличать зло, бороться со ним и даже «сжигать» его в людях представляется чрезмерным требованием к поэту. С этой мыслью В. Соловьева о тождестве поэта и пророка, прежде всего в области изобличения зла, не согласны многие поэты, в том числе и его духовный ученик, известный поэт и мыслитель Серебряного века Вячеслав Иванов, который считал, что для поэта нужна лишь первая часть преображения, описанного в «Пророке», а именно - обновление чувств, дающее поэту возможность охватить единым взором все мироздание сверху донизу, позволяющее ему видеть то, что скрыто от обычных людей. Этого, по Вяч. Иванову, вполне достаточно, чтобы быть поэтом. Дальнейшее преображение - языка и сердца - уже приведет к тому, что будет утрачено искусство, посредством которого действует поэт. Пророку искусство чуждо. Он более прямое и цельное существо, безличный носитель вложенной в него единой мысли и воли. Язык пророка всегда прям, из уст его исходит только проповедь, иноприродная искусству; сердце его -непреклонно и слепо горящее. Искусство же, как говорит Вяч. Иванов, воздействует сладкими звуками, воображаемыми мирами, благотворными чарами песен и сновидений (Иванов, 1990: 255).
Таким образом, в отличие от своего учителя, Вяч. Иванов настаивает на различении двух видов божественного посланничества - пророческого и поэтического. Он, думается, стоит ближе к концепции чистой поэзии, делом которой является только красота и ничего более, тогда как В. Соловьев, похоже, в своем отождествлении поэта с пророком от нее отходит. Ведь если он должен прямо изобличать зло, то не будет ли в таком случае поэзия походить на проповедь и не будет ли это противоречить тезису самого же Соловьева, возгласившего, что поэзия призвана
1 Фет А. Поэтам [Электронный ресурс] // Культура.рф. URL: https://www.culture.ru/poems/11562/poetam (дата обращения: 17.02.2023).
выражать лишь красоту и что, если она будет прямо утверждать добро, которое можно выразить нравственным рассуждением, то перестанет быть «чистой», то есть это будет уже не поэзия в своем идеале, своей идее?
Возможно, суть этих разногласий можно прояснить, вновь обратившись к природе вдохновения как пламенного духа, как дыхания бога. Дело в том, что и В. Соловьев, и его оппоненты считали, что поэта и пророка преображает одна и та же сила - вдохновение, только в случае с пророком изменения достигают завершения, а поэт подвергается неполному преображению. Так, тот же Вяч. Иванов признает, что «между посвящением пророка и высшим духовным пробуждением поэта, несомненно, есть черты общие...» (Иванов, 1990: 255). Различие же Вяч. Иванов видит в том, что для поэта как такового характерна, прежде всего, «прерывность вдохновения», которая предполагает, что это состояние всякий раз приходит заново и затем отступает, в отличие от неизменности горения пророка. Если принять во внимание, что вдохновение есть единая сила, преобразующая и поэта, и пророка, то становится понятным, что В. Соловьев не может удовлетвориться только преображением чувств, потому что это будет неполное преображение, следствием чего станет раздвоенность и половинчатость существования, описанная А.С. Пушкиным в стихотворении «Поэт», в котором творец представляет собой обычного человека, погруженного в суету мира, на которого, однако, периодически находит некое со-стояние, подобное одержимости, приводящее его в смятение, так что, гонимый им, он уходит от людей, чтобы воплотить в художественном произведении то, что нисходит на него свыше. Когда же действие вдохновения прекращается, то поэт малодушно вновь погружается в нужды низкой жизни, в заботы суетного света, ничем не отличаясь от остальных людей.
В стихотворении «Поэту» Пушкин назвал поэта царем: «Ты царь: живи один»1. Соловьев уточняет, что поэт есть царь, только когда пребывает в состоянии вдохновения. Прерывность же вдохновения означает, что поэт только периодически возводится в степень царского достоинства, когда же вдохновение отступает, он вновь ввергается в состояние рабства страстям и нуждам обыденной жизни. Прерывное вдохновение, преобразующее поэта лишь на время, порождает то, что можно назвать гегелевским термином «несчастное сознание», когда человек раздваивается между «праздником и буднями, между поэтическою высотою и житейским ничтожеством» (Соловьев, 1990а: 263). «Несчастное сознание» ведет к крайностям гордости и самоуничижения: с одной стороны, поэт, зная о своих возвышенных состояниях, презирает народ и сторонится его; с другой -стесняется своих пребываний на высотах духа, скрывает их, юродствует и притворяется. Последнее А.С. Пушкин замечательно выразил в «Египетских но-чах», где герой повести Чарский настолько стеснялся своего поэтического призвания, что при-ходил в отчаяние, если кто-нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках; одно-временно он вел жизнь самую рассеянную, прикидываясь то страстным игроком, то охотником до лошадей, то самым тонким гастрономом, гуляя, чинясь и притворяясь, лишь бы скрыть от людей то, что «истинное счастие» он знал только тогда, когда «запирался в своем кабинете и писал с утра до поздней ночи»2.
Вышесказанное позволяет полагать, что в заочном споре В. Соловьева и поэтов Серебряного века о том, должен ли поэт быть пророком или нет, речь на самом деле идет о понимании вдохновения. В. Соловьев сказал о стихотворении А.С. Пушкина «Поэт и толпа», что оно представляет собой «борьбу за безусловные права вдохновения» (Соловьев, 1990а: 269). Аналогично можно заметить, что радикальная позиция Соловьева - это тоже борьба за «безусловные права вдохновения».
Мыслитель не может принять достаточности и нормальности «прерывного вдохновения». Ведь вдохновение - это божественная энергия, изменяющая человека. Можно ли удовлетвориться тем, что это преображение не происходит до конца? Нет, ведь все имеет свою идею, стало быть, имеет ее и преображение. Все стремится к своей полноте, законченной выраженности, цельности. К этому должно стремиться и преображение. Образец полного преображения В. Соловьев видит в пушкинском «Пророке». Он считает, что оно необходимо для того, чтобы быть поэтом. Этот момент дискуссионный, но, возможно, он покажется не столь уж важным, если поместить его в более широкий контекст философской антропологии Соловьева.
Дело в том, что преображение, о котором А.С. Пушкин говорит в стихотворении «Пророк», -это то, которое должен получить не только поэт, но и каждый человек. В этом стихотворении, с точки зрения философии В. Соловьева, речь идет не столько о поэте и поэзии, сколько о человеке и человечности. Человек в философской антропологии Соловьева - это не некое сущее, стоящее вне или выше природы, а целиком и полностью нечто органичное, порожденное природой на определенном этапе ее эволюции, смыслом которой является стремление и движение к совершенству. С появлением человека оно из неосознанного становится осознанным, из внешнего, отчужденного
1 Пушкин А.С. Указ. соч. Т. 2. С. 295.
2 Указ. соч. Т. 5. С. 272.
целеполагания становится собственным внутренним целеполаганием или смыслом природы. Поэтому задача и назначение человека состоят в том, чтобы продолжать дело совершенствования мира (Соловьев, 1990в: 398).
Но, согласно В. Соловьеву, воздействовать на внешний мир в этом направлении человек может только тогда, когда преобразит себя внутренне, когда сам достигнет совершенства. Сила же, с помощью которой осуществляется это внутреннее преображение, - это энергия высшего мира, энергия бога, одним из названий которой является вдохновение.
Поэтому вдохновение - это не специфическое состояние отдельных людей, художников, позволяющее им усматривать прекрасные образы и воплощать их в том материале, который подвластен их искусству - звуках, красках, камне, слове, а универсальное, к которому в норме должен стремится любой субъект, ибо человечество едино, и задача преображения себя и мира стоит перед каждым.
Вдохновение есть божественный огонь, божественная энергия, которая является подлинно преобразующей силой и переводит поэта на качественно иной уровень существования - сверхчеловеческий. В. Соловьев перекликается здесь с Ницше, очевидно, находя в его идеях отклик своей собственной мысли. Ницше также полагал человека природным существом, которого природа породила в своем стремлении к совершенству и который должен продолжать это движение к совершенству и, подобно тому, как природа превзошла саму себя, породив человека, так и человек должен превзойти самого себя, став сверхчеловеком. В своей работе «О пользе и вреде истории для жизни» Ницше формулирует это следующим образом: «... цель человечества не может лежать в конце его, а только в его совершеннейших экземплярах» (Ницше, 2013). Примечательно, что сам Ницше, конкретизируя понятие сверхчеловека, выделял два типа - святого и гения, что коррелирует с соловьевским сближением пророка и поэта.
В. Соловьев разделял воззрение Ницше, что человек должен стать сверхчеловеком и подчеркивал естественный характер этого стремления. В своей статье «Идея сверхчеловека» он писал, что «человеку естественно хотеть быть лучше и больше, чем он есть в действительности, ему естественно тяготеть к идеалу сверхчеловека» (Соловьев, 1990в: 629). Соловьев также говорил, что предназначение человека состоит в том, чтобы «стать действительным сверхчеловеком» (Соловьев, 1990в: 625), однако, в отличие от Ницше, он придавал этому термину христианский смысл. «Действительным сверхчеловеком» для В. Соловьева был Христос как тот, кто сумел воскреснуть, преодолеть смерть. Таким образом, сверхчеловек - это прежде всего победитель зла и смерти.
Думается, именно на фоне этой сверхзадачи, стоящей перед человечеством в целом, В. Соловьев счел, что разница между двумя ныне существующими типами сверхчеловека: святым и гением (в терминологии Ницще) или пророком и поэтом (в его собственной), - несущественна, и придал поэту ту же степень онтологической трансформации, что и пророку. Да, сейчас статус сверхчеловека доступен исключительным людям - святым и гениям, но в будущем, и, как верил В. Соловьев, может даже в ближайшем, достижение сверхчеловеческого состояния станет задачей и нормой для всех людей.
Таким образом, в стихотворениях Пушкина, посвященных теме поэта и поэзии, и прежде всего в «Пророке», где процесс достижения человеком сверхэмпирического плана бытия показан в полном объеме, В. Соловьев находит подтверждение своей собственной философской антропологии, согласно которой из человека эгоистически рассудочного должен возникнуть сверхчеловек, или «человек вдохновленный».
Исходя из этих рассуждений, мы можем истолковать некоторые положения В. Соловьева о поэте в универсально антропологическом смысле. Так, относительно высказывания философа, что «поэт во вдохновленном состоянии представляет собой идеал, идею поэта», можно сказать, что поэт во вдохновленном состоянии представляет собой идеал, идею человека. Равным образом в изречении «В "Пророке" высшее значение поэзии и поэтического призвания взято как один идеально законченный образ, во всей целости, в совокупности всех своих моментов, не только прошедших и настоящих, но и будущих» (Соловьев, 1990а: 262) можно заменить слова «поэзия» и «поэтического» на «человек» и «человеческого» соответственно. И тогда оно будет звучать следующим образом: «В "Пророке" высшее значение человека и человеческого призвания взято как один идеально законченный образ, во всей целости, в совокупности всех своих моментов, не только прошедших и настоящих, но и будущих».
В таком виде данное изречение может стать достойным эпиграфом к творчеству А.С. Пушкина, как оно понималось В. Соловьевым, и позволит нам лучше понять, почему именно к классику Золотого века русской литературы в конечном счете можно возводить истоки той идеи всечеловеч-ности и воссоединения в русской культуре, которой В. Соловьев придал универсально-антропологический масштаб в своей концепции свободной теургии, понимаемой как реализация человеком «божественного начала во всей эмпирической, природной действительности», осуществление «человеком божественных сил в самом реальном бытии природы» (Соловьев, 1990б: 743).
Список источников:
Гершензон М.О. Мудрость Пушкина // Пушкин в русской философской критике: конец XIX - первая половина XX в. М., 1990. С. 207-243.
Иванов В. Два маяка // Пушкин в русской философской критике: конец XIX - первая половина XX в. М., 1990. С. 249-261.
Ницше Ф. Несвоевременные размышления: о пользе и вреде истории для жизни. СПб., 2013. 192 с.
Соловьев В.С. Литературная критика. М., 1990а. 422 с.
Соловьев В.С. Сочинения : в 2 т. М., 1990б. Т. 1. 822 с.
Соловьев В.С. Сочинения : в 2 т. М., 1990в. Т. 2. 892 с.
References:
Gershenzon, M. O. (1990) Mudrost' Pushkina [Pushkin's Wisdom]. In: Pushkin v russkoj filosofskoj kritike: Konec XIX -pervaya polovina XX v. Moscow, pp. 207-243. (In Russian).
Ivanov, V. (1990) Dva mayaka [Two Lighthouses]. In: Pushkin v russkoj filosofskoj kritike: Konec XIX- pervaya polovina XX v. Moscow, pp. 249-261. (In Russian).
Nietzsche, F. (2013) Nesvoevremennye razmyshleniya: o pol'ze i vrede istorii dlya zhizni [Untimely Reflections: on the Benefits and Harms of History for Life]. St. Petersburg. 192 р. (In Russian).
Solovyov, V. S. Literaturnaya kritika [Literary Criticism]. Moscow. 422 р. (In Russian). Solovyov, V. S. (1990) Sochineniya [Essays]. Vol. 1. Moscow. 892 р. (In Russian). Solovyov, V. S. (1990) Sochineniya [Essays]. Vol. 2. Moscow. 822 р. (In Russian).
Информация об авторе Е.С. Бужор - кандидат философских наук, доцент Департамента гуманитарных наук Финансового университета при Правительстве Российской Федерации, Москва, Россия. https://elibrary.ru/author_items.asp?authorid=999020
Information about the author E.S. Buzhor - PhD in Philosophy, Associate Professor, Department of Humanitarian Sciences, Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russia. https://elibrary.ru/author_items.asp?authorid=999020
Статья поступила в редакцию / The article was submitted 24.01.2023; Одобрена после рецензирования / Approved after reviewing 14.02.2023; Принята к публикации / Accepted for publication 21.03.2023.
