CC BY
347
СТАТЬИ
Л.О.Чернейко
Философские проблемы языка и лингвистики1
Элоквенция объединяет все науки и знания, ибо все они токмо чрез элоквенцию говорят.
В. К. Тредиаковский
Статья посвящена базовым вопросам, которые язык и лингвистика ставят перед философией как деятельностью по выявлению сути вещей. Если в философии языка все проблемы сосредоточены вокруг центральных оппозиций «сознание - язык» и «язык - мир», которые можно свести в триаду «сознание - язык - мир», то философия лингвистики (и любой другой науки) призвана ответить на вопросы о том, как выражается знание о языке и как строятся научные теории. При этом специфика философии лингвистики во многом обусловлена спецификой ее объекта.
Ключевые слова: речь, язык, асимметрия языкового знака (слова, текста), иконичность означаемого, картина мира (обыденная и научная), взаимопонимание, метод, объект-оригинал, объект-модель, сочетаемость термина, лингвистика.
The article is devoted to fundamental questions which language and linguistics pose for philosophy as the activity aiming to clarify and elucide the essence of things. While in the philosophy of language all the problems are concentrated around the central oppositions "mind - language" and "language - world" which can be reduced to the triad "mind - language - world", the philosophy of linguistics (like that of any other discipline) serves to answer questions about how the knowledge of language is expressed, and how linguistic scientific theories are constructed. Further, specific features of the philosophy of linguistics are in many senses determined by the specific features of its object.
Key words: speech, language, the asymmetry of the language sign (of the word, of the text), the iconicity of the signified, (everyday and scientific) worl-dview, mutual understanding, method, the original object, the modelled object, combinability of a term, linguistics.
1.1. Термином «лингвистика» в современной гуманитарной науке обозначается сфера научного знания, объектом которой является язык. Эта сфера разветвляется на две дисциплины в соответствии с поставленными целями и методами, которые используют исследователи: это лингви-
1 В основе статьи лежит лекция «Философские проблемы лингвистики», прочитанная преподавателям философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова 24 февраля 2015 г.
стика теоретическая и прикладная. Если теоретическая лингвистика изучает основные законы существования языка и его функционирования в социуме, то прикладная лингвистика, опираясь на достижения теоретической, охватывает широкий спектр гуманитарной деятельности человека: это и лексикография, и разработка терминологии, и обучение языку, и перевод, и многое другое. Широко понимаемая лингвистика занимается всем, что связано с языком.
Что касается отношения философии к лингвистике, то оно ничем не отличается от отношения философии к другим наукам, поскольку философия как особая форма общественного сознания, вскрывающая фундаментальные принципы бытия и познания, стоит над всеми науками. И если философию понимать в духе Л. Витгенштейна как процедуру «логического прояснения мыслей» [Витгенштейн, 1994: 24] или как деятельность по выявлению сути вещей, то философия языка связана с его основополагающей ролью в таких структурах сознания, как познание и мышление. В философии языка базовыми представляются две оппозиции: «сознание - язык» и «язык - мир», которые можно свести в триаду «сознание - язык - мир». Что же касается философии науки (и, в частности, лингвистики), то здесь вычленяются два базовых вопроса: как выражается знание и как строятся научные теории.
1.2. Обозначив различия в философии языка и философии лингвистики, нельзя не отметить обусловленности специфики научной проблематики спецификой изучаемого объекта. Один из ярких отечественных филологов XIX в. Ф. И. Буслаев определил язык следующим образом: «подобно всему естественному и нравственному, (язык) есть неосязаемая, бессознательная тайна» [Буслаев, 1941: 64]. Тайна состоит в том, что язык - феномен идеальный (неосязаемый), поскольку существует в идеальном пространстве коллективного и индивидуального типов сознания, и объективный, бытийствующий независимо от сознания отдельного индивидуума. Кроме того, будучи сущностью идеальной, язык проявляется в речи и постольку соединяет в себе физическое и идеальное. Эта особенность и приравнивает язык к явлениям физического мира. Но речь и язык по-разному реальны: речь локализована в физическом времени и в определенном социальном пространстве, а язык - в коллективном сознании его носителей, то есть в пространстве идеальном. Язык объективно существует, и у языка есть свои законы и принципы существования. Это аксиома. Тем не менее, являясь универсальной формой отображения и
репрезентации мира, сам язык не доступен ни по частям, ни в своей целостности непосредственному наблюдению, поскольку ни способ существования языка, ни, тем более, его устройство не даны исследователю в непосредственном наблюдении. И это тоже аксиома.
Вывод 1. Единственной эмпирической реальностью для лингвиста является речь как материальная ипостась языка. Из этой основополагающей особенности объекта лингвистики следует наиважнейшая философская проблема лингвистики как науки: все концепции устройства языка как не данного в ощущениях феномена представляют собою гипотетические конструкции, отражающие определенную точку зрения исследователя и / или научного направления, что выводит на авансцену проблему метода, которая традиционно рассматривается в связи с проблемой научного знания.
1,3. Когда говорят о функциях языка, на первое место ставят его социальную функцию - быть средством коммуникации. На вполне законных основаниях приоритет имеют речевое высказывание и такая высшая форма психической деятельности, как мышление. Однако дискурсивное мышление невозможно без материального воплощения в знаках языка. Поэтому наряду с коммуникативной функцией языка выделяется его когнитивная, познавательная функция, позволяющая социуму добывать знания о мире и хранить их в общем для социума коде (в языковых знаках), в первую очередь в таких знаменательных словах, как имена существительные с предметным значением, в которых дублируется окружающий человека мир, - говоря словами А. Ф. Лосева, «имя поднимает вещь, которой оно принадлежит, в сознание» [Лосев, 1993: 817]. Знак как субститут вещи в сознании и создает семиотизированную действительность, т. е. реальность.
Одной из важнейших лингвофилософских проблем и обыденного языка, и научного является категоризация действительности - ее членение языком и отображение в нем. Сопоставительная лингвистика констатирует несовпадение объема денотативно сопоставимых классов не только в разных языках, но и в разных функциональных системах (субъязыках) одной социокультурной общности. Например, в общеизвестном русском языке и в территориальных диалектах русского языка такое слово, как гнус, в обеих системах - общее название летающих кровососущих насекомых, но в некоторых территориальных системах оно охватывает еще и мелких грызунов. А различие в понимании родовидовой иерархии предметного мира наивным (обыденным) и научным типами
сознания стало общим местом и иллюстрируется такими «школьными» вопросами, как «рыба ли кит, орех ли арахис, фрукт ли арбуз, овощ ли авокадо?». И споры ученых о том, чем является клубника (ягодой или орехом), не имеют никакого отношения к обыденной таксономии, где клубника была и остается ягодой.
Есть определенная асимметрия реальности и действительности, поскольку какой бы богатой ни была реальность, отображенная в языке, действительность по богатству и многообразию значительно ее превосходит. С действительностью соизмерима только речь социума. Из трех положений «Трактата» Л. Витгенштейна выводится его «зеркальная» концепция соотношения пары «язык - мир»: «Мир - целокупность фактов», «Мир - это факты в логическом пространстве» [Витгенштейн, 1994: 5] и «Как может логика - всеобъемлющая, отражающая мир - пользоваться столь причудливыми крючками и манипуляциями? Лишь благодаря тому, что все они соединяются в бесконечную тонкую сеть, образуя как бы большое зеркало» [Витгенштейн, 1994: 48]. К этим трем положениям следует добавить идею о специфике знака-предложения, который определяется двояко - и как «предложение в его проективном отношении к миру», и как «проекция возможной ситуации» [Витгенштейн, 1994: 11], что только подтверждает идею «зеркальности» отражения мира в языке, структура которого логически идентична онтологической структуре мира. Многочисленные сопоставительные исследования, проведенные в ХХ в. и отечественной лингвистикой, и зарубежной, опровергли мнение австрийского философа и подтвердили правоту немецкого философа и филолога В. Гумбольдта о мировоззренческом характере языка, связавшего с языком как социально-психологическим феноменом такую категорию, как «языковая картина мира» [Гумбольдт, 1984].
Говорить можно только об изоморфизме языка и сложившегося в данной культуре представления о мире, но никак не об идентичности структур этих онтологических феноменов. И логика, и структура языка базируются на некоторых культурологических предпосылках, что уже тоже можно считать аксиомой. Следует отметить, что если языковая картина мира носителей культуры, определяемая общностью их языка, во многом совпадает, то картина мира у каждого индивидуума уникальная, что и проявляется в речи (ср.: индивидуальное «миропонимание и мировосприятие <.. .> заявляют о своих правах» [Гумбольдт, 1984: 170]). Именно поэтому В. Гумбольдт оставил науке о языке следующее завещание: «языковедение должно уметь опознавать и уважать проявления свободы,
а также с не меньшим старанием должно отыскивать и ее границы» [Гумбольдт, 1984: 84]. С этой идеей перекликается идея М. Бахтина, который также отмечал, что «мировоззрение, направление, точка зрения, мнение всегда имеют словесное выражение» [Бахтин, 1979: 274].
Вывод 2. Семиотизированная действительность (реальность) есть результат редукции действительности, которую не покрывает никакой, даже самый лексически богатый язык. Действительность охватывается не языком-кодом, а комбинаторикой знаков в линейной последовательности их материальных означающих, направляемой как интенциями говорящего, так и сложившимися в культуре традициями развертывания темы, «говорения» о данном предмете в данной коммуникативной ситуации.
2.1. Другая асимметрия - это а) разный статус языкового знака в языке и в речи и б) отсутствие однозначного соответствия между означающим и означаемым языкового знака (полисемия, или функционально-семантический полиморфизм). Билатеральная концепция знака (знак как единство означающего и означаемого) представляется более адекватной его реальной структуре, чем унилатеральная (знак - только материальное означающее), поскольку уже доказано, что означаемое знака (его содержание) имеет двойную детерминацию - определяется как фрагментом семиотизированной действительности, так и структурой лексико-семан-тической парадигмы той языковой системы, которой знак принадлежит. В качестве примеров можно привести следующие достаточно известные факты: местоимениям ты и вы русского языка в английском языке соответствует одно you, семантически дифференцированным существительным пепел и зола - одно ash (ashes), напротив, одному существительному этаж - два семантически дифференцированных существительных floor и storey; одному существительному русского языка река во французском языке соответствуют два семантически дифференцированных слова -rivière и fleuve; одному слову русского языка дядя в сербском соответствуют два семантически дифференцированных слова - у/'ак (брат матери) и стриц (брат отца); одному глаголу русского языка плыть в итальянском соответствует по крайней мере три глагола - nuotare, galleggiare и navigare. Что касается различения способов перемещения по поверхности земли, представленного в русском языке парой глаголов идти и ехать, то оно и в европейских языках, и во многих близкородственных славянских языках может быть передано в речи описательно, синтагмой, но не представлено оппозицией воспроизводимых единиц лексикона.
Оставляя в стороне проблему условности знака-символа, можно отметить, что отсутствие подобия между именем вещи (означающим знака) и самой вещью никак не отменяет обязательности подобия между содержанием знака (его означаемым) и тем фрагментом внешнего мира, который за ним стоит. В противном случае даже самый простой обмен информацией был бы невозможен. Эта сторона вопроса упускается из виду сторонниками унилатеральной концепции знака, когда со знаком связывается только его звучащая или графическая материя.
2.2. Говоря о знаке как о единстве формы и содержания, следует подчеркнуть различные способы существования знака в языке и речи, что имеет важное значение для лингвистической герменевтики. В идеальном пространстве языка знак есть не что иное, как ассоциативно связанное (ассоциацией по смежности) единство двух идеальных сущностей: аку-стико-артикуляционного и ментального образов с закрепленными за этим единством функциями. Речь представляет собою, как известно, линейную последовательность материальных означающих, а означаемые и в ней остаются идеальными. Что касается ассоциативных связей материального означающего и идеального означаемого, то в языке и речи высоко вероятна их асимметрия, рождающая многозначные слова (языковую и речевую неоднозначность знака). При этом если многозначность языковая, то в речи у такого слова смыслы, как писал О. Мандельштам, «торчат во все стороны» [Мандельштам, 1990: 223] и только контекст в состоянии их «причесать». Из этой специфики существования языкового знака в языке и в речи вытекают важные философские проблемы речевой коммуникации, в частности проблема взаимопонимания, а также проблема интерпретации текста художественного.
Лингвисты Санкт-Петербурга (см., например, [Ягунова, 2009]) направляют свои усилия на изучение так называемого «перцептивного словаря» личности, во многом объясняющего механизм и взаимопонимания, и взаимонепонимания. Кроме того, в применении к индивидуальному уровню владения родным языком релевантна такая психолингвистическая характеристика, как «языковая личность» (три уровня: вербальный, когнитивный и мотивационный). По мнению Ю. Н. Караулова, «языковая личность» - это та «сквозная идея, которая <...> пронизывает и все аспекты изучения языка и одновременно разрушает границы между дисциплинами, изучающими человека, поскольку нельзя изучать человека вне его языка» [Караулов, 2006: 3].
Товарная метафора коммуникации как обмена информацией отступает перед пониманием коммуникации как намека, которое намечено в трудах Д. Локка, а продолжено в работах А. А. Потебни, Г. П. Мельникова, А. А. Поликарпова. Ответ на вопрос: «Что мы поняли в речах собеседника, когда уверены, что мы его поняли?» - далеко не такой простой, каким он может показаться. Говорящий не перекладывает в готовом виде свои представления и мысли о мире в сознание собеседника в том числе и потому, что означаемые (смыслы) нематериальны. Они лишь ассоциативно связаны с материальным означающим в каждом конкретном речевом акте. Поэтому говорящий может лишь возбудить в слушающем транслируемые означаемые, намекнуть на них, а систему смыслов каждый перцепт речи выстраивает сам.
Следует отметить, что общей проблемой коммуникации, а также ее частными вопросами, такими, как понимание речи, занимались и такие известные отечественные ученые, как А. М. Пешковский, Г. О. Винокур, с интервалом в один год опубликовавшие свои программные статьи. В статье 1924 г. «Язык быта» Г. О. Винокур писал, что «новая эпоха в языковедении, в которую мы, несомненно, вступили, влечет научную мысль от мертвых схем к живому слову как орудию социального общения и воздействия» [Винокур, 2006: 62].
В статье 1923 г. «Объективная и нормативная точка зрения на язык» А. М. Пешковский одним из первых поставил вопрос о ясности речи, о ее понятности и сформулировал парадоксальную особенность литературного языка (или, как он его называл, «литературного наречия»), суть которой состоит в том, что «в литературном наречии все всегда и везде говорят в той или иной степени непонятно» и что «затрудненное понимание есть необходимый спутник литературно-культурного (т. е. нормативного. - Л. Ч.) говорения», тогда как ясность речи «после правильности следует считать наиболее общепризнанной <...> чертой нашего литературно-языкового идеала» [Пешковский, 1959: 57]. Непонятность «литературного наречия» ученый объясняет «общей сложностью культурной жизни», в частности тем, что, например, в речи оратора на митинге «совершенно отсутствует обстановка2» [Пешковский, 1959: 58] (выделено мною. - Л. Ч.) и нет никакого общего опыта со слушателями, «объеди-
2 Под «обстановкой» А. М. Пешковский понимает в первую очередь «домашний обиход» (речевую среду семьи, близких людей), создающий «бессловесную подпочву», во многом определяемую повседневной общностью жизненного опыта.
ненными только общностью человеческой природы» [Пешковский, 1959: 59]. В повседневной разговорной речи опускается все, что «дано обстановкой или предыдущим опытом разговаривающих» [Пешковский, 1959: 57], которые А. М. Пешковский назвал «бессловесной подпочвой», а современная лингвистика называет общей «базой данных». А. М. Пешков-ский делает неожиданный логический ход, связывая «литературность» речи (ее необиходность и относительную общность) с уникальностью индивидуального опыта, затрудняющего взаимопонимание: «Чем литературнее речь, тем меньшую роль играет в ней общая обстановка и общий предыдущий опыт говорящих» [Пешковский, 1959: 57].
Что касается сформулированной в начале прошлого века Г. Г. Шпетом идеи о креативности непонимания (по Шпету, «не-понимания») как источника интерпретаций, истолкования («истолкование начинается как раз с того момента, где кончается понимание, где непосредственного понимания <...> недостаточно, источником интерпретации является именно не-понимание» [Шлет, 1990: 241]) и, в конечном счете, диалога, то она, как представляется, еще не нашла должного отклика в умах современных исследователей-коммуникативистов.
Вывод 3. Знак как единство означающего и означаемого в виртуальной системе языка представляет собою ассоциативно связанную совокупность акустико-артикуляционного и ментального образов. В речи означающее знака материально, а означаемое идеально. Слушающий извлекает означаемое из текста, основываясь не только на контекстных фактах, но и с опорой на свой перцептивный словарь и на свой жизненный опыт (на свою, индивидуальную «базу данных»). Объяснительная сила концепции коммуникации как намека опирается именно на эту особенность знака.
3.1. Если единственной реальностью, данной исследователю «в ощущениях», является речь, а объектом его исследования - язык, понимаемый и как средство коммуникации (система, включающая множество единиц разных уровней с присущей им структурой, т. е. код), и как ее продукт (речь, текст), то следует подчеркнуть, что разные направления лингвистики исходят из определенной концепции языка, располагают своими методами и объектами, ими рожденными, а главное - имеют свои принципы экспликации полученных знаний, свой особый метаязык. Мысль Ф. де Соссюра о том, что «в лингвистике объект вовсе не предопределяет точки зрения» и что «точка зрения создает самый объект»
[Соссюр, 1977: 46], перекликается с высказыванием французских языковедов Э. Бенвениста и Ц. Тодорова: «Реальность исследуемого объекта неотделима от метода, посредством которого объект определяют» [Бен-венист, 1974: 129]; «Нужно ли напоминать ту общеизвестную истину, что объект науки создается ее методом» [Тодоров, 1975: 43-44], а «свойства любого объекта определяются той точкой зрения, с которой он нам преподносится» [Тодоров, 1975: 69].
Структурная лингвистика имеет свои воззрения на язык, свои разработанные на их основе принципы получения знаний о языке и способы их экспликации, т. е. свой метод и свой метаязык, что и определяет ее статус как особого направления лингвистики. Принципы структурной семантики в обобщенном виде выглядят так: изучаются слова с более или менее абстрактным значением, обозначающие отношения, с целью разложения их значения на элементарные смыслы методами, которые структурная семантика считает объективными в силу «точности» метаязыка. Границы объекта структурной семантики определяются ее сугубо рационалистическим методом - это значимости, отражающие лингвистически релевантные свойства явлений, а сама внеязыковая действительность интересует структурную семантику только в той степени, в которой ее улавливает сетка значимостей. Однако в рамках структурной семантики невозможно объяснить, например, такое высказывание, как Не пугайте страуса - пол бетонный, в пресуппозиции которого нет места логически выделяемым значимостям.
Основоположник структурной лингвистики был не так категоричен в определении значимостей лексической единицы языка, как его последователи. Для де Соссюра оказываются важными не только значимости «внутренней лингвистики», но и весь опыт народа, отраженный в языке, то есть значимости этнологические, культурологические - значимости «внешней лингвистики», а это именно те факторы, которые предопределяют и свободную, и связанную сочетаемость слова. Осмысляя формальный метод, примененный В. Проппом к сказкам, К. Леви-Стросс остроумно заметил: «До формализма нам было неведомо, что общего имеют между собой эти сказки. Однако после формализма мы лишились всякой возможности понять, чем они отличаются друг от друга. Мы <.> не можем вернуться от абстрактного к конкретному» [Леви-Стросс, 1983: 417].
3.2. Несвободная сочетаемость субстантивов, квалифицируемая структурной лингвистикой как лексическая (в противоположность семантиче-
ской), играет главную роль в моделировании языковой картины мира, обнажая особенности концептуализации означенных фрагментов действительности. И лингвистика, накопив обширный материал, подтвердила правомерность выделения такого объекта, как «языковая картина мира», потому что выработала такой частный метод его анализа, как, например, сопоставление глагольно-адъективной сочетаемости субстантива в разных языках.
Мировоззренческой основой структурализма является такое вйдение языка, в котором логика имеет приоритет над всем: она вытеснят символику и мифологию, присущую сознанию не в меньшей, если не в большей степени, чем рациональность. Л. Витгенштейн все предложения, нарушающие законы логики или не относящиеся к наблюдаемым фактам, квалифицировал как бессмысленные [Витгенштейн, 1994: 52, 55]. Тогда наша повседневная жизнь тонет в бессмыслицах. Наблюдения за повседневными диалогами современной русской речи подтверждают большой текстопорождающий вклад языковой символики в широко понимаемую перформативность; например, разговор в семье между ребенком 7 лет (Х) и взрослым (У), в который вклинивается еще один взрослый (2): Х: А какой породы наша кошка? - У: Западноевропейская гладкошерстная. -Х: Да нет, какая она: сиамская, сибирская? - У: Наша кошка сибирская. как язва. - 2: Как магистраааль! Еще пример из речи публицистической, когда диалог (ток-шоу ТВ) направляется не логикой мышления, рациональностью, а мифологией как системой представлений, выраженных метафорой (Х: Иерархия - это структурированность, это живое дело. А свобода - это ряска на болоте, безграничная такая, никакой структуры, сплошное гниение. - У: Единственное, с чем я не согласен, так это с тем, что свобода - болото. Свобода - это не болото. Свобода - это ветер). Но так же мало логики и в произведениях искусства, где главенствующую роль играют совсем другие вещи.
Английский философ Дж. Остин, представитель «аналитической философии» и один из основателей философии «обыденного языка», выдвинул тезис о том, что язык в своей основе не пропозиционален, а пер-формативен [Остин, 2006: 17], в соответствии с чем речевыми действиями являются не только собственно перформативные высказывания типа Поздравляю. Клянусь. Обещаю, но и аксиологические суждения, в частности те, в которых эксплицитно (Дурак!) или имплицитно (Странный он какой-то) выражена оценка говорящим адресата. Такую точку зрения разделяла и Е. М. Вольф, уделившая много внимания изучению оценоч-
ных высказываний и языковых средств их формирования, считая пер-формативным любое оценочное суждение-мнение, поскольку оно представляет собой речевое действие [Вольф, 2002].
3.3. Лет тридцать назад поиски знаний о действительности, которые воплощены в лексике и в грамматических категориях языка, и представлений о ней, репрезентированных в сочетаемости знаков, отечественная лингвистика считала объектом ненаучным. Но в 1990 г. появился журнал «Когнитивная лингвистика», который узаконил это направление как вполне научное. Однако это лингвистическое направление в его современном состоянии не разработало ни общую методологию, ни частные методы. Что касается научного языка современной когнитивной лингвистики (метаязыка), то он настоятельно требует «терминоустроения» [Чер-нейко, 2009; Чернейко, 2012].
Говоря о лингвистической методологии, следует отметить, что в работах многих исследователей обнаруживается смешение построенной лингвистом модели наблюдаемых фактов с объектом-оригиналом, вследствие чего объекту-модели, принадлежащему реальности эпистемологической, приписывается онтологический статус объекта-оригинала. Например, рассуждая о дискурсе и его статусе, один из современных исследователей полагает, что «люди разговаривают между собой дискурсами, а не предложениями и тем более не морфемами и не фонемами. Это отличает дискурс от других языковых единиц, которые представляют собой научные конструкты» [Кибрик, 2009: 3]. Очевидно, что автор видит в дискурсе не инструмент описания речи, взятой в определенном аспекте, а такую же эмпирическую субстанцию, какой является речь. У такого понимания есть сторонники, уверенные в том, что они открыли дискурс, как Д. И. Менделеев химические элементы. Носителям научного знания важно отдавать себе отчет в том, какие сущности бытийствуют, т. е. существуют независимо от сознания человека, а какие порождены его познавательной деятельностью. В процессе научного познания научные инструменты, в первую очередь понятия, стоящие за терминами, из сущностей эпистемологических превращаются в сущности онтологические. Неразличение объектов познания и инструментов познания как феноменов разных типов реальности, известное в философии под названием «научный реализм», приводит в лингвистике, во-первых, к схоластическим спорам типа Дискурс / концепт / фрейм существуют или их нет, а во-вторых, к непониманию исследователем того, что же он описывает - речь в ее функциональных разновидностях или созданные наукой инструменты изучения речи.
Вывод 4. Если научный объект не кристалл поваренной соли, то научный метод и очерчивает границы исследуемого объекта, и определяет его специфику. Четкое разграничение феноменов бытия, независимых от нашего сознания, и инструментов их познания (т. е. объекта-оригинала и объекта-модели) избавляет науку от схоластических споров. Скромный язык разумной научной веры базируется на отчетливом понимании нетождественности действительности и познания, онтологических и гносеологических сущностей. При отсутствии такого понимания современная лингвистическая мифология грозит захлестнуть исследователей языка.
4.1. В системе ценностей культуры наука, будучи особым видом познавательной деятельности, выделяется на базе таких основных параметров, как объективность и систематизированность полученных знаний о мире. Поступательное движение научной мысли проявляется в «тщательном разъединении идей» и связано, по Дж. Локку, со «способностью суждения» разума (ratio), которая заключается «в тщательном разъединении идей, в которых можно подметить хотя бы самую незначительную разницу, чтобы тем самым не быть введенным в заблуждение сходством вещей и из-за наличия общих черт не принять одну вещь за другую» [Локк, 1985: 205] и формализуется в базовой единице языка науки - в термине. Достижения научного познания мира отливаются в терминах, концепциях, теориях. Разработанным можно считать такой научный язык (применительно к лингвистике - метаязык), в котором за терминами стоят вновь открытые сущности в их главных системно-структурных характеристиках, а сами термины соотносятся со строго определенными дефинициями, которые и являются их значениями [Чернейко, 2012].
Как справедливо писал Р. Якобсон, «необходимой предпосылкой существования любой науки» является контроль над «языковыми средствами представления ее объектов» [Якобсон, 1985: 404]. Для того чтобы термины хоть в какой-то степени приблизились если не к идеалу и образцу, то хотя бы к стандарту «научности», требуется соблюдение необходимого условия: сама метаречь, взятая как язык-объект, должна быть изучена так, чтобы термины были сопоставлены и определены, иными словами, исследованы в лучших традициях структурного анализа. Кроме того, для наведения порядка в терминологии необходим такой экстралингвистический фактор, как ответственность [Чернейко, 2014] научного сообщества, которая включает и ответственность перед научным объек-
том, эксплицированную в методе его анализа, и ответственность исследователей - субъектов научного познания, объединенных в разные школы и направления, которым необходимо договариваться, разворачивая диалог вокруг как традиционных, так и новых терминов, за которыми стоят добытые наукой эпистемологические сущности [Чернейко, 2015]). И если первое условие представляется вполне реальным, то второе -идеальным. Но идеалы для того и существуют, чтобы к ним стремиться.
Исследование функционирования терминов в научной речи необходимо для определения их семантического места в научной парадигме. Если же речь идет о термине новом, то изучение его функционирования диктуется требованием целесообразности, научной обоснованности его введения. В соответствии с устоявшимся пониманием, научный язык представляет собой прежде всего совокупность терминов, терминологию той или иной сферы знания.
4.2. Возникают вопросы: сводим ли научный язык к совокупности терминов определенной области научного знания, к той или иной терми-носистеме и является ли научным лишь верифицируемое знание о мире? Иными словами, если человек овладел терминологией той или иной области знания, можно ли считать, что он владеет языком данной науки? Конечно, нет, поскольку терминосистема, будучи ядром научного знания, является хотя и самой важной, но тем не менее составной частью языка науки, а само понятие «язык науки» шире понятия «научный язык», потому что им охватывается и научная речь. Иными словами, помимо терминов, в которых специальные знания хранятся (а это в основном такая часть речи, как имя существительное: атом, кварк, интеграл, множество, почва, горизонт, бифуркация, сознание), язык науки включает в себя как грамматические средства связи терминов в научной речи, так и лексические средства обработки и передачи этих знаний, т. е. единицы общеизвестного языка, определенным образом сочетающиеся с терминами. Возникает вопрос: что направляет сочетаемость терминов той или иной науки с единицами общеизвестного языка (в основном это глаголы и прилагательные) и возможно ли установить правила сочетаемости, т. е. грамматику термина?
Н. Бор обращал внимание на язык своей специальной области знания не только в философских трудах, но и в работах по квантовой физике. Много важных науковедческих формулировок он дал в известной своей работе «Единство знаний». Он писал: «Нашим основным орудием явля-
ется обычный язык, который удовлетворяет нуждам обыденной жизни и общественных отношений» [Бор, 1971: 461], что и определяет единство знаний. В работе 1939 г. «Философия естествознания и культура народов» и в более поздних статьях Н. Бор сформулировал цель всякого физического опыта как «получение данных при воспроизводимых и поддающихся словесной передаче условиях», а для достижения этой цели, как пишет Бор, нет «никакого другого выбора, как пользоваться повседневными понятиями, может быть, улучшенными терминологией классической физики» [Бор, 1971: 281-282].
4.3. Вопрос о том, как термин-субстантив специальной области знания сочетается с глаголами и прилагательными общеизвестного языка в научной речи, и сугубо лингвистический, и науковедческий, если иметь в виду, что научное знание добывается не только логикой (анализом), но и интуицией (синтезом). В качестве главных причин «объективной необъективности» научного познания можно назвать две: это ограниченность рационального постижения мира и преобладающий антропоцентризм организации общеупотребительного языка. Но если термин представляет собой результат аналитической работы научного мышления (результат размежевания понятий), то его сочетаемость в научной речи, в особенности сочетаемость метафорическая, направляется целостным представлением о научном объекте, его целостным видением, что и составляет базу научного мировоззрения.
Толковые словари (например, Малый академический словарь 1983 г.) в полном соответствии с утвердившейся магистральной философской концепцией определяют термин «подсознание» как «совокупность психических процессов и состояний, лежащих вне сферы сознания и недоступных для непосредственного субъективного опыта». Справедливости ради следует отметить, что именно с непосредственным субъективным опытом связано подсознание. Однако лингвистическая проблема видится в другом: с логическим определением базовых терминов психологии вступает в противоречие их сочетаемость в научной речи: укорениться в сознании, светлая зона сознания и порог сознания, не говоря уже о тупиках и лабиринтах сознания в публицистических и художественных текстах. Налицо противоречие между логическим (аналитическим) взглядом на сознание и целостным представлением о нем как о сложной структуре, включающей в себя и подсознание, и собственно сознание (светлую зону), и сверхсознание.
В. В. Налимов создал научную карту сознания под названием «вероятностная модель сознания» [Налимов, 1989]. Главное, что в этой модели сознания есть место и его «подвалам» и что именно с ней в полной мере согласуется сочетаемость термина «сознание» в русском языке. «Лаби-ринтности» сознания и лабиринту как метафоре сознания посвящены философские исследования последних лет. Синтетический образ сознания в этих исследованиях - 'здание', чему не противоречит и метафора подвал у Налимова. Интересную когнитивную «картинку» сознания рисует словоупотребление соответствующего термина в книге известного отечественного психолога В. П. Зинченко: 1. Сочетаемость (именная и глагольная) - тайны, сфера, полифония, материя, владыка, приватизаторы, манипуляторы, ничейность С., вестибюль С. (место, где происходит сцепление образов, мыслей); мудрое, бодрствующее, поступающее С; С. интерсубъективно; опредметить С., прикасаться к С., обладать С., отстраниться от С., порабощение, опустошение, уплощение С. 2. Текстовые определения - С. низачем, только ради самого себя; С. - реальная производительная сила; диалогическая природа С.; С. - это и свойство индивида, и свойство и характеристика коллектива; материя С. - слово; сознание рождается в бытии, отражает и содержит его в себе в искаженном свете, творит бытие; С., выбирая свободу, рискует; С. мнит себя абсолютно свободным, претендует на роль Демиурга; С. -это не видимый и тем более не вещный мир.
Синтетический (т. е. целостный, интуитивный) образ предмета научного исследования, являющийся по своей природе иррациональным, представляет собой неверифицируемую, но необходимую составляющую научного постижения действительности, получившую в науковедении название «онтологические принципы» [Структура и развитие науки, 1978], которые квалифицируются как научная мифология, на фундаменте которой возводятся научные теории. Эти онтологические принципы имеют свое словесное выражение, но не в самом термине - единице аналитической, а в его сочетаемости. Являясь целостными исследовательскими программами при создании новых концепций, теорий, именно «онтологические принципы» направляют комбинаторику базовых терминов науки в создаваемых ею текстах.
Лингвистическим методом моделирования научного мировоззрения исследователя любой области знания является анализ сочетаемости специальных терминов, в особенности сочетаемости метафорической, которая направляется эвристической гипотезой исследователя и в которой
обнаруживается глубинная символика. Без словарей сочетаемости трудно себе представить лексикографическое пространство культуры, в особенности ее «культурных концептов», «ключевых слов», т. е. тех имен, за которыми стоят логически и аксиологически не одномерные абстрактные сущности, модификация которых и в рамках индивидуального сознания, и в рамках сознания корпоративного обусловливает такой социально-лингвистический феномен, как диалогичность культуры.
Что касается словаря сочетаемости терминов определенной научной сферы, то такой словарь совершенно необходим для целей как научных, так и дидактических. Он позволит извлечь из сочетаемости терминов информацию о неверифицируемых представлениях (образах науки и / или ее отдельных феноменов), воплощенных в концептуальных метафорах, которые обусловливают вектор логических построений. Без таких словарей описание научного идиолекта, а также метаязыка определенной дисциплины и науки в целом не может быть признано адекватным научному объекту и состоянию науки на определенном этапе ее развития. Кроме того, соотношение в научном идиолекте логического (метафизического) и символического (поэтического) можно рассматриваться как стилеобра-зующий фактор.
4.4. Исследование сочетаемости слова почва (мощность, горизонт, возраст почвы) и других естественно-научных терминов в текстах В. В. Докучаева [Чернейко, 2008; Добровольский, Чернейко, 2009] позволило смоделировать картину мира, лежащую в основе его научного мировоззрения: человек и среда - нераздельное целое; паритетные отношения человека и почвы как «естественноисторических тел»; явления природы рассматриваются не как царствующие над человеком, а как сотрудничающие с ним и подчиняющиеся его авторитету при условии, что человек постигает законы их существования. Апофеоз всеединства мира явлен в такой, например, философской и одновременно поэтической формулировке В. В. Докучаева, которая по жанру является и стратегией теоретической деятельности ученого, и перспективой геогностики в целом: Пора обратить внимание на вековечную зависимость, генетическую и всегда закономерную связь, какая существует между силами, телами и явлениями, между мертвой и живой природой, между растительными, животными и минеральными царствами, с одной стороны, и человеком, его бытом и даже духовным миром - с другой.
Вывод 5. Глубина постижения научного объекта рациональностью отражается в его анализе, расчлененности, воплощенных в терминосисте-ме определенной области знания. Но в основе научного мировоззрения (как и в основе обыденных представлений) лежит мировосприятие, иррациональное по своей природе. Поэтому лингвистическое моделирование научного мировоззрения исследователя должно основываться как на анализе его терминосистемы, так и на изучении сочетаемости специальных терминов, в особенности сочетаемости метафорической, выявляющей научные интуиции исследователя. Актуальной становится необходимость создания отраслевых словарей нового типа, которые бы наряду с терминами включали также концептуальные метафоры, отражающие онтологические принципы научных концепций и моделируемые на базе исследования сочетаемости терминов в научных текстах.
Почти сто лет назад Г. О. Винокур определил «новую эпоху в языковедении» как такую, которая «влечет научную мысль от мертвых схем к живому слову как орудию социального общения и воздействия, вновь окружает лингвистику родственной, материнской атмосферой филологии. А филология напоминает, что слово есть прообраз всей духовной культуры: она приближает специальную лингвистическую работу к общественным и культурным интересам в области языка» [Винокур, 2006: 62]. Современная лингвистика (отечественная и европейская), пройдя через необходимый этап структурализма, вписалась в филологию, если в ней, следуя известному определению С. С. Аверинцева, видеть «науку понимания». Современная философия изучает мир через язык, но понятый не как система оппозиций его единиц, а как средство коммуникации, обслуживающее разные сферы культуры. Под языком понимается текст, сообщение. Именно по этой линии могут и должны сближаться лингвистика и философия и, сблизившись, интегрировать науки гуманитарные и естественные, поскольку нет такой области знания, которая обошлась бы без языка. А когнитивная глубина языка лежит на поверхности речи, научной в том числе, исследуя которую под определенным углом зрения и при помощи соответствующей ему методики можно получить такие результаты, которые оказываются важными не только для лингвистики, но и для науковедения в целом.
Список литературы
Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.
Бор Н. Избр. научные труды: В 2 т. Т. 2. М.: Наука, 1971.
Буслаев Ф. И. О преподавании отечественного языка. Л., 1941.
Винокур Г. О. Культура языка. М., 2006.
Витгенштейн Л. Философские работы. Ч.1. М., 1994.
Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., 2002.
Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.
Добровольский Г. В., Чернейко Л. О. Естественно-научная картина мира В. В. Докучаева через призму его языка // Сборник материалов конференции «Проблемы культурно-природного синтеза». М.. 2009. С. 189196.
Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 2006.
Кибрик А. А. Модус, жанр и другие параметры классификации дискурсов // Вопросы языкознания. № 2. 2009. С. 3-21.
Леви-Стросс К Структура и форма // Семиотика. М., 1983. С. 400-428.
ЛоккДж. Соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1985.
Лосев А. Ф. Бытие - имя - космос. М., 1993.
Мандельштам О. Э. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1990.
Налимов В. В. Спонтанность сознания. М., 1989.
Остин Дж. Три способа пролить чернила. СПб., 2006.
Пешковский А. М. Избр. труды. М.: Учпедгиз, 1959.
Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977.
Структура и развитие науки: Из Бостонских исследований по философии науки. М., 1978.
Тодоров Ц. Поэтика // Структурализм: «за» и «против». М, 1975. С. 37-113.
Чернейко Л. О. Язык исследователя как выражение его мировоззрения // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2008. № 3. С. 9-14.
Чернейко Л. О. Лингвистическая релевантность понятия «концепт» // Текст. Структура и семантика: доклады XII международной конференции» / Ред. Е. И. Диброва. Т. 1. М., 2009. С. 162-175.
Чернейко Л. О. «Ненаучная метаречь» современной когнитивной лингвистики // Приоритеты современной русистики в осмыслении языкового пространства: Сб. статей Всероссийской научной конференции, посвященной 35-летию кафедры современного русского языкознания БашГУ Т. 1. Уфа, 2012. С. 151-165.
Чернейко Л. О. Культура речи в свете этики ответственности // Труды Института русского языка им. В. В. Виноградова. Т. 2. М., 2014. С. 245-260.
Чернейко Л. О. Метод как инструмент формирования лингвистического объекта // Язык и метод: Русский язык в лингвистических исследова-
ниях XXI века. Т. 2: Лингвистический анализ на грани методологического срыва / Ред. Д. Шумска, К. Озга. Краков, 2015. С. 37-48. Шпет Г. Г. Герменевтика и ее проблемы // Контекст. М., 1990. Ягунова Е. В. Вариативность стратегий восприятия звучащего текста (экспериментальное исследование на материале русскоязычных текстов разных функциональных стилей): Аатореф. дисс. ... докт. флол. наук. М., 2009. Якобсон Р. Избр. работы. М., 1985.
Сведения об авторе: Чернейко Людмила Олеговна - доктор филол. наук, профессор кафедры русского языка филологического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова. E-mail: [email protected]
