CC BY
162
УДК 18:7.01
Н.А. ГИЛЬМУТДИНОВА
ФИЛОСОФСКИЕ ИГРЫ ПОСТМОДЕРНИЗМА
Автор работы анализирует концепции игры в философии постмодернизма.
Игра - и постоянно уточняемая концепция, и настоящий язык мысли постмодернизма, пристрастие к ней - и в теоретическом, и в практическом плане - общее место в культуре постмодерна: достаточно упомянуть Пьера Булеза в музыке; Умберто Эко, Джона Фаулза, Джона Барта - в литературе; Ролана Барта - в критике; Р. Раушенберга и Э. Уорхолла - в живописи. И не случайно, конечно, игра была в центре мышления таких значительных авторов современности, как Г. Гессе, В. Набоков, X.-JI. Борхес, X. Кортасар.
У Ж. Деррида есть разные, простые и сложные интерпретации игры. Говоря об оппозиции между интуицией и расчетом, между логическим философским рассуждением и обыденной речью, Деррида считал, что поня-тие игры стоит вне этой оппозиции: до и после философии игра провозглашает неотделимость случая от бесконечных вычислений. В работе «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» Деррида выделщихся в замкнутом пространстве некоего конечного множества, ... движение игры, осуществляющееся благодаря нехватке, отсутствию центра и начала, является движением дополнительности [1]. Понять эти тезисы можно в общем контексге философии Деррида.
Основной проект Деррида - пересмотр категориальной парадигмы евро! iейской метафизики - во многом базируется и в концепции игры, которая соотносима с большинством «фирменных» понятий Деррида - «различие», «след», «рассеивание», «деконструкция». В самом первом приближении философия Деррида снимает догмати ческую определенность мышления за счет активизации ифового потенциала языка и скептической критики гуманитарных аксиом. Игра для него - открытый бескомпромиссный вызов всему, что противостоит игре.
Ва Посторукции, но, как отмечает Жак Деррида, деконструктивизм - ничто без этого вопрошания, но в то же время он - все, что угодно, только не набор технических и систематических приемов. В этом, между прочим, состоит специфическая трудность описания деконструкции, поскольку всякий анализ неизбежно останавливает, фиксирует живой процесс, а в нашем случае суть как раз кроется в движении, в игре, в маневренности. Деконструкция в постмодернизме - это текстуальная активность, подвергающая сомнению исконные
метафизические предрассудки, помещающая самотождественные понятия внутрь и за пределы языковой игры [2. 29-33]. Любое высказы-ваше неизбежно в чем-то ложно, и дело критики - всячески подчеркивать ри торическую функцию языка, разоблачать его претензии на абсолютную истинность. В разнообразии интерпретаций как раз и раскрывается игро- ной, иронический характер языка, который как бы сам по себе продуциру-ет смыслы, убеждает, а люди поддаются на этот обман. Деконструктивист, критикуя какую-либо систему, всегда покажет, что ее базовые аксиомы при ближайшем рассмотрении - всего лишь языковые мифы, условности без определенного содержания. Примеры подобных понятий - «объект» и «субъект», «идеализм» и «материализм» в философии; «реализм» и «ро-мантизм» в литературе. Эти понятия все время требуют новых определе-ний, что угрожает дурной бесконечностью -употребляющие их попадают в языковую ловушку.
Философский стиль Деррида стремится свести воедино игру языка и игру мысли. Тем самым во многом стирается оппозиция между литерату-рой и философией, между логическим рассуждением и художественным воображением. Подобный синтетический стиль - отличительная черта ав-торов постмодернизма, людей не просто играющих, но и людей деконст-руирующих. Игровые принципы на письме начинаются с азов - с имени автора и подписи. Подпись - идиома, это нерасчленимый «кусочек» языка, в KOVO- ром воплощено минимальное игровое движение «туда-сюда» - росчерк подписи, как правило, включает в себя элемент зачеркивания, что иллюст-рирует любимую идею Деррида о двойной (скрывающей/открывающей) природе письма. Письмо пишет и стирает, память помнит и забывает, и в этом двойном движении осуществляется игра различий. В сборнике «Письмо и различие» есть два эссе, каждое из которых кончается именем воображаемого ребе Derissa и Rida (Дерисса и Рида): проницательному чи-тателю остается только составить из них полустертое имя Деррида.
Словесные игры, помимо имен, проникают в ключевые термины Дер-рида. Хрестоматийный пример - намеренно «неправильное» правописание «differance» - «различия». Кроме того, в текстах Деррида довольно часто встречаются этимологизирование, пассажи по поводу многозначности слов, анализ близких, но не совпадающих значений слова, неологизмы, анаграммы и даже шарады.
Язык, таким образом, выступает как модель, порождающая мысль, за-дающая первые комбинации и шифры в игре. Непрерывные каламбуры в деконструктив-ных текстах, с одной стороны, вносят элемент забавы и раз-влечения, напоминают об игровой природе мышления и языка, а с другой - приучают думать не отдельными единицами, а пучками отношений, дер-жать в уме целые группы смыслов.
Помимо всего прочего, Деррида - французский феноменолог, ученик Мерло-Понти, говорившего, что читатель может понять новые смыслы, созданные автором, только через множество смыслов, данных обычным пу-
тем. Язык, следовательно, используется Деррида как средство нагнетания «обычных» смыслов с тем, чтобы прорваться в новое - многомерное - пространс тво культуры постмодерна.
Из-за подобной насыщенности текстов и усложненного языка многие кри—тики даже ставят ему в укор чрезмерную внимательность к слову, манию постоянных уточнений, оговорок, что ведет к своеобразному стилевому «тику» - Деррида нередко «отодвигает» от себя какой-либо термин, заключая его в кавычки, в его сочинениях на каждом шагу скобки, вводные обороты, выделенные курсивом словосочетания. Порой в тексте специально сохраняются черты черновика и конспекта -зачеркнутые слова, замечания на полях, неоконченные
предложения. Столь активное использование всех средств выразительности письменной речи наглядно демонстрирует стремление Деррида увидеть в письме символическую модель мышления.
Однако надо приучиться не только играть, но и вовремя менять игру, а то и совсем оставить ее, иронизировать над игрой. Стандартное библио—течно-университетское воспитание ориентирует читателя на поиск единого смысла или кодирующей системы в тексте, и в тот момент, когда кажется, что она вот-вот найдена, Деррида делает еще один виток, открывающий новые возможности. Колебания, сомнения, «достраивания» смыслов, не—ожиданные ассоциации -запланированный автором эффект. В этом прояв—ляется важная черта культурного сознания постмодернизма: текст, будь то философский или литературный, создается заранее в расчете на завершающую критическую активность, включает ее в себя как потенциальный контекст. Без нее текст «открыт», незавершен, и самодовлеющим оказывается само движение мысли, сам процесс игры.
Работа Деррида «Шпоры: стили Ницше» - превосходный пример игро—вого стиля в философии [3]. Текст строится из двух колонок, между двумя колонками спорадически возникают переклички смысла, ассоциативные связи, работает машина продуцирования новых метафор и идей. Движение взгляда читателя согласно такому интеллектуальному «дизайну» - само есть метафора игры. Вспомним, что челноковое движение «туда-сюда» (в данном случае между колонками текста) -минимальная проекция игры, ее код и модель. Об этом писали и Й. Хейзинга, и X. Гадамер - цитируем последнего: «Движение, которое и есть игра, лишено конечной цели; оно обновляется в бесконечных повторениях. Ясно, что понятие движения взад и вперед настолько центрально для сущностного определения игры, что безразлично, кто или что выполняет это движение» [4.149].
Часто в своих рассуждениях об игре Деррида ссылается на Ницше, прославляющего радость чистого думания, диониссийский экстаз в сфере мудрости. Традиция веселой мудрости, идущая от софистов и скептиков через всю историю культуры, берется деконструктивистами именно в ницшеанском варианте, так как у Ницше она увязана с другими, чрезвы—чайно родственными деконструкции мыслями (например, о бессчетности истолкований текста, об отсутствии «правильного» истолкования.). Множественность и равноценность интерпретаций открывают беспредельные возможности для игровой комбинаторной активности философа. Вслед за Ницше деконструктивисты практически стирают границу между мыш-
лением и шуткой, между интересной идеей и удачным каламбуром. Ин теллекту-альная игра нивелирует иерархию разных уровней сознания: и чистое созерцание, и критическая деятельность, и жанр изложения, и язык оказываются замкнутыми друг на друга в единой стихии играющих знаков.
Попимание игры как бесконечного комбинирования культурных ценностей и знаков в принципе выводимо из трудов Хейзинги. Модель культуры, предлагаемая Деррида, отвечает многим признакам игры, названным Хейзинга: свободный дух, самоценность, театральность, повторяемость, ставка на случайность, риск, шанс и тайна результата и, наконец, элемент забавы, веселья, остроумия [5]. И все же классическая концепция игры существенно отличается от философии игры в постмодернизме. Обоснование этих различий содержалос 'в программном выступлении Деррида 1966 года на конференции в университете Дженса Хон-кинса, поэтому статья «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитаирных наук» (название доклада 1966 года) считается в своем роде классикой и заслуживает внимательного и аналитического рассмотрения [1 ].
Прежде всего, Деррида переформулирует ключевое понятие «структуры», ссылаясь на резкие изменения в его трактовке: «... в истории понятия «структура» произошло нечто такое, что можно было бы назвать «событием». . .Что же это за событие? Его внешняя форма представляется как некий разрыв и удвоение» [1. 445]. Этот переворот - результата критического мышления Ницше, Фрейда и Хайдеггера - в самом общем плане может быть назван «децентрированием» структуры.
Традиционная интерпретация структуры, до обозначенного «события», обязательно предполагала наличие «центра» или «фиксированного начала». Функцией этого центра было не только ориентировать, балансировать и организовывать структуру - ведь невозможно помыслить неорганизованную структуру - но, главное, в принципе поставить пределы тому, что мы называем игрой структуры. Обеспечивая четкость системы, центр структуры допускает игру ее элементов только внутри общей фор-мыА.445]. Итак, в структуре выделяются центр и игра как антагонистические начала: центр сдерживает игру, игра размывает центр. Здесь можно сделать небольшое отступление, чтобы вспомнить: за семь лет до появления этой статьи Деррида аналогичное разграничение ввел Гадамер в известной работе «Истина и метод». Гадамер, в частности, пи-сал: «Игра как таковая, в том числе и непредсказуемость импровизации, принципиально повторима, и в этой мере постоянна. Ей присущ характер «произведения», «эргона», а не только «эиергейи». В этом смысле я называю ее «структурой». Итак, игра - это структура, застывшая модель, выделяемая благодаря повторению. «Но и структура - игра, так как вопреки своему идеальному единству обретает свой полный смысл только в процессуальности» [4. 157, 163]. Учитывая, что как раз в начале 60-х годов Деррида штурмовал немецкую фено-менологию и опубликовал свой перевод с предисловием «Происхождение геометрии» Э. Гуссерля, эти переклички нельзя считать случайными. Характерно, что именно в игре Деррида усматривает качественный потенциал структуры, ее «структурность».
Что же касается центра, то с одной стороны, он неподвластен игре - текучим перекомбинациям элементов, смыслов, терминов. Он - воплощение жесткости, начало и конец, причина и цель, архе и тепос. С другой стороны, центр, будучи уникальным непознаваемым средоточием, управляя структурой, сам лишен характеристик структурности в силу своей неопределенности, недоступности для играющих, кодирующих, называющих элементов. Огсюда известный парадокс в классической философии: «Центр струюуры одновременно находится и внутри, и снаружи» (можно сравнить со схоластическим определением Бога: шар или круг, центр которого везде, а окружность в бесконечности). Таким образом, традиционные представления о структу—ре исходно противоречивы, поскольку «понятие центрированной структуры - это понятие обоснованной игры, построенной на некой основополагающей неподвижности и успокоительной достоверности, которая сама по себе выведена из игры» [1.446].
История метафизики - постоянное усилие преодолеть это противоречие, называя все новыми именами неназываемый центр, изобретая изощренные метафоры, серии понятий, концепций. Очередная система каждый раз пытается обуздать свободу игры, редуцировать пульсирующую структурность до жесткой формы археологии/телеологии. Ключ к жестким формам метафизики - понимание Бытия через проявленность, присутствие. Идея присутствия налило во всех основных категориях европейской метафизики - сущность, существование, субстанция, субъект, транс- цендентальностъ, сознание, Бог, человек и т. д. И когда в очередной раз оказалось, что предложенная сетка категорий не захватывает таинственный центр, не описывает начало и конец, истоки и эсхатологию, в дело вступила динамика игры, перекодировок, ищущей метафизики.
И вот наступает «событие», знаменующее кризис этого процесса: люди начинают понимать, что центр - не есть суть, объект называния и постижения, а только функция, порождающая непрерывный поиск имен, новых метафор, описательных систем. Центр - пусковой механизм игры. Центр перестали мыслить в категориях присутствия - свершилось «децентрирование». «Вот в этот-то момент язык и завладевает универсальным проблемным полем; этот момент, когда за отсутствием центра или начала все становится дискурсом - при условии, что мы будем понимать под этим словом систему, в которой центральное, изначальное или трансцендентальное означаемое никогда полностью не присутствует вне некоторой системы различий. Отсутствие трансцендентального означаемого раздвигает поле и возможности игры значений до бесконечности» [1. 448]. Таким образом, если раньше ученые имели дело с «атомарными» единицами смысла в каждой гуманитарной сфере, то после «разрыва» исследователи вышли
на уровень «молекулярных» взаимодействий. Разматывая знаковую цепочку, иптерпретатор прежде мог прийти к конечному означаемому - «последнему» смыслу: это есть Бог, Истина, Смысл жизни и т.д. Современные интерпретаторы лишены подобной счастливой возможности. Для них процесс означивания по-тенциально бесконечен, ибо уже нет ощутимых границ между игрой и не игрой. 11ет пределов игрового пространства. Разительный контраст с традиционными «центрированными» играми! Ведь «ограничение поля игры, - как справедливо подчеркивает Хейзинга, - противопоставляет мир игры, как мир закрытый, миру 11сли, причем без перехода и опосредований» [5. 153]. Разница заключается в том, чт о после «события» категория цели оказалась дискредитированной и вне игро-вого поля, наряду с другими «атомарными» понятиями метафизики присутствия. В царстве игры весь мир становится гигантским означающим - можно писать, вслед за Роланом Бартом, работы о семиотике моды, причесок, о символах горо-да, но с одной небольшой поправкой: эти работы надо соединить, замкнугь друг па друга в бесконечную систему, чтобы получилось, как будто бы книги разгова-ривают друг с другом в библиотеке, а читатель лишь слушает эту самопроиз-вольную беседу. Тогда будет действовать утопическая модель Деррида- Гадамера: всюду язык, всюду текст, всюду знаки, интерпретирующие друг друга ad infinitum.
Новизна этой всеобъемлющей игры - не количественная: игровое поле безгранично расширяется не за счет увеличения размеров, то есть размножения пЛзекоди- |Х)вок и знаковых замен, а за счет выпадения центра, задающего и одновременно сдерживающего ход перестановок.
Можно с уверенностью говорить об антитетическом начале для игры. Его имя - «философский тоталитаризм», т.е. желание придумать тотальную исчерпывающую (|юрмулу, редуцирующую своеобразие феноменов до простейших объяснительных структур. Именно прагив такого «тоталитаризма» направлен деструктивньш проект Деррида, и его мишень в данном конкретном эссе [см. 1] - структурная антропология Клода Леви-Стросса Не вдаваясь в детали полемики, отметим лишь критический ме-тод: Деррида в итоге демонстрирует, что тотальный структурализм Леви-Стросса ба-зируется на избыточных с точки зрения редукции посылках - на тайно подразуме-ваемых «научных» мифах в духе руссоизма об утраченном изначальном непосредст-венном единстве природы и человека Именно эта избыточность, репрессированная, загнанная в подсознание дискурса, восстанавливается в своих правах и, более того, становится ведущей характеристикой децентрированной игры. Избыточными в дан-ном случае, при отсутствии означаемого, являются означающие, вернее, их быстрая смена «.. .Движение игры, осуществляющееся благодаря нехватке, отсутствию цен-тра и начала является движением дополнительности» [1.46] ]. Этот термин Деррида несет два смысла: дополнить - прибавить к имеющемуся и заполнить, восполнить не-достающее, отсутствующее. Избыточность означающих - конструктивная черта игры.
«Игра - это раскол присутствия... Всякая игра - это игра отсутствия и при-сутствия, однако если мы стремимся помыслить ее в некоем радикальном
смысле, то мыслить ее следует до альтернативы присутствия и отсутствия; само бытие нужно помыслить как присутствие или отсутствие, исходя из воз-можно—сти игры, а не наоборот» [1. 464]. Присутствие, составляющее ранее безусловный центр структуры, теперь воспринимается лишь как элемент в движущейся цепи различий, - Деррида, как видим, не довольствуется сменой оппозиций (присутст—вие - отсутствие), а выходит на более сущностный, критический для современно—го мышления уровень благодаря концепции игры как основы различий.
Обобщая все перечисленные антиномии и понятийные сломы, Деррида рисует в конце эссе картину двух культурных традиций толкования поня—тий «знак», «структура», «игра», «интерпретация». Первая стремится рас—шифровать и мечтает обрести истину, полноту присутствия, надежное ос—нование, истоки и положить конец игре. Вторая традиция более не ищет утраченные истоки, утверждает игру и мир непогрешимых знаков, лишен—ных истины и истоков, открытых для активной интерпретации.
Вынужденное соседство, погружение в общий материал обеих традиций порождает уникальную ситуацию в культуре XX века. Игровая традиция, стремясь децентрировать классические категории и утвердить мир веселых знаков, все- таки оперирует сложившимся языком и философским инструментарием. «...Выход за пределы философии заключается не в том, чтобы перевернуть по—следнюю страницу философии (что чаще всего оборачивается просто дурным философствованием), а в том, чтобы некоторым определенным образом продол—жить читать философов» [1.459].
Описанные методологические трудности имеют несколько последствий, определяющих стиль постмодернистского мышления. Это «приговореиность» к тра-диции, вынужденное повторение известного, присвоение, выражение себя через разрушение другого, интертекстуальностъ. Напряженность контекста огражаег спе-цифику творческого момента в постмодернизме: новая мысль может воспринимать-ся только на скрещении уже известных идей, в процессе ориентации в культурном • пространстве. Ссылки, цитаты, термины - не модный «джентльменский набор», а существенный компонент и творчества, и восприятия. Авторская индивидуальность выражается скорее в словах, в опенках: никто не спутает, скажем, «дом бытия» Хайдеггера с «различиями» и «следами» Деррида. Подобные слова становятся сим-волическими представителями концепций, и неудивительно, что большинство со-временных философов «зациклены» на языке, на игре слов. Индивидуальность об-наруживается в различии, на изломе язьжа: в пародиях, в цитатах, в иллюзиях, в хитрых комбинациях, в повторениях. Язык предстает как хранилище «отложен—ных», «снятых» смыслов, и потому для философа очень важно «слушать» язык. Но основное свойство постмодернизма в том, что он несвод им к фиксированной доми-нанте. Это обязательно игра, полистилистика, активное взаимодополнение различных стилей порождает общее интертекстуальное пространство, в котором невозможно «чистое» переживание изолированного смысла или эстетического импульса.
Hipy можно постичь только играя. Да и метафизика, если хочет обернуться мета-физикой игры, должна прежде всего стать игрой метафизики. Игра есть правило фи-лософии -таково убеждение современного постмодернизма
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе 17манитарных паук//
Деррида Ж.Письмо и различие.- М., 2000.
2.Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. - СПб., 1998.
3.Деррида Ж. Шпоры: стили Ницше // Философские науки. - 1991. - № 3-4
4.Гадамер Х.-Г. Истина и метод. - М., 1988.
5.Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. - М.,1992.
Гильмутдинова Нина Амировна, кандидат философских наук, доцент кафедры «Философия» УлГТУ. Имеет публикации в области истории, философии, культуры и философской антропологии.
