Научная статья на тему 'ФИЛОСОФСКАЯ НОТА ПОСЛЕДНИХ РАССКАЗОВ И. А. БУНИНА ("РЕЧНОЙ ТРАКТИР")'

ФИЛОСОФСКАЯ НОТА ПОСЛЕДНИХ РАССКАЗОВ И. А. БУНИНА ("РЕЧНОЙ ТРАКТИР") Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
194
24
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ТВОРЧЕСТВО И. А. БУНИНА / ЦИКЛ "ТЁМНЫЕ АЛЛЕИ" РАССКАЗ "РЕЧНОЙ ТРАКТИР" / КОМПОЗИЦИОННАЯ СТРУКТУРА / СИСТЕМА ОБРАЗОВ / CREATIVITY OF I. BUNIN / CYCLE "DARK ALLEYS" / STORY "THE RIVER TAVERN" / COMPOSITIONAL STRUCTURE / SYSTEM OF IMAGES

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Богданова Ольга Владимировна

В статье на примере рассказа И. А. Бунина «Речной трактир» из цикла «Тёмные аллеи» осмысляется своеобразие последних текстов художника. Рассматривается структура рассказа и осмысляется его нарративная стратегия. В работе показано, что введение в повествование нового персонажа-рассказчика углубляет содержательный контент текста и даёт возможность объективировать лирический ракурс повествования цикла рассказов о любви. Аналитическое осмысление текста «Речного трактира» даёт представление о понимании художником неоднозначной и противоречивой сути русского национального характера, не связанного с перипетиями ХХ века, но присущего русской ментальности исторически.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

PHILOSOPHICAL NOTE OF THE LAST STORIES OF I. BUNIN (“THE RIVER TAVERN”)

The article uses the example of the story “The River tavern” from the cycle “Dark alleys” to understand the originality of the artist’s latest texts. The author considers the compositional structure of the story “The River tavern” by I. Bunin and makes sense of its narrative strategy. The paper shows that the introduction of a new character-narrator into the narrative deepens the content of the text and makes it possible to objectify the lyrical perspective of the narration of the cycle of love stories. Russian national character, which is not related to the twists and turns of the twentieth century, but which is inherent in the Russian mentality historically, is understood by the artist through analytical interpretation of the text of “The River tavern”. The text explicates the strengthening of the philosophical beginning of the writer’s stories.

Текст научной работы на тему «ФИЛОСОФСКАЯ НОТА ПОСЛЕДНИХ РАССКАЗОВ И. А. БУНИНА ("РЕЧНОЙ ТРАКТИР")»

Литературный юбилей: 150-летие И. А. Бунина

УДК 821.161.1 (Бунин)

Богданова Ольга Владимировна

Доктор филологических наук, профессор, Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена;

Российская Федерация, Санкт-Петербург, e-mail: olgabogdanova03@mail.ru

ФИЛОСОФСКАЯ НОТА ПОСЛЕДНИХ РАССКАЗОВ И. А. БУНИНА

(«РЕЧНОЙ ТРАКТИР»)

В статье на примере рассказа И. А. Бунина «Речной трактир» из цикла «<Тёмные аллеи» осмысляется своеобразие последних текстов художника. Рассматривается структура рассказа и осмысляется его нарративная стратегия. В работе показано, что введение в повествование нового персонажа-рассказчика углубляет содержательный контент текста и даёт возможность объективировать лирический ракурс повествования цикла рассказов о любви. Аналитическое осмысление текста «(Речного трактира» даёт представление о понимании художником неоднозначной и противоречивой сути русского национального характера, не связанного с перипетиями ХХ века, но присущего русской ментальности исторически.

Ключевые слова: творчество И. А. Бунина, цикл «<Тёмные аллеи» рассказ «<Речной трактир», композиционная структура, система образов.

Olga V. Bogdanova

Doctor of Philology, Professor, Herzen State Pedagogical University of Russia, Russian Federation, Saint-Petersburg

PHILOSOPHICAL NOTE OF THE LAST STORIES OF I. BUNIN

("THE RIVER TAVERN")

Abstract. The article uses the example of the story "The River tavern" from the cycle "Dark alleys" to understand the originality of the artist's latest texts. The author considers the compositional structure of the story "The River tavern" by I. Bunin and makes sense of its narrative strategy. The paper shows that the introduction of a new character-narrator into the narrative deepens the content of the text and makes it possible to objectify the lyrical perspective of the narration of the cycle of love stories. Russian national character, which is not related to the twists and turns of the twentieth century, but which is inherent in the Russian mentality historically, is understood by the artist through analytical interpretation of the text of "The River tavern". The text explicates the strengthening of the philosophical beginning of the writer's stories.

Key words: creativity of I. Bunin, cycle "Dark alleys", story "The River tavern", compositional structure, system of images.

Для цитирования:

Богданова, О. В. Философская нота последних рассказов И. А. Бунина («Речной трактир») // Гуманитарная парадигма. 2020. № 3 (14). С. 86-94.

В книге И. А. Бунина «Тёмные аллеи» особое место занимает снискавший «много похвал» [7, ^ 188] рассказ «Речной трактир». Впервые напечатан он был в 1945 году в Нью-Йорке в «Новом журнале», чуть позже — там же вышел отдельным изданием, но лишь в парижской публикации 1946 года помещён автором в состав третьей части цикла «Тёмные аллеи». Отзывы современников и критиков на рассказ были восторженные. М. А. Алданов писал Бунину: «...всё решительно превосходно, никто так не напишет. Описание Волги в "Речном трактире" и трактира — верх совершенства» [2, ^ 244]. Сам Бунин к своему творению был взыскательнее: «За "роскошное" издание "Речного трактира" немножко стыжусь — в нём кое-что неплохо насчёт Волги, вообще насчёт "святой Руси", но ведь всё-таки это не лучший "перл" в моей "короне".» [7, ^ 188].

В дневнике Бунина значится такая информация: «29. X. Пятница. Вчера в полночь дописал последн<юю> страницу „Речн<ого> ресторана". Все эти дни писал не вставая и без усталости, оч<ень> напряжённо, хотя не досыпал, терял кровь, и были дожди <...> на душе тихо и грустно, воспоминания...» [3, ^ 180]. В этой дневниковой записи примечательны несколько фактов: расхождение в дате фактического создания произведения и авторской его датировки (27 октября 1943 года); фиксация первоначального варианта названия — «Речной ресторан»; обозначение концепта воспоминание («на душе тихо и грустно, воспоминания...») — важнейшего как в исследуемом рассказе, так и во всех других текстах, вошедших в третью часть цикла «Тёмные аллеи». В заключительном разделе сборника экспликацию мотива

87

памяти иллюстрируют размышления художника о невозвратном прошлом и об итогах прожитой жизни. Своё отражение они находят и в более поздней дневниковой записи Бунина от 7 октября 1944 года: «Уже давно, давно все мои былые радости стали для меня мукой воспоминаний!» [3, ^ 180].

Говоря о бунинской технике повествования в рассказах цикла «Тёмные аллеи», исследователи нередко упускают из вида ряд необычных для письма этого автора элементов. В частности, не учтённым является появление в рассказе «Речной трактир» самостоятельного, независимого от нарратора-повествователя диалогического героя-собеседника и последовавшее за этим изменение структуры нарративных форм. Например, Е. В. Капинос утверждает привычность форм наррации данного произведения, в частности потому, что «рассказчик (доктор), как нередко бывает у Бунина, наделён автобиографическими чертами» [5, а 29]. Однако несложно заметить, что в «Речном трактире» герой-рассказчик занимает позицию не я-повествователя (привычную по многим рассказам «Тёмных аллей», например, «Позднему часу» или «Натали»), а самостоятельной, персонализированной фигуры он-рассказчика, не совпадающей функционально с нарратором-повествователем цикла, который в исследуемом рассказе выступает в роли слушателя-повествователя. Более того, в «Речном трактире» субъектом передачи главного повествовательного импульса — воспоминаний — является не автор-повествователь или близкий ему герой-рассказчик, а его собеседник — персонаж «новый» для нарративной системы бунинского цикла «Тёмные аллеи».

Можно предположить, что введение в рассказ в качестве рассказчика дополнительного героя связано с тем, что Бунин был на Волге (месте действия истории-воспоминания) «всего один раз в жизни <...> и „речных трактиров" никогда не видал» [8, а 153-154]. Потому бывавший в волжских речных ресторанах герой позволял писателю, требовательному к деталям, избежать фактографических ошибок. Однако роль «другого» персонажа-нарратора в тексте «Речного трактира» не ограничивалась компенсаторской функцией. Творческое воображение Бунина, несомненно, диктовало более глубокие основания для появления нового, несвойственного циклу в целом персонажа. Его введение в образную систему сборника расширило пределы нарративного дискурса прозы Бунина. Если в других рассказах цикла повествование от лица субъективированного героя или объективированного автора велось ориентировано на центрального персонажа цикла, то теперь его единоличный опыт удалось «прирастить» судьбой ещё одного действующего лица. Его суждения о жизни умножили объективность представлений о жизни сквозного центрального персонажа, будучи им близки, но при этом

обнаружили жизненный опыт иной глубины и новой перспективы. И если первоначально объективированный / субъективированный нарратор словно отстранён от суждений «иного» героя, то в ходе знакомства с перипетиями его жизни достигает обратно пропорционального эффекта — прежние сентенции героя-повествователя как будто случайно дополняются и подтверждаются мыслями другого («независимого») лица. Ещё один персонаж в образной структуре цикла также увеличил количество концентрических колец наррации: дополнительными центроустремляющими повествование «рамками» становились его сознание, его воспоминания о себе и своих знакомых (в рассказе это поэт Брюсов), о случайных, но «жестоких следах» памяти (то есть о молодой девушке-незнакомке). Всё это расширяет единичное субъективное сознание центрального героя-повествователя, считывающего и переосмысливающего пределы чужого максимально объективированного сознания.

В «Речном трактире» нарратором-рассказчиком избирается военный доктор. Профессия героя в рамках рассказа воспринимается как антиномия совмещённых в нём черт характера, а именно — доброты и сердечности, чрезмерной чувствительности (доктор) и бойцовской силы и мощи («я могу вот этими руками подковы ломать» [4, с. 182]), решительности и напористости (военный). Такая противоречивая поведенческая конфигурация героя вносит известное напряжение, определяя высокую степень остроты и даже болезненности в восприятии поведанной им истории.

Сюжетное движение обеспечивают тексту две встречи героя-рассказчика: первая — с поэтом Брюсовым и его спутницей-курсисткой в столичном ресторане «Прага»; вторая — с героем-повествователем, которому будет отведена роль собеседника-слушателя. Если первая встреча пробуждает воспоминания героя-рассказчика о далёком прошлом, то вторая — даёт возможность спонтанного выхода нахлынувших мыслей в беседе с понимающим слушателем — традиционным бунинским я-повествователем.

Рассказ доктора о встрече с безымянной незнакомкой, случившейся «лет двадцать тому назад» в одном из волжских городков, неоднократно назван героем-рассказчиком «странным» («довольно странная история...», «странно было в ней.», «кажется несколько странным.» [4, с. 178]). Случай этот выступает своего рода «близнецом» похожего, близкого по своей сути, эпизода из настоящих дней — появления в московском ресторане богатого и нахального, самовлюбленного и эгоистичного поэта-ловеласа «с очередной его поклонницей и жертвой» [4, с. 177]. «Дублирование» истории из настоящего фактом двадцатилетней давности — свидетельство уже не странности произошедшего с героем в прошлом события, а типичности такой

ситуации. Действительно, рассказанная доктором «жалостливая» [4, с. 178] история оказывается обыкновенной, и даже хорошо знакомой самому герою-рассказчику, который в финале своего повествования признаётся, что с ним бывали «и другие случаи в этом роде...» [4, с. 182].

Обращает на себя внимание, что воспоминание доктора о «стройной, изящной девушке в сером костюме, в серенькой, красиво изогнутой шляпке» [4, с. 177-178] даётся Буниным на фоне картин русской природы. Локализация событий на волжских берегах несколько озадачивает, если вспомнить слова писателя о том, что он только единожды бывал на Волге, а значит — плохо знал поволжские реалии. Заставило же его обратиться к ним, видимо, то, что просторы Волги, её срединно-русская топонимика воспринимались Буниным-эмигрантом как ментально-«географический» знак родины — образ-символ Руси, метафора России. Действительно, «Поволжье ... является одним из наиболее существеннейших духовно-консолидирующих центров русской культуры» [6, с. 33] и прецедентным (вслед, за Г. Р. Державиным, К. Ф. Рылеевым, А. Н. Островским, Н. А. Некрасовым и др.) знаком нашей самобытности. Как национальный маркер «русского фона» интерпретируют волжскую локацию этого рассказа Бунина и исследователи [9, ^ 78-85]. Между тем картины приволжских просторов, воссозданные на страницах «Речного трактира», до странности не сентиментальны, не романтизированы, не ностальгичны. Даже наоборот: вещественность созданного писателем мира груба, почти разоблачительна. Герой-рассказчик от любования красотами Волги переходит к осознанию «дикого величия» Руси: эклектики «орд грузчиков на пристанях» и «несравненной красоты старых волжских церквей» [4, с. 179-180]. Портовые берега Волги смыкаются в воспоминаниях героя с образом речного трактира — свайного бревенчатого сарая, атмосферу которому задают нечистые скатерти и пахнущие серым мылом салфетки, дешёвые приборы и солонки с перемешанными солью и перцем, топорные рамы окон и балаганная эстрада и пр. Но и эти антипатичные детали обстановки квалифицируются героем как русские: «Всё это, знаете, тоже Русь...» [4, с. 180], сообщает рассказчик своему собеседнику. Особенно примечательно отсутствие умиления в описаниях Бунина в сопоставлении их с «портовыми сценами» рассказов, например, А. Куприна или М. Горького, преисполненных образов русских приволжских богатырей, мотивов мощи и могущества русского народного слова. Любованию у Бунина претит атмосфера русского провинциального быта с явно карикатурно воссозданными автором нравами и вульгаризацией истинного величия русской культуры: «К полночи трактир стал оживать и наполняться: .вышел целый полк половых, повалила толпа гостей: конечно, купеческие сынки, чиновники, подрядчики,

пароходные капитаны, труппа актёров, гастролировавших в городе... половые, развратно изгибаясь, забегали с подносами, в компаниях за столами пошёл галдёж, хохот, поплыл табачный дым, на помост вышли и в два ряда сели по его бокам балалаечники в оперно-крестьянских рубахах, в чистеньких онучах и новеньких лаптях, за ними вышел и фронтом стал хор нарумяненных и набелённых блядчонок, одинаково заложивших руки за спину и резкими голосами, с ничего не выражающими лицами подхвативших под зазвеневшие балалайки жалостную, протяжную песню про какого-то несчастного "воина", будто бы вернувшегося из долгого турецкого плена <...>» [4, с. 180-181].

Продолжает создание национального «фона» Бунин вводом в пространство «внутреннего» сюжета рассказа двух ценностных для русской ментальности центров: церкви (духовного верха) и кабака (материального низа), куда помещает своих героев — рассказчика и юную незнакомку. Сцена в храме предваряет ситуацию узнавания героев. Девушка-незнакомка истово молится в одной из «старых волжских церквей» [4, с. 180] о чём-то важном для неё и, как подчёркивает Бунин, в «несравненной красоте»: «В церкви пусто, и она, не видя меня, скорым и лёгким шагом идёт к амвону, крестится и гибко опускается на колени, закидывает голову, прижимает руки к груди <...> и смотрит на алтарь тем, как видно по всему, настойчиво молящим взглядом, каким люди просят божьей помощи в большом горе или в горячем желании чего-нибудь» [4, с. 178]. Далее героиня перемещается из священного локуса в греховный — вторая встреча героев происходит в «летнем трактире на Волге» [Там же], в «речном кабаке» [Там же, с. 179]. В другой раз «я встретил её чёрт знает где» [4, с. 179], — заявляет герой-рассказчик, словно акцентируя, что героиня от Бога нисходит к чёрту, попадая из рая в ад. На наш взгляд, именно этим, а не противопоставлением роскошного московского ресторана «Праги» и провинциального речного ресторанчика (как полагают некоторые исследователи [9; 10]), обусловлена смена названия рассказа с первоначального «Речной ресторан» на окончательное «Речной трактир», где денотат «трактир» референтен понятию «ресторан низшего разряда», проще — питейное заведение для невзыскательной публики. В этом нашла отражение авторская интенция по усугублению крайностей русской жизни.

Именно здесь, в жерле трактирного ада, становится понятно, о чём так напряжённо молилась героиня в церкви, какую «тайную тревожную цель» [4, с. 179] готовилась претворить в жизнь. Теперь своим появлением в этом «похабном месте» [4, с. 180] и, как горько-иронично замечает рассказчик, «конечно, не одна» [4, с. 181], а в сопровождении некоего господина «небольшого роста <...>, с чёрными беспокойными глазами» [Там же], она вверяет судьбу своему спутнику. Становится понятно — цель посещения ею

церкви заключалась в том, чтобы решиться на трудный шаг — стать любовницей или содержанкой (а 1а Лариса Огудалова), как ей казалось, богатого и доброго помещика.

Пластика бунинского художественного слова позволяет раскрыть психологию героини, её сомнения и колебания в сложном положении. Она осознаёт греховность своего решения, но страшится признаться в этом. Понимает она и то, что её «покровитель» — человек скверный, но хочет убедить себя в обратном. Реплика героини: «Нет, неправда, неправда, он хороший... он несчастный, но он добрый, великодушный, беззаботный... » [4, с. 182] — мастерски выстроена Буниным. Тройное отрицание, очевидно, высказанных героем-доктором обвинений («Нет, неправда, неправда.») и утверждение «он хороший» всего лишь самообман, вскрываемый робкой попыткой героини сначала оправдать избранника («он несчастный»), а затем через противительное «но» отыскать в нём хоть что-то хорошее («но он добрый.»). Это со всей ясностью обнаруживает, что героиня всё знала — и тем сильнее хотела этого не замечать. Потому понимающая всё, спасённая, избавленная (на этот раз) от греха, героиня и целует руку своему спасителю [4, с. 182].

Судьба героини Бунина «неопределённа», но мы не можем согласиться с мнением исследователей, что она оставлена Буниным «без завершения» [5, с. 35]. Автор с высокой степенью вероятности полагает, что доля юной девушки незавидна, так как она, скорее всего, будет вынуждена заняться проституцией. Свидетельствует об этом образ-символ фонарей, который настойчиво (дважды) акцентирован в трёх строках: «Я догнал её под первым фонарём на булыжной набережной, взял под руку, — она не подняла головы, не освободила руку. За вторым фонарём, возле скамьи, она остановилась и, уткнувшись в меня, задрожала от слёз» [4, с. 182]. Совершенно излишнее, на первый взгляд, указание на порядок следования уличных фонарей на самом деле сознательно актуализированная деталь: так Бунин создаёт принципиально важный и весьма красноречивый образ «красных фонарей».

Пограничная ситуация героини воспоминаний военного доктора да и контрастный характер героя-рассказчика, в душе которого напряжённые мысли о «спасённой» им девушке сменяются позой равнодушия, его неумение соединить в своём сознании духовную мощь древних церквей, стоящих на красивейших берегах Волги, с похабством и аморальной грязью ночных кабаков, расположившихся на тех же волжских берегах («.до чего в самом деле ни с чем не сравнима эта самая наша Русь! <.> как соединить всё это» [4, с. 180]) отражают двойственность российского бытия, противоречивость как неотъемлемое качество национального характера и жизни русского

человека. Возможно, поэтому Бунин так неприязненно изобразил русскую провинцию, Россию в целом, столь вожделенную для эмигранта. В этом же контексте сложно признать справедливым вывод о том, что «чистые, жертвенные и жалкие в своей жертвенности героини, которым грозит погибель, становятся у Бунина олицетворённым воплощением гибели страны» [5, ^ 35]. Едва ли в этом рассказе автор «обращает читателя к острейшему переживанию русской предреволюционной истории» [Там же]. Скорее, через историю падения-гибели юной незнакомки автор размышлял о традиционных противоречиях русской национальной жизни, о её святости и греховности, о высоком духе и низменной порочности, составляющие и притягательность далёкой для писателя-эмигранта родины и её отторжения одновременно. Потому заключительная сентенция героя-рассказчика о своих сожалениях за вмешательство в чужую судьбу, и множество риторических вопросов — зачем? Последствия? Не всё ли равно.? [4, с. 182] — не вызывают у читателя несогласия, непонимания, недоумения. Они встроены в общий контекст повествования, сформированного структурой «рассказа в рассказе» и активным диалогом «иного» героя-рассказчика и я-повествователя в условно-

пассивной роли слушающего, но эмоционально вовлечённого в общение.

Семидесятипятилетний Бунин, который так много и так пронзительно писал о любви в «Тёмных аллеях», в третьем — заключительном — разделе своего цикла приходит к (не)утешительной мысли, высказанной героем рассказа «Речной трактир»: «Не всё ли равно, чем и как счастлив человек!..» [4, с. 182]. Равновеликость жизненного опыта героев (рассказчика и его слушателя) придают истории-воспоминанию и сентенциям героев, ею вызванных, убедительности, и прочно входят в сознание читателя. С уверенностью можно заключить, что отличительным маркером последних рассказов Бунина становится философическая нота. Серьёзный философский потенциал в третьем разделе цикла приобрела и категория памяти,

диалогизму повествовательной системы сообщает рассказу «Речной трактир» глубину философского осмысления темы любви, греха и святости человека, его духовного величия и падения-гибели.

1. Анисимов, К. В., Капинос, Е. В. «Речной трактир»: ещё раз на тему «Бунин и символисты» // Сибирский филологический журнал. 2013. № 3. С. 93-107.

зазвучавшая здесь с новой силой иному типу повествователя,

Литература

2. Бабореко, А. К. Комментарии // Бунин, И. А. Тёмные аллеи / Предислов. О. Н. Михайлова. М. : Молодая гвардия, 2002. С. 230-254.

3. Бунин, И. А. Дневники. 1881-1953 // Бунин, И. А. Собрание сочинений: в 9 т. М. : Художественная литература, 1966-1967. Т. 8. С. 140-192.

4. Бунин, И. А. Речной трактир // Бунин, И. А. Собрание сочинений: в 9 т. Т. 7 : Тёмные аллеи. Рассказы 1931-1952 гг. М. : Художественная литература, 1966-1967. С. 176-182.

5. Капинос, Е. В. Барышня и символист («Речной трактир») // Капинос, Е. В. Поэзия приморских альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов. М. : Языки славянской культуры, 2014. С. 28-32.

6. Кожина, Т. Н., Лекомцева, Н. В. «Рек, озер краса, глава, царица.»: Волга как прецедентный знак русской культуры / / Русский язык за рубежом. 2002. № 3. С. 32-40.

7. Переписка И. А. Бунина с М. А. Алдановым // Новый журнал. 1983. № 150. С. 188-201.

8. Переписка И. А. Бунина с М. А. Алдановым // Новый журнал. 1983. № 152. С. 153-174.

9. Пономарёв, Е. Р. Русский фон «Тёмных аллей» И. А. Бунина // Вестник Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2005. № 1 (3). С. 78-85.

10. Пономарёв, Е. Р., Аболина, М. М. Рассказ И. А. Бунина «Речной трактир»: материалы для научного комментария // Вестник Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2014. № 2. С. 146-149.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.