CC BY
104
А.А. КАСЬЯН, профессор Нижегородский государственный педагогический университет
Философия в дискуссиях советских ученых середины ХХ века
Известная серия постановлений партии и правительства в середине-конце 40-х гг. прошлого века по поводу значимых событий культурной жизни страны явилась весьма показательным примером определенного типа взаимоотношений власти и интеллигенции. Имеются в виду следующие Постановления ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам: «О недостатках в научной работе в области философии » (1944 г.), «О журналах "Звезда" и "Ленинград"» (1946 г.), «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» (1946 г.), «О кинофильме "Большая жизнь"» (1946 г.), «Об опере "Великаядружба" В. Мурадели» (1948 г.). Наряду с такой демонстрацией политической позиции по отношению к науке и культуре, состоялись и так называемые научно-идеологические дискуссии. Их предметом стали: философия (1947 г.), биология (1948 г.), физиологическое учениеИ.П. Павлова (1950 г.), органическая химия (1950 г.), языкознание (1950 г.), политическая экономия (1952 г.).
В данной статье нас будут интересовать вопросы: почему именно философия открыла серию научно-идеологических дискуссий, опередив в этом плане биологию, языкознание и другие науки? Чем объяснить, что в череде постановлений по идеологии первое из них опять-таки посвящено философии? Итак, почему именно философия оказалась в центре «заботы» высшего политического руководства страны? Ситуация несколько загадочная. Попробую изложить свою версию.
Обратимся сначала к философской дискуссии и событиям, ей предшествовавшим. В Постановлении 1944 г. речь идет о вышедшем в свет в 1943 г. третьем томе многотомной, но так и незаконченной «Истории философии». Этот том имел название «Философия первой половины XIX века », и в нем большое место занимала немецкая классическая философия, в частности философия Гегеля. Итак, надстроечное явление, весьма далекое от базиса (по терминологии исторического материализма), оказывается предметом пристального внимания руководящей политико-идеологической структуры государства.
Ответы на вопрос о том, почему в завершающий период войны происходит обострение идеологической борьбы по поводу конкретной предметной работы в области философии, в частности истории философии, могут быть разные. Вот один из них: «Ясна безосновательность широко распространенной в историографии версии, согласно которой запрет третьего тома "Истории философии" был проявлением ста-
линских репрессий по отношению кинако-мыслящим. Причины партийного вмешательства в историю немецкой классической философии следует искать в развертывании нового витка позиционного конфликта внутри философского сообщества» [1, с. 638]. Однако чем вызвана эта борьба? Какие политические силы, интересы каких социальных групп за этим стоят? Есть ли объективная логика в этой борьбе?
Есть и другой ответ: в Постановлении ЦК ВКП(б) «наиболее важным... было решительное отвержение присущего многим немецким мыслителям враждебного отношения к славянским народам и прежде всего - к русскому» [2, с.78]. Постановление уловило общественные настроения военного времени, включив в себя патриотическую составляющую, обращенную через анализ прошлого к будущему. В нем, по сути дела, речь идет о философии истории (философии отечественной истории), о философии культуры (философии отечественной культуры). Звучит мотив патриотизма, критика принижения роли русского
народа в истории, искажения его места в ней. Эти сюжеты позднее найдут отражение не только в материалах философской дискуссии 1947 г., но и в документах по идеологии, принятых во второй половине 40-х гг. ХХ в.
На наш взгляд, дело к этому не сводится, хотя, конечно, подъем национального самосознания в то время имел место. Широко известны оценки философии как живой души культуры, эпохи, схваченной в мысли, квинтэссенции своего времени. Согласно такому подходу философия полнее и глубже, чем другие формы сознания, характеризует эпоху, историческую ситуацию, социально-культурную реальность. Война заканчивалась, ее исход был очевиден. И мысли обращались к будущему. Как в новых условиях будет устроен мир - и не только геополитически и экономически? Какова будет его духовная организация? Утверждалась новая реальность, она принципиально отличалась не только от военных лет, но и от всех послеоктябрьских десятилетий. Центр политической борьбы перемещался из сферы военного противостояния и социально-политических отношений в сферу идеологии, духовной жизни, в сферу культуры. ... Таков ответ на вопрос, почему философия.
Однако возникает другой вопрос: почему именно история философии? Почему не онтология, гносеология, философская антропология и т.д.? Думается, ответ заключается в состоянии философии в СССР в то время. В ней были представлены сочинения Маркса, Энгельса, Ленина, печатные работы Сталина, классические труды ряда философов до середины XIX в., учебная, а также научная литература, содержание которой определялось известным параграфом «О диалектическом и историческом материализме » в книге «История ВКП(б). Краткий курс». Теоретических работ по философии - фундаментальных, не комментаторских, не компиляторских, тем более написанных официальными руководителями «философского фронта», - не
было. Потому оставалась только история философии.
Теперь о ходе, содержании и результатах философской дискуссии 1947 г. Поводом стала вышедшая в 1946 г. тиражом 5000 экземпляров книга Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии». Книга имела гриф Института философии АН СССР и была допущена Министерством высшего образования СССР в качестве учебника для университетов и гуманитарных факультетов высших учебных заведений. Она обсуждалась в Институте философии (январь 1947 г.), но «в верхах» обсуждение было признано неудовлетворительным. Состоялось новое совещание, которое проходило с16 по 25 июня 1947 г., в течение восьми дней. Заседания начинались в 18 часов и заканчивались в 22 часа. Выступили 47 человек. В материалы дискуссии включены также тексты речей, на ней не прозвучавших (их 36) [3].
Совещание было открыто членом Политбюро ЦК ВКП(б) А.А. Ждановым. Его выступление при открытии дискуссии было очень кратким, не содержало никаких руководящих предписаний, носило чисто организационный характер. Первыми выступавшими были «рядовые» представители философского сообщества. А.А. Жданов выступал с докладом в предпоследний день дискуссии. После него держали речь лишь четыре человека, включая самого автора книги. И самые последние слова -опять А.А. Жданова. Этих слов - буквально несколько. И опять они чисто организационные.
Можно выделить ряд проблем, которые нашли отражение в первой части доклада секретаря ЦК - «Недостатки книги тов. Александрова». Прежде всего - проблема предмета истории философии. «Научная история философии является историей зарождения, возникновения и развития научного материалистического мировоззрения и его законов. Посколькуматериализм вырос и развился в борьбе с идеалистическими течениями, история философии есть
также история борьбы материализма с идеализмом» [4, с. 257].
Много внимания уделено тому, в каком отношении находится марксистская философия к философским учениям, которые ей предшествовали. Недостаток в том, что в учебнике акцент сделан на преемственности, «автор концентрирует свое внимание не на том, что является новым и революционным в марксизме по сравнению с предыдущими философскими системами, а на том, что соединяет его с развитием домарк-совой философии» [4, с. 258]. И далее: «Почти о всех старых философах т. Александров находит случай сказать доброе слово. Чем крупнее буржуазный философ, тем больше фимиама ему преподносится. Все это приводит к тому, что т. Александров, возможно сам того не подозревая, оказывается в плену буржуазных историков философии, которые исходят из того, чтобы в каждом философе видеть прежде всего союзника по профессии, а потом уже противника» [4, с. 262]. Между тем не единство, не преемственность, а коренные отличия важны прежде всего при оценке философских учений прошлого. В чем же состоит, по мнению докладчика, отличие марксистской философии от домарксистской? Первое - в бескомпромиссном проведении принципа партийности. Второе -отказ от претензий философии на статус науки наук. «Творцы философских систем прошлого, претендовавшие на признание абсолютной истины в конечной инстанции, не могли способствовать развитию естественных наук, так как пеленали их в свои схемы, стремились стать над наукой, навязывали живому человеческому познанию выводы, диктовавшиеся не реальной жизнью, а потребностями системы» [4, с. 259]. В противоположность этому «марксистская философия не является наукой над другими науками, а представляет собой инструмент научного исследования, метод, пронизывающий все науки о природе и обществе и обогащающийся данными этих наук в ходе их развития» [Там же]. И, на-
конец, третье отличие, касающееся не содержания философии, а характера ее бытия в мире. В прошлом «философия была занятием одиночек, достоянием философских школ, состоявших из небольшого количества философов и их учеников, замкнутых, оторванных от жизни, от народа, чуждых народу. Марксизм не является такой философской школой. Наоборот, он является ... началом совершенно нового периода истории философии, когда она стала научным оружием в руках пролетарских масс, борющихся за свое освобождение от капитализма » [Там же].
A.A. Жданов обращает внимание и на то, чего в книге нет, но что, по его мнению, обязательно должно было быть. В книге нет рассмотрения историко-философского процесса в связи с развитием наук о природе. «Совсем неблагополучно обстоит дело с освещением вопросов развития естествознания, в то время как историю философии нельзя в прямой ущерб научности излагать вне связи с успехами естественных наук» [4, с. 265]. Кроме того, анализ историко-философского процесса доводится только до середины XIX в. Философские учения, немарксистские и постмарксистские, остались за страницами учебника. «Совершенно неоправданным является тот факт, что история философии в учебнике доведена только до возникновения марксистской философии» [4, с. 260]. И наконец, несмотря на то, что название книги ориентирует ее содержание на вполне определенный регион - Западную Европу, в ней должна была найти отражение история отечественной философии. «Ничем не мотивированным является также невключение в учебник истории развития русской философии » [Там же].
Вторая (меньшая) часть доклада А.А. Жданова носит название «О положении на нашем философском фронте». Главная идея этой части: книга Г.Ф. Александрова отражает положение дел в философской науке в целом: «Мы изменили старый мир и построили новый, но наши философы, к
сожалению, недостаточно объясняют этот новый мир, да и недостаточно участвуют в его изменении» [4, с. 270].
В перестроечной и постперестроечной литературе философская дискуссия получила довольно обстоятельное освещение [4-6]. Справедливо отмечалось, что данная дискуссия - не чисто академическое явление, она была организована высшей партийно-государственной инстанцией, которая направляла ее ход, определила результаты. Идеология здесь доминировала по отношению к науке. В качестве критерия научности философии выступало следование принципам марксизма. Отмечались также деформации норм научной полемики и нравственных принципов (диаметральное изменение отношения к книге со стороны многих коллег Г.Ф. Александрова до дискуссии и во время ее проведения; попытки реализовать личный или групповой интерес за счет нередко несостоятельной критики книги; некомпетентность; демагогия и т.д.).
Эти оценки справедливые, но односторонние. Из них вырисовывается, на мой взгляд, неполный, приближенный образ дискуссии и ее последствий. Внимание целиком и полностью сосредоточивается на негативных (действительно имевших место) аспектах дискуссии. Более того, согласно одной из оценок, «никакого научного смысла второй этап дискуссии иметь не мог» [6, с.71].
Так ли это? Можно ли оценивать дискуссию только в терминах известной объяснительной схемы - «репрессированная наука»? Очевидно, нет.
Большое место в дискуссии занимало обсуждение вопросов о том, как надо освещать, ставить и решать ту или иную проблему, что необходимо было включить в текст, что не требовало включения, что упущено, что неправильно истолковано и т.д. Таким образом, немалое значение имела внутринаучная полемика (зачастую весьма резкая) между ее участниками.
В ходе дискуссии появлялись «вкрап-
ления», которые не были напрямую связаны с магистральной линией обсуждения. Некоторые суждения делали всеобщим достоянием то, что было известно, но вслух не произносилось, письменно не выражалось. Это касалось прежде всего социальных аспектов бытия философии. Например, Б.Г. Кузнецов: «диалектический материализм стал сейчас государственной философией » [4, с. 62]; В.С. Паукова: «Конечно, обвинять здесь т. Александрова и находить теперь - после указаний т. Сталина - отдельные недостатки его книги, посвященной западной философии, дело не столь уж трудное» [4, с. 221]. Разброс текстов с точки зрения упоминаний, ссылок, славословия Сталина весьма широк: от восхвалений (у большинства) до полного отсутствия упоминаний (например, у В.Ф. Асмуса, А.О. Маковельского). Достаточно резко критиковалась работа Института философии АН СССР - «генералов» от философии. Например, И.А. Крывелев: «Вот уже 17 лет, как мы слушаем критические речи т. Митина. Все ждем, когда в уплату своих критических векселей т. Ми-тин предъявит позитивные творческие работы по вопросам философии марксизма. Но, увы, их нет! Проходят годы, десятилетия, а т. Митин остается подающим надежды академиком »[4, с. 393]. Об этом же З.А. Каменский: «Наши руководящие товарищи, имеющие преимущественное право печатания, не являлись и не являются в подавляющем большинстве своем одновременно и крупнейшими деятелями философской науки. Они, в сущности, больше лица административные, чем ученые. За время существования в системе АН СССР Института философии его возглавляли по очереди, если я не ошибаюсь, четыре директора: тт. Митин, Юдин, Светлов, Васецкий. Но назовите хотя бы одну их работу, которая открывала бы новую страницу в философской науке, которая явилась бы оригинальным вкладом в нее. Возьмите директоров других академических институтов по общественным наукам. - что ни имя, то круп-
ный ученый, символ нового оригинального в науке, всесоюзный и международный авторитет. К сожалению, нельзя того же сказать о многих руководителях философской науки» [4, с. 377].
Получила развитие идея союза философии и естествознания, подчеркивалась необходимость исследования философских проблем естествознания, разработки философии в ее методологической функции, т.е. философии как методологии научного познания. Б.М. Кедров (будущий главный редактор журнала «Вопросы философии »): «Я хочу поставить один вопрос, который мне кажется главным, - вопрос о марксистском диалектическом методе как методе научного исследования. Ведь привести некоторые цитаты из работ классиков марксизма - это не значит действительно применить марксистский метод» [4, с. 38]. При этом высказана идея критического подхода к работе Ф. Энгельса «Диалектика природы». Б.Г. Кузнецов: «Некоторые формулы "Диалектики природы" в значительной мере устарели ... "Диалектика природы" связана по преимуществу с механикой, с механической теорией тепла, с кинетическими и эволюционными идеями. После Энгельса не только имели место многие естественно-научные открытия, но за это время механическая картина мира была дополнена электромагнитной картиной мира (конец 19 - первая треть 20 в.) и появились теории, выходящие за рамки последней» [4, с. 69-70]. М.Э. Омельяновский: «"Диалектика природы" - это незаконченное произведение, Энгельс не подготовил его к печати, со времени Энгельса историческая наука, естествознание и марксизм колоссально продвинулись вперед» [4, с. 195]. Рассуждения достаточно вольные, но они были не столь уж редкими.
В последний день всех заседаний после заключительного слова Г.Ф. Александрова, критичного по отношению к «философскому фронту» и самокритичного,последова-ло очень краткое резюме А.А. Жданова, имевшее организационный характер и ори-
ентированное на постдискуссионное время. Ответ на вопрос о том, как и какой круг людей информировать о философской дискуссии, был таким: «Так и такой, какой вам будет угодно ». И далее: «Никаких специальных директив от ЦК не будет» [4, с. 300].
Итак, никакого официального документа по итогам дискуссии принято не было. Может быть, это отсутствие четких директивных указаний стало одной из причин постепенного затухания первичного импульса, шедшего из центра в регионы. Широкого идеологического резонанса дискуссия не получила [7].
Каково же значение этой философской дискуссии? Надо различать два направления ее «последействия».
Первое - это организационная сторона дела. На «олимпе» произошли перестановки ключевых фигур в руководящих идеологических и философских структурах. Изменений кадрового характера в регионах не было. Никто от марксизма не отлучался, не объявлялся антимарксистом. Чисток не происходило. Учебник Г.Ф. Александрова не изымался. Кстати, корганизационным последствиям можно отнести создание журнала «Вопросыфилософии» (1947 г.). Тем самым закончился долгий (несколько десятилетий) период, когда в стране (с 1918 г.) не было специального философского журнала. Совещание дало импульс к созданию (воссозданию) в вузах философских кафедр. Начался постепенный процесс выведения философии из-под эгиды кафедр марксизма-ленинизма, а также преодоление жесткой привязанности ксодержанию философского раздела «Краткого курса истории ВКП(б)». Это было знаковое событие -осознание того, что философия не сводится к тому ее образу, который представлен в этом сочинении. Выражением этого явилось введение в вузах курса диалектического и исторического материализма как самостоятельной учебной дисциплины. Стали пересматриваться учебные программы, создаваться их новые варианты. Были сделаны шаги к созданию нового учебника по исто-
рии философии, а также по другим философским дисциплинам.
Второе направление - изменения в мире идей. Активизировалась деятельность философского сообщества. Конечно же, это происходило в рамках марксизма. Речь не шла, разумеется, о каком-то выходе за его пределы. Но и в его рамках оказалось возможным движение научной мысли, которое не являлось жестко ориентированным по вектору основоположений, заданных философскими идеями его классиков. Иными словами, помимо того, что называлось "творческим развитием марксизма-ленинизма", имело место развитие такого круга философских идей, которые не были однозначно связаны с фундаментальными принципами марксистской философии.
Философия имеет собственную логику развития. Официальные установки дали ей внешний импульс. Но продолжалось и собственное движение научной мысли - более активное, чем прежде, и к идеологии не сводимое. Или, по крайней мере, ею не полностью контролируемое.
Теперь о месте и роли философии (философов) в других научных дискуссиях.
Этот вопрос не получил еще должного научного осмысления. Ответ на него неискушенным людям представляется довольно ясным. По крайней мере, сентенции о том, что советские философы загубили отечественную генетику, кибернетику и т.п., довольно распространены среди научной и околонаучной общественности, достаточно широко представлены в общественном сознании. Так ли это?
На сессии ВАСХНИЛ, проходившей в Москве в августе 1948 г., по докладу Т.Д. Лысенко «О положении в биологической науке» с речами выступили больше 50 человек. Из них только три человека принадлежали к философскому сообществу: профессор, заведующий кафедрой философии МГУ З.Я. Белецкий, академик АН СССР М.Б. Митин, академик ВАСХНИЛ И.И. Презент [8].
На состоявшейся в Москве в 1950 г. научной сессии, посвященной проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова, было заслушано 80 выступлений. Из них только одно - выступление философа (Г.Ф. Александрова). Несостоявшихся выступлений было более 50 (эти тексты вошли в изданные материалы сессии). Среди них три - представителей Института философии АН СССР (в него тогда входил сектор психологии) [9].
На всесоюзном совещании по теории химического строения в органической химии, проходившем в Москве в июне 1951 г., из 43 выступавших было только два философа: Б.М. Кедров и А.А. Максимов [10].
Такова количественная сторона вопроса.
Сессия ВАСХНИЛ - знаковое событие в истории отечественной науки. Это апогей всех научно-идеологических дискуссий того времени. Она является показательно типичной и для анализа рассматриваемой проблемы. Нужно подчеркнуть: выступления философов на ней носили не чисто философский характер. В них и речи не было о философско-методологическом анализе биологических теорий, об исследовании мировоззренческих предпосылок биологического познания, его философском осмыслении и т.д.
На мой взгляд, все рассуждения философского характера по своей сути к философии, в том числе и к диалектическому материализму, от лица которого они велись, имели весьма косвенное отношение. Использовалась лишь философская термино-логия(материализм, идеализм,диалектика, метафизика и т.д.), но она в данном контексте не предполагала никакого содержательного наполнения. И речи не было о доказательстве, обосновании обвинений оппонентов в идеализме, метафизике и т.д. Эти понятия выступали, скорее, в качестве идеологических ярлыков, которые приклеивались к отвергаемым идеям, автоматически лишавшимся тем самым какого бы то ни было социального статуса. Вот типичный пример рассуждений (Г.А. Бабаджанян):
«Менделизм-морганизм . есть носитель идеалистического агностицизма в биологии, признающий принципиальную непознаваемость биологических законов» [8, с. 138]. Этим дело и ограничивается. Аргументов, показывающих действительный характер обвинений, в тексте выступления нет. Впрочем, их и не могло быть.
Справедлива известная оценка роли философии в идеологических дискуссиях тех лет как идеологической «дубинки ». Можно добавить, что это была не единственная «дубинка». И размахивали ей на сессии в большей степени ученые-биологи, а не философы, которых как участников дискуссии было неизмеримо меньше. Да и размахивание, кем бы оно ни велось, было не особенно сильным. Не в каждом, далеко не в каждом выступлении имело место обращение к философии. А если оно и было, то носило весьма ограниченный, даже ритуальный характер. Дело было не в философии. Поэтому нелепы обвинения философов (непосредственно) или философии (опосредованно) в погибели генетики. Причины были иные.
Представленность собственно философских идей в биологической дискуссии оказалась значительно меньше, чем представленность в ней иной идеи, которая относится скорее к области политической идеологии, к социально-культурной сфере. Имеется в виду идея патриотизма, фактически превратившаяся в ходе дискуссии в идею националистическую. Вот пример одного из многих похожих друг на друга высказываний (П.П. Лобанов): «В области биологии еще не все ученые идут по пути лучших русских биологов. Наряду с прогрессивным материалистическим мичуринским направлением, имеется другое диаметрально противоположное, антимичуринское - по существу реакционное и идеалистическое направление в науке» [8, с. 465]. Или И.И. Презент: специалисты «обязаны иметь свою, и притом правильную, точку зрения на вопрос о том, кто же решил проблему управления наследственной изменчивостью: Морган и Меллер или же Мичу-
рин и Лысенко» [8, с. 506]. И наконец: «Мы не будем дискутировать с морганистами, мы будем продолжать их разоблачать как представителей вредного и идеологически чуждого, привнесенного к нам из чуждого зарубежа, лженаучного по своей сущности направления» [8, с. 510].
Но и идея патриотизма не была главной. Основополагающее значение имела проблема отношения науки и практики. Подход к этой проблеме, пути ее решения, которые предлагались так называемой формальной генетикой, не обещали ни по своей сути, ни в заявлениях ее субъектов немедленного практического эффекта. Иное дело - мичуринская генетика. Ее представители во главе со своим лидером Т.Д. Лысенко обещали скорое практическое воплощение по-лученныхими научныхрезультатов. Именно практика в своей превращенной форме, т.е. убеждение вдохновителей, организаторов, основных действующих лиц дискуссии в том, что только мичуринская, а не формальная генетика даст быстрый и эффективный практический результат, выступила «судьей » в споре ученых, длившемся до сессии долгие годы. Таким образом, данная дискуссия по своей сути - это не академическая дискуссия. Это и не чисто идеологическая дискуссия - сугубо земные дела (потребности развития сельского хозяйства) фактически выступали "критерием истины" в полемике на научном форуме. В Постановлении сессии говорилось о двух направлениях в науке, одно из которых «оказывает повседневную помощь практике социалистического сельского хозяйства. Оно развивает новую прогрессивную агробиологическую науку, все больше и больше расширяющую свою помощь колхозам и совхозам. Единство теории и практики, как необходимое условие успешного познания закономерностей развития живой природы, в мичуринской агробиологической науке находит полное и ясное воплощение » [8, с. 533].
Оценивая происходившие события, академик Н.П. Дубинин пишет: «Лысенко был
. представлен в виде социально значимой фигуры, как новатор, обещающий невиданный прогресс сельскому хозяйству» [11, с. 245]. А его противникам вменялся в вину «отрыв теории от практики (например, Вавилову - занятия "цветочками", частые разъезды и пр.)» [11, с. 246].
Надо также иметь в виду, что идеи Т.Д. Лысенко были созвучны духу эпохи, в которой происходили отмеченные события: изменение общества и человека, активная роль субъективного фактора и т.п. Пафос глобального преобразования мира (общества, страны, а в перспективе - всего мира) и пафос преобразований локального характера (в биологии) оказались в корреляции друг с другом.
Итоги биологической дискуссии были предрешены государственным вмешательством (августовская сессия - лишь завершение долгого процесса), обусловленным "практической значимостью" одной из противоборствующих концепций.
Итак, роль философов в идеологических дискуссиях в советской науке середины ХХ в. не была определяющей ни в организационном, ни в идейном плане. Более сложен вопрос об ответственности философии (не философов - конкретных людей), т.е. взглядов, идей, теорий. Философия была элементом или составляющей частью идеологической системы советского общества, имела государственный характер. И в этом смысле можно говорить об ответственности философии за происходившие события. Впрочем, скорее, не своим содержанием, а формой своего существования, присущей ей претензией на окончательность своих решений, абсолютность результатов по отношению к иным философским течениям.
Литература
1. Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Советское
философское сообщество в сороковые годы: почему был запрещен третий том «Истории философии»? // Вестник РАН. 1993. Т. 63. № 17.
2. Бирюков Б.В, Верстин И.С. Идеологичес-
кие события сороковых годов прошлого столетия и проблема русского национального сознания // Вестник МГУ. Сер. «Философия». 2005. № 3.
3. Дискуссия по книге Г.Ф. Александрова «Ис-
тория западноевропейской философии». 16-25 июня 1947 г.: Стенографический отчет // Вопросы философии. 1947. № 1.
4. Есаков В.Д. К истории философской дис-
куссии 1947 года // Вопросы философии. 1993. № 2.
5. Кожевников А.Б. Игры сталинской демо-
кратии и идеологические дискуссии в советской науке: 1947-1952 // Вопросы истории естествознания и техники. 1997. № 4.
6. Кривоносов Ю.И. Сражение на философ-
ском фронте // Вопросы истории естествознания и техники. 1997. № 3.
7. Идеология и наука: дискуссии советских
ученых середины ХХ века / Отв. ред. А.А. Касьян. М., 2008.
8. О положении в биологической науке: Сте-
нографический отчет сессии ВАСХНИЛ им. В.И. Ленина 31 июля -7 августа 1948 года. М., 1948.
9. Научная сессия, посвященная проблемам
физиологического учения академика И.П. Павлова. 28 июня - 9 июля 1950 г.: Стенографический отчет. М., 1950.
10. Состояние теории химического строения в органической химии. Всесоюзное совещание 11-14 июня 1951 г.: Стенографический отчет. М., 1951.
11. Интервью с академиком Н.П. Дубининым // Репрессированная наука. Вып. 2. СПб., 1994.
д
