CC BY
77
УДК 130.2 121
ББК 87.6
Н.В. Голик
ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ И ТОЛЕРАНТНОСТЬ: ПАРАДОКСЫ ИСТОРИИ
История понятий «философия культуры» и «толерантность» начинается практически одновременно в XVII-XVIII вв., в эпоху Просвещения - эпоху Разума. Императив толерантности выступал необходимым аргументом в спорах о равноправии, веротерпимости и затрагивал вопрос, который позже пройдет через всю историю европейской толерантности и станет маркером ее остроты. Речь идет о так называемом еврейском вопросе. Уникальная «оптика» философии культуры отмечает парадокс европейской истории: «нееврейская родина еврейского вопроса» стала адом холокоста.
Ключевые слова:
«еврейский вопрос», Просвещение, Разум, свобода, толерантность, философия культуры.
Голик Н.В. Философия культуры и толерантность: парадоксы истории // Общество. Среда. Развитие. - 2015, № 1. - С. 121-124. © Голик Надежда Васильевна - доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург; e-mail: n_golik@mail.ru
Многочисленные публикации последних лет, посвященные толерантности в широком диапазоне ее проекций, сделали едва ли не аксиоматичными два положения: толерантность - ключевой духовно-нравственный принцип гражданского общества; толерантность приобретает особую значимость для России в связи с уникальностью переживаемого ею исторического периода. Перефразируя слова Шопенгауэра о морали, можно утверждать, что если о толерантности говорят слишком много, значит, с ней в обществе обстоит дело плохо. Примечательна история проблемы толерантности. Она представляет собой самый яркий пример того, как идеи при их воплощении в реальность, в повседневность могут превращаться в свою противоположность.
Рождение понятий «толерантность» и «философия культуры» отмечено практически одновременно в XVII-XVIII вв., в эпоху Просвещения. В трудах С. Пуфен-дорфа, Дж.Б. Вико, И. Гердера, И. Канта идея культуры неразрывно связывается с идеей человеческой свободы, как в мире природном, так и в мире общественном. Апелляция к Разуму, уверенность в том, что возможности науки и опытного знания неисчерпаемы, соединялась с пониманием необходимости формирования автономного морального индивида - существа, распростившегося со своим несовершеннолетием, самостоятельно думающего, самостоятельно поступающего, ответственного и знающего, на что ему можно надеяться. Более того, если Разум полагается в качестве универсального основания связи человека с человеком и фундаментом человечности, то, следовательно, человеческое, которое основывается на разумном, воплощает
в себе идеал и требования толерантности. Императив толерантности выступал необходимым аргументом в спорах о равноправии, веротерпимости и затрагивал вопрос, который позже пройдет через всю историю европейской толерантности и станет маркером ее остроты. Речь идет о так называемом еврейском вопросе. Следует подчеркнуть, что «современный еврейский вопрос возник в эпоху Просвещения; его поставила эпоха Просвещения, то есть нееврейский мир. Формулировки этого вопроса и ответы не него определили поведение евреев, определили их ассимиляцию» [2, с. 139].
Две фигуры немецкого Просвещения были ключевыми для понимания сути проблемы: Лессинг и Гердер. Идеи первого, как нам представляется, предвосхищали «кредо» экзистенциального философствования с его тезисом противопоставления истины (знания) и бытия непосредственной личности. Вспомним Кьеркегора: человек есть не то, что он знает, а то, что он есть, и Яспер-са: человек всегда больше того, что он о себе знает. Лессинг понимал, что из одной «лишь всеобщей значимости разума как голого формального качества» невозможно вывести толерантность как «благоговение перед всем, что носит человеческий облик», преодолевая естественное неприятие чужих убеждений, обычаев, привычек и норм поведения. Мы все равны, связанные универсальной человеческой возможностью стать разумными. Но остается сфера эмоций, которая «живет» самостоятельной и особенной жизнью, способной, как скажут позже, в ХХ в., привести разум в состояние «затмения» о (Адорно, Хоркхаймер), «засевая» поле разу- о ма «семенами», из всходов которых нередко Ц рождаются чудовища. Лессинг оспаривает о
о
приоритет истины, она не столь важна, как сам человек и его искренние усилия, которые он проложил, чтобы понять эту истину. Это определяет «ценность человека». Истина становится относительной в горизонте «ценности человека»: человек, его стремление и поиски «подлинного» важнее истины. Если именно в этом усматривать, собственно, «содержательное», тогда «в конечном счете все вероисповедания для толерантного, а значит, истинно человечного, суть всего-навсего разные обозначения одного и того же человека». Подобная точка зрения служила обоснованием возможности и легитимизации ассимиляции, в частности, приобщения евреев к немецкой, христианской культуре. Лессинг искренне полагал, что «еврейский вопрос» разрешится сам собой в ходе естественной эволюции общества, ибо одно из фундаментальных требований прогресса человечества - равноправие, что означает и улучшение положения евреев. Таким образом, прибавим от себя, своеобразным критерием прогресса (по Лессингу) становится положение евреев в мире.
Эта точка зрения вызывала неоднозначную реакцию среди интеллектуалов-евреев. М. Мендельсон, друг Лессинга и активный участник дискуссии на тему «Что такое Просвещение?», был противником ассимиляции. Его решение «еврейского вопроса» заключалось в обретении евреями двойной идентичности: еврею следовало стать немцем иудейского вероисповедания. Примечательны слова Канта, считающего Мендельсона провозвестником великой реформы всех религий, соединяющей каждую религию с максимальной степенью свободы совести.
Если мысль Лессинга исходила из тезиса о равенстве всех людей, рассматривая евреев как угнетенную прослойку, которую надлежало «исправить» для полноправного вхождения в мир немецкой культуры, то Гердер сделал акцент на уникальности и неповторимости каждого народа вообще и еврейского в особенности как самого древнего народа в Европе. В противовес идеалу равенства он подчеркивает феномен чуже-родности еврейского народа, но одновременно с этим настаивает на необходимости радикальной ассимиляции, которая «становится вопросом эмансипации и тем самым - вопросом государственным». Задача заключается не в том, чтобы терпеть другую религию подобно тому, как приходится терпеть многочисленные предрассудки и предубеждения и пытаться изменять социально неблагоприятную ситуацию: Германии следует «включить» в себя другую нацию.
Воплотить эти идеи в действительность возможно при условии определенной системы воспитания и образования, покоящейся не на установке автономного мышления, ориентированного на подражании «образцам» и отрывающегося от реального бытия. Не поиск мистических смыслов Священного Писания, не слепая вера могут быть ориентирами образования, а лишь сама действительность, принимаемая такой, какова она есть, без всяких целей и задних мыслей. Необходима дистанция по отношению к прошлому, к истории, которая сама обладает своеобразной образовательной функцией, заключающейся в понимании как таковом. Прошлое выступает гарантом новой идеи толерантности, ибо каждый человек и каждая эпоха имеют свою уникальную судьбу, которую нельзя осуждать. И тогда толерантность, как «преимущество редких, небом привилегированных душ», открывает не человеческое как таковое, а «различает его. И она различает его именно во всех его обличьях и изменениях; она понимает его неповторимость, его преходящность. Толерантность соответствует понимающей дистанции образованного человека» [2, с. 158].
Неумолимая последовательность истории спустя век привела к холокосту, о чем пророчески написал Генрих Гейне: «там, где жгут книги, будут жечь и людей», наблюдая антипатию высших классов и социальную ненависть низших классов к евреям в 40-е гг. XIX века. «Слепота» Просвещения не давала возможности «предугадать», как его «слова» отзовутся в реальности. Можно воспользоваться фразой Гегеля и говорить о «безумии самомнения» рационализма Просвещения, полагающего, что все проекты общественного устроения обладают магической силой воплощения в действительность с небольшими потерями. История, как и природа, сказала свое «последнее слово», превратив именно Германию - нееврейскую родину «еврейского вопроса» - в ад холокоста. В который раз была подтверждена мысль Густава Лебона о том, что должна произойти смена многих поколений, чтобы люди распрощались со своими глубоко укорененными предрассудками, шаблонами мышления и поведения. Но этот вывод был сделан лишь в ХХ веке. Более того, сама социальная психология стереотипов, предубеждений и враждебности становится «самой интригующей» темой специальных исследований лишь к концу ХХ века. В результате многочисленных научных экспериментов, в частности, было установлено, что подавление стереотипного мышления может быть эффективным в течение непро-
должительного времени, но позднее эти мысли возвращаются (как отдача с большей интенсивностью и могут оказывать влияние на установки и поведение) [9, с. 123].
Обращаясь к истокам анализа, пожалуй, «самой интригующей темы» XXI века, необходимо остановиться на концепции Т. Адорно, которая открыла «доступ к чему-то до сих пор неизвестному, что превалирует в исследовании систем верований и убеждений» [7, с. 347]. Интуиция Адорно заключалась в понимании того, что, условно говоря, в недрах «природы» человека существует устойчивая «потенциальная фашистская ментальная структура» [8, с. 346]. При условии определенных исторических обстоятельств и ансамбля индивидуальных свойств личности эта ментальная структура способна реактивироваться и актуализироваться. Именно она может объяснить «фактическое присоединение к фашистской идеологии и принятие соответствующего поведения» так называемой авторитарной личностью.
Концепция авторитарной личности выявляла детерминацию ксенофобской установки, устанавливая зависимость этно-неприязни (в частности, антисемитизма) от ансамбля или комплекса личностных характеристик [1, с. 9]. На феноменологическом уровне авторитарная личность предстает как существо, обладающее определенным набором психологических черт: конформизмом, нетерпимостью, склонностью к стереотипам, ригидностью мысли, отсутствием критической рефлексии, боязнью «неидентичного», страхом и отвращением, вызываемым всем «неидентичным», недостатком воображения, неспособностью к автономному, критически-когнитивному опыту.
На онтологическом уровне авторитарную личность отличают такие признаки, как ориентация на общепринятые нормы и правила (конвенционализм), авторитарное раболепие (мазохистский компонент), авторитарная агрессия (садистский компонент). Безусловно, доля каждого из них в конкретном индивиде и сочетание этих признаков в реальности могут быть различными. Но всегда авторитарный тип характера «страдает» одной особенностью: недостаточной интеграцией моральных законов в структуре характера. Иначе говоря, между Я, как совокупностью различных функций самоконтроля и самовыражения индивида, Сверх-Я (Совестью) и глубинными слоями структуры характера нарушается динамика взаимоотношений. При этом Я как бы превращается в «чужеродное тело», ибо фундаментальная функция самоконтроля Я переживается как ненужное бремя. Я те-
ряет способность «синтеза», а без него трудно поддерживать согласие с собственной совестью (Сверх-Я) и устанавливать связи, необходимые для относительной гармонии между совестью, Самостью и эмоциональными импульсами. Последние, и агрессивные прежде всего, существуя вне контроля Я, обречены на режим «гиперреализации», когда агрессия принимает столь яростные формы, что теряется всякая связь с первоначальным импульсом. Сопутствующей и обязательной константой этого режима становится моральное оправдание агрессии.
Следует отметить еще два феномена, определяющих динамику признаков авторитарной личности: «культ силы» и «культ власти». Они проявляются в «чрезмерном акцентировании мотивов власти в человеческих отношениях, в предрасположенности рассматривать их в таких категориях, как слабый - сильный, превосходящий - уступающий» [1, с. 61], «великий» учитель - ученики, последователи и т. п. Исследования выявили следующую картину: индивид мечтает обрести власть, удержать ее, и в то же время он страшится ее, не желая нести на себе бремя ответственности. При этом восхищение властью другого (великого, сильного) соединяется с готовностью этой власти подчиняться. Для него не столь важна его собственная «истинная» роль, сколь возможность отождествления себя с воображаемыми фигурами власти. Именно таким образом сразу удовлетворяются две базовые потребности: потребность во власти и потребность подчинения. «Близость» к власти, дружеские отношения с лидером создают эйфорию ощущения принадлежности к «элите», особой группе, команде лидера и непосредственного участия в «великих делах» происходящего. Чувство превосходства над другими людьми и пренебрежения к ним - закономерный итог психологического становления авторитарной личности.
Необходимо также остановиться на феномене враждебного отношения [5], который базируется на якобы врожденном у человека презрении к другому. Подобного рода кажущаяся укорененность презрения позволяет человеку не испытывать стыд или ответственность за агрессию. Практические исследования подтвердили теоретическое положение, согласно которому агрессия становится неотделима от человека, который полагает ее имманентным модусом каждого. Таким модусом, который заключен в человеческом характере, являясь универсальным свойством всех и каждого. И тогда не только поведение, оправдываемое «мнимоестественной» природностью
о
агрессивности, но и использование для достижения собственных целей других, и война с ними представляется естественным состоянием человека и человечества.
С психоаналитической точки зрения авторитарная агрессия подобна «твердому ядру», которое противится символизации, неподвластно диалектике, всегда упорно возвращается на свое место и является наслаждением par excellence [6, с. 163]. Подобного рода недифференцированной агрессией умелому «режиссеру» легко манипулировать, направляя энергию агрессии против неугодных лиц или представителей этнических меньшинств. При этом триада специфических свойств сознания авторитарной личности (редукция, деструкция и цинизм) отбрасывает индивида до статуса человека «не культуры».
Великим предупреждением в этом плане предстает концепция И. Канта, понуждающая с жесткостью категорического императива каждое поколение совершенствовать механизмы регуляции динамики «звериного» начала в индивиде. Механизмы, выработанные в процессе эволюции человека по принципу этической максимы Сократа: «лучше несправедливо страдать, чем несправедливо поступать» [3, с. 360], обрекают человека на сизифов труд возвышения над своей «животной» сущностью. На этом пути постижение опыта искусства, литературы и в целом мира художественной культуры предоставляет неисчислимое богатство возможностей. Очевидно, что воспитание человека необходимо начинать с раннего детства, т. к. в годы «взрослой жизни», как правило, трудно восполнить несостоявшееся приобщение к опыту искусств. Развитие фантазии и способность к общению, то есть пониманию и принятию Другого, особенно важны на стадии возраста игр. Затем, в период возраста учения, превалирующим должно являться постижение мира, направленное на «погружение» детей в зависимости от этапов взросления в мир душевной щедрости и великодушия. Ребе-Список литературы:
нок учится принимать Другого не просто по сходству с собой, а как действительно Другого, то есть того, кто имеет свойственную лишь ему парадигму чувственного и интеллектуального поведения.
Фундаментальная установка благоговения и подлинного уважения к Другому (Другому человеку, Другой культуре, Другому миру) определяет одну из главных задач философии культуры - выявление «империалистического» существа идеологии современного «культуротворчества», базирующегося на принципе «воли к власти», превращающем власть из средства в цель.
В рамках этой «культурообразующей» стратегии статистика убийств, «шесть миллионов» узников лагерей смерти (Шоа), жертв геноцида и иных форм истребления становятся, по образному выражению Ж.-Л. Нанси, «семантемами современности». Истребление становится «измерителем» социальных отношений или их отсутствия. «Специфический» закон больших чисел культуры ХХ века обнаруживает фундаментальную функцию, которую можно назвать показателем моральности в ее отрицательном значении. Величина числа преобразуется в величину нравственную: «размер человечества становится неотделим от его достоинства». Новый смысл обретает тезис о человеке - мере всех вещей: «вместо того чтобы все привязывать к человеку как к заурядному эталону и нестойкому остатку, этот смысл привязывает самого человека к глубине ответственности» [9, с. 266].
Специальная «оптика» философии культуры выявляет парадокс европейской интеллектуальной истории. Лиотар нарекает его даже скандалом. «Нееврейская родина еврейского вопроса» в лице Хай-деггера прошла мимо «мысли "евреев", каковая в каком-то смысле только это и мыслит, только это и пытается осмыслить» [7, с. 14]. Французские «философы, взвалив на себя сей век... решили признать себя виновными» [4, с. 10] и взяли на себя ответственность «за мысль о внепамятном».
416 с.
[1] Адорно Т. Исследование авторитарной личности. - М.: Серебряные нити, 2001. -
[2] Арендт Х.Скрытая традиция: эссе. - М: Текст, 2008. - 221 с.
[3] Арендт Х. Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли. - М.: Изд-во Института Гайдара, 2014. - 416 с.
[4] Бадью А. Манифест философии. - СПб: Machina, 2012. - 190 с.
[5] Ениколопов С.Н., Мешкова Н.В. Направления исследования предубежденности в западной психологии межгрупповых отношений // Вопросы психологии. - 2007, № 1. - С. 148-158.
[6] Жижек С. Возвышенный объект идеологии. - М.: Изд. «Художественный журнал», 1999. - 236 с.
[7] Лиотар Ж.-Ф. Хайдеггер и «евреи». - СПб.: Аксиома, 2001. - 187 с.
[8] Московичи C. (ред.) Социальная психология. - СПб.: Питер, 2007. - 592 с.
[9] Нанси Ж.-Л. Бытие единичное множественное. - Минск, 2004. - 271 с.
[10] Нельсон Т. Психология предубеждений. Секреты шаблонов мышления, восприятия и поведения. -СПб.;М.: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2003. - 384 с.
