CC BY
1136
ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ
УДК 94(450):929 ББК 60
В.Л. Лимонов
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
Развернутому анализу подвергаются взгляды ренессансного мыслителя Никколо Макиавелли на природу исторического процесса, который мыслится как циклический. Рифмуя прошлое и современное и таким образом прогнозируя будущее, Макиавелли предлагает нечто вроде философии исторического научения, т. е. пропедевтики особого склада. Сложность ренессансного гуманизма, в котором цинизм соседствует с превознесением человека, а опасная политическая рецептура - со снисходительностью к грехам малых сих - в центре внимания автора статьи.
Ключевые слова:
государство, гуманизм, история, ренессанс, тип правления, циклическая концепция, этика
Задача настоящего исследования - показать основные черты философии истории Макиавелли как приверженца циклической концепции.
Великий инициатор подлинно ренессансной философии истории, причем истории, понятой циклично, оказал мощное влияние на все последующие опыты в этом роде; тень специфического историзма этого самого блестящего из мыслителей Флоренции до сих пор витает над сочинениями мировой историологии. Наследие Никколо неплохо изучено1; нам предстоит присмотреться к главному: к логике его философско-исторических конструкций и к самой идее логической конструктивности,
Общество
Terra Humana
которую он вносит в изучение прошлого, за что и снискал комплименты от крупнейших философов Европы - от Вико и Гегеля2 до В. Парето и М. Вебера.
В центре нашего внимания будет сочинение Discorsi sorra la prima deca Tito Livio (далее: Dis.) - «О первой декаде Тита Ливия» (1513 - 1519; опубл. 1531) и лишь эпизодически - трактат Il Principe - «Государь» (1532), запрещенный Ватиканом в 1559 г., а также Istorie Florentine - «История Флоренции», которая писалась по поручению Джулио Медичи, руководившим Флорентийским университетом с ноября 1520 г.
Циклизм Макиавелли внешне традиционен; он эксплуатирует схему, известную со времен Платона, Аристотеля и Полибия: демократия ^ олигархия ^ аристократия ^ монархия’. В своей политической рецептуре Макиавелли против «среднего пути» (по его выражению), т.е. популярной идеи «смешанных форм» правления3 и правила «золотой середины»; он «сторонник крайностей»4.
Рассуждая о трех типах правления, автор Dis. утверждает: «каждый из них <...> легко переходят один в другой», поскольку похожи, как похожи, как добро и зло: монархия «легко обращается в тиранию; Аристократия часто переходит в правление небольшого меньшинства (олигархию); Народное Правление без труда превращается в совершенную распущенность» (с. 155), - и происходит это с циклической повторяемостью «через два-три поколения» (с. 202).
Макиавелли выстраивает картину исторической ритмики смены форм правления в следующем порядке.
«Эти разные виды правления развились между людьми случайно, ибо
1. в начале мира, когда жители были малочисленны, они жили рассеянно, подобно животным; впоследствии, когда поколение их размножилось, они соединились, чтобы лучше защищаться, избрали из своей среды самого сильного и самого храброго, сделали его своим начальником и стали повиноваться ему. Отсюда возникло познание разницы между полезным и добрым, вредным и подлым <...> (с. 155).
2. Но так как вожди сделались наследственными, а не избираемыми, то тотчас же начали вырождаться <...> государи сделались ненавистны и трусливы, и от страха перешли к угнетению, и возникла тирания» (с. 156).
3. «Отсюда явились падения государей, замыслы и заговоры против них <...>» (с. 156).
4. Вожди ведут толпу, управление идет в соответствии с общей выгодой, но когда власть переходит к сыновьям, «не знавшим превратностей судьбы, не испытавшим несчастья и не желавшим довольствоваться гражданским равенством», то «они обращали аристократическое правление в Олигархию, попирая права граждан» (с. 156).
5. С новым вождем вводилось Народное правление, которое доводило граждан до «полной распущенности» (с. 157). «Тогда, побуждаемые советом какого-нибудь умного человека, люди во избежании такого безобразия
опять обращались к монархии и от нее снова постепенно обращались к распущенности тем же путем и по тем же причинам» (1, 2 - с. 157).
Обобщающее резюме ренессансного автора таково: «Таков круг, в котором вращались и вращаются правления всех республик, однако они редко возвращаются к тому, из чего вышли, потому что в них редко сохраняется столько жизненной силы, чтобы пройти, не погибнув, несколько раз этот круг. Обыкновенно бывает, что среди этих переворотов республика, лишенная силы и руководства, делается добычей соседнего государства, которое управляется лучше, чем она. Но предположив, что этого не случится, она должна будет вращаться в этом круге бесконечное время» (с. 157; ср. - с. 170 - 171; с. 202).
В качестве примеров Никколо вспоминает об установлении Ликургом (Спарта) такого способа общественной жизни, при котором «и Царь, и Аристократы, и Народ получили каждый свою часть» (с. 158), и таковой порядок продержался более восьмисот лет, а Солон (Афины) дважды восстанавливал народовластие, которое по прошествию не более ста лет опять пало (с. 157 - 158). Рим, в свою очередь, «перешел от правления Царей и Аристократии к Народному Правлению через те же ступени и по тем же причинам, <...> однако царская власть не была совершенно уничтожена в пользу власти Аристократии и власть Аристократии не была вовсе отменена в пользу Народной власти. Все они остались смешанными, что придало Республике совершенство» (с. 159 - 160).
В этом моменте мысль Макиавелли становится одновременно и архаизирующей, и инновационной: циклы правления не должны буквально дублировать предшествующий опыт, но обновляться путем возврата к «коренному началу»: для государств и республик «к пользе им служат только изменения, возвращающие их к коренному началу <. >. Самыми благоустроенными и долговечными должны почитаться те учреждения, которые больше всего допускают обновления или которые получают возможность обновиться вследствие какого-нибудь счастливого случая, не зависящего от их учреждений» (с. 395). Например, «Римская республика была возвращена к своим началам учреждением народных Трибунов» (с. 397); свою пользу приносит возврат к репрессиям, чтобы они «каждый раз напоминали гражданам первоначальные учреждения во всей их чистоте» (с. 397) и делать это необходимо каждые десять лет; упоминая в качестве образцов добродетелей Горация Коклеса, Сцеволу, Фабриция, Дециев, Регула Аттилия, Макиавелли говорит, что «если бы при таких славных примерах в Риме повторялись еще каждые десять лет казни, подобные вышеописанным, Республика никогда не дошла бы до развращения» (с. 398).
Макиавелли сам не замечает, где у него примеры жестокости, а где -добродетелей!
То же - о религиях. Наша религия погибла бы, «если бы св. Франциск и св. Доминик не возвратили ее к началу» (с. 398).
«Обновление» государства сравнимо с пищеварением в организме - он усваивает всегда нечто новое, и важен сам процесс.
Общество
Terra Humana
Но далеко не все надо брать из прошлого для обновления: так, Гракхи вернули некогда аграрный закон (дележ завоеванных территорий) и «погубили этим свободу Рима» (с. 241).
Жажда новизны содействует успеху завоевателей. Но новизна должна быть проверена опытом прошлого, поскольку «люди до такой степени жадны до новостей, что счастливцы желают их с таким же рвением, как и люди, судьба которых достойна сожаления» (с. 463).
Аберрация памяти заставляет воспринимать события прошлого как движение вспять, меняя аксиологическую окраску и весь механизм ценностной ориентации в историческом пространстве - хорошие и плохие причины меняются местами, но количество добра и зла одинаково в мире, оно лишь циркулирует в неравных долях от государства к государству (с. 294 - 295).
Это «ницшеанство» Макиавелли позволяет ему перекладывать дела морали на социальную онтологию и просто онтологию: мир так устроен, он по природе «макивелличен»5, а сам Макиавелли в том не виноват. Это та беспринципность Ренессанса, которой можно оправдать все что угодно; А.Ф. Лосев назвал ее «обратной стороной титанизма».
Если люди в истории, согласно убеждениям флорентийского мыслителя, всегда равны себе и не меняются, то к ним, как к Божьим созданиям, неприменимы общие моральные критерии. Оценивать можно отдельные поступки (и только по их результатам), но не тех, кто их совершает. Поступок в его моральном содержании у Макиавелли отделен от личности, как политика освобождена от морали. Личность может создавать обстоятельства (= историю), но сам поступок есть топос благоразумной корреляции «поведения» и «времени»: «причина счастья или несчастья людей состоит в том, соответствует ли их поведение времени или нет» (с. 432).
Это позиция этического функционализма, с которой ты хорош или плох в той мере, в какой используешь вложенные Богом дары и в какой способен ловить удачу. Человек в мире - охотник за удачей, но охотник в любую секунду может стать дичью.
Человека губит привычка, - слово, которому Макиавелли придал судьбоносное значение и превратил в категорию своей философии истории и своей исторической психологии.
Привычка, как и вера в приметы - явления, органичные для сознания, привыкшего ориентироваться в мире повторяющихся событий, т.е. в мире, живущем циклической неизменностью. Необходимость нарушить привычные представления - катастрофа для такого сознания. «Привычка свыше нам дана, / Замена счастию она», - сказано Пушкиным, который, кстати, верил в приметы. Иначе говоря, счастлив человек, живущий в предсказуемом мире и потому уверенный в завтрашнем дне («Я утром должен быть уверен, / Что с вами днем увижусь я»). У Пушкина есть гениальное выражение, не имеющее, кажется, аналогов в мировой поэзии - «привычки бытия» («К привычкам бытия / Вновь чувствую любовь: / Чредой слетает сон, чредой находит голод...»). Ренессансная жажда высокого покоя, т.е. гармонии и порядка до конца жизни не покидала самого непредсказуемо-
го из наших поэтов. Ренессансным в Пушкине было именно это: сочетание личного волевого напора и стремления дать всей утвари Бытия свое эстетическое место.
Динамичный и волевой человек Возрождения выжимал из себя раба обстоятельств, т.е. освобождался от поведенческих рудиментов средневекового человека в себе. Жить в плену своих привычек и привычек привычного мира, конечно, безопасно, но это мир нудящей необходимости, т.е. судьбой и Фортуной навязанный и для яркой личности неприемлемый. Макиавелли учил, что в динамичном мире меняющихся условий существования человек призван к мотивационному динамизму поступков. Это можно, конечно, назвать приспособлением к ситуации и конъюнктурным прилаживанием характера к так-то и так-то сложившимся рисункам событий, когда абрис поступка необходимо совпадает (должен совпадать по смыслу рецептурной этики Макиавелли) с наличной событийностью (= историей). Но «поймать удачу» для ренессансной личности означало проявить способность к мгновенному внутреннему изменению, причем это изменение мыслится за рамками этического. Смена мотивации поступка меняет его этическое содержание, сама смена его оправдывает или, точнее, ставит вне необходимости в оправдании. Если друзья становятся врагами, а противник - союзником, это не означает, что первые проявили безнравственность, а второй оказался лицемером. Все гораздо проще: доли злого и доброго в пространстве общения «сами» поменялись местами, и счастье партнеров зависит теперь исключительно от того, заметили они эту естественно-этическую инверсию или нет. Категории вины и ответственности здесь не работают, они обретают ту амбивалентность, какая гарантирована им условиями этики долженствования.
Эта этика долженствования легко превращается в автономную этику, для которой любой запрет - лишь повод нарушить его. Ренессанс до такой степени размыл границы между «можно» и «нельзя», что перестал отличать пораженье от победы, а великодушие - от подлости. На этой почве и оформились у Макиавелли наука дипломатики и политики как искусства всё разрешающей и всё оправдывающей нравственной гибкости. Это искусство хамелеона: оперативно совместить рисунок и цвет кожи (= поступок) с условиями окружающей среды (= историей).
Новое поведение в новых обстоятельствах дает людям право на иную (по своей окраске), чем прежде, этическую санкцию поступка, отменяя все прежние санкции. Дух юридического (М. М. Бахтин сказал бы - «надъюри-дического») бесстрастия характерен для всей традиции макиавеллизма.
«Человек, привыкший действовать только известным образом, никогда не меняется <...>: если обстоятельства делаются противоположными его привычкам, он необходимо потерпит неудачу» (с. 433). Папа Юлий II во всем действовал «решительно и поспешно, так как характер его соответствовал времени», и «все его начинания удавались. Но если бы настало другое время, которое потребовало бы обратного рода действия, он, на-
Общество
Terra Humana
верное, погиб бы, потому что не сумел бы изменить своего образа действия и своих приемов» (с. 433); «человек переходит от счастья к несчастью, так как обстоятельства меняются, а он не меняет своего образа действия» (Там же - с. 434).
Уточним, что понимание Макиавелли личности простирается до различения характера и поступка. Это намного глубже тех прямых соотнесений темперамента и поступка, до которых охоча была античная литературная характерология (см. «Характеры» Теофраста и всю породившую их традицию, - вплоть до «Характеров» Лабрюйера или рассуждения о молодом человеке «комильфо» во второй части автобиографической трилогии Л. Толстого); согласно ей, холерик принимает решения импульсивно, как скупец - сообразуясь исключительно сиюминутной выгодой.
Иначе говоря, для античной этики человек естественным образом равен своему поступку, как равномерный годовой цикл - самому принципу цикла. Личность Ренессанса, гибкая и изобретательная в своих проявлениях, во всех своих res gestes, вместе взятых, всегда готова противопоставить изменчивой Фортуне то неизменное качество в составе нерушимой «монады» своего «я», которое и позволяет ей выстоять в море страстей человеческих: мужество (‘virtus’). Историк Возрождения похвалит героя «Истории» Тита Ливия Марка Фурия Камилла (IV в. до н. э.), пятикратного диктатора Рима, прозванного вторым Ромулом, за приписываемые ему слова: «Nec nihi dictatura fecit, nec exilium ademit» («Диктаторская власть никогда не придавала мне духа, так же как изгнание его не отняло». - Ливий. VI, 17). «Эти слова показывают, - с удовлетворением замечает Макиавелли, - что великие люди остаются те же, в каком бы положении они не находились. Если судьба их меняется, то возвышая, то унижая их, они сами не меняются и постоянно сохраняют то же душевное спокойствие, как и обыкновенно, так что каждый легко видит, что изменение их положения не имеет на них влияния. Люди без душевной твердости ведут себя совершенно иначе» (с. 489).
«Звукоряд» событий меняется, равномерность одного порядка (счастье, удача, фавор - ‘favor’) сменяется равномерностью другого (бедствие, просчет, несчастье = ‘miseria’), но этот «сбой» событийного темпа не меняет основной мелодии отвечающей ему души.
Римлян не опьянила победа над сирийским царем Антиохом III Великим (188 г.); они не упали духом, получив поражение при Каннах, в отличие от малодушных венецианцев, которые то именуют своего временного союзника французского короля Карла VIII «не иначе как сыном св. Марка», то, получив при Вайле (1495 г.) от него же поражение, «не только потеряли все свои владения», но «еще отдали большие провинции папе и королю Испании вследствие своей трусости и недостатка мужества», ибо «такова судьба, ожидающая всех поступающих таким образом, потому что эта заносчивость в счастье и низость в несчастье происходят от образа жизни и полученного воспитания <...>» (с. 490 - 491).
Перед нами - не просто «морализаторство» (предвосхищающее дидактизм исторической прозы Просвещения), но новая, т.е. ренессансная, позиция хрониста: Никколо трактует сущность исторических событий не по характеру их сцеплений, не по типу причинности и не в силу действия прочих детерминант «диалектики истории», - комплименты в адрес диалектизма Макиавелли слишком преувеличены советскими исследователями6. Итальянский мыслитель в прерывности / непрерывности исторических циклов видел и ценил прежде всего человеческий фактор и действие того типа личности, на долю которой выпала функция свершения события.
Это позиция персоналистского функционализма при том уточнении, что ‘persona’ здесь сохраняет все «сценические» акценты старой латыни (люди -актеры на сцене мира и лишь «соавторы» не ими придуманного мирового спектакля), а «функциональность» должна быть привязана к полисемии ‘Фортуны’, крылатое Колесо которой может и бездействовать, если у исторической личности хватает своей энергетики деятельного поступания. Понятие Фортуны при этом двоится: оно совпадает то с Судьбой (= неотвратимостью Ананки), то с Провидением (в отрицании которого Джамбаттиста Вико напрасно упрекал автора «Истории Флоренции»).
Макиавелли может сказать, что «от небес зависят причины забвения, губящие человеческий род», а может сослаться на естественную организ-мическую ритмику: «Природа человечества подобна естественным организмам, которые сами собою приходят в учащенное движение, когда в них накопляется излишек материи, и спасают себя извержением: когда все страны до того переполнятся населением, что людям нечем жить и некуда идти, потому что все места заняты, и когда человеческая подлость и злоба дойдут до последних пределов, миру предстоит необходимость очиститься одним из этих трех средств; после чего уменьшенные в числе и пораженные бедствием люди живут удобнее и становятся честнее и добрее» (с. 313).
В один ряд встают примеры циклической избыточности, меняющей мир: 1) «излишек материи» (онтология); 2) избыток людей в тесном топосе социального пространства (будущая социология мальтузианцев); 3) кризисная преформация нравственности в «последних пределах» подлости и злобы (этический катарсис).
Эти максималистские тезисы Макиавелли выдают в нем человека высокого Возрождения: он пишет об амбивалентной нравственной конгениальности характера Судьбе и Фортуне по всей вертикали этических качеств - от самых «низких» («подлость и злоба») до самых «высоких» (великодушие и благородство, куртуазность и virtus).
Эта этическая вертикаль (всегда готовая к перевертышу, т. е. к смене полюсов нравственности) выполняет в историческом процессе роль челнока, связующего в целостные циклические общности единую ткань Бытия, или, следуя старинному выражению, скрепляющего все ее нити, т.е. элементы и фрагменты событийной арабески, в «великую цепь времен».
Общество
Terra Humana
Когда устами Гамлета было сказано: «Порвалась связь времен», - это реплика свидетеля глубочайшего нравственного кризиса Ренессанса перед лицом надвигающейся из будущего эпохи, когда человеческая нравственность утратила способность к этической избыточной преформации, к катартическому самовозрождению. Горделивое: «И я пришел, чтоб съе-динить ее», - у героя Шекспира звучит уже как пустое человекобожеское самоутверждение на «пустом» месте истории, где для него нет места: история пойдет без него, и он ей не нужен. В характере Гамлета дана последняя аннигиляция ренессансного типа личности, она самоуничтожается в финальной самоубийственной вспышке «героического энтузиазма». Таков финал «избыточного циклизма», для обоснования которого Макиавелли потратил столько усилий.
Гамлет не больше своей Судьбы, но и не меньше ее, он равномощен ей в попытке «ополчась на море смут, сразить их противоборством». Это ренессансный характер, способный на поединок с Судьбой и яркую гибель, однако смысл поступков такого характера завершен не в истории, а в условиях и по уставу безнадежной и безысходной метафизической дуэли с безнадежно и невосстановимо прогнившим миром. У него, этого мира, уже нет санкции даже и на «возрождение в избытке». Гамлета, как и короля Лира, как и несчастных веронских любовников, уже не спасут благонамеренные советы Макиавелли обратиться к опыту древних как средству борьбы с Ананкой и пути к счастью. ‘Фортуна’ и ‘счастье’ у Никколо могут оказаться в отношениях синонимии (со ссылкой на Плутарха: с. 296 - 297); небеса порой избирают в исполнителей истории людей с даром исторической прогностики, Судьба при этом - то орудие «ослепления людей», то средство инициации (с. 281 - 283); Судьба перестает быть милостивой, когда преданы забвению «древние учреждения», однако если найдется человек, который их восстановит, то возможно «таким образом лишить судьбу возможности обнаруживать свой произвол чуть ли не с каждым восходом солнца» (с. 388).
Образцом такого человека послужила для автора «Истории Флоренции» фигура инициатора римского мятежа 1347 г., после которого Рим был провозглашен столицей мира: «Некий Никколо, сын Лоренцо, канцлер Капитолия, изгнал из Рима сенаторов, и, приняв звание трибуна, стал главой Римской республики. Он, используя древние обычаи, установил такое уважение к законам и гражданской доблести, что послов к нему слали не только из соседних городов, - вся Италия, и древние римские области, видя, что Рим встает из праха, подняли голову и, движимые одни страхом, а другие упованиями, воздали ему почести» (История Флоренции.).
Неважно даже и то, что один папа (Климент VI) отлучил Кола ди Ри-енцо (1313 - 1354) от Церкви, а другой (Иннокентий VI) дал ему звание трибуна в Риме, как неважно и то, что он умерщвлен был сторонниками дома Колонна в очередном римском мятеже (а также удостоился в 1887 г. памятника на Капитолии из символического - в духе Макиавелли! - об-
ломка античного мрамора) - важно то, что Судьба действительно отыскала инициатора - реконструктора древней государственности, чтобы могли прерваться цепь событий худого качества и начаться новый событийный цикл, достойный подражания (каковые подражатели тут же нашлись: «Некий Франческо Барончелли, последовав примеру Никколо, захватил пост трибуна и изгнал из Рима сенаторов» - Там же, с. 43).
Согласимся отчасти с выводами В.И. Рутенбурга в его комментарии «итальянской практики античной теории циклизма»: «Провозглашение естественной необходимости смены форм правления было для начала XVI века крайне плодотворной идеей, свидетельствующей о появлении в Европе мыслителя нового типа. Если идея замкнутого круга исторического процесса была созвучна условиям Италии позднего Возрождения, более плодотворным в перспективе оказался тезис Макиавелли о неизбежном движении и даже диалектическом перерастании (буквально “оскальзыва-нии”) различных форм государства в свою противоположность. <...> Теория Макиавелли была не столько учением о “повторяющейся цикличности”, как ее определяет Э. Гарен7, сколько “циркуляцией форм правления”, по формулировке Б. Брунелло8; она была первым шагом к преодолению теории цикличности, за которым последовал тезис Франческо Гвиччардини, требовавшего обязательного учета “разности условий”, а затем и положение Джамбаттиста Вико, который считал, что исторические циклы повторяются “в другой окраске”, в новом качестве»9.
Отметим, что и «разность условий», и «другая окраска» не отменяют циклизма, а подтверждают его - в новой разновидности, в новом типе исторической сложности. Для Макиавелли таким типом стал (в идеале) палингенез - возврат к древним формам с наращением нового.
Имена Макиавелли и Фр. Гвиччардини (1483 - 1540), секретаря нескольких пап, скептического врага астрологии и автора рискованных заявлений о подлинности чудес, историки Ренессанса давно ставят рядом10, - не только потому, что два эти гуманиста дружили и были связаны общими заботами, но и по близости концептуального порядка. Убеждение Никколо в том, что неизменное в человеке состоит только в его способности вечно изменяться, Гвиччардини превратил в еще один вариант циклической идеи, что отмечено В. И. Рутенбургом: «Он развивает своего рода теорию цикличности: “мир всегда был один и тот же; все, что есть и будет, уже было в другое время, и бывшее возвращается, только под другим названием и в другой окраске...”»11.
Поразительно, что вопреки всей ренессансной традиции и - персонально - установке Макиавелли Гвиччардини напрочь отрицает опыт древних на том основании, что исторические ситуации Древнего Рима исчерпали себя и в идентичном ему содержании не повторятся никогда: «Как ошибаются те, кто при каждом слове ссылаются на римлян. Нужно было бы жить в городе, находящимся в таких же условиях, как Рим, а потом уже управлять по этому примеру; при разности условий это так же несообразно, как требовать лошадиного бега от осла»12.
Общество
Terra Humana
Наследие Макиавелли нуждается в дальнейшем изучении. Многие его прозрения сбываются в нашу эпоху. Но это - тема уже другого разговора.
1 Основную библиографию см. в публикациях отечественного инициатора в деле изучения Макиавелли Л. Баткина, - как в ранних публикациях (1) Тип культуры как историческая целостность // Вопросы философии, 1969. С. 99 - 108; (2) Макьявелли: Опыт и умозрение // Там же, 1977. № 12. С. 107 - 119), так и в обобщающей книге: Баткин Л. М. Европейский человек наедине с собой. Очерки о культурно-исторических основаниях и пределах личного самосознания. М.: РГГУ, 2000. С. 741 - 888).
2 При этом Вико справедливо порицал итальянского политика за небрежение идеей Провидения, а Гегель не только похвалил «Государя», хотя «эту книгу часто с отвращением осуждали как проникнутую правилами самой жестокой тирании» (Гегель Г. В. Ф. Философия истории / пер. А. М. Водена. СПб.: Наука, 1993. С. 413), но и процедуры перехода государств феодального типа к монархиям описал буквально «по Макиавелли» (Там же. С. 410). Напомним, что сочинение «II Principe» столетиями украшало письменные столы государей и политических лидеров Европы; Сталин сначала одобрил выход трактата в издательстве «Academia» (1934), руководимом Л. Б. Каменевым (Розенфельдом), а на процессе, руководствуясь логикой итальянского автора, ему же поставил это в вину. См. Знаков В. В. Макиавеллизм, манипулятивное поведение и взаимопонимание в межличностном общении // Вопросы психологии. - 2002. № 6. С. 45 - 54.
3 ЧиколиниЛ. С. Идеи «смешанного правления» в итальянской публицистике XVI века // Культура Возрождения и общество. М.: Наука, 1986. С. 120 - 137.
4 Темное Е. И. Макиавелли - политический писатель // Макиавелли Никколо. Государь. Рассуждение о первой декаде Тита Ливия. Ростов н/Д.: Феникс, 1996. С. 41. Не соглашаясь с тем, что флорентийский мыслитель впервые «вводит в научный оборот понятие “фортуна”» (там же. С. 28), обратим внимание на тот вывод автора вступительной статьи, что «если Платон усматривал основу форм государства в профессиональных отличиях подданных, то Макиавелли - в имущественных. Если Аристотель расценивал политику как часть этики, соединяя ее с моралью, то Макиавелли принципиально против такого соединения. Если Тит Ливий ограничивался воспроизведением хроники событий и различных точек зрения, то Макиавелли открыто защищал свой политический идеал» (там же. С. 41). Далее Dis. цитируется по указанному изданию с указанием в тексте в скобках стр. В цитациях сохранена орфография воспроизведенного в данном издании перевода под ред. Н. Курочкина (1869).
5 Уместно звучит здесь реплика Дж. Маццини из его эссе 1842 г. «Макиавелли»: «И его ли мы обвиним, если сама эпоха была низменной и “макивеллической”» (Маццини Дж. Эстетика и критика. Избранные статьи / Сост., вступ. статья, пер. и комм. В. В. Бибихина. М.: Искусство, 1976. С. 375). Ср. суждение Б. Кроче о том, что наследников Макиавелли «следует искать среди тех, кто пытался систематизировать понятия осмотрительности, предупредительности, т.е. политической добродетели, которая не смешивается с моралью и вместе с тем не становится чистым отрицанием последней» (Кроче Б. Антология сочинений по философии. История. Экономика. Право. Этика. Поэзия. СПб.: Пневма, 1999. С. 129).
6 Отделение политики от морали высоко оценено авторами «Немецкой идеологии»: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 314.
7 «una ciclica ritornante» (Garen Э. Storia della filisofia italiana. Torino, 1966. Vol. 2. P. 716).
8 «La circolazione dei governi» (Brunello B. Machiavelli e il pensiero politico del Rinascimento. Bologna, 1964. P. 66).
9 Рутенбург В. И. Жизнь и творчество Макиавелли // Макиавелли Никколо. История Флоренции / пер. Н. Я. Рыковой. Общая ред., послесл., комм. В. И. Рутенбурга. М.: Наука, 1987. Изд. 2. С. 377.
10 Гутнова Е. В. Гуманизм и первые шаги буржуазной исторической мысли // Вопросы истории, 1965. № 2; Самаркин В. К вопросу о формировании политических взглядов Ф. Гвиччардини // Вестник МГУ, 1960. № 5. С. 39 - 45.
11 Рутенбург В. И. Гвиччардини. Заметки о позднем Возрождении // Итальянское Возрождение. Л.: ЛГУ, 1966. С. 114.
12 Гвиччардини Ф. Соч. М., 1934. С. 110, 336. Ср. 143, 208.
