CC BY
244
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 821. 512. 157
А. А Бурцев
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ ДАЛАНА
Далан по праву считается основоположником исторического романа в якутской литературе. Ему были знакомы исторические произведения европейских и американских романтиков. Подобно В. Скотту, он тоже был собирателем фольклорных материалов и знатоком истории. На основе народных преданий и исторических источников писатель в художественном плане убедительно изобразил атмосферу XVI-начала XVII веков, то есть эпохи формирования народонаселения Якутии. В романе «Глухой Вилюй» воссозданы исторические судьбы туматов, джирикинеев, тонг биисов и других племен, населявших тогда территорию Якутии. В романе «Тыгын Дархан» в поле зрения автора оказалась эпоха известной исторической личности Тыгына Дархана, жившего в XVII столетии, то есть в период завершения этногенеза и формирования традиционной культуры народа саха.
Историко-филологический анализ романов Далана «Глухой Вилюй» и «Тыгын Дархан» позволил выявить основные черты философии истории автора и, в частности, его точку зрения на такие сущностные понятия, как соотношение истории и современности, войны и мира, свободы и необходимости, роли личности в истории. Установлено, что взгляды писателя во многом отражают его приверженность восточному менталитету.
Ключевые слова: синтез искусства слова и науки, диалог культур, генезис народа саха, принцип «золотой середины», гармония «правильного пути», философия «общего дела», преемственность поколений, национальная идея, фатализм, авторский эскепизм.
A. A. Burtsev
Dalan's Philosophy of History
By right, Dalan is considered to be the founder of the historical novel genre in the Yakut literature. He was familiar with historical works by European and American romantic writers. Like Walter Scott, he collected folklore and understood history. Basing on folk legends and historical sources, the writer managed to create a credible atmosphere of the XVI-early XVII centuries, which was the period when Yakutia was being populated. "The Desolate Vilyui" novel describes historical fate of the Tumads, Jirikineis, Tongbiises and other tribes, inhabiting Yakutia at the time. In the second novel "Tygyn Darkhan", the author focuses on the era of the famous historical person, who lived in the XVII century, which was the period marked with the completion of ethnogenesis and the formation of traditional culture of the Sakha people.
The historical and philological analysis of Dalan's novels "The Desolate Vilyui" and "Tygyn Darkhan" showed the main features of the author's philosophy of history, in particular, his view on such essential notions as the relation of history and present, war and peace, freedom and necessity, the role of individual in history. It has been revealed that the author's views reflect his attachment to the eastern mentality.
Key words: synthesis of the art of word and science, dialogue of cultures, genesis of the Sakha people, golden mean principle, right way harmony, common goal philosophy, continuity of generations, national idea, fatalism, author's escapism.
БУРЦЕВ Анатолий Алексеевич - д. филол. н., проф. кафедры русской и зарубежной литературы ФЛФ СВФУ им. М. К. Аммосова.
BURTSEV Anatoly Alekseevich - Doctor of Philological Sciences, Professor of the Department of Russian and Foreign Literature, the Philology Faculty, the North-Eastern Federal University.
В. Далан относится к числу не просто самых самобытных, но и концептуальных, конструктивных якутских писателей. Он одним из первых в национальной литературе заговорил о сущностных, основополагающих характеристиках бытия. В его произведениях на конкретном национально-временном материале рассматриваются коренные начала мира, ставятся вечные экзистенциальные проблемы войны и мира, жизни и смерти, добра и зла, свободы и необходимости, преемственности поколений.
В частности, определенная философия истории прослеживается в его многоплановых исторических романах «Глухой Вилюй» (1983) и «Тыгын Дархан» (1993). В них отразился его интерес к ранней истории народов Якутии, в первую очередь к проблеме генезиса народа саха и формирования его традиционной культуры.
Вообще проблема философского осмысления истории была поставлена в XVIII веке, когда западноевропейские просветители задумались о возможности некой закономерности в историческом процессе. Само понятие «философия истории» впервые было употреблено великим французским просветителем, философом и историком Ф. М. Вольтером. Наличие общих законов исторического развития обосновал немецкий просветитель, философ и культуролог И. Г. Гердер в работе «Идеи к философии истории человечества» (1784). Сегодня философия истории как научная дисциплина представляет собой раздел философии, призванный ответить на вопросы об объективных закономерностях и духовно-нравственном смысле исторического процесса, о путях реализации сущностных сил в истории, о возможностях обретения общечеловеческого единства [1].
В. С. Яковлев-Далан, историк по образованию, художник-мыслитель по дарованию, создал в своих произведениях о далеком прошлом своеобразный синтез искусства слова и исторической науки. В романе «Глухой Вилюй» писатель в художественном плане достоверно и убедительно изобразил атмосферу Х^-начала XVII веков, то есть эпохи формирования народонаселения Якутии. На основе глубокого изучения и осмысления фольклорных, исторических и этнографических материалов он воссоздал сложные исторические судьбы туматов, тонг биисов, саха-уранхаев и других племен, населявших тогда территорию Якутии. Тем самым он подтвердил современную концепцию о том, что Якутия изначально складывалась как страна диалогов, контактов и симбиозов культур, языков, народов.
В романе «Тыгын Дархан» действие переносится в центральную Якутию. На этот раз в поле зрения автора оказалась эпоха известной исторической личности Тыгына Дархана, одного из самых знаменитых потомков легендарного Эллэя. Он жил в конце
XVI - первой половине XVII веков, то есть в период завершения этногенеза и формирования традиционной культуры народа саха на Средней Лене. Тыгыну удалось ценой огромных усилий стать повелителем большинства якутских родов, хозяином благодатной долины Туймаада, превратившейся в средоточие политической и культурной жизни только что сформировавшейся якутской народности. А. П. Окладников не только назвал Тыгына «якутским царем», но и обратил внимание на то обстоятельство, что еще при жизни эта фигура «мудрого старца, владыки и грозного воина, избранника самого Улуу тойона» в глазах сородичей «сливалась с величественными образами эпических богатырей и божеств» [2].
С точки зрения идейного содержания и сюжетно-композиционной структуры романы Далана представляют собой единую историко-художествен-ную дилогию. Согласно авторской концепции, грозные и трагические события и эпизоды прошлого имеют прямое отношение к современной эпохе. Романы Далана проникнуты философской идеей, носящей вневременной характер и в якутской литературе выраженной А. Кулаковским - «проклятье, как эхом, отзывается кровью, благословение, как эхом, отзывается любовью».
Носителями идеи «вражды, убийства и кровопролития» выступают туматы, которые названы в «Глухом Вилюе» «кровожадным племенем, славящимся своей жестокостью» [3, с. 204]. Сведения о них сохранились в письменных источниках: «Сборнике летописей» персидского историка Рашид-ад-Дина, «Алтан тобчи» («Золотом сказании») ученого ламы Лубсана Данзана. В «Сокровенном сказании монголов» упоминаются хори-туматы, оказавшие сопротивление самому Чингисхану и восставшие в 1217 г. против монголов.
Большинство специалистов считают туматов воинственным племенем, обитавшим первоначально на территории современной Бурятии и Иркутской области. Когда походы монголов привели к своего рода «великому переселению народов» на юге Сибири, туматские роды продвинулись на запад до Горного Алтая и Тувы, а также на север вплоть до бассейна Вилюя. Можно, таким образом, предположить, что туматы обитали на Вилюе до прихода туда саха-уранхаев и постепенно растворились среди местного населения.
В романе «Глухой Вилюй» судьба туматов описана следующим образом: «Откуда пришли туматы -неведомо. Верно, в незапамятные времена покинули они родные края, никто из них не знал, от кого они происходят, в каких местах берет истоки их кровь. Тревожный век, усадив на холку беспокойного и ненадежного коня, что зовется роком, гнал их по
земле, не давая опомниться и задуматься над тем, куда мчит их время...» [3, с. 6-7]. В том же романе со ссылкой на С. Боло о туматах сказано следующее: «И потомки их, ставшие ветром, исчезли из наших краев, и даже духа их не осталось.» [3, с. 236].
Однако и среди туматов были сторонники мирной созидательной жизни. Хранитель старинных обычаев, почтенный старец Арчикаан дает прощальный завет соплеменникам: «Убийства к добру не приводят. Живите в мире с другими племенами. Чем держать в руках копья и пальмы, лучше взять за рога верхового оленя» [3, с. 329]. В стане тонг биисов тоже оказались противники войны и насилия. Это прежде всего сын воинственного Магана Мэкчэ Ерегечей, убитый туматами в расцвете сил, и его сестра Нюрбачаан. Среди саха-уранхаев олицетворением добра и мудрости выступает белый шаман Люксюрээни. Всех их объединяет мужество, самоотверженность и любовь к жизни.
На этом фоне наиболее сложной и противоречивой выглядит фигура Тыгына. В романе «Глухой Вилюй» он снабжен однозначно негативной характеристикой. Бежавшие от его преследований якуты в один голос твердят о его жадности и мстительности. «Такого алчного двуногого, как Тыгын, нет больше на свете», - говорит Тюмэрэй Беге. В подтверждение ему шаман Люксюрээни напоминает, что он разобрал по суставам своего убитого по ошибке коня и потребовал за каждую его косточку по лошади. А когда Дагдагар Баатыр выражает уверенность, что теперь Тыгын их не настигнет, его резко обрывает шаман Миикээн: «Друг мой, или ты забыл: нельзя дышать на морозе и болтать на ветру. Такого мстительного человека, как Тыгын, еще не рождала якутская кровь!» [3, с. 83-84]. И действительно, той же осенью властитель Туймаады совершил набег на берега Вилюя, ограбил якута Баджайы, не пожалел старых Мохсохо и Хаттыану, попутно увез с собой маленькую Нюрбачаан.
В романе «Тыгын Дархан» происходит определенная трансформация образа, и если в «Глухом Вилюе» он был изображен как человек действия, то теперь превращается в гармоничного героя, который раскрывается не только посредством его поступков, но и через внутренний поток мыслей и чувств. Основным средством создания характера становится внутренний монолог [4]. «Сила мысли, не ведающая преград», уносила Тыгына «и в глубь морей, и в даль степей, и за уступы скалистых гор. Оторвавшись от путей-дорог Срединного мира, он облетал ярусы высокого Белого Неба и доныривал до дна самой преисподней» [5].
Выполняя завет своего отца, родоначальника и старейшины Хангаласского рода Мунняна Дархана, Тыгын пытается объединить всех саха-уранхаев. Чтобы убедить в своей правоте старшую дочь Тесани,
он напоминает восходящую к «Сокровенному сказанию монголов» легенду об испытании связками прутьев. Но его проблема состояла в том, что для осуществления этой благородной цели, своего рода «национальной идеи», он использовал насильственные методы. Впрочем, это типовая ситуация извечного разрыва между идеалом и действительностью, восходящая в мировой литературе к роману Сервантеса «Дон Кихот», а в национальной традиции - к легенде о Кудангсе Великом.
Идейным наставником Тыгына является шаман Одуну, который подобно своему инфернальному собрату из поэмы А. Кулаковского, «превратившись в грозного царственного Орла», взмывает в небо и «обозревает с высоты всю землю» [5, с. 87]. Он внушает повелителю Туймаады мысль о том, что «великий Мир можно установить лишь силой, принесением больших жертв» [5, с. 158]. И Тыгын после «нелегких дум», исходя из «опыта, вынесенного из сорока четырех рискованных походов», соглашается с ним: «Мир без Войны немыслим. Мир и Война столь же неразлучны, как день и ночь, как лето и зима. Так что Мир возникает из Войны. В этом выводе - конечный узел многолетних размышлений Тыгына Дархана» [5, с. 150].
Однако в конце концов Тыгын осознает, что ему не удалось «построить Улуу Ил», и он подводит безрадостный итог своей жизни: «.я потерпел крах. Мой народ не послушался меня». Чтобы усилить художественный эффект этого самодиагноза, автор вводит символический образ: «В голову Тыгыну пришел увиденный в Борогоне огромный, расколотый надвое трухлявый листвень. Таков ныне он сам: с ущербленной больной душой и опустевшим сердцем» [5, с. 410-411]. Финальные размышления Тыгына сродни трагическим раздумьям героя рассказа П. Ойунского «Александр Македонский», который сравнивает свою славу, добытую огнем и мечом, с «каплей воды, упавшей в песок».
Этот символический финал романа Далана весьма напоминает заключительную часть поэмы А. Кулаковского. Шаман Одуну, подобно своему собрату из «Сновидения шамана», окидывает внутренним оком «необозримую ширь будущих времен» и тоже создает мрачную футурологическую картину грядущего: «В госпоже Туймааде не осталось ни птиц пернатых, ни тварей бегающих, ни рыб с серебряной чешуей. Над горой Чочур-Мыран, изрыгая огонь и дым, с ревом проносятся железные птицы. По гладкой равнине Туймаады рыскают железные звери со стальными внутренностями. Взбаламучивая воды Великой Кормилицы, плывут железные суда.» [5, с. 428-429]. Но, как и в поэме А. Кулаковского, священный «туерэх» предрекает в будущем успех и благополучие. Одуну ободряет
больного, павшего духом Тыгына и благословляет его на продолжение борьбы за объединение народа саха.
Трагедия Тыгына усугубляется тем обстоятельством, что он не находит поддержку со стороны собственных детей и братьев, хотя, согласно завету Мунняна Дархана, «связь поколений не должна прерываться, дети обязаны продолжить путь отцов» [5, с. 149]. Более того, люди считают, что ответственность за гибель старшего сына Керемеса лежит на нем самом. Вообще конфликт «отцов и детей» характерен не только для клана Тыгына Дархана. Постепенно испытывает разочарование в идее кровной мести, внушенной дедом Бакамдой, молодой предводитель туматов Даганча, которому были чужды повадки и нравы соплеменников. Принципиальным противником жизненной философии отца, великого хосууна тонг биисов Магана Мэкчэ, исповедовавшего «убийства, сражения, ссоры и грабежи», является его сын Ерегечей, считавший, что «лучше жить в мире, чем истреблять друг друга».
В связи с образом Тыгына Дархана писатель затрагивает вопрос о роли и статусе личности в истории. Судя по положению, которое занимают в повествовании Даганча, Туога Баатыр, Нюрбачаан, Люксюрээни, Одуну и некоторые другие персонажи, Далан склонен подчеркнуть значение вождя, предводителя, а также Матери и шамана для судеб рода и племени. Но при этом автор обращает внимание на личностные качества героя и учитывает результаты его деятельности, что особенно наглядно проявляется в оценке роли Тыгына. Впрочем, он сам осознает, что для создания Улуу Ил - Великого Мира «одному человеку недостаточно ни сил, ни срока, отпущенного на жизнь» [5, с. 411]. Тем не менее роман «Тыгын Дархан» содержит глубокую идею, обращенную к современности: негативный опыт героя не отменяет необходимости «общего дела» и национальной идеи как необходимых условий консолидации и объединения народа.
С вопросом о роли личности в истории тесно связана философская проблема свободы и необходимости. Тыгын Дархан, подобно герою романа Н. Лугинова «По велению Чингисхана», несмотря на свою огромную власть, по существу не свободен, так как вынужден действовать по воле обстоятельств, то есть по необходимости. Зато обретает свободу бежавший от Тыгына на вилюйскую землю со своими людьми Туога Баатыр: «Теперь он понял: свобода - вот что самое дорогое в среднем Материнском мире! Потеряв ее, потеряешь все - родину, имущество, скот и пищу! Вот почему бежали они от Тыгына, спасая свою свободу...» [5, с. 208]. Всю жизнь прожили «вольными, никому не подвластными людьми» на лоне естественной природы Хаттыана и Мохсохо, уверенные в том, что «нет ничего в этом
мире дороже свободы» [5, с. 260-261]. «Непримиримым противником» своего отца, всемогущего Тыгына Дархана, считавшего, что «толпа любит твердую руку», был его сын Керемес, который, наоборот, утверждал: «Человек должен жить свободно, как вольная птица» [5, с. 374-375]. Юный Батас, познавший чувство любви, тоже мечтает жить «вольно и легко, как весенний жаворонок» [5, с. 185]. Свободный нравственный выбор делает шаман Люксюрээни, добровольно решивший выступить в качестве посла доброй воли. Но коварные туматы не пожелали принять предложение о мире и жестоко расправились с ним. Все эти герои осознанно стремились к свободе, без этого не мыслили само свое существование.
Совершенно другой характер носила свобода для туматов, она не была для них осознанной необходимостью. «Первобытная свобода была основным законом их жизни, иных правил и запретов они не знали. Людям, для которых смерть не была в диковинку, не ведавшим ни прошлого, ни будущего, постепенно становились чужды такие понятия, как отцовский или материнский род, родство кровное и дальнее, а равно и законы, существующие у других племен» [3, с. 135].
Далан полагал, что историческое развитие в целом носит закономерный характер, но при этом в соответствии с менталитетом саха допускал долю фатализма. Не случайно первая жена Тыгына, которая была из рода Хоро, перед смертью сказала мужу: «Того, что написано на роду, не избежать никому». Кюнней имела в виду заповедь мудрецов Хоро, учивших, что жизнь идет по порядку, установленному свыше. Поэтому она верила, что Тыгын живет и действует согласно этому закону [5, с. 264]. Умудренный опытом жизни, старик Мохсохо тоже убежден в некой предопределенности происходящих событий. «На удальца найдется удалец, на молодца - молодец. В этом мире все так -не хвались упрямством, найдутся еще упрямее; не хвастайся силой, обнаружатся посильнее тебя», -утверждает он [3, с. 251].
Согласно философии Далана, подобная упорядоченность мира обусловлена самой Природой. С одной стороны, «госпожа Прекрасная Природа всему предопределила смерть», но с другой стороны, именно она стимулирует жизнь, ее пробуждение, расцвет и торжество «отрицают самую возможность смерти» [3, с. 33, 36-37]. Родная природа не дала погибнуть маленькой Нюрбачаан: «Испокон веков госпожа Бабушка Природа верно служила их племени, из ее неиссякаемых кладовых черпали они и пищу, и одежду. Значит, надо хорошенько поразмыслить, придумать что-нибудь, и тогда Бабушка Природа откроет и ей свои закрома» [3, с. 161]. Даганча,
«естественный человек», выросший на лоне природы и уже в сознательном возрасте попавший к туматам, под ее влиянием «выпрямляется» и отвергает чуждые ему повадки соплеменников. Мохсохо и Хаттыана, тоже люди «природы», мирно жили по ее законам, пока их хрупкое счастье не разрушили безжалостные люди «цивилизации». Их философия жизни была очень простой и в то же время достаточно сложной. Однажды старик Мохсохо задал жене очень важный для себя и, по всей видимости, долго мучивший его вопрос: «Старуха моя, Хаттыана, ты права, мы свое прожили и недолго нам осталось доживать наш век, так ответь мне: как тебе жилось со мной?» и получил не менее откровенный ответ: «Не отними беда у нас сына, я бы считала свою жизнь очень счастливой, ведь я прожила ее с любимым человеком! Не знаю, как другие живут, а мы до сей поры не обижали и не унижали друг друга, обделенными себя не чувствовали, питались тем, что сами находили, не голодали, оборванными и голыми не ходили». Ее понимание счастья вполне конкретно и основано на изначальных, естественных ценностях: «Счастливый человек удачлив в охоте, у него хорошая жена, дети, семья. Он здоров, не болеет, всю жизнь живет спокойно, не зная забот и утрат» [3, с. 276, 279].
По-другому, исходя из своего не лишенного внутреннего трагизма жизненного опыта, понимает счастье Нюрбачаан: «Коротка человеческая жизнь, но еще короче - счастье человека. Оно будто солнечный зайчик, блеснувший на серебряном кружке девичьей шапки». Подруга ее юности, удаганка Тесани, предлагает ей, ради спасения сыновей и в поисках лучшей доли, бежать на родную вилюйскую землю. Тыгын Дархан не будет их преследовать. Согласно пророчеству шамана Одуну, там, на Глухом Вилюе, потомство Нюрбачаан умножится. Ее сыновья прогонят остатки туматов, заживут богато и счастливо, станут прародителями четырех великих Уусов под названием Нюрба, Сунтар, Марха и Хочо [5, с. 143, 393, 408].
Как своеобразный философский итог, навеянный судьбами героев, звучат авторские размышления о жизни: «Коротка человеческая жизнь, не длиннее расстояния, какое пролетает брошенное копье, но как разнообразна она - то плывет изо дня в день медленно и одинаково, словно спокойная широкая река, то вдруг бурным водопадом низвергается с отвесной скалы и с грохотом и ревом скачет с камня на камень, мчится по зубчатым перекатам, не давая опомниться и остановиться» [3, с. 134]. Не случайно через оба романа проходит сквозной образ Реки, в одном случае Глухого Вилюя, в другом - Великой Кормилицы Лены, символизирующей вечный поток жизни.
В романах Далана представлены три концепции жизни. Одной из них придерживается сам Тыгын
Дархан, который когда-то желал «безраздельно и единолично» владеть Туймаадой. Теперь, когда «его мечта стала явью», он задумал «расширить дорогу, проложенную его отцом Мунняном Дарханом», собрать под свое крыло все десять якутских Уусов и создать великий Ил. Но, как он сам говорит, «предводители этих Уусов глухи к добрым словам», «им понятнее язык брани и силы». Замыслы и методы Тыгына разделяют Чаллаи и Беджекё, младшие сыновья от второй жены Аабый Дархан, готовые «служить отцу, как два могучих крыла» [5, с. 112, 161, 263]. Другую жизненную стезю избрал Марга Бай, старший сын Тыгына от Аабый Дархан. Он не одобряет политику и образ жизни отца. По его глубокому убеждению, «достойно живет тот, кто неустанно трудится, неусыпно блюдет добро»; богатство «приносит человеку счастье, лишь когда оно добыто и увеличено своим трудом»; «тому, кто наживается на слезах и горе ближних, возмездия не миновать, ибо народная мудрость гласит: что вошло с ветром, выйдет со смерчем» [5, с. 78, 154]. Причем Марга в соответствии с восточным принципом «среднего пути» и менталитетом саха «не любил выпячивать свое превосходство над главами других семейств. Стремление выделиться из среды сородичей, страсть к роскоши и блеску, желание быть на гребне славы и успеха - черты, так свойственные его отцу, были чужды и противны его естеству» [5, с. 77]. Наконец, приверженцем еще одной, «гедонистической», философии жизни был дальний родственник Тыгына, лентяй и самохвал Сатай, слывший среди сородичей «человеком бестолковым и несуразным». В отличие от Марги, он «вообще никогда не переживал» и не был склонен к рефлексии, но зато мог теоретически обосновать свою программу: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее следует в свое удовольствие»; «нет, не стану я унижаться, как Марга, раздирая глаза с утренней зарей, работать до глубокой ночи, не разгибая спины и не покладая рук. Все равно все уйдем к предкам, и, как ни хлопочи, как ни трудись, вечной жизни не заслужишь» [5, с. 75-76, 100].
Таким образом, философские взгляды Далана отличаются внутренней диалектикой. Через его романы сквозной линией проходит система оппозиций: война и мир, свет и тьма, жизнь и смерть, любовь и смерть, добро и зло, богатство и бедность, свобода и необходимость, чувство и разум, молодость и старость, благословение и проклятие, сила и слабость.
События, происходящие в романах писателя, тоже имеют причинно-следственную связь. Нюрбачаан не оказалась бы в Туймааде, если туматы не перебили бы ее сородичей, тонг биисов. Сама судьба предназначила ее для Керемеса, но она вынуждена была стать женой его отца Мунняна Дархана. В свою
очередь, этого бы не случилось, если бы тонг уусы не похитили Кюнней, первую и любимую жену Мунняна Дархана, мать Керемеса и Тесани. Тогда, скорее всего, на долю Керемеса не выпал бы трагический жребий, и по-другому сложилась судьба Тесани.
Свидетельством глубины и богатства философии Далана является то, что мир и человек виделись ему гораздо сложнее и иррациональнее, чем с традиционных материалистических позиций, которых придерживались, за редким исключением, большинство писателей советского времени. В этом отношении показательными выглядят образы шаманов в его романах. Туматские шаманы Илээнки и Мэлмэнэй лишены традиционных качеств служителей языческого культа. Жадные и ненасытные, по характеристике Арчикаана, привыкшие получать «главную долю» из награбленной добычи, они только и знали, что «разжигали в туматах черную злобу» и толкали соплеменников на опасный путь вражды и раздоров [3, с. 115, 318]. Шаман тонг биисов Ойуу Нэлэкэ занимал более почетное положение, его «очень боялись женщины и дети, а взрослые мужчины чтили и уважали». Но он тоже пытается внушить молодому вождю племени Ерегечею мысль следовать тропой войны и насилия, проложенной его отцом Маганом Мэкчэ: «Издревле, с тех пор как появился на земле двуногий, жизнь зиждется на вражде и убийствах... В этом мире счастлив бывает только победитель, удел побежденного - беда и горе. Так было испокон веков, так есть, так будет и впредь!» [3, с. 61, 64].
Подлинно новаторскими выглядят образы якутских шаманов, которые полностью сохраняют свои культовые функции. Белый шаман Люксюрээни, жрец добра, посредник между людьми и добрыми духами-божествами, в соответствии со своим статусом до последнего дня защищал и оберегал соплеменников, нес людям мир и добро. «Он был в отцовском роде хранителем старинных обычаев и обрядов, и смерть его стала тяжелой утратой, люди горько оплакивали его: доброта, пусть величиной с мошку, запоминается лучше, чем злоба, огромная, как верблюд». Напротив, Миикээн, как Черный шаман, служил посредником между людьми и злыми духами. Он использовал приемы черной магии, «всегда предрекал плохое», хотел запугать людей и тем самым подчинить себе [3, с. 231, 286, 299]. Шаман Одуну, при всей своей типологической близости к герою А. Кулаковского, в отличие от него, не теряет свой культовый статус и не превращается в своеобразный рупор идей автора [6]. Именно он выступает как главный прорицатель и не только предупреждает о «студеном ветре с запада», но и предрекает благополучие и процветание народу саха. Не случайно в начале и конце романа «Тыгын Дархан» звучат песнопения и заклинания Одуну.
Но все же иррациональное, эзотерическое начало в наибольшей степени воплощено в образе удаганки Тесани, которая «знает незнаемое, понимает неведомое, видит невидимое» [5, с. 160]. Ее символико-мистическое появление происходит в романе «Глухой Вилюй» в виде вырезанной Ерегечеем костяной куколки, которая неоднократно оживает в снах Нюрбачаан и приводит ее в страну саха-уранхаев. У самой Тесани происходят «приступы ясновидения», ей во сне и наяву мнится «страна вечного добра и света», «страна с неувядающими травами, с солнцем, восходящим по утрам круглый год». Однажды в присутствии Нюрбачан силой колдовства Тесани вызывает тень своего погибшего брата Керемеса, и они узнают трагическую историю его любви и смерти. В последнем монологе-камлании она объясняет свой окончательный нравственный выбор: «Я, Белый Дух добра, не выдержала смрадного дыхания Черного Зла. Как белая пуночка, прежде срока прилетевшая вместе с могучим орлом на север, как нежный цветок, распустившийся в пору весенних заморозков, я угасла раньше времени. Я хотела умножить добро и дарить людям красоту, но не вышло - мой черед еще не приспел. Жить дальше в Срединном Мире не могу. Здесь меня не держит ничто, и я улетаю в беспорочно чистый, сияющий, как рассветное солнце, и блистающий, как закатное солнце, светлый мир - в страну Джабын» [5, с. 160, 230, 376, 383-388]. Не случайно основным средством раскрытия образа Тесани служит суггестивная поэтика сна и ясновидения.
Таким образом, подводя некоторые итоги, можно отметить, что в романах Далана проступают черты, характерные для восточного сознания:
- ориентированность на коллектив (род, племя) и подчиненность ему человека (мечта Тыгына о Великом Иле);
- уравновешенность прошлого и настоящего, опора на традиции пращуров, духовные ценности прошлого;
- стремление человека к гармонии с Природой, ощущение ее силы и могущества;
- иное, в отличие от западного сознания, отношение к смерти, преодоление страха перед небытием (восприятие туматами смерти как «сна»);
- в противовес западному, порожденному страхом смерти, острому ощущению быстротечности времени признание множественности жизненных циклов («время - это топкая бездна» (5, с. 411));
- опора на идею трехсоставного устройства мироздания и, в частности, признание существования некой «страны Джабын», куда улетает Тесани;
- воплощение принятого в древней восточной этике принципа «золотой середины», отказа от крайностей, чрезмерных желаний, нарушающих гармонию «правильного пути»;
- отражение философии фатализма, осознание предопределенности общего хода жизни и судьбы человека.
Кроме того, исторические произведения Далана имели определенное надсюжетное содержание. Не забудем, что они создавались в сложный переходный период 80-90-х годов прошлого столетия. Колоритные картины природы, исторические события и реалии, легендарные характеры создавали в его романах мир, более богатый и привлекательный, чем будничная и регламентированная окружающая действительность. Более того, романы «Глухой Вилюй» и «Тыгын Дархан» могут быть восприняты как выражение принципиального авторского эскепизма, как сознательное противопоставление смутному времени героического прошлого. Именно поэтому творчество В. С. Яковлева-Далана, нуждается в «перечтении» [7].
Л и т е р а т у р а
1. Философия истории / А. С. Панарина. - М., 2001. - С. 8.
2. Окладников А. П. История Якутской АССР, Т. 1. - М.-Л., 1955.
3. Далан. Глухой Вилюй: Роман / Пер. с якутского Л. Либединской. - Якутск: Бичик, 1993. - С. 204.
4. Литература Якутии ХХ века. Историко-литератур-
ные очерки. - Якутск, 2005. - С. 414.
5. Тыгын Дархан: Роман / Пер. С якутского А. Шапошниковой. - Якутск: Бичик, 1994. - С. 149.
6. Бурцев А. А. Классики и современники: Вершинные явления и избранные лики якутской литературы. -Якутск: Сфера, 2013. - С. 48.
7 Надъярных Н. С. Аксиология перечтений. - М.: ИМЛИ РАН, 2008. - С. 8.
R e f e r e n c e s
1. Philosophija istorii / Pod. red. A.S.Panarina. - M., 2001. - S. 8.
2. Okladnikov A. P. Istorija Jakutskoj ASSR. T.1. - M.-L., 1955.
3. Dalan. Gluhoj Viluj: Roman / Per. s jakutskogo L.Libedinskoj. - Jakutsk: Bichik, 1993. - S. 204.
4. Literatura Jakutiji XX veka. Istoriko-literaturnyje ocherki. - Jakutsk, 2005. - S. 414.
5. Dalan. Tygyn Darkhan: Roman / Per. s jakutskogo A. Shaposhnikovoj. - Jakutsk: Bichik, 1994. - S. 149.
6. Burtsev A. A. Klassiki I sovremenniki: Vershynnyje javlenija I izbrannyje liki jakutskoj literatury. - Jakutsk: Sphera, 2013. - S. 48.
7. Nad'jarnyh N. S. Aksiologija perechtenij. - M.: IMLI RAN, 2008. - S. 8.
УДК 811. 512. 145' 367
Л. Г. Валиева
ОБСТОЯТЕЛЬСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ СИТУАТИВНОГО ПЛАНА
В ТЮРКСКИХ ЯЗЫКАХ
Обстоятельственные отношения являются сложными и многоплановыми. В языкознании установлены следующие логико-смысловые значения, традиционно относящиеся к обстоятельственным: семантика места, времени, причины и следствия, цели, условия, уступки. Под обстоятельственными отношениями ситуативного плана мы подразумеваем отношения, передающие пространственность и темпоральность.
Антропоцентризм современной лингвистической науки отводит важное место в языковой системе человеку. Категории мышления наиболее полно раскрываются в синтаксическом строе языка, поэтому исследование репрезентации языковых явлений между синтаксическими единицами, безусловно, является актуальной для современного этапа развития языкознания. События, явления, процессы и сам человек представляются в языке как существующие в пространстве и во
ВАЛИЕВА Лениза Газинуровна - к. филол. н., н. с. Института языка, литературы и искусства имени Г. Ибрагимова Академии наук Республики Татарстан. E-mail: [email protected]
VALIEVA Leniza Gazinurovna - Candidate of Philological Sciences, Scientific Researcher of the Institute of Language, Literature and Art named after G. Ibragimov of the Academy of Sciences of the Republic of Tatarstan. E-mail: [email protected]
