Философия бытия Гуцульщины сквозь призму юмора в украинской литературе первой трети ХХ века Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ФИЛОСОФИЯ БЫТИЯ ГУЦУЛЬЩИНЫ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЮМОРА В УКРАИНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ПЕРВОЙ ТРЕТИ ХХ ВЕКА

Т.В. Быкова

Ключевые слова: текст, юмор, художественное творчество,

поэтика, Гуцульщина.

Keywords: text, humor, arts, poetics, Hutsulshchina.

В украинской литературе начала ХХ века среди тем, которые больше всего интересовали писателей того времени, особое место принадлежит художественно-философскому изображению бытия Гуцуль-щины. Прежде всего, это было связано с непостижимой и величественной красотой гуцульского экзотического края. Многие художники слова стремились исследовать загадочный мир Карпат, доискаться причин неисчерпаемой энергии духа его жителей-гуцулов.

Интерес к гуцульской тематике проявляли как писатели-гуцулы (Ю. Федькович, С. Воробкевич, Марко Черемшина, М. Атаманюк, М. Козорис, А. Крушельницкий, А. Манчук и др.), так и литераторы, которые при определенных жизненных обстоятельствах находились на Гуцульщине в разные периоды своей жизни (М. Коцюбинский, О. Олесь, В. Гжицкий, Х. Алчевская, И. Хоткевич и др.). Увидев удивительный, нетронутый цивилизацией Карпатский край, восточно -украинские писатели не без восхищения и любви воплощали все увиденное в искусство слова. Таким образом, в начале ХХ века в украинской литературе выделяется «отдельная ветвь - гуцульское тематическое стилевое течение» [Денисюк, 2005, с. 3]. Гуцульщина предстает в произведениях писателей того времени в разных ипостасях, как своеобразный организм, со временем растущий и развивающийся, приобретающий «зрелый» вид и получающий в процессе своего формирования необходимые знания. В таком понимании юмор, являясь составляющим элементом жизненного пространства всего «разумного», логично становится неотъемлемой частью бытия Гуцульщины.

К «чужим» писателям, которые величием художественного слова воспели этот необычный горный край, принадлежит украинский автор, представитель Восточной Украины, Игнатий Хоткевич. «Гуцульский»

период жизни писателя наполнен прозаическими («Каменная душа», «Горные акварели», «Довбуш», «Авирон», «Гуцульские картинки»), а также драматическими произведениями - пьесы «Верховинцы», «Довбуш», «Гуцульский год», «Непростое», «Практичный поляк »и пр.

Литературное творчество писателя исследовали в своих научных трудах многие украинские ученые, в частности: П. Арсенич, А. Болабольченко, Я. Партала, И. Пелипейко, И. Приходько, Ф. Погребенник, В. Стефюк, В. Шевчук и другие. Однако характеристике особенностей использования юмора в прозаическом наследии художника не было уделено особого внимания.

Все гуцульские рассказы Хоткевича построены на основе впечатлений от увиденного и услышанного писателем во время путешествия по Гуцульщине. С точностью корреспондента писатель стремится воссоздать все чувства, эмоции, целую гуцульскую жизнь, увиденную собственными глазами. Находясь под впечатлением красоты этого экзотического края, с позиции неместного жителя автор раскрывает эпизоды повседневной жизни гуцулов, где юмора значительно меньше, чем хотелось бы увидеть или услышать. Однако такое отношение к представлению материала не свидетельствует о незаинтересованности автора гуцульским юмором или отсутствии комических либо смешных ситуаций в их жизни. Юмористическая тематика стала центральной темой рассказов И. Хоткевича «Блуд», «Волшебная палка», «Две дьячихи», «Пожарище», «В корчме», «Гуцул», «Утро» и др.

В рассказе «Блуд» юмором наполнены довольно необычные жизненные ситуации, когда представитель степного региона не понимает некоторых особенностей культуры, быта и обычаев карпатских жителей. Непонимание гуцулами позиции степняка вызывает немало комических ситуаций, в которые попадает непосредственно автор-рассказчик. Причем довольно интересно наблюдать, что, собственно, специально гуцулы не хотят видеть объектом насмешки действия самого автора, не стремятся они и стать объектом юмора с его стороны, остаются серьезными и неуязвимыми эмоционально во время развертывания события. Повествование в произведении построено таким образом, что читатель сам должен понять, над чем стоит искренне смеяться, а что является своеобразным моральным наставлением с помощью незлобной улыбки.

Рассказ «Блуд» не является вполне юмористическим, потому что начинается довольно трагически: автор-рассказчик вместе с маленьким мальчиком заблудился в горах в лесных чащах. В процессе неспешных размышлений-воспоминаний событий, которые предшествовали траги-

ческой ситуации, становится понятно, что виновным является «блуд». Это понятие в произведении раскрывается с позиции опытного гуцула:

«То е нечгсть така, шо си ловит чоловгка, тай мусиш ¡зблудити, хучь би ек дорогу знав» [Хоткевич, 1931, с. 215].

Г. Хоткевич в процессе развития события выбирает позицию активного наблюдателя за собственными эмоциями, подробно фиксируя весь ход изменений своего внутреннего состояния: «Страхмене взяв. Це ж воно сидить десь, б1дне хлоп'я, тд деревом, може плаче... Страх обхоплюе дужче, уява починае малювати жахливI картини (письменники, вони ж специ по цт частг). Одчай заповз у душу. Хвилини здаються годинами. 1ду вже наослт, трачу свгдомгсть I -натрапляю на свого хлопця. Воно сид1ло-сид1ло й заснуло, притулившися спинкою до дерева... Ну, скажть самI - х1ба несе дгло рук нечисто! си-ли» [Хоткевич, 1931, с. 214]. В данной ситуации выбор именно такой формы представления материала лучше воспроизводит весь ход размышлений автора, служит непосредственным подтверждением предварительно изложенному мнению опытного гуцула. Создается впечатление, что автор ищет в собственных эмоциях доказательство существования «блуда».

На самом деле, оказывается, виновным является сам рассказчик, ведь не захотел послушаться опытных гуцулов, не поверил, что так легко можно заблудиться в лесу, потеряв ориентировку на местности: «Чув я про Чорногору й П особливу красу. Вийшовши на грунь, бачив таемт, в туман далечини повит1 контури, а гуцули мет казали: ото Говерля, ото Пип 1ван... I надумав я, безсила ткчемна ленка (так гуцулы называют одетых не в гуцульский убор или интеллигентов. - Т.Б.), зробити прогульку по Чорногорй Сам... Для бгльшо! приступностг вражть...» [Хоткевич, 1931, с. 214].

Однако именно юмористическое отношение к событиям, которые произошли в жизни героя, и помогает ему преодолеть напряжение, посредством улыбки «спрятать» в душе страх за безысходность, сориентироваться на местности, «включить» разум, а не чувственную сферу. Путем воспоминаний всех событий, которые предшествовали их «углублению» в Черногору, автор стремится одновременно и «подавить» страх, что запал в душу, и адекватно спокойно реагировать на такое «приключение» в горах.

События, которые вспоминает автор, по насыщению юмора и за объектом юмора разные. Наиболее эмоционально нагруженной есть история с пшеном, который захотел приобрести рассказчик, чтобы по чумацкой традиции в пути сварить кулеша. Здесь происходит своеобразное

«наложение» двух культур и двух традиций, когда рассказчик, вводя собственную традицию казацких походов в горах, а не в степи, не учитывает местных особенностей. В комическую ситуацию попадают как рассказчик, так и гуцулы. В качестве объекта комизма рассказчик выступает в момент собственного рассуждения, что в гуцульской корчме среди гор можно купить все: «Це гуцульський Мюр I Мерилгз (крупнейший торговый центр в Москве в начале ХХ века. - Т.Б.), як говорилося давнше, чи унгвермаг, як говориться тепер. У корчмг ви можете дгстати все, «ну рахувати - все», так бодай мене запевняли гуцули. I я йшов туди з думкою купити ананаав, електричний прилад для маткюру й ще тш1 дргбницг. А насамперед пшона» [Хоткевич, 1931, с. 215].

Объектом юмора становятся и гуцулы, например, в эпизоде, когда не могут понять значение слова «пшено». Опытные гуцулы просят совета у старшего гуцула, «патриарха семьи», который «объясняет» «пшено» как пшеницу. Таким «пояснением» он и «раскрывает глаза» рассказчику на перспективу «купить все» в корчме. Стоит заметить, что комизм ситуации, проявляется, собственно, при оценке ее читателем, который невольно становится наблюдателем события - ни рассказчик, ни гуцулы не смеются друг над другом. Рассказчик информирует реципиента таким образом, чтобы читатель как наблюдатель события со своей стороны сумел оценить комизм ситуации.

Добрый «гуцульский» юмор демонстрирует автор в ситуации с гуцулом-поводырем, смеющимся над своей шуткой про молодую ель, на которую много лет назад надел катушку для ниток: «Смер1чка росла - I пгдтмала разом 1з свош вершком I катушку. I тепер вона, та катушка, висо-око! Хгба не смШно? I см1ялися ми обое. I сонце з нами смгялося» [Хоткевич, 1931, с. 219]. Такая добрая улыбка, искренность гуцула улучшает атмосферу общения между друзьями, свидетельствует об открытости души гуцула, способности и в простых жизненных буднях найти повод для поднятия настроения, положительно настроить собеседника на восприятие нужной информации.

Однако иногда такая детская наивность оборачивается и против гуцула. Например, в ситуации, когда все тот же гуцул Иосиф в трухлявом пне у дороги скорее по привычке, чем по логике хочет отыскать тайных сокровищ опришков-разбойников. «Солнцеподобная улыбка» гуцула при этом вызывает у рассказчика шутливое удивление над недостаточной рассудительностью поступка Иосифа.

В произведении автор вспоминает все события, когда по очереди то он, то гуцулы выступали объектами юмора. Однако лишь через некоторое время становится понятно, что большинство ситуаций, которые мог-

ли, по мнению автора, случиться с рассказчиком, можно было обойти. Здесь причина, по мнению писателя, прежде всего находится в непонимании соотношения двух различных культур: «I т1льки потгм, поживши трохи на Гуцульщит, я зрозумгв, що не вс думки, як здаються гетальними, е такими в дтсности I що треба було бути зовсгм слтою людиною, щоб думати, що в Чорногору можна йти от так собг, як на проспект» [Хоткевич, 1931, с. 217].

Таким образом «развенчивается» культ гениальности рассказчика. Ведь читатель фактически должен воспринимать его больше как человека интеллигентного, образованного, однако на самом деле он неопытен в общении с гуцулами. Своеобразным доказательством этой позиции выступает диалог двух гуцулов, из которого (как оказывается на удивление автора) один, имея физическое несовершенство, является более сильным, «стопроцентным гуцулом» в моральном плане. Мнение такого гуцула стоит большего внимания здесь в горах: «А Соломтчук хгба не горець, хгба не стопроцентовий гуцул? I виходило, що т. Вт бшьше в селг, а оцей у полонинах, у властивих горах, так би сказати, в горах у квадрат/» [Хоткевич, 1931, с. 217].

Оценивая диалог гуцулов, автор дает возможность читателю с юмором отнестись к собственно авторской искренней наивности. Не перетягивая юмористический акцент повествования, герой вспоминает до мельчайших подробностей все веселые эпизоды их путешествия горами. Искрометным юмором наполнены воспоминания о встрече с маленькой девочкой, дочкой лесника, вызывающей добрую улыбку из-за неумения еще четко говорить; юмористическая ситуация с ожиданием лесником богатого гостя; шутливая история гуцула Иосифа о деяниях нечистой силы над неместными; собственные мысли рассказчика, когда он, по его мнению, по настоянию черта решил не дорогой широкой идти, а выбрал непролазные чащи, чтобы сократить себе путь. Автору-рассказчику удается ловко удерживать внимание читателя вокруг той ситуации, в которую он попал. С одной стороны, реципиент уже предвкушает по юмористической тональности повествования, что рассказчик и маленький мальчик найдут выход из леса, а с другой — сопереживает главному персонажу, ведь по замыслу автора невольно углубляется в его мысли.

Так создается эффект присутствия читателя в произведении, мысли персонажа становятся собственно мыслями самого реципиента, которые полны оптимистического взгляда на жизнь, даже несмотря на трагичность ситуации: «Насамперед - що таке мох? Оце собг хто-й-зна яке лушпиннячко якесь - то оце й есть мох? Чи може це само собою, а мох

само собою? Якщо це мох, то вт же, бгав син, росте на вах чотирьох сторонах свту - I од захгд, I од схгд I по ньому тяк до архгкнязя не попадеш. А якщо не це мох, то ох! Де ж той мох?» [Хоткевич, 1931, с. 223].

Таким образом, автор отправляет читателя искать ответ в собственных мыслях, побуждая задуматься его, а что бы он сделал в такой ситуации. Развязка произведения наступает внезапно, ведь выход рассказчик находит довольно быстро, благодаря «могучему человеческому интеллекту»: выйти из гор можно ручьем, впадающем в реку, которая протекает возле дома лесничего: «Iя почав ти так, щоб натрапити на потк I - натрапив! I зтшов униз, на ту саму дорогу, якою я не хотгв був ти» [Хоткевич, 1931, с. 223].

Юмористические воспоминания рассказчика помогли ему внутренне успокоиться, настроили на логическое мышление, что и позволило сориентироваться в довольно сложной ситуации. Последствия приключения, в которое попал рассказчик, могли не быть такими счастливыми, ведь лесничий, первым встречающий его из страшной поездки, констатирует: «Ну, щастя ваше, що ви схаменулися скоро. Бо ви там I тиждень могли б блудити» [Хоткевич, 1931, с. 223]. В представленной ситуации довольно юмористически выглядит комментарий рассказчика: «Так от I я знаю, що таке е блуд... (прошу не розумти мене криво)» [Хоткевич, 1931, с. 223]. Такой «легкий» юмор служит шутливым намеком рассказчика на настоящую, более прозаическую причину «блуда» горами, дает читателю возможность в довольно прозрачной форме понять авторский юмористический настрой. Кроме того, автор способствует решению читателя принять условия такой своеобразной комедийной игры в поисках причин «блуда», где собственная неосторожность и опрометчивость становятся настоящими виновниками событий, развернувшихся в жизни рассказчика в Черногории.

Среди гуцульских рассказов Хоткевича особое место принадлежит и рассказу «Две дьячихи». По своим художественным признакам это чисто юмористический рассказ об отношениях двух гуцулок, на которые отложили отпечаток общественные процессы начала ХХ века. Выбирая при описании их отношений позицию рассказчика, автор детально воспроизводит последствия изменения внутреннего мира бывших простых гуцулок, которые путем бракосочетания стали выше обычных крестьянок на иерархической ступени - одной удалось выйти замуж и уехать из села в город Станиславов, другая стала сельской дьячихой.

В традициях гоголевской смеховой культуры описаны автором те события, которые происходят с двумя гуцулками после их неожиданной

встречи в селе. Сама встреча возле узкой кладки через реку психологически предполагает своеобразную борьбу двух женщин. Борьба должна состояться как в физическом смысле, так в моральном, ведь кто-то должен уступить свое место, чтобы тоже проехать кладкой и не упасть в реку. В этой комической ситуации победительницей становится чувства обоих персонажей, мимоходом углубляясь в их сознание: «Се був тргумф, але статславгвська дячиха не показувала зовам, як !! се тшить, а пильно дивилася на дно Черемоша, неначе вбачила там щонайменше чудотворний образ.

А альська дячиха аж позелетла, побачивши кому вона дала дорогу. Та чимборше схилилася I почала, мов би щось виколупувати з помежи пальцгв - от'гк би скалку чи що» [Хоткевич, 1931, с. 121]. По реакции станиславовской дьячихи становится понятно, что в моральном смысле эта борьба еще будет продолжаться, несмотря на такой «торжествующий» въезд в родное село.

Собственно «гуцульский» юмор проявляется в произведении в момент «общения» станиславовской дьячихи со старым гуцулом - фирмачом, извозчиком, что знал ее еще совсем маленькой. Природное остроумие старого гуцула лишний раз доказывает гордость и презрение в отношении ко всему гуцульскому со стороны «бывшей» гуцулки - стани-славовской дьячихи, которая «дивилася на нього, як на папуаса, по тричг перепитувала, що в1н говорить, так що гуцул нарештг плюнув I досить неТречно спитав:...- На наших колачах вггодувала си та вже й нашу бес1ду забула? А того не забула, ек я тебе злапав у наших фасу лях, та задер запашшту та по голт ... вибив добре, абес знала, ек фасулг толочити?...Грубий, некультурний гуцул голосно называв такI частI тта, про як статславгвська дячиха навть сумтвалася, чи взагалг вони можуть у не! Iснувати» [Хоткевич, 1931, с. 121].станиславовская дьячиха. При этом автор с юмором анализирует внутренние

Раскрывая далее отношения двух «подружек», автор подтвердит высказанные слова гуцула о прошлой жизни дьячихи. Таким невольным авторским вмешательством Г. Хоткевич усиливает истинность мыслей гуцула в остроумной форме с позиции незаинтересованного наблюдателя: «Статславгвська дячиха виросла таки у цгм сел1,1 подгя, про яку так неТречно згадував гуцул, дшсно мала мгсце й була Iсторичним фактом. Правда з того часу мала Одоктка встигла вирости, вийти зам1ж за таку особу, як дек у самгм Статславовг... » [Хоткевич, 1931, с. 122].

Незначительные на первый взгляд моменты, которые фиксирует автор в сознании читателя, создают полноценную картину пустоты внутреннего мира бывшей крестьянки, которая в городской жизни уви-

дела лишь безмятежность: «1дучи сюда забирала з собою все, що тшьки знаходилося блискучого в ïï хатi». С позиции опытной городской жительницы и происходит оценка деревенской действительности, в которую попадает станиславовская дьячиха.

Характеры двух «подружек» автор раскрывает во время многочисленных сравнений их поведения. Полноты восприятия образов добавляет углубление во внутренний мир персонажей, который для читателя остается открытым. Это позволяет реципиенту не только с юмором следить за событиями, разворачивающимися в произведении, но и увидеть внутренний мир двух дьячих, который они скрывают друг от друга.

Комический эффект создается путем сопоставления поведения героинь при их разговоре с реальными мыслями и намерениями. По логике развития событий станиславовская дьячиха получает моральную «победу»: автор подробно комментирует, по каким причинам произошла это «победа»: «Поволi-поволi, але на вах пунктах статславська дячиха одержала верх. Прец ж знала багато речей щлком невiдомих альськт дячиа: мала нервову кров, мала будзж, лакованi черевики, а найголовнше - капелюхи. I з того моменту, коли стьська дячиха смиренно й одверто признала вищкть свое'1 статславсько'1 колежанки -мiж ними запанувала цшковита гармотя» [Хоткевич, 1931, с. 127].

Под ироническим финалом, фиксирующим факт временного «перемирия», скрыта тонкая сатира на общественную жизнь определенной прослойки женщин-гуцулок, которые в разной степени стали отстраненными от настоящей гуцульской жизни, а потому и не выступают носителями и продолжательницами традиций, обычаев и обрядов Гуцульщины. Происходит своеобразная констатация неизбежного влияния цивилизации на аутентичную, экзотическую с позиции цивилизации жизнь местных жителей. Собственно гуцульского в этом рассказе и остается, что старый гуцул, который пытается «обратить» бывшую гуцулку к гуцульскому восприятию действительности и «гуцульские» мысли сельской дьячихи, которые под тотальным влиянием станиславовской меняют свое направление. Констатацией такой, на первый взгляд, юмористической истории встречи двух «необычных» гуцулок автор стремится доказать читателю, что с утратой этнических ценностей изменяется их настоящая, внутренняя сакральная, ментальная и глубинная сущность.

Таким образом, исследуя особенности использования юмора в прозаических произведениях Г. Хоткевича, можем заметить следующее. Философское изображение бытия Гуцульщины сквозь призму юмора показано с двух сторон, прежде всего, с позиции интеллигента, человека, приехавшего из города, который стремится как можно скорее «слиться»

с жителями-гуцулами. Это так называемый «чужой» взгляд на Гуцуль-щину, который четко сумел зафиксировать все процессы, происходящие в гуцульском селе начала ХХ века. Этот взгляд на Гуцульщину юмористическую можно увидеть в «Горных акварелях» и «Гуцульских образках» И. Хоткевича. С позиции «чужака» И. Хоткевич стремится постичь все величие и красоту Гуцульщины, исследовать первопричины несчастливой жизни гуцулов начала ХХ века. Поэтому он уделяет юмористическому аспекту восприятия действительности значительно меньше внимания, однако не исключает его вообще из гуцульской жизни.

Бытие Гуцульщины сквозь юмористическое измерение с позиции «стопроцентного» гуцула (это другая сторона изображения бытия гуцула, с его собственной позиции - Т.Б.) у Хоткевича предстает в двух ипостасях. Во-первых, такой юмор в гуцульских рассказах писателя возникает на границе столкновения двух культурных миров и традиций, где объектами юмора становятся как гуцулы, так и автор как представитель «чужого» для гуцулов мира. Во-вторых, стоит отметить наличие в его произведениях «стопроцентного» гуцульского юмора. Этот юмор звучит в репликах гуцулов, автор оценивает их поступки и остроумные замечания, комментарии, раскрывающие перед глазами реципиента совсем «другую» смеховую культуру. Однако, не будучи собственно гуцулом, Г. Хоткевич фиксирует эти вспышки гуцульского юмора фрагментарно, не стремясь специально рассмешить читателя. Таким построением художественного произведения писатель хочет не только заинтересовать реципиента, неискушенного в гуцульской жизни, но и побудить его к собственным размышлениям о месте юмора в жизни простого гуцула в начале ХХ века. Именно поэтому в «Горных акварелях», «Гуцульских образках» юмор присутствует и должным образом воспринимается как непременная составляющая целого аутентичного гуцульского мира.

Литература

Гуцульщина: Iсторико-етнографiчне дослщження. Киев, 1987.

Денисюк I. Гуцульсью п'еси Гната Хоткевича // Хоткевич Г. Неопублжоваш гуцуль-сью п'еси. Луцьк, 2005.

Хоткевич Г.М. Твори. Харьков, 1931. Т. 7.