CC BY
103
П. У. Кузнецов
Уральский государственный юридический университет (Екатеринбург)
ФЕНОМЕНЫ И ЮРИДИЧЕСКИЕ ФИКЦИИ ЦИФРОВОЙ СФЕРЫ
Определяется значение феномена и эмпирического познания в современной действительности. С точки зрения автора, феномен есть прежде всего объект созерцания и опыта внедрения новейших наукоемких информационных технологий. При этом описания таких объектов не всегда отражают их существенные признаки. В качестве примеров рассматриваются используемые в Стратегии развития информационного общества в Российской Федерации на 2017-2030 годы понятия «цифровая экономика», «большие данные», «интернет вещей» и «индустриальный интернет».
Отмечено, что в состав гражданских прав были включены цифровые права. Предлагается характеризовать их как юридическую фикцию, поскольку в настоящее время они представляет собой скорее мегафеномен и символ цифровой действительности, как и цифровой экономики. Анализируется дефиниция цифрового права, данная в ст. 141.1 ГК РФ, и указывается наличие в ней различного рода условностей. Кроме того, используемый в ней термин «правила информационной системы» в законодательстве не употребляется. Автор рассуждает о правовой сущности понятия «цифровое право», рассматривает этот феномен в объективном и субъективном смысле.
В заключение подчеркивается, что цифровизация жизни и появление нового типа общественных отношений требуют повышенной рефлексии юриспруденции в части осмысления системы и структуры права.
Ключевые слова: феномены цифровой сферы, цифровая экономика, большие данные, индустриальный интернет, интернет вещей, юридическая фикция, цифровое право, система права
БОГ: 10.34076/2410-2709-6-72-81
Современная история формирования и развития информационного общества в России приобретает поистине революционный характер.
На прежнем этапе (2000-е гг.) на государственном уровне создавались первые концептуальные условия информационной политики, была принята Стратегия развития информационного общества в Российской Федерации, утвержденная Президентом Российской Федерации 7 февраля 2008 г. № Пр-212. Это был период массового внедрения компьютерной техники и информационных технологий в реальный сектор экономики, практику государственного управления и общественную жизнь. Поэтому тексты, в которых формулировались основные положения государственной политики,
больше напоминали развернутые концептуальные планы общественного развития в информационной сфере.
Современный период развития информационного общества существенно отличается от предыдущего. В основных документах стратегического планирования заданы невиданные ранее параметры общественного развития.
В частности, в Стратегии развития информационного общества в Российской Федерации на 2017-2030 годы, утвержденной Указом Президента РФ от 9 мая 2017 г. № 203 (далее - Стратегия), декларируется необходимость создания условий для формирования общества (пространства) знаний в стране. В этом заключена не только цель Стратегии, но и смысл существования всех обществен-
ных институтов. Новым существенным признаком формируемых, распространяемых и используемых ресурсов (сведений) во всех областях человеческой деятельности стала достоверная информация.
Общество (пространство) знаний и достоверная информация - это не только новые понятия для российской действительности, но и суть и смысл нового времени, а потому их можно отнести к мегафеноменам.
Слово «феномен» в переводе с греческого означает необычное, исключительное, редкое явление или событие, которое ранее не имело места в жизни и труднообъяснимо с точки зрения современных знаний. Более глубокое «измерение» этого понятия мы обнаруживаем в философских трудах о процессе познания с помощью учения о феноменах (феноменологии). Основные компоненты этой методологии философского исследования сводятся к эмпирическому познанию сущности объектов и явлений (И. Кант) или их созерцательному восприятию и интенциональному переживанию (Э. Гуссерль). Суть предметов и явлений, таким образом, познается в ходе созерцания при помощи смутных представлений, осмысления и оценки в ходе практических действий.
Согласно позиции основателя этого направления немецкого философа Э. Гуссерля за сознанием остается функция смысло-образования, не связанная с какими-либо научными, идеологическими и обыденными установками. Его учение о бытии сознания несводимо к «практическим последствиям» (прагматизму) и иррациональному потоку бытия или образу культуры (философии жизни) [Введение в философию 2004: 213-216].
Иначе говоря, познание эмпирического типа в учении о феноменах, несмотря на его чувственно-созерцательный характер, свободно от «наслоения» логически выстроенных знаний о сущности («вещи в себе») предметов и явлений, и эта свобода есть путь к феноменам.
М. К. Мамардашвили обнаруживал в эмпирическом познании путь к феноменам как «продуктам свободного действия», как к чему-то, что невыводимо и непредсказуемо возникает и понятным образом вписывается в существующее, т. е. является слишком крупным и сильным образованием мысли, чтобы
быть просто продуктом бессмысленной случайности [Мамардашвили 1997: 296-297].
Следует отметить, что истина как результат познания эмпирического типа вытекает из опыта, из непосредственного взаимодействия с объектами исследования, тогда как познание теоретического типа по своему предмету, средствам и методам исследования обладает предельно высоким уровнем обобщения, и здесь отсутствует непосредственная связь с объектами [Степин 2006: 158-163]. Следовательно, эмпирическое познание свободно от высоких обобщений, оно основано на непосредственном опыте, наблюдениях, экспериментах, всегда более чувственно в восприятии действительности. Поэтому неслучайно языковые формы эмпирического познания имеют свои особенности, они чаще носят характер феноменов и употребляются в аналитических текстах, научных обзорах прикладных исследований, чтобы продемонстрировать яркие образы технического прогресса. Нередко такие языковые образы используются и в текстах официальных документов, которые провозглашают основные положения государственной политики на том или ином этапе развития страны.
По своему глубокому смыслу и философским основаниям феномен - это явление и объект чувственного эмпирического познания (Э. Гуссерль). Но в нашем понимании это прежде всего объект созерцания и опыта внедрения новейших наукоемких информационных технологий. Описания таких объектов не отражают все их существенные признаки. В качестве примеров рассмотрим некоторые термины, используемые в Стратегии.
Прежде всего следует выделить среди них системообразующее понятие «цифровая экономика», которое отражает новое яркое явление, концентрирущее цифровую форму практически всех сфер жизнедеятельности. В. А. Вайпан указывает, что цифровая экономика представляет собой систему экономических отношений, в которой данные в цифровой форме являются ключевым фактором производства во всех ее сферах, и ее нередко именуют электронной, сетевой, веб- или интернет-экономикой [Вайпан 2017а].
Но речь идет не просто о новых формах производства и не только об экономических отношениях, а о новом состоянии общества, о качественно новых его признаках, которые
оно приобретает в связи с переходом всех его институтов в цифровой формат. Цифровое качество приобретает и наше сознание. Конечно, человек и складывающиеся общественные отношения остаются реальными, но цифровая форма как символ отражения в сознании реальности все больше и больше заполняет жизненное пространство.
В отдельных странах понятие «цифровая экономика» давно используется как рабочий термин в текстах законов в сфере защиты интеллектуальной собственности [Войника-нис 2013: 50-52].
В Российской Федерации цифроэкономи-ческая реформация государственной и общественной жизни началась после утверждения нового текста Стратегии, где впервые было закреплено отдельное направление государственной политики, связанное с цифровиза-цией экономики на макроуровне. А позднее в рамках Национальной программы «Цифровая экономика Российской Федерации» были определены параметры цифровой модернизации (целевые показатели, задачи и основные проекты названной программы до 2024 г.).
Ключевые цели программы - увеличение внутренних затрат на развитие цифровой экономики; создание устойчивой и безопасной информационно-телекоммуникационной инфраструктуры высокоскоростной передачи, обработки и хранения больших объемов данных, доступной для всех организаций и до-мохозяйств; использование государственными органами, органами местного самоуправления и организациями преимущественно отечественного программного обеспечения. Реализация этих целей будет осуществляться в рамках шести федеральных проектов: нормативное регулирование цифровой среды; информационная инфраструктура; кадры для цифровой экономики; информационная безопасность; цифровые технологии; цифровое государственное управление.
В. А. Вайпан подчеркивает, что цифровая экономика в ближайшее время изменит политические и общественные институты и принципы их функционирования, экономическую структуру общества, рынок труда и среду обитания человека [Вайпан 2017Ь: 124-125]. Это действительно так, поскольку масштабы трансформации жизни на основе цифровых технологий не имеют аналогов: от реального сектора экономики, государ-
ственного управления, образования и здравоохранения, правоохранительной и судебной деятельности до бытовой жизни.
Например, приказом Генерального прокурора Российской Федерации от 14 сентября 2017 г. № 627 была утверждена Концепция цифровой трансформации органов и организаций Российской Федерации, в которой прямо упоминается цифровая экономика как основа для широкого внедрения информационных технологий в деятельность органов прокуратуры. Генеральная прокуратура РФ в этом контексте может выступить в роли федеральной площадки для обкатки новых информационных технологий, упоминаемых в госпрограмме «Цифровая экономика».
Заметна в последние годы цифровая трансформация на уровне государственного управления, систем образования, здравоохранения [Акаткин, Ясиновская ].
Перспективы использования возможностей цифровой экономики и высоких информационных технологий в судебной деятельности (особенно судебного электронного документооборота) с учетом опыта Сингапура и других стран упоминались в юридической литературе уже неоднократно [Поддубный 2018]. Более чем десятилетний опыт применения информационных технологий электронного правосудия в Российской Федерации, особенно в деятельности арбитражных судов, доказал их эффективность.
В силу всех указанных выше причин цифровая экономика приобретает качество мегафеномена.
В Стратегии дается определение понятия «цифровая экономика» - это хозяйственная деятельность, в которой ключевым фактором производства являются данные в цифровом виде, обработка больших объемов и использование результатов анализа которых по сравнению с традиционными формами хозяйствования позволяют существенно повысить эффективность различных видов производства, технологий, оборудования, хранения, продажи, доставки товаров и услуг. Приведенная дефиниция не охватывает все существенные признаки и многообразие свойств рассматриваемого мегафеномена.
Цифровая экономика - это не только хозяйственная деятельность, но и новое технологическое состояние общественного раз-
вития и способ существования всех сфер жизнедеятельности, которые ранее были связаны с массовым применением информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) прежних поколений. Ныне в экономике используются не только отдельные элементы информационных систем (базы данных, технические средства и технологии), но и большие данные и технологические платформы как новое поколение таких систем.
Понятие «большие данные» (big data) стало использоваться в научной литературе с 2008 г. Преимущества этой технологической модели формирования, представления и использования огромных массивов информации просто фантастичны. В настоящее время она широко применяется как в системе государственного управления, так и в бизнесе [Черняк 2013] как ресурс принятия управленческих решений по многим направлениям деятельности. Однако технические, технологические и организационно-правовые факторы формируют барьеры для их применения. Одни препятствия носят объективный характер в силу несовершенства информационных систем, другие имеют «личностный» характер. Не менее важной проблемой их использования является несовершенство регламентов.
Используемые для формирования больших данных технические и технологические возможности нового поколения позволяют «увидеть», распознать, зафиксировать и проанализировать огромное множество «деталей» жизнедеятельности, которые ранее были недоступны. Это стало возможным в результате экспонентного развития ЭВМ, перехода информации в цифровой формат и появления телекоммуникационных технологий нового поколения.
Исходным основанием перехода к большим данным стали простейшие датчики (интегральные микропроцессорные устройства и веб-камеры), которые можно встроить практически во все технические устройства. Они позволяют обнаружить, распознать объекты и субъекты окружающего мира, а при подключении к сети Интернет способны передавать сведения нужному адресату (аналитические центры цифровой информации) для последующих обработки и использования. В этом ключ к пониманию мегафе-номена «большие данные», поскольку в нем
слово «большие» означает не просто множество, а мегамножество деталей окружающей действительности, из которых можно создавать любые цифровые образы жизни.
Вторым основанием явился новый класс высоких (наукоемких) технологий, которые позволили создавать когнитивные и семантические имитационные модели цифровой информации, способные создавать сложные аналитические (экспертные) системы обработки огромных массивов информации, собранные от технических устройств окружающего мира.
Наконец, третьим основанием можно считать модели искусственного интеллекта, которые при первом приближении характеризуются как «умные роботы» (программные устройства), способные не только выполнять жестко заданные функции, но и имитировать решение человеком задач, связанных с его жизнедеятельностью, в том числе на уровне экспертной системы [Воройский 2003: 2, 120].
Однако фундаментальные исследования в области искусственного интеллекта позволяют сделать вывод о том, что формулирование единой дефиниции понятий «искусственный интеллект» и «умный робот» - сложнейшая научная задача, поскольку названные понятия обладают разными существенными признаками, а значит, это явления хоть и одного порядка, но разные по своей сущности. Искусственный интеллект есть, скорее, высокая наукоемкая информационная технология, в структуру которой встраиваются модели имитации сознания человека, а «умный робот» (название условное) - киберфизическая информационная система, которая, кроме искусственного интеллекта (технологии, программы), может быть наделена физико-механическими и биологическими признаками [Модели правового регулирования 2019: 29-32]. Но это тема, которая требует самостоятельного исследования.
По структуре большие данные сходны с базами данных, однако, как уже упоминалось, их объем, топология и характеристика несопоставимы. Технологическое обустройство и существенные признаки больших данных как модели представления информации пока невозможно описать традиционным языком. В этом состоит проблема включения этого мегафеномена в правовое пространство.
В Стратегии нет определения понятия «большие данные», но есть дефиниция термина «обработка больших объемов данных». Это совокупность подходов, инструментов и методов автоматической обработки структурированной и неструктурированной информации, поступающей из большого количества различных, в том числе разрозненных или слабосвязанных, источников информации, в объемах, которые невозможно обработать вручную за разумное время.
В этом определении, как и в самом понятии, заложены иррациональные признаки (например, структурированность и неструктурированность информации, большие объемы слабосвязанных источников информации, невозможность обработки информации, разумное время). Это противоречит законам формальной логики. Однако в названных признаках заложены важные свойства самого явления, которые уже упоминались (необычность, исключительность, редкость, труднообъяснимость). В конце концов, явность и нечеткость смысла, одновременно заложенные в феномене, тоже есть его суть. По мере реализации смысла постепенно распознается и сам феномен, он становится более понятным.
Большие данные имеют огромные перспективы использования на практике, несмотря на то что в этой деятельности ожидаются угрозы и вызовы для человека и общества. Но и это тема отдельного исследования.
С понятием «большие данные» тесно связаны и термины «интернет вещей» и «индустриальный интернет». Это тоже продукты технического прогресса, которые возникли в связи с массовым использованием сети Интернет. Их определения в Стратегии полностью не описывают их сущностные признаки, но обладают интенциональным свойством - краткостью.
Интернет вещей - концепция вычислительной сети, соединяющей вещи (физические предметы), оснащенные встроенными информационными технологиями для взаимодействия друг с другом или с внешней средой без участия человека.
Под вещами в этой дефиниции понимаются все бытовые приборы и устройства, которые за счет объединения встроенных в них чипов и подключения к сети Интер-
нет превращают окружающий человека мир в самостоятельную движущуюся автоматизированную систему. Количество таких устройств, подключенных к сети Интернет, в настоящее время значительно превышает число пользователей мобильной связи. Иначе говоря, интернет людей превращается в интернет человеко-вещей, т. е. делает человека и его вещи виртуальными. Это выглядит фантастично и антиутопично, но становится реальностью.
Индустриальный интернет - концепция построения информационных и коммуникационных инфраструктур на основе подключения к информационно-телекоммуникационной сети Интернет промышленных устройств, оборудования, датчиков, сенсоров, систем управления технологическими процессами, а также интеграции данных программно-аппаратных средств между собой без участия человека.
Приведенная дефиниция тоже выглядит ненаучно и, казалось бы, неправдоподобно. Но в условиях развития цифровой экономики индустриальный интернет практически представлен как модель самоуправляемой промышленной системы, как индустриальный робот-Голиаф.
Практически идет формирование модели новой промышленной революции за счет цифровизации производственных циклов и углубления их автоматизации путем объединения встроенных микрочипов во все инженерные устройства и управления ими дистанционно либо вообще без участия человека с помощью устройств и технологий искусственного интеллекта. Особенно эта концепция актуальна для опасных и трудо-затратных видов производства (строительство, добыча полезных ископаемых и др.).
Краткий анализ терминов, употребляемых в практике подготовки и принятия концептуальных официальных документов государственной информационной политики, будет неполным, если мы не обратимся к обзору использования в законодательной деятельности такого понятия, как «юридическая фикция», которая в последнее время применяется все чаще.
Серьезным поводом для дискуссии на эту тему в юридической литературе стало принятие Федерального закона от 18 марта 2019 г. № 34-Ф3 «О внесении изменений
в части первую, вторую и четвертую Гражданского кодекса Российской Федерации», который вступил в законную силу 1 октября 2019 г. Он стал назваться «Законом о цифровых правах» [Андреев 2018: 29-36; Попондопуло 2019; Санникова, Харитонова 2018; Танимов, Шевченко 2019]. Указанным законом дополнена ст. 128 ГК РФ: в состав гражданских прав были включены цифровые права, т. е. в правовое пространство введен новый правовой феномен - субъективное право на объекты в цифровой форме.
В пояснительной записке, которой сопровождался законопроект о цифровых правах, сказано, что целью его принятия является закрепление в гражданском законодательстве нескольких базовых положений, отталкиваясь от которых, российский законодатель мог бы регулировать рынок существующих в информационно-телекоммуникационной сети новых объектов экономических отношений («токены», «криптовалюта» и пр.). В ней же названа и другая цель - обеспечение условий для совершения и исполнения сделок в цифровой среде, в том числе сделок, позволяющих предоставлять массивы сведений. Фактически эти новые объекты создаются и используются участниками информационно-телекоммуникационных сетей, в частности российскими гражданами или юридическими лицами, но российским законодательством пока не признавались.
Не комментируя другие фрагменты пояснительной записки, отметим главный момент, смысл которого заключается в том, что сущность цифрового права как новой юридической фикции близка к сущности ценной бумаги, поэтому под таким правом предлагается понимать совокупность электронных данных (цифровой код, обозначение), которые удостоверяют права на объекты гражданских прав.
Итак, можно констатировать, что в гражданском праве появилась новая юридическая фикция - цифровое право.
Юридические фикции имеют давнюю историю. Как подчеркивает А. Ф. Чердан-цев, их сущность заключается в том, что они предписывают «считать несуществующие факты существующими и наоборот». По его утверждению, они выполняют роль юридического факта-сведения, знания, не обладающего достоверностью, однако при-
нятого за достоверное в силу закона и индивидуального решения правоприменительного органа [Черданцев 2015: 312].
По общему мнению, фикции - это прием юридической техники, хотя, конечно, многие исследователи, применяя разные подходы (исторический, логический, лингвистический и даже философский) к пониманию сущности этого феномена, приходят к выводу о более сложной его характеристике [Бабаев 1978; Кашанина 2007; Лазарев 1974; Танимов 2016; Филимонова 2012].
Например, И. В. Филимонова допускает, что юридическую фикцию можно считать еще и правовым символом, в котором «юридическая реальность подменяется условным, но полезным для ценностной ориентации образом» и который «может выступать сред-
Сущность цифрового права как новой юридической фикции близка к сущности ценной бумаг
ством, способом, формой выражения определенного юридического содержания (понятий, идей, представлений, оценок) и результатом правотворческой и правоприменительной деятельности» [Филимонова 2012: 236]. И это правильно, поскольку мы такое допущение обнаруживаем в юридической фикции «цифровое право», которое в настоящее время представляет собой, скорее, мегафеномен и символ цифровой действительности, как и цифровой экономики.
Учитывая принятое в юриспруденции мнение о том, что юридическая фикция -допустимая условность, понятие «цифровое право» также можно считать условным обозначением, а не названием, отражающим его сущность. В нем отсутствует смысл в части того, что субъективное право не может выражаться в цифровом символе, поскольку оно всегда имеет юридическое содержание, связанное с реальными возможностями субъекта совершать определенные юридически значимые действия. А что в нем тогда есть?
Обратимся к определению понятия «цифровое право», которое дается в ст. 141.1 ГК РФ: «Цифровыми правами признаются названные в таком качестве в законе обязательственные и иные права, содержание
и условия осуществления которых определяются в соответствии с правилами информационной системы, отвечающей установленным законом признакам». В данном определении наблюдаются условности, т. е. признаки понятия, которые невозможно определить с помощью правил формальной логики. Единственный признак, имеющий существенное значение, - это «правила информационной системы». В системе законодательства действует единственный закон, который определяет сущность информационной системы, ее структуру и условия использования, - Федеральный закон от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» (далее - Закон об информации). Но он не определяет понятия «цифровые формы», правда, и «цифровые формы информации» тоже.
Используемого в ст. 141.1 ГК РФ термина «правила информационной системы» как интегрального правового понятия в законодательстве нет. Скорее всего, он привязан к термину «правила инвестиционной платформы», который употребляется в Федеральном законе от 2 августа 2019 г. № 259-ФЗ «О привлечении инвестиций с использованием инвестиционных платформ и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» (далее - Закон о привлечении инвестиций) (ст. 4). Согласно ему инвестиционная платформа является информационной системой. В этом же законе употребляются термины «утилитарные цифровые права», «цифровое свидетельство», сущность которых тоже не отражена.
В п. 3 ст. 2 делается оговорка о том, что понятие «информационная система» используется в настоящем Федеральном законе в значении, определенном Законом об информации, однако никаких пояснений относительно цифровой формы информации в названном законе (как и в Законе об информации) мы не находим.
В этой коллизии норм более точным было бы добавить в ст. 141.1 ГК РФ ссылку на Закон о привлечении инвестиций. Тогда стало бы понятно, с какой целью принят Закон о цифровых правах.
Вместе с тем вопрос о сущности цифрового права остается открытым. Может быть,
он будет решен в дальнейшем при рассмотрении и принятии проекта закона «О цифровых активах» и при соблюдении правил юридической техники. Остается только надеяться на использование законодателем более подходящих моделей правовых норм с точки зрения науки и законодательной практики.
Теперь несколько размышлений по поводу правовой сущности понятия «цифровое право». Согласно традиции понимания догмы права и юридического его смысла следует рассматривать этот феномен в объективном и субъективном смысле.
Что есть цифровое право в позитивистском смысле как совокупность норм? Вероятно, это нормы, призванные регулировать правоотношения, складывающиеся по поводу информации в цифровой форме и связанных с нею информационных систем, в том числе информационных технологий, поскольку они входят в такие системы как структурный элемент. Под информацией в цифровой форме следует понимать цифровой символ как некий цифровой код, как часть цифрового языка. В законодательной практике до настоящего времени с достаточной степенью условности как символ информации использовалась электронная форма (электронная подпись, электронное сообщение и т. д.), но не цифровая форма. Судя по тому, как бурно развиваются новые феномены цифровой эпохи, необходимо концептуально (в буквальном смысле) изменить приемы юридической техники, чтобы не вносить в тексты законов когнитивные дефекты.
В субъективном смысле цифровое право рассматривается уже как возможность поиска, производства, хранения, передачи и использования информации в цифровой форме в любой ее разновидности с помощью ЭВМ, поскольку иных средств реализации такой возможности научно-технический прогресс пока не допускает. Это право и зафиксировано в ст. 141.1 ГК РФ.
А вот как объект цифровое право вряд ли правильно рассматривать как иные имущественные права, закрепленные в ст. 128 ГК РФ. Здесь усматривается уже логическая неопределенность в слове «имущественные», поскольку под цифровым правом подразумевается все же нематериальное право. При этом согласимся с мнением В. Ф. Попондо-
пуло о том, что в ст. 128 ГК РФ слова «цифровые права» следует заменить на слова «иные права, выраженные в электронно-цифровой форме» [Попондопуло 2019: 35-36].
Одним словом, не всегда в законотворческой деятельности используются строгие логические приемы обобщения, анализа и синтеза и др. Правила использования специальной терминологии в законах нередко нарушаются.
Что касается институциональной идентичности феномена цифрового права и его места в правовой системе, следует согласиться с авторами, которые считают, что процесс цифровизации жизни и появление нового типа общественных отношений требуют повышенной рефлексии юриспруден-
ции в части осмысления системы и структуры права.
Правильно отмечается, что в связи с циф-ровизацией происходит модификация сферы правового регулирования, она становится «мультисодержательной», а потому современные исследования в части трансформации системы права и появления концепции «циклических правовых массивов» в современных условиях становятся продуктивными [Хабриева 2018: 96]. Она существенно дополняет концепцию комплексных отраслей права. К ним относится информационное право как некий посредник между частным и публичным правом, соединяющий в единый нормативный массив все правовые режимы информации вне зависимости от формы ее существования [Талапина 2018: 12].
Список литературы
Акаткин Ю. М., Ясиновская Е. Д. Цифровая трансформация государственного управления: датацентричность и семантическая интероперабельность. М.: Ленанд, 2019. 214 с.
Андреев В. К. О понятии цифровых прав и их оборотоспособности // Журнал предпринимательского и корпоративного права. 2018. № 2. С. 32-41.
Бабаев В. К. Советское право как логическая система: учеб. пособие. М.: РИО Акад. МВД СССР, 1978. 212 с.
Вайпан В. А. Основы правового регулирования цифровой экономики // Право и экономика. 2017a. № 11. С. 12-17.
Вайпан В. А. Теория справедливости: право и экономика. М.: Юстицинформ, 2017b. 280 с.
Введение в философию: учеб. пособие для вузов / авт. колл.: И. Т. Фролов и др. М.: Республика, 2004. 623 с.
Войниканис Е. А. Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху: парадигма баланса и гибкости. М.: Юриспруденция, 2013. 82 с.
Воройский Ф. С. Информатика. Новый систематизированный толковый словарь-справочник. М.: Физматлит, 2003. 492 с.
Кашанина Т. В. Юридическая техника М.: Эксмо, 2007. 263 с.
Лазарев В. В. Пробелы в праве и пути их устранения. М.: Юрид. лит., 1974. 182 с.
Мамардашвили М. К. Стрела познания (набросок естественноисторической гносеологии. М.: Языки русской культуры, 1997. 308 с.
Модели правового регулирования создания, использования и распространения роботов и систем с искусственным интеллектом: моногр. / под общ. ред. В. Б. Наумова. СПб.: СПбГУ, 2019. 252 с.
Поддубный Е. О. К вопросу об оптимизации деятельности судов в России посредством электронного правосудия // Право и цифровая экономика. 2018. № 1. С. 33-34.
Попондопуло В. Ф. Правовые формы цифровых отношений // Юрист. 2019. № 6. С. 29-36.
Санникова Л. В., Харитонова Ю. С. Цифровые активы и технологии: некоторые правовые проблемы выработки понятийного аппарата // Право и цифровая экономика. 2018. № 1. С. 25-30.
Степин В. С. Философия науки. Общие проблемы: учеб. М.: Гардарики, 2006. 289 с.
Талапина Э. В. Право и цифровизация: новые вызовы и перспективы // Журнал российского права. 2018. № 2. С. 5-17.
Танимов О. В. Теория юридических фикций. М.: Проспект, 2016. 412 с.
Танимов О. В., Шевченко А. Р. Цифровое право: основные сущностные аспекты // Российская юстиция. 2019. № 10. С. 6-9.
Филимонова И. В. Юридические фикции в праве России: история и современность. М.: Юрлитинформ, 2012. 376 с.
Хабриева Т. Я. Право в условиях цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. № 1. С. 85-102.
Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в юриспруденции. М.: Норма; Инфра-М, 2015. 342 с.
Черняк Л. Свежий взгляд на большие данные // Открытые системы. СУБД. 2013. № 7. С. 18-23.
Петр Уварович Кузнецов - доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой информационного права Уральского государственного юридического университета. 620137, Российская Федерация, Екатеринбург, ул. Комсомольская, д. 21. E-mail: nich@usla.ru.
Phenomena and Legal Fictions of Digital Sphere
The significance of the phenomenon and empirical knowledge in modern reality is determined. From the point of view of the author, the phenomenon is primarily an object of contemplation and experience in introducing the latest high information technologies. At the same time, descriptions of such objects do not always reflect their essential features. As examples, the concepts of «digital economy», «big data», «Internet of things» and «industrial Internet» used in the Strategy for the Development of the Information Society in the Russian Federation for 2017-2030 are considered.
It is noted that digital rights have been included in civil rights. It is proposed to characterize them as a legal fiction, since at present they are more likely a megaphenomenon and a symbol of digital reality, as well as a digital economy. The article analyzes the definition of digital law given in Art. 141.1 of the Civil Code of the Russian Federation, and indicates the presence of various conventions in it. In addition, the term «information system rules» used in it is not mentioned in the legislation. The author discusses the legal essence of the concept of «digital law», considers this phenomenon in an objective and subjective sense.
In conclusion, it is emphasized that the digitalization of life and the emergence of social relations of a new type require increased reflection of jurisprudence in terms of understanding the system and structure of law.
Keywords: digital phenomenon, digital economy, big data, industrial Internet, Internet of things, legal fiction, digital law, legal system
References
Akatkin Yu. M., Yasinovskaya E. D. Tsifrovaya transformatsiya gosudarstvennogo upravle-niya: datatsentrichnost' i semanticheskaya interoperabel'nost' [Digital Transformation of Government: Data Centricity and Semantic Interoperability], Moscow, Lenand, 2019, 214 p.
Andreev V. K. O ponyatii tsifrovykh prav i ikh oborotosposobnosti [On the Concept of Digital Rights and Their Turnover], Zhurnal predprinimatel'skogo i korporativnogo prava, 2018, no. 2, pp. 32-41.
Babaev V. K. Sovetskoe pravo kak logicheskaya sistema [Soviet Law as a Logical System], Moscow, RIO Akad. MVD SSSR, 1978, 212 p.
Cherdantsev A. F. Logiko-yazykovye fenomeny v yurisprudentsii [Logical and Linguistic Phenomena in Jurisprudence], Moscow, Norma, Infra-M, 2015, 342 p.
Chernyak L. Svezhii vzglyad na bol'shie dannye [Fresh Look at Big Data], Otkrytye sistemy. SUBD, 2013, no. 7, pp. 18-23.
Filimonova I. V. Yuridicheskie fiktsii v prave Rossii: istoriya i sovremennost' [Legal Fictions in the Law of Russia: History and Modernity], Moscow, Yurlitinform, 2012, 376 p.
Frolov I. T. et al. Vvedenie v filosofiyu [Introduction to Philosophy], Moscow, Respublika, 2004, 623 p.
Habrieva T. Ya. Pravo v usloviyakh tsifrovoi real'nosti [Law in Digital Reality], Journal of Russian Law, 2018, no. 1, pp. 85-102.
Kashanina T. V. Yuridicheskaya tekhnika [Legal Technique], Moscow, Eksmo, 2007, 263 p.
Lazarev V. V. Probely v prave i puti ikh ustraneniya [Gaps in Law and Ways to Address Them], Moscow, Yurid. lit., 1974, 182 p.
Mamardashvili M. K. Strela poznaniya (nabrosok estestvennoistoricheskoi gnoseologii [The Arrow of Knowledge (Sketch of Natural Historical Epistemology)], Moscow, Yazyki russkoi kul'tury, 1997, 308 p.
Naumov V. B. (ed.) Modeli pravovogo regulirovaniya sozdaniya, ispol'zovaniya i raspros-traneniya robotov i sistem s iskusstvennym intellektom [Models of Legal Regulation of the Creation, Use and Distribution of Robots and Systems with Artificial Intelligence], Saint-Petersburg, SPbGU, 2019, 252 p.
Poddubnyi E. O. K voprosu ob optimizatsii deyatel'nosti sudov v Rossii posredstvom elek-tronnogo pravosudiya [On the Issue of Optimizing the Activities of Courts in Russia Through E-Justice], Pravo i tsifrovaya ekonomika, 2018, no. 1, pp. 33-34.
Popondopulo V. F. Pravovye formy tsifrovykh otnoshenii [Legal Forms of Digital Relations], Yurist, 2019, no. 6, pp. 29-36.
Sannikova L. V., Haritonova Yu. S. Tsifrovye aktivy i tekhnologii: nekotorye pravovye prob-lemy vyrabotki ponyatiinogo apparata [Digital Assets and Technologies: Some Legal Problems of Developing a Conceptual Framework], Pravo i tsifrovaya ekonomika, 2018, no. 1, pp. 25-30.
Stepin F. S. Filosofiya nauki. Obshchie problemy [Philosophy of Science. General Issues], Moscow, Gardariki, 2006, 289 p.
Talapina E. V. Pravo i tsifrovizatsiya: novye vyzovy i perspektivy [Law and Digitalization: New Challenges and Perspectives], Journal of Russian Law, 2018, no. 2, pp. 5-17.
Tanimov O. V. Teoriya yuridicheskikh fiktsii [Theory of Legal Fictions], Moscow, Prospekt, 2016, 412 p.
Tanimov O. V., Shevchenko A. R. Tsifrovoe pravo: osnovnye sushchnostnye aspekty [Digital Law: Essential Aspects], Rossiiskaya yustitsiya, 2019, no. 10, pp. 6-9.
Vaipan V. A. Osnovy pravovogo regulirovaniya tsifrovoi ekonomiki [Fundamentals of Legal Regulation of the Digital Economy], Pravo i ekonomika, 2017, no. 11, pp. 12-17.
Vaipan V. A. Teoriya spravedlivosti: Pravo i ekonomika [Theory of Justice: Law and Economics], Moscow, Yustitsinform, 2017b, 280 p.
Voroiskii F. S. Informatika. Novyi sistematizirovannyi tolkovyi slovar'-spravochnik [Computer Science. New Systematic Explanatory Dictionary-Reference], Moscow, Fizmatlit, 2003, 492 p.
Voinikanis E. A. Pravo intellektual'noi sobstvennosti v tsifrovuyu epokhu: paradigma balan-sa i gibkosti [Digital Intellectual Property Law: A Balance and Flexibility Paradigm], Moscow, Yurisprudentsiya, 2013, 82 p.
Petr Kuznetsov - doctor of juridical sciences, professor, head of the Information law department, Ural State Law University. 620137, Russian Federation, Yekaterinburg, Komsomol'skaya str., 21. E-mail: nich@usla.ru.
Дата поступления в редакцию / Received: 04.11.2019
Дата принятия решения об опубликовании / Accepted: 24.12.2019
