CC BY
58
УДК 323.11, 314.045, 316.4.063 Леонид ФИТУНИ, Ирина АБРАМОВА
ФЕНОМЕН "ВОСТОЧНОГО ОБЩЕСТВА" В СОВРЕМЕННОЙ ЕВРОПЕ: ПАРАДИГМЫ, ВЫЗОВЫ, ПРОГНОЗЫ
Аннотация. Исследуя социальную динамику афро-азиатских, прежде всего мусульманских диаспор Европы, авторы выдвигают гипотезу о возникновении в ЕС феномена "восточного общества", резистентного к интеграции в европейское гражданское общество. Даны его основные характеристики. Описаны этапы социального отчуждения и самоизоляции мусульманских сообществ и связанные с этим вызовы. Выдвинуто положение о консолидации и транснационализации этнических диаспор в рамках ЕС и в мире в целом. Значительная часть работы основана на материалах собственных полевых исследований и интервью, проведённых в африканских и азиатских диаспорах в ряде крупных городов ЕС, а также в центрах содержания мигрантов в Греции, Испании и Марокко.
Ключевые слова: восточные диаспоры, мусульмане ЕС, мигранты, несостоявшиеся государства, расколотое общество, радикализация, отчуждение диаспор, консолидация и транснационализация диаспор.
После Великой рецессии 2007-2009 гг. и последовавшего за ней европейского долгового кризиса в поведенческих парадигмах, ажитациях и страхах Объединённой Европы недвусмысленно обозначились признаки "кризиса среднего возраста": транзит идентичности, потребность в самоутверждении, тяга к рискованным действиям вроде раздувания в собственном подбрюшье пламени "арабской весны", авантюры в Ливии, Сирии и на Украине, жёсткая конфронтация Россией.
Как пишет член-корреспондент РАН Ал.А. Громыко "Прогрессировавшая все послевоенные годы дифференциация в доходах западного среднего класса, расслоение, обеднение его нижних слоев находит теперь выражение в грозных для традиционных моделей развития феноменах брекзита, трампизма, в разрушении "заливочных форм" политического процесса в европейских странах и США" [Громыко, 2017: 9].
© Фитуни Леонид Леонидович - член-корр. РАН, д.экон.н., замдиректора Института Африки РАИ. Адрес: 123001, Россия, Москва, ул. Спиридоновка, 30/1. E-mail: [email protected]
Абрамова Ирина Олеговна - член-корр. РАИ, д.экон.н., директор Института Африки РАИ.
Адрес: 123001, Россия, Москва, ул. Спиридоновка, 30/1. E-mail: [email protected]
Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ. Проект № 16-07-00009. "Феномен "'Исламского государства" в контексте развития современного восточного общества".
Fragile Union — Fractured Society - Failed States?
Качественная особенность сегодняшней ситуации в том, что кризисные явления проникли в три ключевых для Евросоюза ценностных пространства - материального благосостояния его граждан; приверженности и распространения идей либерализма и демократии; личной безопасности и свобод европейцев. Сохранение этих трёх составляющих в целостности экзистенционально важно для будущего ЕС.
В ухудшении положения в каждом из пространств единая Европа, если и не была первопричиной, уж точно играла самую непосредственную роль. Международный контур безопасности дал протечку после цепной дестабилизации обстановки в регионе Северной Африки и Ближнего Востока (от "арабской весны" с её ливийской авантюрой до сирийского кризиса), резко усилившей трансконтинентальную экспансию международного терроризма и породившей непосредственно связанный с катаклизмами в мусульманском мире и в Тропической Африке миграционный кризис. Как показало развитие событий, иллюзорные победы Брюсселя на внешнеполитическом фронте серьёзно подорвали основы международной стабильности в различных районах мира.
Эти угрозы, относящиеся в основном к сфере внешней безопасности, наложи-лись на внутренние экономические, политические и социальные проблемы, в числе которых следует обратить особое внимание на человеческое измерение: неблагоприятные демографические тренды, значимые изменения в этноконфессиональной структуре населения, радикализацию и политическую маргинализацию значительных частей общественного мнения, рост популизма.
Встал вопрос о степени и пределах реального владения и управления ситуацией в Евросоюзе нынешней генерацией его политических лидеров и руководителей. Сегодня, пожалуй, можно говорить о потере полноты былой степени контроля над населением в ценностном, моральном и пространственном измерениях. В ценностном - поскольку целые сегменты общества во всеуслышание декларируют свою диссоциацию от насаждавшихся долгое время ценностных установок (например, от мультикультурализма и толерантности). В моральном - потому что в пылу межфракционной борьбы политические элиты вылили на головы общественности такие объёмы компромата друг на друга, что в результате лишились морального право на лидерство. В пространственном - потому что, пожалуй, впервые за всю историю Евросоюза внутри стран-членов появились чётко выделяемые пространства (зоны), в которых реальная легитимная власть светского европейского государства ограничена.
Этот последний малоизученный аспект представляется особенно значимым. Дело в том, что несостоятельность в осуществлении полноценного пространственного контроля и утеря монополии на законное использование государственного механизма принуждения (полиция, исполнительная юстиция и т.п.), любые формы двоевластия и возникновения параллельных правовых или полицейских структур, неспособность реализовать базовые конституционные требования и обеспечить государственные услуги рассматриваются современной политической наукой как признаки хрупкого (недееспособного) или несостоявшегося государства (fragile or failed state) [Zartman, 1995; Chomsky, 2006].
Давая определение последним патриарх американской политической науки У. Зартман в своём классическом труде "Несостоявшиеся государства: дезинтеграция или восстановление легитимной власти?" писал, что в таких государствах существующие "структура, авторитет легитимной власти и политический порядок разваливаются и возникает потребность снова строить их в какой-то форме - старой
или новой. Речь вовсе не идёт ни об анархии, ни об этническом национализме. Речь идёт о крахе старых порядков, которые дают почву, в том числе, этническому национализму" [Zartman, 1995: 6].
Вышеперечисленные критерии отнесения тех или иных государств к категории хрупких/недостаточно дееспособных (fragile) или несостоявшихся были предложены именитыми западными исследователями в те времена, когда обнаружение их в ЕС казалась невероятным, зато хорошо вписывалось в реалии развивающихся стран и постсоветского пространства. Авторы далеки от мысли о механическом переносе или полном отождествлении проблем несостоявшегося или хрупкого государства с сегодняшним состоянием дел в Евросоюзе или его отдельных компонентах. В то же время нельзя не видеть очевидное и полностью игнорировать значимость проявляющихся угроз. Конечно, задел прочности политических институтов современной Европы достаточно велик, чтобы найти пути ослабления возникающих рисков. Однако не следует забывать того, что нередко жёсткость конструкции сама становится фактором её разрушения.
В проблематике несостоявшихся и хрупких государств важное место отводится концепту "расколотого общества" (fractured society) [Trauschweizer, 2014], что в контексте нашего анализа может быть применено к некоторым современным европейским реалиям, в частности, к изучению взаимоотношений этно-религиозных анклавов с гражданским обществом современной Европы.
"Восточное общество" в Европе
Мы намеренно избрали абстрактный термин "восточное общество" для обозначения объекта исследования данной статьи. Он удобен для охвата большой гаммы разноэтничных и разноконфессиональных сообществ и групп афро-азиатских диаспор в Европе, включая граждан ЕС, являющихся потомками иммигрантов во втором и третьем поколениях, но не утративших чёткой самоидентификации с культурой, проблемами и устремлениями страны их происхождения. Авторы в значительной мере опирались на материалы собственных полевых исследований и опросов, проведённых в разное время в ряде крупных городов Великобритании, Германии, Франции, Испании, а также в центрах содержания мигрантов в Греции, Испании и Марокко [Абрамова, Фитуни, 2008-2016].
Нас интересовали вопросы генезиса, механизмов построения и функционирования сложившихся внутри ряда стран ЕС "зон отчуждения" - иноцивилизационных сообществ, слабо интегрирующихся в современное гражданское общество ЕС, постепенно самоорганизующихся и неизбежно превращающихся в значимую политическую, экономическую и социальную силу. В контексте политической теории эти сообщества (диаспоры, этнические и религиозные меньшинства и т.д.) и есть пространства "провала" европейского государства и его гражданского общества. Именно здесь вызревают симптомы failed state, о которых писал У. Зартман, failed unions Н. Хомского и fractured societies И. Траушвайцера и С. Майнера - элементы параллельных структур и прообразы институтов, монопольное право на создание которых до сих пор принадлежало только государству. Подтверждение тому - "исламская полиция" патрулирующая улицы европейских городов, хаваладары, осуществляющие регулярные и мало скрываемые межгосударственные финансовые трансферты вне зависимости от действующего валютно-финансового регулирования, параллельные системы правосудия в виде шариатских судов, и значительные территории фактического двоевластия, вроде недавно снесённых "Джунглей" близ
Кале или брюссельского Молеибека, некоторых коммун на севере Парижа, где власти с трудом пытаются противостоять накопившемуся потенциалу недовольства и протеста, регулярно выливающемуся в насилие, массовую порчу имущества граждан и поджоги.
"Восточное общество" Европы невероятно разнородно этнически, но в цивили-зационном и конфессиональном аспектах менее фрагментировано. Некоторые его части слабо взаимодействуют друг с другом (например, африканцы с выходцами из Индокитая), другие сравнительно легко преодолевают религиозные водоразделы (африканцы-христиане и африканцы-мусульмане).
Мы пытались взвешенно подходить к объединению данных и распространению выводов на большие группы сообществ бывших и нынешних мигрантов, на всё "восточное общество" внутри Европы. Одна лишь мусульманская диаспора в Европе объединяет представителей 56 стран происхождения и разговаривает почти на 100 языках. Понятно, что части евромусульманской уммы разнородны, но, в то же время, их объединяет принадлежность к исламу, которая формирует общие для всех параметры идентичности. Наши интервью в районах компактного проживания этно-религиозных меньшинств в Германии и Великобритании показали, что не все такие группы в одинаковой степени склонны сепарировать себя от государства проживания. Так, турки и курды в Германии, индуисты и сикхи в Англии в целом достаточно легко интегрируются в окружающую социальную среду. Однако, даже в случае с выходцами из одного и того же географического региона (мусульмане, индуисты, сикхи Индостана) уровень сегрегации и алиенации может существенно различаться [Абрамова, Фитуни, 2008-2016].
В силу объективных причин (прежде всего владение арабским и в меньшей степени тюркскими языками) нам удалось глубже заглянуть в социальные, экономические и бытовые реалии некоторых мусульманских диаспор в странах ЕС, что позволило прийти к некоторым новым выводам относительно тенденций интеграции и отчуждения мусульманских диаспор в Европе.
Актуальные оценки численности мусульман в Европе варьируются в зависимости от определения, кого же именно относить к ним (только граждан ЕС или включать в их число лиц, не имеющих европейского гражданства), и от методологии подсчёта. Кроме того, существенное влияние на конечные показатели оказывают как политические и идеологические соображения, так и такое понятие, как "полит-корректность", а также нежелание политиков предстать в невыгодном для них свете. Если опираться на официальные данные Евросоюза и национальных источников, получается, что из 525 млн жителей Западной и Центральной Европы (28 стран-членов Евросоюза, плюс Норвегия и Швейцария) насчитывается от 15 до 20 миллионов мусульман, что составляет от 2,8 до 3,8% населения. Однако если ориентироваться на цифры, сообщаемые мусульманскими объединениями, то этот показатель может быть порядка 25 миллионов, что соответствует уже 4,8% всех жителей рассматриваемого нами региона.
Столь существенный разнобой в цифрах объясняется не только стремлением каждой из сторон представить картину в более "благоприятном" для себя свете, но и подходом к подсчёту правоверных. Правительственные и полуофициальные источники в тех случаях, когда они вообще ведут подобный учёт (в ряде стран Евросоюза он не практикуется или прямо запрещён), как правило, сообщают сведения о мусульманах, имеющих гражданство, вид на жительство или претендующих на подобный статус.
Как показали наши полевые исследования, мусульманские объединения в Европе обычно исходят из общей численности общины, складывающейся вокруг молельного дома, мечети или территориальной группы общин. Понятно, что, за редким исключением, документы о наличии гражданства или права на жительство у молящихся не спрашивают, хотя руководители общин, да и рядовые члены, могут быть хорошо осведомлены об отсутствии подобных документов у своих единоверцев. Другими словами, данные из мечетей неизбежно будут более высокими, чем из официальных правительственных источников, поскольку будут базироваться на фактической посещаемости верующими мест, предназначенных для моления, без политических и юридических корректировок. Впрочем, не следует списывать со счетов и то, что в некоторых странах ЕС большая по численности община может претендовать на более весомую государственную поддержку [Фитуни, Абрамова, 2016].
До начала европейского миграционного кризиса 2015-2016 гг. считалось, что к 2030 г. около 10% населения ЕС могут составить мусульмане. При этом в целом в Европе в восьми странах, даже без учёта иммигрантов, исповедовать ислам будут более 10% их граждан. Это - Албания (82,2% всего населения), Босния-Герцоговина (42,7%), Македония (40,3%), Черногория (21,5%), Болгария (15,7%) Россия (14,4%), Франция (10,3%) и Бельгия (10,2%). В Косово доля мусульманского населения, по данному прогнозу, должна была бы возрасти до 93,5%. [Pew, 2015]. Данные оценки по Европе, на наш взгляд, были бы в целом релевантны для прогнозирования возможной численности мусульман в ЕС, поскольку, как ожидалось, к 2030 г. все выше перечисленные страны должны или могли бы стать членами Евросоюза.
Но в ситуацию вмешался во многом рукотворный миграционный кризис 2015-2016 гг. Совершенно очевидно, что, если в результате массового прихода к власти популистов в ЕС не сложится некая новая реальность [Громыко Ал.A., 2016a], радикально меняющая экономическое и политическое положение диаспор в странах Евросоюза, прогнозные показатели придётся повысить. В одних странах - весьма существенно, в других - не столь значительно. Очевидно, что и число стран с вышеуказанным пороговым индикатором в 10% возрастёт. К ним присоединятся, скорее всего, Германия, и, с большой долей вероятности, Великобритания и Нидерланды.
Из стран Евросоюза на сегодняшний день самыми "исламизированными" являются Бельгия и Франция. Именно в этих странах самая высокая доля мусульман в составе населения (между 6 и 8 процентами). Удельный вес мусульманского населения в Дании, Великобритании, Швеции, Германии, Нидерландах и Австрии достигает 4 - 5%. Из нечленов ЕС к этой же категории западноевропейских стран относится и Швейцария. Значительную, хотя существенно меньшую в процентном отношении, долю от общей численности населения составляют мусульмане в Испании и Италии, а из нечленов ЕС - в Норвегии (между 2 и 3%). Наиболее быстрыми темпами растет число последователей ислама в Западной Европе: Швеции, Бельгии, Австрии, Великобритании, Норвегии, Франции и Италии. В то же время так называемые "младоевропейцы" имеют пока ещё небольшие мусульманские общины (не более 0,3% населения). В целом, с учётом роста численности мусульман-переселенцев и высокой рождаемости внутри мусульманских общин в странах Евросоюза к 2030 г. даже по официальным данным может проживать порядка 30 миллионов последователей ислама (и это при условии, что в состав ЕС не войдут балканские страны с мусульманским населением) [Pew, 2015].
Многообразие мусульманских общин
Многие мусульманские общины в странах Западной Европы сложились в 1950-е и 1960-е годы, когда европейский рынок труда испытывал дефицит рабочей силы, и иммиграционная политика стран Евросоюза ориентировалась на массовое привлечение дешёвых рабочих рук. Наследие колониального прошлого и традиционные исторические связи различных стран Европы предопределили этническую структуру привлекаемых работников-мигрантов. Например, в Великобритании обращает на себя внимание высокая доля мусульман - выходцев из Южной Азии, особенно Пакистана и Индии. Большинство мусульман, проживающих во Франции, эмигрировали из Северной Африки (Алжир, Марокко и Тунис) или субсахарской Африки. Немецкая мусульманская община сложилась исторически в основном за счёт выходцев из Турции - т.н. "гастарбайтеров" турок и курдов. Мусульмане Нидерландов прибывали изначально из Индонезии и колоний в Америке, но позднее поток мигрантов из Марокко и Турции оказался более многочисленным. Многие выходцы из Марокко, Алжира, Туниса поселились во франкоязычной Бельгии и уже оттуда заселили фламандские районы страны. В последние десятилетия имел место приток мусульманских мигрантов и политических беженцев в Западную Европу, включая Скандинавию, из других регионов и стран, таких, как Балканы, Ирак, Сомали и Палестина. Политические волнения и беспорядки в Северной Африке и странах Ближнего Востока с момента начала "арабской весны" в 2011 г. вызвали новые потоки беженцев (мусульман и немусульман), особенно из Туниса и Ливии, в первую очередь в такие европейские страны, как Италия, Франция и Мальта.
До миграционного кризиса 2015-2016 гг. приток мусульман во Францию был на уровне порядка 66 тысяч человек в год. В Испанию направлялось ещё больше последователей ислама - более 70 тыс. чел. в год. Мусульмане составляли две трети от всех новых иммигрантов во Францию, но в Испании они были в меньшинстве (13,1%). В результате "арабской весны" этот показатель возрос для Франции до 70%, а с началом миграционного кризиса 2015 г. перевалил и за эту величину. В Испании удельный вес мусульманских иммигрантов вырос, но он по-прежнему оставался достаточно низким (15-16%) в сравнении с латиноамериканцами и поселенцами из других стран ЕС [EU Asylum Statistics]. В Великобритании до указанного кризиса приток мусульман-мигрантов (в большей части из Южной Азии и Африки) колебался в районе 68 тыс. чел. в год (28% от общего числа иммигрантов).
В Германии сегодня проживает более 4 миллионов мусульман, на них приходится примерно 5% восьмидесятимиллионного населения страны. Почти две трети мусульман в Германии (от 2,5 до 2,7 млн) имеют турецкие корни; около 14% приходятся на юго-восточные страны Европы - Албанию, Боснию и Болгарию; около 8% - выходцы из Ближнего Востока; и 7% - мигранты из Северной Африки, прежде всего Марокко. Мусульмане являются третьей по величине религиозной группой в Германии, после римокатоликов и лютеран. Мусульманская рождаемость в три раза выше, чем среди немусульман, и почти треть из мусульман Германии моложе 18 лет. Сорок пять процентов проживающих в стране мусульман получили немецкое гражданство.
Как правило, жизнь мусульман и особенно арабов в Германии напоминает жизнь на их исторической родине. Арабская община в силу своих традиций, весьма далёких от европейских и, особенно, от немецких, отличающихся крайним педантизмом, дисциплиной и порядком во всем, представляет из себя довольно изолированное сообщество в Германии. Дети арабов-мигрантов, как правило, женятся межСовременная Европа, 2017, №4
ду собой, процент смешанных браков не превышает 10%. Если мигранту удаётся открыть собственное дело: ресторан или небольшой магазинчик, то там работают в основном его родственники. Особенно тяжело положение женщин. С одной стороны, они почти всегда получают визу с пометкой, запрещающей им работать. Эта так называемая виза "Nur zur Begleitung des Ehegattens" (только для сопровождения супруга). С другой стороны, мужья-арабы запрещают своим женам не только работать вне дома, но даже самостоятельно выходить на улицу за покупками. Отсюда -узкий круг общения большинства арабских женщин, незнание языка и полная изолированность от немецкого общества. Языковая проблема является основной не только для женщин, но и для очень многих мигрантов-мужчин. Если они и находят работу, то такую, где знания языка практические не требуется, за исключением 20-30 важнейших терминов, связанных с производственным процессом. Знание же разговорного немецкого языка (не говоря уже о литературном) практически полностью отсутствует, что затрудняет более тесные контакты с местным населением [Абрамова И.О., 2009: 289].
Вековые противоречия между различными этносами и/или странами происхождения часто переносятся мигрантами на европейскую почву. Наши интервью в Германии, Испании, Швейцарии, Великобритании и Италии показали наличие труднопреодолимых противоречий и предубеждений во взаимном восприятии между представителями местных арабских общин и их единоверцами из Тропической Африки, между турками и курдами, а также в восприятии основной массой представителей суннитских общин, мусульман-ахмадитов, турецких алевитов, ала-витов Леванта и выходцев из Ирана [Фитуни Л.Л., Абрамова И.О., 2016].
Из всех стран ЕС, в населении которых удельный вес мусульман превышает 5%, только Великобритания открыто публикует подробные данные официальных переписей населения, относящиеся к расовому, этническому, половозрастному составу мусульманской части своего населения. Правда, поскольку переписи в стране проводятся раздельно для Англии и Уэльса, Шотландии и Северной Ирландии, а состав анкет не одинаков, то и обобщенные данные по всему королевству оказываются результатами сложения не стопроцентно совместимых показателей [Абрамова, 2016].
Численность мусульманского населения в королевстве в 2016 г. приблизилась к 3 миллионам. Согласно переписи 2011 г. большая часть последователей ислама (2,7 млн) жила в Англии и Уэльсе. В Шотландии проживало всего 77 тысяч мусульман. Там половозрастная пирамида мусульманской части населения характеризуется ярко выраженным бугром (для обоих полов) возрастной группы 30-34 г., в то время как подобные бугры у шотландских сикхов, индуистов, буддистов фиксируются в возрастных группах 25-30 лет, а у последователей иудаизма в группе 20-24 года. Мусульмане Шотландии оказываются в среднем старше всех выделенных цензом религиозных групп, кроме христиан.
Социологические обследования, проводимые правительственными структурами Британии, свидетельствуют, что мусульмане являются самой "бедной" религиозной группой в этой стране. С 2006 г. Национальное управление статистики Великобритании проводит "Обследование богатства и активов" (последние опубликованные данные по 5 раунду относятся к сентябрю 2016 г.), которое показало, что величина чистого богатства (рассчитанного как накопленная стоимость активов, в противоположность доходу как денежному потоку) в расчёте на одного представителя религиозной общины страны у британских мусульман была самой низкой и составляла 42 тыс.ф.ст., по сравнению с 206 тыс. - у индуистов, 223 тыс. - у христиан, 229
тыс. - у сикхов и 422 тыс. ф.ст. - в среднем на одного представителя еврейской общины [Здесь и ниже данные по: UK_Office, 2006-2016].
Ещё более интересными представляются сравнительные данные по занятости в религизно-этнически-гендерном разрезе. По данным опросов, из числа мусульман Британии 47% мужчин и 24% женщин имели работу. Уровень безработицы среди опрошенных мусульман мужчин в этот же период составлял 9%, в то время как в среднем по стране - 5%. Из общего числа британских мусульманок 42% не считались трудоустроенными, поскольку относили себя к категории домохозяек. Из лиц трудоспособных возрастов 13% мусульман обоих полов не включались в численность экономически активного населения, а попадали в категорию учащихся. Средняя по Британии величина по этому параметру составляла на момент обследования 5%.
В структуре занятости мужского мусульманского населения Великобритании на постоянно занятых приходилось 36%, временно трудоустроенных - 11%, самозанятых - 16%, безработных по методологии МОТ - 9%. Таким образом, к категории экономически активного населения по методологии МОТ относилось более 72% мусульманского населения Великобритании. Из оставшейся части (экономически неактивного) мужского мусульманского населения 9% были учащимися (students -в английской терминологии), 3% занимались ведением домашнего хозяйства и уходом за семьей, 2% являлись инвалидами или длительно нетрудоспособными, немногим более 1% - пенсионерами, прочими - чуть менее 5 процентов.
При сравнении этих цифр с данными по женской части мусульманской общины Великобритании особенно очевидным становится уровень тендерного неравенства в этом сегменте британского общества. Мусульманки составляют примерно треть всех работающих женщин Британии, принадлежащих к этническим и религиозным меньшинствам. В составе общей численности мусульманского населения примерно такая же доля принадлежит к экономически активному населению, то есть имеет собственный источник дохода или является безработным по критериям МОТ.
По обследованию, 14% мусульманок были временно, 3% - самозанятыми и около 7% - официально безработными. Более 11% мусульманок были учащимися разных уровней обучения. Самая большая доля мусульманских женщин относилась к части экономически неактивного населения, занимающегося домашним хозяйством и уходом за семьей (42%). Более 7% мусульманок Британии были инвалидами или длительно нетрудоспособными. Менее 1% процента находились на пенсии по возрасту.
Согласно исследованиям 3. Бунглавала, 48% мусульманок Британии, относящихся ко второму поколению мигрантов, считают, что представители их религиозной группы пребывают в стране в наиболее ущемлённом положении. И это при том, что представительницы именно этой подгруппы чаще всех остальных получают высшее образование - 50% мусульманок по сравнению с 38% с британками европейского происхождения. [Bunglawala, 2008:4].
Существует прямая связь между уровнями бедности и социально-экономическим положением мусульманских семей с одной стороны, и ситуацией с занятостью их женской части - с другой. В наиболее бедственном положении, согласно обследованиям, находятся семьи мусульман из Бангладеш и Пакистана.
Отчуждение и радикализация
Собранный авторами статистический и фактологический материал, характеризующий пространственные, демографические, генерационные и тендерные харак-
теристики мусульманских диаспор ключевых стран Евросоюза, во многом объясняет сложившиеся к настоящему времени доминирующие векторы социально-экономической трансформации мусульманских социумов в ЕС.
В числе наиболее острых стоят две взаимосвязанные проблемы - одна из них -проблема отчуждения, другая - проблема радикализации членов мусульманских диаспор. С ними обеими связан вопрос, который может оказать существенное влияние на политическую жизнь стран Евросоюза. Речь идёт о набирающем силе процессе самоорганизации диаспор и их отдельных элементов. При этом особое беспокойство вызывает латентная самоорганизация радикальной части диаспор. В ней, в частности, кроется причина усиления активности так называемых "одиноких волков", доморощенных террористов, якобы не имеющих связи с такими организованными структурами, как запрещённое в РФ ИГИЛ или "аль-Каида".
По нашему мнению, отмечаемое в последние годы распространение радикальных идей и экстремистских взглядов внутри мусульманских диаспор Европы является следствием двух внешне не связанных между собой явлений социальной и экономической жизни континента. Это, во-первых, относительное (в сравнении с другими этническими и религиозными группами) ухудшение положения мусульманских диаспор ЕС и их возрастающее социальное отчуждение. Во-вторых, это настойчивое побуждение мусульманских масс за пределами Европы к активным, в том числе силовым, действиям против собственных правительств в защиту своих прав, свобод и благосостояния, исходящее от либеральных лидеров и истеблишмента США и Евросоюза. Радикализация стала негативным проявлением естественного роста политического самосознания, самооценки и самоидентификации части мусульманского населения как арабских стран, так и мусульманских диаспор Европы. Дополнительный импульс к росту всех трёх вышеперечисленных "само..." дала "арабская весна", бездумно поддержанная и простимулированная из европейских столиц. Именно она выпустила на волю разрушительные импульсы, дремавшие в мусульманских социумах, в том числе в самом ЕС.
Рассматривая социальную динамику отчуждения диаспор, мы можем выделить пять основных уровней/этапов этого процесса:
1) Уход от внешней среды или отмежевание от неё (диссоциация);
2) Отстранённость членов группы, отказ от интеграции в европейское гражданское общество;
3) Установление взаимосвязей внутри группы/ диаспоры;
4) Взаимодействие и сотрудничество членов и элементов группы с другими частями большой диаспоры;
5) Создание параллельных институтов.
Эта наша классификация содержательно существенно отличается от большинства установок социальной и культурной антропологии, доминирующих на Западе (см. например, WaЫbeck, 2002, или Beebeejaun, 2006). Последние в большей степени ориентированы на позитивную динамику интеграции диаспор в мультикультур-ную среду. Подходы части западных исследователей отрицают последовательность этапов в динамике и говорят о "типах поведения" диаспор [Leweling, 2005], которые не обязательно должны сменять друг друга или перетекать из одного в другой. В отличие от нашей классификации у названных авторов, начиная с этапов, соответствующих нашему 3-му уровню, речь обычно идёт о поиске представителями диаспор сначала точек соприкосновения, а потом взаимодействия с властями с по-
следующей институционализаций и легитимизацией создаваемых диаспорами структур в рамках современного европейского общества.
Подобные классификации, конечно, отражают действительность. Однако не всю и не всегда. Нас, например, в большей мере заинтересовала "негативная" динамика, механизм отчуждения элементов "восточного общества". В нашей интерпретации парадигм социальной динамики "восточных сообществ" в сторону отчуждения первый этап предполагает, что мигрант или член мусульманской общины неосознанно пытается уйти в повседневной жизни от социальных реалий, требований и установок, навязываемых ему европейским обществом, его системой ценностей и институтами (Это особенно ярко прослеживается у арабской общины в Германии). Такой уход чаще всего носит избирательный характер и не распространяется на все элементы европейского образа жизни. (Например, практически неизвестны случаи отказа от социальных гарантий, выплат и льгот, которые даёт общество всеобщего благосостояния).
Второй уровень предполагает осознанный отказ от интеграции, что обычно связано с разочарованием в перспективах или утраченными иллюзиями относительно жизни в ЕС. Интересно, что такое разочарование может быть присуще не только вновь прибывшим в Евросоюз мигрантам. Оно особенно распространено среди второго поколения представителей "восточного общества", многие из которых имеют полноценное гражданство стран ЕС. При этом, согласно исследованиям социологов, у представителей мусульманских диаспор такое разочарование более распространено, чем у представителей других компонентов "восточного общества". Оно-то и является причиной радикализации. Однако и здесь "осознанный отказ" -частичен. Социальными благами "обиженные" продолжают пользоваться.
На третьем этапе внутри диаспор складываются устойчивые связи, позволяющие сформировать на четвертом этапе организационные, а позже, на пятом, параллельные институциональные структуры, обслуживающие задачи и интересы этой части "восточного общества". На этих этапах возможен (но не обязателен) реальный отказ от части преимуществ европейского образа жизни, в особенности если того требуют задачи или условия вновь создаваемых параллельных структур (вплоть до готовности идти на смерть при осуществлении теракта).
Кроме того, мы считаем, что в условиях единой Европы необходимо исследовать социальную динамику диаспор не только на национальном уровне (внутри одного государства-члена ЕС), но, в силу интенсифицирующихся трансграничных связей этих сообществ, их сетевых структур и высокой внутриевропейской мобильности и на транснациональном. Уже сегодня ряд "восточных" диаспор в ЕС (курдская, левантийско-армянская, иранская, сомалийская, ассирийская) по сути являются не внутригосударственными, а "общесоюзными".
Современные средства связи, свобода передвижения внутри Шенгенской зоны, развитие интернета, спутникового телевидения и других цифровых технологий способствуют трансграничной консолидации национальных групп мигрантов и транснационализации этнических диаспор. Например, несмотря на отсутствие курдского государства, диаспорой по всей территории ЕС ведётся спутниковое телевещание на 10 курдских телеканалах. Из Швеции на ассирийском языке ведут спутниковое вещание 2 телеканала, причём сигнал одного из них - Suroyo TV - гарантированно доступен в 80 стран мира [Polikanov, Abramova, 2003]. С Google Play можно скачать бесплатное приложение Assyriasat для андроида, позволяющее в
любой точке мире, где есть интернет, смотреть телевидение ассирийской диаспоры, вещающее на родном языке из Калифорнии.
Такого рода достижения глобализации накапливаясь, переходят в новое качество, препятствуя выходу из культурно-цивилизационного ареала страны/культуры исхода. Теперь можно физически покинув малую родину, получать материальные и иные необходимые блага в стране-реципиенте, но при этом в культурном, политическом и идеологическом смысле оставаться в родном социокультурном поле, минимизировав его опасности и издержки (войны, низкий уровень жизни, отсутствие социальных гарантий, крайние формы угнетения и насилия и т.п.). У мигранта в этих условиях меньше стимулов к "общению с чужаками", к интеграции в европейское общество. Напротив, нынешние объективные условия его пребывания в ЕС скорее стимулируют его к углублению сотрудничества с соотечественниками в Евросоюзе для укрепления позиций и привилегий теперь уже "всесоюзной" диаспоры, отстаивания новых прав, льгот и гарантий.
По нашим прогнозам, выстраданная единая политика Евросоюза в отношении мигрантов (и как следствие диаспор), которую приемлют далеко не все политические силы в ЕС, в ближайшие десять лет столкнётся с консолидированным ответом диаспор и мигрантских сообществ. При этом уклонение от интеграции в гражданское общество будет нарастать, становясь одним из факторов фрагментации европейских обществ. Частным проявлением и побочным продуктом этой тенденции может стать рост радикализма в среде восточных диаспор, что неизбежно будет требовать ответной реакции властей. В ближайшем будущем, по всей видимости, эти процессы преодолеть будет невозможно, поскольку правящие элиты не готовы и, возможно, не способны устранить первопричины негативных трендов.
Список литературы
Абрамова И.О. (2009). Африканская миграция: опыт системного анализа. М. 2009.
Абрамова И.О. (201б). "Мусульманские диаспоры Евросоюза в тендерном, генерационном и пространственном измерениях: от демографии к социальной антропологии". Ученые записки Института Африки РАН. № 1 (35). С. 25-32.
Абрамова И.О., Фитуни Л.Л. (2008-201б). Архив полевых исследований. Досье 8-24.
Биссон Л.С., Потемкина О.Ю. (201б). "Миграция и терроризм - приобретенные проблемы Европейского Союза". Европейский Союз: факты и комментарии. № 84-85. С. 30-39.
Громыко Ал. A. (20^a). "Новая реальность и европейская безопасность". Современная Европа, № 5. C 5-10.
Громыко Ал. А. (201бЬ) "Новый популизм" и становление постбиполярного мирового порядка", Современная Европа, № б. C 5-9.
Фитуни Л.Л., Абрамова И.О. (2015) "Негосударственные и квазигосударственые акторы Большого Ближнего Востока и проблема "евроджихадизма"". Азия и Африка сегодня. № 11. С. 2-11.
Фитуни Л.Л., Абрамова И.О. (201б) "Резервная армия ИГИЛ: ресурс и маневр" Азия и Африка сегодня. № 12. С. 2-12.
References
Abramova I.O. (2009). African migration: the experience of system analysis. [Afrikanskaya migratsiya: opyt sistemnogo analiza].Moscow. 2009.
Abramova I.O. (201б). "EU Muslim diasporas in gender, generational and spatial dimensions: From demography toward social anthropology" [Musul'manskiye diaspory Yevrosoyuza v gendernom, generatsion-nom i prostranstvennom izmereniyakh: ot demografii k sotsial'noy antropologii]. Journal of the Institute for African Studies [Uchenyye zapiski Instituta Afriki RAN]. no.1 (35). pp. 25-32.
Abramova I.O. and Fituni L.L. (2008-201б). Field Sudies Archives. Dossiers 8-24.
Beebeejaun, Ya. (200б), "The Participation Trap: The Limitations of Participation for Ethnic and Racial Groups", International Planning Studies. №1, pp. 3-18.
Bisson and Potemkina O.Yu. (2016). Migratsiya i terrorizm - priobretennyye problemy Yevropeyskogo Soyuza. [Migration and terrorism are the acquired problems of the European Union.] Yevropeyskiy Soyuz: fakty i kommentarii. [European Union: facts and comments], no. 84-85. pp. 30-39.
Bunglawala, Z. (2008). Valuing Family, Valuing Work: British Muslim Women and the Labour Market. London: The Young Foundation, London Development Agency.
Chomsky, N. (2006). Failed states: The abuse of power and the assault on democracy. New York, NY: Henry Holt and Company.
EU Asylum Statistics (ec.europa.eu/eurostat/statistics explained/index.php/Asylum_Statistics)
Fituni L.L. and Abramova I.O. (2015) "Non- and Quasi-State Actors of the Great Middle East and the Phenomenon of Eurojihadism [Negosudarstvennyye i kvazigosudarstvenyye aktory Bol'shogo Blizhnego Vostoka i problema "yevrodzhikhadizma"] Asia and Africa Today [Aziya i Afrika Segodnya], no. 11, pp. 2-11.
Fituni L.L. and Abramova I.O. (2016) "Reserve Army of the Islamic State of Iraq and the Levant (ISIL): Resource and Maneuver" [Rezervnaya armiya IGIL: Resurs i manevr] Asia and Africa Today [Aziya i Afrika Segodnya], no. 12.
Gromyko Al.A. (2016a) "New Reality and European Security" ["Novaya real'nost' i yevropeyskaya be-zopastnost'] Contemporary Europe [Sovremennaya Evropa], v. 16, no. 5 (71), pp. 5-10.
Gromyko Al.A. (2016b) ""New Populism"' and the Post-Cold War Order in the Making." ["Novyi Populism" i stanovlenie postbipoliarnogo mirivogo poryadka] Contemporary Europe [Sovremennaya Evropa], v. 16, no. 6 (72), pp. 5-9.
Leweling, T.(2005) "Exploring Muslim Diaspora Communities in Europe through a Social Movement Lens: Some Initial Thoughts". Strategic Insights, Issue 5.
Pew Research Center (2006) The Great Divide: How Westerners and Muslims View Each Other. Washington DC: The Pew Global Attitudes Project.
Pew Research Center (2015), April 2, 2015"The Future of World Religions: Population Growth Projections, 2010-2050".
Polikanov D., Abramova I. (2003) Africa and ICT: a chance for breakthrough? Information Communication and Society. v. 6. no. 1, pp. 42-56.
Trauschweizer I. and S. Miner (eds.), (2014) Failed States and Fragile Societies: A New World Disorder? Ohio University Press. Athens Ohio.
UK_Office for National Statistics. (2006-2016) Social Survey Division. Wealth and Assets Survey. LLF. Waves 1-5.
Zartman, I. W. (ed.), (1995) Collapsed States. The Disintegration and Restoration of Legitimate Authority, Boulder: Lynne Rienner.
The Phenomenon of "Eastern Society" in Contemporary Europe: Paradigmes, Challenges, Forecasts
Authors: Fituni L.L. Corresponding Member, Russian Academy of Sciences, Deputy Director, Institute for African Studies (RAS). Address: 30/1, Spridonovka Str., Moscow, Russia, 123001. E-mail: [email protected]
Abramova I.O. Corresponding Member, Russian Academy of Sciences, Director, Institute for African Studies (RAS). Address: 30/1, Spridonovka Str., Moscow, Russia, 123001. E-mail: [email protected]
Abstract. Investigating the social dynamics of Afro-Asian, primarily Muslim diasporas in Europe, the authors put forward a hypothesis about the emergence in the EU of the phenomenon of "Eastern society", which is resistant to integration into the European civil society. They examine the main characteristics of the phenomenon and describe the stages of social alienation and self-isolation of Muslim communities. Related challenges, in particular the threat of radicalization, come under scrutiny. The predictive analyses in the article prognosticate the consolidation and transnationalization of ethnic diasporas within the EU and in the world as a whole. Much of the work is based on the materials of field studies and interviews conducted by the authors in African and Asian diasporas of several major EU cities, as well as in migrant detention centers in Greece, Spain and Morocco.
Keywords: eastern diasporas, EU Muslims, migrants, failed states, fractured society, radicalization, alienation of diasporas, consolidation and transnationalization of diasporas.
