CC BY
86
УДК 329.286
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2013. Вып. 4
Н. В. Полякова
ФЕНОМЕН РУССКОГО НИГИЛИЗМА В ЗЕРКАЛЕ ПРАВОКОНСЕРВАТИВНОЙ КРИТИКИ: ОПЫТ АКТУАЛИЗАЦИИ СТРАТЕГИЙ
В современном мире, пребывающем в состоянии перманентной трансформации, проблематика нигилизма как способа мышления, свойственного переходным эпохам, приобрела новое актуальное звучание, сохранив тем не менее свои основные базовые характеристики. Теоретики консерватизма второй половины XX в., такие как Д. Белл и И. Кристол, в своих выступлениях обращали внимание на тот факт, что современной цивилизации угрожает не столько социализм, сколько нигилизм как один из факторов векторной направленности развития политической культуры в периоды трансформации традиций и ценностей [1, р. 146]. Присутствие ярко выраженных нигилистических тенденций наблюдается и в современном российском обществе, причем не только в его культурных, но и социально-политических аспектах, что ставит перед отечественной элитой задачу поиска теоретических и практических путей решения проблемы их преодоления или разумного контролирования. Как верно отмечает в своей статье известный российский политолог В. А. Гуторов, «наиболее бросающейся в глаза особенностью постсоциалистического периода нашей истории является глобальный кризис ценностей» [2, с. 16]. В этом контексте обращение к историческим истокам отечественного нигилизма, его специфике и тенденциям развития, проведенное сквозь призму консервативной критики, способно принести в настоящем достаточно эффективные практические результаты.
Изначально русский нигилизм возник как явление не только и даже не столько духовное, сколько социальное и по своим предпосылкам, и по своим последствиям. В середине XIX в. масса молодых людей со всех концов России устремилась в университеты, надеясь с помощью образования либо улучшить свое материальное положение и социальный статус, либо удовлетворить духовную жажду новизны, либо осуществить и то и другое вместе. В результате в российском обществе в процессе смешения социальных пластов образовалась так называемая разночинная интеллигенция, которая как в силу объективных, так и субъективных причин оказалась не востребована этим обществом. Россия, только еще вступавшая на путь капиталистического развития, не могла поглотить весь этот «образованный пролетариат», представители которого испытали крушение всех надежд в удовлетворении своих материальных интересов, а также социальных и духовных запросов.
Разночинцы по своему социальному положению, и по своим духовным устремлениям остро ощущали несовместимость с традиционным укладом жизни российского общества, в отрицании которого и созревал нигилизм. Снедаемые противоречием
Полякова Наталья Валерьевна — кандидат философских наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет; е-mail: [email protected] © Н. В. Полякова, 2013
78
высокой самооценки и одновременно социальной неприкаянности, молодые люди из разночинской среды испытывали желание перевернуть этот уклад вверх дном, чтобы «кто был ничем — стал всем». Нигилизм 60-х годов XIX в. был ориентирован прежде всего на преобразование умственных и нравственных представлений, но в конечном своем итоге приводил к кристаллизации этого «социально-психологического состояния» в идеологическую систему и как результат — к политическому радикализму. «Из гадкой шалости небольшого числа молодых людей обоего пола, видевших в непризнании наружных общепринятых приличий способ доказать свою самостоятельность, он перешел в положительное учение, преследующее определенные социальные и политические цели. Он уже не только отрицает, но утверждает» [3], — так описана в одном из отчетов III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии второй половины 60-х годов эта «эволюция» нигилизма.
«Новые люди» отличались от окружающих своей системой ценностей, которая не оставляла им места в обыденной жизни и превращала в отщепенцев от традиционного общества. Сформировался даже особый тип личности, ориентированный на радикальное обновление мира и презирающий рамки повседневности. «Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело...» У «новых людей» свои, особые представления о жизни, «и нравственность. и добро понимают они на свой лад» [4, с. 148, 150] — писал Н. Г. Чернышевский, роман «Что делать?» которого оказал колоссальное влияние на формирование сознания российской образованной молодежи того периода.
Нигилисты, отрицая авторитет и традицию, ориентировались на поиск «положительной истины», основанной на опытном знании. В основе их мировоззрения лежала теория рационализма и утилитаризма, согласно которой категория добра теряет свое самостоятельное значение и совмещается с понятием пользы: нравственно то, что разумно и полезно. Русский философ С. Булгаков определял «рационально-атеистическое мировоззрение» русской интеллигенции как веру, но веру в рационализм и научность [5, с. 110]. Как христиане ожидали преобразования мира после пришествия Царства Бо-жия, нигилисты верили в осуществление с помощью социальной революции царства труда и справедливости, построенного на рационалистических основаниях. Хотя гораздо сильнее, чем туманный образ будущего, нигилистов вдохновлял сам пафос борьбы с «отживающим миром» в настоящем: они ощущали себя «строителями судеб мира» и стремились к разрушению — нравственному, социальному, политическому — окружающей их действительности.
Впервые анализ данного феномена был осуществлен в рамках наследия представителей именно консервативной традиции, где он подвергся не только всестороннему изучению, но и серьезной философской и социально-политической критике. Показательно, что первый опыт такого критического анализа можно найти уже в работах по российской проблематике основателя континентально-европейской консерватизма Ж. де Местра, который еще в начале XIX столетия в свой петербургский период творчества смог увидеть зачаточные формы этого явления на российской почве и предпринял попытку анализа его социальных и культурных предпосылок.
Подобного рода суждения Ж. де Местра содержатся в характеристике, данной им своему главному оппоненту в России — М. М. Сперанскому, программа реформ которого послужила французскому консерватору основным полемическим материалом для его политико-философских работ, написанных в Петербурге с 1809 по 1817 гг. Эта
79
характеристика содержится в частной и дипломатической переписке де Местра, в рамках которой он в очередной раз продемонстрировал столь свойственное ему честное и достаточно взвешенное отношение к своему идейному противнику. В письмах, адресованных сардинскому монарху и его государственному секретарю де Росси, европейский консервативный мыслитель и дипломат подчеркивал, что М. М. Сперанский — человек большого ума и знаний, великий труженик, интересный писатель и, что, по словам автора писем, не было типичным явлением в России того времени среди высших сановников, хороший знаток родного языка. Но вместе с тем именно этот политический деятель, столь щедро наделенный от природы, представляет, с точки зрения французского мыслителя, особую опасность для будущего России, ибо Сперанский — «дурной политик, сторонник новшеств, конституционалист до мозга костей и великий враг всяческих наследственных привилегий» [6, с. 151].
Причины подобного рода опасности французский консерватор видел в том, что этот российский политик, будучи сыном священника, т. е. выходцем из последнего класса свободных и вместе с тем образованных людей, нес в себе дух своего класса, представителям которого были свойственны социальная неустроенность, постоянное недовольство существующим порядком вещей и склонность к излишнему новаторству в социально-политической области [7, р. 181]. Таким образом, Ж. де Местр еще в начале XIX в., отмечая социальное происхождение М. М. Сперанского, подметил контуры того явления, которое впоследствии назовут «разночинством». Уже во второй половине указанного столетия разночинская интеллигенция явится одной из основных дестабилизирующих сил в российском социально-политическом и культурном пространстве, став питательной средой для возникновения и распространения нигилизма и политического радикализма на российской почве.
Одним из первых и самых последовательных критиков этого явления стал в середине XIX столетия известный русский политический публицист и крупнейший идеолог консервативного направления М. Н. Катков, бывший редактором-издателем журнала «Русский вестник» и влиятельной газеты «Московские ведомости». Именно осознание того факта, что нигилизм и политический радикализм становятся все более значительным фактором русской жизни, способствовало с начала 60-х годов XIX в. переходу самого М. Н. Каткова на консервативно-охранительные позиции и подвигло его на поиски новой для себя, соответствующей социально-политической конъюнктуре того периода программы, которая представляла собой «попытку создать альтернативу страшному призраку "нового человека" Чернышевского, представшему перед русским обществом» [8, с. 4-5]. Уже в своей статье 1861 г. «Старые боги и новые боги» он признавал всю силу и значение этого нового фактора, так, казалось, внезапно возникшего на российской политической сцене, и подчеркивал всю трудность борьбы с нигилизмом, как он сам назвал это явление, подчеркивая его бесплодность. «Старые боги кончились, жрецы их поникли и присмирели» [9, с. 903], — писал Катков в этой статье, подразумевая представителей старой крепостнической идеологии. Но на смену им, по его словам, пришли новые боги — боги нигилизма, и борьба со жрецами этого нового культа будет особенно трудной и ожесточенной на фоне революционных событий, которые происходили в тот период в Западной Европе.
Идейное противостояние с культом нигилизма и его политической формой — идеологией революционизма — проходило на фоне острой полемики с представителями радикально мыслящей интеллигенции, основным органом которой стал журнал
80
«Современник», издаваемый Н. Г. Чернышевским. Так, в своих статьях первой половины 1860-х годов в газете «Московские ведомости» и прежде всего в журнале «Русский вестник» М. Н. Катков, бывший главным редактором этих изданий, стремился окончательно продемонстрировать несостоятельность и бесплодность в историческом отношении направления, возглавляемого журналом «Современник». Этому направлению, по глубокому убеждению Каткова, было свойственно «непонимание жизни, соединенное с нелепыми притязаниями на перестройку ее основания» [10, с. 165]. Понимая, что идея общественного прогресса может рассматриваться только в свете сложных взаимоотношений понятия идеала и наличной действительности, он открыто в своей публицистике обвинял представителей радикально-нигилистического направления в извращении самой идеи прогресса и стремлении, «пользуясь силой, направить историю по своей воле или по своему разуму, распоряжаться ею, не спросясь у нее и образуя свои понятия не из нее самой, а принося их к ней готовыми» [11, с. 109].
Показательно, что аргументация русского консервативного публициста против попыток нигилистски настроенной интеллигенции преобразовать общество по отвлеченным схемам, оторванным от жизни и национальных традиций, и направить его развитие по заранее намеченному плану вполне согласуется, а в некоторых моментах даже повторяет аргументацию, которую в начале XIX в. использовал Ж. де Местр в своих политико-философских работах петербургского периода. Так, стремясь провести некоторые исторические аналогии, Катков в одной из своих статей обращается к реформаторской деятельности М. М. Сперанского и на этом примере стремится показать несостоятельность идей и преобразований, проходящих «...в отрыве от народных преданий» [11, с. 111]. Для него Сперанский — это типичный представитель «канцелярского прогресса», поскольку задуманные им реформы являлись — и в этом он солидарен с той оценкой, которую дал реформам Сперанского в своих работах де Местр [6, с. 151] — плодами отвлеченных соображений, не связанных с реальной жизнью. Консервативный публицист писал о М. М. Сперанском, что «когда появился у нас человек с призванием преобразователя, он ничтоже сумняся, начал свои операции над жизнью, которая была ему мало известна и в которую он не считал нужным вникнуть, довольствуясь убеждением в правильности и благообразии задуманных созиданий» [11, с. 126]. В целом же апелляция Каткова в его публицистических выступлениях, направленных против нигилизма и радикализма, к таким понятиям, как «жизнь», «действительность», «среда», его убеждение в том, что «прогресс совершается в жизни и для жизни, не в облаках, а на земле, не в воздушных построениях, а в данных действительного опыта», требование поиска «элементов прогресса в самой действительности» [6, с. 127], представляли собой реакцию на то господствующее положение, которое заняли в идеологии радикализма различного рода «абстракции», т. е. теории и понятия, оторванные от реальных условий жизни и довлеющие над ними.
Интересно отметить, что в своей статье «О нашем нигилизме (по поводу романа Тургенева)», представлявшей собой рецензию на тургеневских «Отцов и детей», Катков воспроизводит, хотя и применительно к анализу чисто российского явления — нигилизма, идею, выраженную в известном пассаже Ж. де Местра из «Размышлений о Франции». «В мире вовсе не существует человека вообще. Я видел в моей жизни французов, итальянцев, русских и т.д., благодаря Монтескье, я даже знаю, что можно быть персом, но, что касается человека вообще, я заявляю, что не встречал его в своей жизни, а если он существует, то это мне неизвестно» [12, р. 88-89], — написал в свое время де Местр.
81
«Человека в отдельности нет; человек везде есть часть какой-нибудь живой связи, какой-нибудь общественной организации... Человек, взятый отдельно от среды, — есть не более как фикция или отвлеченность. Его нравственная и умственная организация или, говоря вообще, его понятия только тогда действительность в нем, когда он предна-ходит их как организующие силы среды, в которых ему довелось жить и мыслить» [13, с. 411], — утверждал М. Н. Катков в своей рецензии на роман Тургенева, стремясь выяснить причины появления на российской почве людей типа Базарова и в целом такого явления, как нигилизм.
Усматривая в этой «религии отрицания» «характеристическую черту умственной жизни в нашем отечестве за текущий момент» [13, с. 410], русский консервативный мыслитель уже в этой статье заложил основы своего подхода к оценке причин и перспектив революционного движения в России, который окончательно сложился после 1863 г. Катков обвинял в своей публицистике «нигилистическую», «разночинскую» интеллигенцию в том, что она оторвалась от своей «среды», и полагал, что идеология политического радикализма, не имевшая никогда какой-либо прочной основы в народной жизни России, «страны самой антиреволюционной в целом мире» [14], возникла как следствие «польской интриги», являвшейся, в свою очередь, частью более широкой «европейски организованной против нас революции» [15, с. 297].
Вместе с тем для Каткова была характерна сложившаяся еще с конца 50-х годов в либеральный период его деятельности тенденция определять как революционное всякое насильственное вмешательство в общественную жизнь, откуда бы оно ни исходило. Для него «революционизм сверху», исходящий от правящего режима, был также реален, как и «революционизм снизу», исходящий от народных масс или отдельных социальных групп. Так, по свидетельству современников, главный редактор «Московских ведомостей» обвинял режим Николая I в приверженности принципам «мнимого» консерватизма, который, по его мнению, породил недовольство существующим порядком и отчуждение молодого поколения и образованных людей от «официальной» России, тем самым подготовив почву для появления «нигилизма» [16, с. 106]. Под «мнимым» консерватизмом русский публицист подразумевал политическую идеологию и практику, которая держится только status quo, независимо от его содержания и господствующих форм, охотно меняя начала. Сам же он в своих статьях декларировал приверженность принципам «доброго», «чуткого, понимающего себя», консерватизма, который не есть «враг прогресса, нововведений и реформ: напротив, он сам вызывает их в интересах своего дела, в интересе хранения, в пользу тех начал, которых существование дорого для него, но он с инстинктивною заботливостью следит за процессом переработки, опасаясь, чтобы в ней не утратилось что-либо существенного» [17, с. 843]. Именно поэтому Катков выступал против тех проектов преобразований, настоятельность которых в политическом плане сомнительна и которые, не составляя очевидной исторической необходимости, являются плодами отвлеченных теорий. Русский публицист полагал необходимым усилить в российской политической практике начала «разумного» консерватизма, который будет работать над тем, чтобы прогресс стал не призраком, а действительностью и не поколебал истинных основ российского государства.
В рамках своего понимания сущности «разумного» консерватизма Катков акцентировал внимание своих читателей, и прежде всего представителей российской политической элиты, на том факте, что для противостояния нигилизму и левому экстремизму недостаточным и даже малоэффективным является использование так называемых
82
отрицательных мер, т. е. полицейских репрессий. Борьба с этими явлениями с помощью преследований и насилия может вызвать, по мнению публициста, только разрастание масштабов их распространения и влияния в российском обществе. Поэтому выход из данной ситуации виделся консервативному автору только в одном — усилить все «положительные интересы» общественной жизни.
Для борьбы с нигилизмом и утверждения в общественном сознании подобных положительных начал М. Н. Катков прибегал к достаточно нестандартным и вместе с тем вполне эффективным средствам. Так, он использовал один из самых действенных способов воздействия на русское общественное мнение — литературно-художественный ресурс. Прекрасно осознавая огромное социальное значение литературы в российском обществе XIX столетия, и в частности ее роль как важнейшего компонента радикальной субкультуры, редактор «Русского вестника» обратился к помощи известных русских писателей, таких как Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, Н. С. Лесков, произведения которых постоянно печатались в его журнале.
Именно в «Русском вестнике» в 1862 г. был впервые опубликован роман Тургенева «Отцы и дети», причем этот журнальный вариант публикации романа был гораздо более жестким по отношению к нигилизму, чем его каноническое издание. Необходимо отметить, что М. Н. Катков не только стал первым издателем романа И. С. Тургенева, но и оказал заметное воздействие на формирование идеологического подтекста «Отцов и детей», хотя ему так и не удалось убедить их автора в необходимости провести идею противопоставления его главному герою Базарову русского мужика как главного антипода нигилизма. Ведь именно в отсутствии у большей части русской интеллигенции духа патриотизма, в отсутствии у нее иррационального чувства преданности своему отечеству видел редактор «Русского вестника» причины появления в России нигилизма и политической «крамолы». Стремясь найти достойный противовес подобным разрушительным тенденциям, он сам был вынужден в своей публицистике апеллировать к идее народа, в среде которого находил патриотическое чувство. Но его обращение к этой идее не было «народопоклонством» «старого» славянофильства: Катков использовал ее в чисто прагматических целях — как некий тактический ход, как новое идейное оружие в своем противостоянии идеологии нигилизма и радикализма, апеллировавшей к идее интеллигенции. «Он имел мужество освободить религию народности от всяких идеальных прикрас и объявить русский народ предметом веры и поклонения не во имя его проблематических добродетелей, а во имя его действительной силы» [18, с. 468], — писал по этому поводу В. С. Соловьев в статье «Славянофильство и его вырождение».
После публикации тургеневских «Отцов и детей» на страницах «Русского вестника» появились такие произведения, как «На ножах» Н. С. Лескова, «Взбаламученное море» А. Ф. Писемского, а также «Панургово стадо» Вс. Крестовского, которые явились самыми яркими образцами русского антинигилистического романа. Но своеобразным литературным апогеем этого жанра стал роман Ф. М. Достоевского «Бесы», который был опубликован М. Н. Катковым в «Русском вестнике» в 1872 г.
Таким образом, русский консерватор сумел не только по достоинству оценить огромную общественную значимость литературы, напечатав в своем журнале почти весь корпус русской литературной классики, но и целенаправленно использовал этот ресурс в своем противостоянии с нигилизмом. Интересно отметить, что не так давно, в бурные 60-е годы XX в., в период «молодежной революции» и «контркультуры», когда
83
пылко обсуждалась разверзшаяся «пропасть между поколениями», западные социологи и политологи стали с живым интересом перечитывать роман о русских шестидесятниках века XIX — «Отцы и дети» И. С. Тургенева. А «Бесы» не перестают упоминаться на страницах мировой прессы с тех пор, как политический терроризм, проницательно изображенный Ф. М. Достоевским, превратился в глобальное явление.
Еще одним важным способом усиления положительных элементов в русском обществе и борьбы с нигилизмом М. Н. Катков считал усилия в области системы образования. Консервативный публицист полагал, что неправильная постановка российского образования и пренебрежение воспитательными задачами учебного процесса стали питательной средой для появления и распространения нигилистических и радикальных тенденций в русской жизни. Этим можно объяснить постоянный, почти фанатичный интерес М. Н. Каткова к проблемам российского образования: реформам просвещения в общей системе реформ он отводил главенствующее место, связывая с ними не только «судьбу русского образования», но и «будущее развитие русской народности» [19]. Система образования и воспитания, за которую ратовал Катков, призвана была ликвидировать предпосылки для возникновения и распространения феномена «разночинской интеллигенции», этого своеобразного «умственного пролетариата», возникшего, как полагали в редакции «Московских ведомостей», вне всяких социальных причин из недостатков системы образования и являвшегося основным субъектом формирования «нигилизма», т. е. демократических и социалистических идей. М. Н. Катков и его окружение добивались этой цели поэтапно — через учебную (1871) и университетскую (1884) реформы. Они использовали не только возможности прессы по формированию общественного мнения, но и активно прибегали к лоббированию своих предложений на различных уровнях административной и политической элиты, вплоть до самого императора, поскольку понимали, что суть проблемы носит не столько даже педагогический, сколько политический характер. По мнению М. Н. Каткова и его сподвижников по консервативному лагерю, в гимназиях и университетах во многом решалось тогда будущее России.
Представляется, что использование подобных нестандартных стратегий по созданию «положительных элементов» общественной жизни не утратило своего значения и по сей день. Внимание со стороны современной российской политической элиты к вопросам культуры и образования должно быть не только данью определенной социально-политической традиции, но более глобально рассматриваться в современных условиях как необходимый элемент национальной безопасности. Поэтому исторический опыт правоконсервативного «оппонирования» нигилизму способен и сегодня приносить полезные с политической точки зрения результаты, намечая как теоретические, так и практические пути преодоления нигилистических тенденций в современном российском обществе для обеспечения легитимного общественного порядка.
Литература
1. O' Sullivun N. Conservatism. London, 1976. 173 p.
2. Гуторов В. А. Политическое образование в России: исходные предпосылки и вызов XXI века // Философия и вызов XXI века. СПб., 1996.
3. ГАРФ. Ф.109. Оп. 223 (85). Ед. хр. 34. Л. 28 (об.).
4. Чернышевский Н. Г. Что делать? Л.: Наука, 1975. (Литературные памятники). 875 с.
5. Булгаков С. Христианский социализм: споры о судьбах России. Новосибирск, 1991. 350 с.
84
6. Местр Ж. де. Письмо кавалеру Росси, 9 (21) апреля 1812 // Звезда. 1994. № 12.
7. Maistre J. de. Lettre au roi, décembre 1809 // Lettres et opuscules inédits. Paris, 1851. T. I.
8. Пайпс Р. Русский консерватизм во второй половине XIX в. М., 1970.
9. Катков М. Н. Старые боги и новые боги // Русский вестник. 1861. Т. 31, № 2.
10. Катков М. Н. Элегическая заметка // Русский вестник. 1861. Т. 34, № 9.
11. Катков М. Н. Кое-что о прогрессе // Русский вестник. 1861. Т. 35, № 10.
12. Maistre J. de. Considération sur la France. Lyon, 1845.
13. Катков М. Н. О нашем нигилизме (по поводу романа Тургенева) // Русский вестник. 1862. Т. 40, № 7.
14. Московские ведомости. № 103. 1863. 13 мая.
15. Катков М.Н. Письмо П. А. Валуеву, 12 мая 1863 г. // Русская старина. 1915. № 8.
16. Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы (1848-1896). Воспоминания. М.: Новости, 1991. 464 с.
17. Катков М. Н. К какой мы принадлежим партии? // Русский вестник. 1862. Т. 37, № 2.
18. Соловьев В. С. Славянофильство и его вырождение // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 1. М., 1989.
19. Московские ведомости. 1867. № 209. 26 сент.
Статья поступила в редакцию 21 июня 2013 г.
85
