CC BY
212
ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ ПРОБЛЕМЫ АНТИЧНОЙ ДЕМОКРАТИИ
УДК 94(38) 94(37)+930.008 Э. Д. Фролов
ФЕНОМЕН КРИЗИСА В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ АНТИЧНОГО МИРА (К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ)1
Развитие любого общества проходит через этапы кризиса, когда традиционная социальная или духовная система не в состоянии отвечать на вызовы современности. Именно тогда возникает конфликт традиции старого порядка с новыми тенденциями, что и составляет содержание исторического кризиса. В настоящем докладе ставится задача последовательно рассмотреть явления кризиса в жизни античного, т. е. грекоримского мира. При этом во внимание будут приняты ситуации не только в сферах со-циально-экномической и политической, составляющих базис общественной жизни, но и в сфере духовной жизни, в области религии и культуры.
Надо заметить, что намеченная к рассмотрению проблема общественного кризиса в античном мире несомненно обладает повышенной актуальностью в виду происходящих в современном мире аналогичных процессов и, в частности, переживаемого в настоящий момент глобального экономического или, точнее сказать, финансового кризиса. С другой стороны, необходимо принять во внимание, что интерес к этой парадигме общественного развития проявлялся с ранних пор европейской цивилизации. Над проблемой перерождения «правильных» государственных форм в «неправильные», например, аристократии в олигархию, а демократии в охлократию, задумывался уже Аристотель.
В новое время Макиавелли и Вико, выстраивая модель циклического развития общества, также обращали внимание на кризисный характер перехода от одной политической формы к другой. В новейшее время над этой же проблемой кризиса ломали голову О. Шпенглер и А. Тойнби. Рассматривая эту тему в рамках своих теорий цивилизации, они обращали внимание на внутреннее перерождение установившегося однажды социального порядка. У Шпенглера это отмечено в рамках его концепции спонтанного развития цивилизации, в которой закономерно происходит переход от стадии культуры к стадии декаданса, т. е. цивилизации в узком смысле слова. У Тойнби эта же тема трактована в рамках концепции о необходимости ответа любой цивилизации внешним вызовам. У нашего отечественного этнолога и философа Л. Н. Гумилева эта же тема звучит в контексте теории этногенеза, согласно которой любой этнос рано или поздно сталкивается с проблемой либо избытка, либо, наоборот, угасания творче-
1 Текст доклада, представленного на научной конференции «Античное общество-11» (СПбГУ, исторический факультет, кафедра истории древней Греции и Рима, 6 апреля 2010 г.).
© Э. Д. Фролов, 2010
ской силы, проблемой, которая решается чаще всего за счет экстенсивного расширения.
Что же касается историографии по отдельным историческим эпохам интересующего нас греко-римского мира, то она практически необозрима. Так или иначе по ходу обзора кризисных этапов в жизни античного общества естественно будет опираться на необходимую научную литературу, без которой обзоры, подобные нашему, невозможны. Для ориентации в безбрежном море специальных работ полезны библиографические приложения в фундаментальных пособиях по античной истории, в частности, в книгах С. Я. Лурье (История Греции / Под ред. Э. Д. Фролова, СПб., 1993) и Н. А. Машкина (История древнего Рима / Издание подготовлено М. Н. Машкиным, М., 2006), а для более полных справок незаменима «Кембриджская древняя история» (The Cambridge Ancient History, vol. I-XIV, 1970-2000).
В нашу задачу входит: 1) рассмотрение конкретных явлений кризиса в античном обществе; 2) выявление общей парадигмы кризисных явлений в античной Греции и Риме, что лишний раз должно подтвердить сходство или даже родство греческой и римской форм античной цивилизации; 3) возможно также сопоставление кризисных ситуаций в античном мире с аналогичного рода ситуациями в Новое время и и даже в современности с целью определения типологической близости этих явлений и постижения главной направляющей в общественной жизни тех периодов всеобщей истории, которые были отмечены печатью кризиса.
С первого же взгляда, брошенного на античную историю, становится очевидным, что основные этапы развития античного общества были отмечены ярко выраженными явлениями социально-политического и духовного кризиса. В древней Греции наиболее отчетливыми кризисными этапами были, во-первых, время рождения классической гражданской общины (полиса) в VII-VI вв. до н. э., затем период так называемого кризиса полиса в IV в. до н. э. и, наконец, распад державы Александра Великого, растянувшийся на неполные полвека после смерти царя в 323 г. до н. э. В истории античного Рима отчетливыми проявлениями кризиса были отмечены время формирования республиканского строя и гражданского общества (в рамках борьбы плебеев и патрициев с конца VI по начало III в. до н.э.), затем период так называемых Гражданских войн (II—I вв. до н. э.) и, наконец, кризис III в. н. э.
Обращаясь к конкретному обзору отмеченных выше кризисных этапов в истории античного общества, необходимо будет начать с первого наиболее отчетливого проявления общественного кризиса на самой ранней стадии греческой истории. Это эпоха греческой архаики, или, как ее еще называют, время архаической революции (VIII—VI вв. до н. э.). В этот период мы впервые сталкиваемся с решающей ролью в общественной жизни не внешнеполитических факторов, в лице, скажем, дорийского переселения, а в виде спонтанно действовавших внутренних диаметрально противоположных социальных процессов разложения и упадка старого и зарождения нового общества. Решающим моментом было прогрессивное экономическое развитие, обусловленное распространением железа, интенсификацией земледелия, развитием ремесел и ростом торгового обмена.
Конечным результатом этого процесса явилось формирование городов в современном, социологическом смысле слова, т. е. как центров ремесла и торговли, противостоящих сельской округе. При этом города стали главным основанием формировавшихся гражданских общин, становление которых проходило через борьбу антагонистических сил — старинной землевладельческой знати и демоса, основу которого составляло крестьянство, но авангардом была новая городская прослойка торговцев и ремесленников. Если знать старалась сохранить за собой преимущественное право на политическую власть и владение землей, то формирующаяся демократия добивалась сложения дол-
гов и запрета кабального рабства, передела земли и, конечно же, политического равноправия.
Важными явлениями, сопутствовавшими этому процессу, были колонизация и тирания: первая являла собой сравнительно мирный для греческих общин выход из кризисных ситуаций, вторая, напротив, представляла собой форсированный способ решения больных проблем посредством установления режимов личной власти — тираний более или менее популистского характера. Как бы то ни было, замечательной особенностью этой борьбы явилось ее сравнительно мирное разрешение, что было обусловлено коллективной волей формирующегося гражданского общества и разумом его лидеров — законодателей и реформаторов. В итоге возникла новая форма социально-политической организации — полис, в котором нормативное значение получила демократия с присущими ей верховенством закона и равноправием граждан. Консолидация последних покоилась на их исконном этническом родстве, а дополнительно стимулировалось противостоянием чужеземцам — рабам и переселенцам (метекам).
Общественно-политические процессы, составляющие содержание архаической революции, нашли естественное отражение в сфере культуры и идеологии. Так, рациональный элемент формирующегося полисного менталитета обусловил рождение новой геометрической керамики, симметричные орнаменты которой предвосхищали рождение в политической сфере понятие нормы — закона. Дальнейшее развитие античный рационализм получил в практике градостроительства, где на смену конгломератным скоплениям построек пришла более или менее отчетливая планировка городских кварталов вокруг центра — акрополя. Наконец, сама правильная форма общественного здания, в первую очередь храма, была выражением торжества нового духовного начала над зыбкой стихией предгосударственного состояния. В литературе и религии можно наблюдать вытеснение традиционных эпических форм и представлений новыми жанрами и идеологемами. На смену героическому эпосу пришла архаическая лирика, а древний мир религиозных образов был реформирован, в результате чего явилась олимпийская религия, где патриархальная организация мира богов ориентировалась не на первобытную древность, а на формирующуюся гражданскую общину.
Но поистине революционизирующее воздействие на менталитет и общественные формы бытия оказало рождение философии. Именно в эпоху архаики можно наблюдать, как из круга первоначальных духовных пастырей народа, так называемых мудрецов, явились первые философы, для которых размышления над проблемами сущего стали делом жизни. Так, из круга полулегендарных семи мудрецов вышел основатель ионийской натурфилософии Фалес. К этой же группе мудрецов относятся и первые законодатели и реформаторы, среди которых наиболее колоритной выступает фигура афинского поэта и общественного деятеля Солона. Именно усилиями реформаторов типа Солона архаическая революция в древней Греции приобрела конструктивный характер и завершилась не кровавой междоусобицей, а разумным построением нового типа социально-политической организации — гражданской общины, полиса.
Следующим этапом, отмеченным кризисными явлениями, стал упадок греческих полисов после Пелопоннесской войны в IV в. до н. э. Этот упадок, который обычно именуют кризисом полиса, также был вызван в конечном счете внутренним спонтанным развитием, экономическим прогрессом, который привел к поляризации собственности и резкой социальной дифференциации внутри гражданских общин. По выражению современника этих процессов, философа Платона, каждый полис отныне являл собой два полиса — полис богатых и полис бедных, готовых пожрать друг друга. Развившееся таким образом социальное противостояние различных групп граждан вело к внутренним
беспорядкам, к ослаблению финансовой и военной силы греческих городов-государств, к вырождению суверенных органов власти, народного собрания и судов, которые стали ареной сведения социальных счетов.
Развивавшаяся в недрах гражданского общества смута временами перехлестывала через традиционные барьеры, которые государство ставило своеволию отдельных классов или личностей. Смута выходила на улицы и проявлялась временами в страшных эксцессах, подобных аргосскому скитализму 370 г. до н. э., когда подстрекаемая демагогами городская беднота перебила дубинами свыше тысячи богатых граждан, вся вина которых состояла в том, что они были состоятельными людьми (название «скитализм» происходит от греческого «скитала» — дубина).
Такого рода происшествия показывали, насколько бессильным оказывалось полисное государство перед трудностями времени. Разочарование в традиционных государственных институтах стимулировало обращение взоров общества к сильной личности, к монарху, будто бы способному навести порядок как в отдельном городе, так и во всей Элладе. Поскольку такого властителя не удавалось найти в собственной среде (ведь возрождавшаяся в ту пору так называемая младшая тирания была не лучшим примером твердой власти и порядка), взоры значительной части греческого общества, в особенности состоятельной и знатной верхушки, обратились к македонским царям. И действительно, Филиппу II и его сыну Александру удалось сплотить греческие города и этносы в подобие единой державы (в рамках так называемой Коринфской лиги), но, как оказалось, только ненадолго.
Отмеченные процессы упадка древнегреческой гражданской общины нашли яркое отражение в сфере культуры, в частности, искусства и литературы. Так, в греческой скульптуре, где в собственно классическую эпоху доминирующее место заняло изображение идеальных образов богов и героев (пример — творения Поликлета), являются фигуры Лисиппа, отмеченные чертами декаданса (классический пример — изображение грузного Геракла, устало опирающегося на свою палицу). В литературе мы наблюдаем также смену жанров и форм: древняя аттитческая комедия с ее политическим интересом сменяется Средней и Новой комедией Менандра, этим прообразом мещанской драмы Нового времени. В классической трагедии на смену драмам Эсхила и Софокла, исполненным несомненной духовной целостности, уже в конце V в. приходит более изощренная драма Еврипида, с ее болезненным интересом к общественным коллизиям и склонностью к поиску новых религиозных идеалов.
В прозе позднеклассического времени наряду с продолжающимся существованием собственно исторического жанра, этого наследия героического эпоса, все большее место занимают произведения публицистического жанра, отчасти реагирующие на явления общественного кризиса, а отчасти и стимулирующие его. Здесь достаточно сослаться на монархические идеи, развитые Ксенофонтом и Исократом. У Ксенофонта развитие повышенного интереса к сильной личности нашло яркое отражение в «Анабасисе», а именно в портретах Кира Младшего и служивших ему греческих кондотьеров, в первую очередь Клеарха. Позже этот интерес получил дальнейшее воплощение в фигурах спартанского царя Агесилая (в одноименном памфлете) и легендарного основателя Персидской державы Кира Старшего (в историко-художественном романе «Киропедия»). У Исократа тот же интерес последовательно проявлялся в ранней речи «Об упряжке», где героизировался Алкивиад Старший, затем, в так называемых Кипрских речах, где такой же героизации удостоился Эвагор, правитель Саламина на Кипре, наконец, в итоговом большом памфлете «Филипп», где эта героизация достигает своего пика в характеристике создателя греко-македонской державы Филиппа II.
В области философии также еще в конце V в. можно наблюдать наступление на традиционную натурфилософию новых течений социологического плана. Они были представлены софистами и Сократом, которые настойчиво пропагандировали обращение взора мыслителя от явлений чувственного мира к темам политики и идеологии. При этом замечательным было рождавшееся противоборство самих этих новых течений — софистов и Сократа. Если первые увлекались отрицанием традиционных норм и ставили под сомнение саму возможность абсолютной истины, тем самым разрушая традиционное значение закона и морали, то Сократ, в свою очередь, отметая релятивизм и нигилизм софистов, положил начало поиску высшего духовного элемента, нового божества — даймониона — в душах людских, тем самым, однако, на свой лад, разрушая древнее значение олимпийской религии.
Еще более прямым вызовом традиционной полисной идеологии было развитие социальной утопии и конструирование идеального государства. Первое нашло отражение в трактатах Гипподама Милетского и Фалея Халкедонского, а также в кривом зеркале аттической комедии (у Аристофана, в особенности в пьесах «Женщины в народном собрании» и «Богатство»), второе получило яркое воплощение в программах Платона и Аристотеля. Но и то, и другое в равной степени бросало вызов традициям гражданской общины, ставя, таким образом, под сомнение ее право на существование.
Третьим и не менее ярким этапом явился распад державы Александра Македонского, вызванный борьбой за политическое наследие этого властителя. В самом деле, преждевременная смерть великого царя, не оставившего после себя достойного наследника, открыла простор для действия центробежных сил в его гигантской империи. Сохранение под одной властью огромного конгломерата стран и народов, составивших державу Александра, было практически невозможно в силу различных объективных причин, к числу которых надо отнести разность языка и культуры народов, подчиненных Александром, неоднородность географических условий и экономического быта и т. д. К этому добавился важный субъективный фактор — честолюбивые запросы реальных наследников Александра, так называемых диадохов (буквально — преемников), как стали называть его полководцев, которые после смерти их сюзерена рано осознали возможность раздела его империи и создания для себя лично собственных доменов.
Этот политический кризис продолжался без малого полстолетия — с 323 г. (смерть Александра) до 281 г. до н. э. (битва при Курупедионе, где погиб Лисимах). Итогом стало образование новой системы сил — так называемых эллинистических государств, где утвердились сыновья диадохов — эпигоны (буквально — родившиеся после). Сильнейшими среди них были Египет Птолемеев, держава Селевкидов на Переднем Востоке и Македонское царство Антигонидов. В III в. до н. э. сложился баланс главных политических сил в эллинистическом мире, что обеспечило ему кратковременную стабилизацию и внутренний расцвет. Но уже в конце этого столетия на этот мир надвинулись грозные внешние силы — парфяне с востока и римляне с запада. В борьбе с ними мир эллинизма изнемог, но более естественным для него стало подчинение Риму как государству социально и культурно близкому, если не сказать родственному.
По-существу надо заметить, что не только время борьбы диадохов за наследство Александра Великого, но и весь период эллинизма от начала правления Александра до трагической гибели последних эллинистических властителей, понтийского царя Митри-дата VI Евпатора и египетской царицы Клеопатры VII, являл собой этап грандиозного исторического кризиса, лишь в середине на сравнительно короткое время прерванного сбалансированным правлением старших эпигонов. Мы не можем отделаться от впечатления, что эпоха эллинизма была столь же грандиозным экспериментом экстенсивного
развития античности, сколь и реальной катастрофой эллинства, истощившего свои силы в безмерных завоевательных кампаниях и внутренних междоусобицах.
Что касается отражения главных общественных процессов этого времени в сфере культуры, то здесь с первого взгляда является трудность: политические катаклизмы этого времени отодвигают в тень явления культуры, так что нелегко определить инновационные процессы в этой области. Тем не менее при более внимательном рассмотрении этого периода нетрудно обнаружить примеры характерного перерождения традиций высокого классицизма. Продвижение эллинов на Восток привело к более близкому знакомству их с восточными культами, распространение которых в Элладе можно, впрочем, отметить еще в более раннее время (сошлемся на почитание Саба-зия и Бендиды в Афинах в первой половине IV в. до н. э.). Но теперь это знакомство стало гораздо глубже. Как это ни парадоксально, но победа греческого оружия на Востоке имела следствием своеобразную реконкисту восточных религиозных верований. Мы имеем в виду распространение в греческом мире культов того же Сабазия, Исиды, Сераписа и др. Спорным является, было ли развитие культа властителя у греков той поры прямым заимствованием с Востока, но даже если признать исконно греческие корни этого явления (начиная с культа спартанского полководца Лисандра в конце Пелопоннесской войны), то показательным остается решительное утверждение культа правителя в державе Александра, а затем продолжение этой тенденции у Птолемеев и отчасти у Селевкидов.
Важным следствием утверждения греков на Востоке стало широкое градостроительство, начиная с основания Александрии Египетской, которое отчасти несло на края ойкумены греческую градостроительную традицию, но вместе с тем еще больше взрывало рамки узкого мира Эллады и ее полисов.
В сфере духовной и книжной культуры важным было все большее развитие нравственной философии, особенно в лице учения стоиков. В прошлое отходила не только древняя натурфилософия, но и политология в том виде, как она процветала при Аристотеле. В этой же связи надо отметить замечательные перемены в образовательной практике. С одной стороны, мы видим рождение космополитического идеала по-эллински образованного человека, для которого кровное родство с эллинами стало необязательно (ср. характерное высказывание Исократа в «Панегирике» о значении эллинской образованности-пайдейи). С другой стороны, примечателен перенос акцента в восприятии знания с оро-акустического метода (восприятие посредством слушания наставлений учителя или речи оратора) на зрительный, книжный, когда решающим фактором становится чтение текста (ср. насмешку Платона над Аристотелем как над «читающим» философом).
Ко всему этому надо добавить смену организационных форм образования и воспитания: наряду с прежними небольшими городскими школами и гимнасиями появляются грандиозные научно-учебные комплексы вроде Александрийского мусейона с его обширной библиотекой или Пергамской школы, находившихся на содержании эллинистических царей. Существование этих ученых центров, опекаемых правителями, сковывало свободу творчества, но и без этого эпоха эллинизма отмечена своеобразным духовным консерватизмом, а проще сказать — эпигонством, когда истинное творчество сменилось мелочным изучением и комментированием ранее созданного, когда в научной литературе на смену историографии пришла библиография.
Период эллинизма отмечен, таким образом, упадком культуры, во всяком случае ее гуманитарного основания. Известной компенсацией этого упадка был стимулированный войнами подъем инженерии, нашедший выражение в строительстве метательных
орудий и осадных машин (уже у Филиппа и Александра, а затем особенно у Деметрия Полиоркета). Развитие мореплавания, также в значительной степени стимулированное военными действиями, вызвало к жизни строительство огромных военных кораблей с многими рядами гребцов и возведение всякого рода портовых сооружений, наподобие Фаросского маяка. Учитывая эти достижения в военном деле и строительстве трудно решиться объявить культуру эллинизма культурой упадка. Тем не менее, принимая во внимание заглавную роль гуманитарного начала в жизни любого человеческого общества, культура эллинизма оставляет впечатление некой величественной бутафории, лишенной, однако, внутреннего продуктивного стержня.
Переходя к Риму, мы без труда сможем выделить и здесь тоже, по крайней мере, три кризисных этапа. Первый из них был связан с формированием в Риме своего варианта полисного государства и гражданской общины (с конца VI по начало III в. до н.э.). Это происходило в русле борьбы римского демоса — плебса с традиционно господствовавшей землевладельческой знатью — патрициями. В отличие от Греции процесс этот растянулся на более долгое время, что объяснялось большим консерватизмом римской истории. Но и здесь тоже сословная борьба завершилась социальным компромиссом: плебеи сначала были включены в военную организацию римского государства (еще при Сервии Туллии в середине VI в. до н. э.), а затем они добились смягчения древнего сурового долгового права, доступа к общественному земельному фонду (ager риЬИсш) и уравнения в политических правах, став в итоге частью римского гражданского коллектива. При этом надо подчеркнуть, что главным нервом социальной борьбы в раннем Риме была, как и в Греции, борьба за землю, владение которой было определяющим фактором, в особенности на ранних этапах европейской цивилизации.
Смена социальных парадигм находит отражение в раннем Риме в смене поколений и знаковых образов. Если в раннюю эпоху борьбы патрициев и плебеев определяющей была демоническая фигура реального главы децемвиров второго созыва Аппия Клавдия (450 г. до н.э.), знатного и богатого землевладельца, насильника, пренебрегавшего любыми формами морали, то в поздний период из того же рода Клавдиев является фигура прогрессивного реформатора Аппия Клавдия Цека, цензора 312 г. до н. э. С именем последнего связаны важные прогрессивные преобразования: проведение в Риме нового акведука, строительство знаменитой дороги (у1а Арр1а) от Рима до Капуи, расширение и укрепление социальной элиты римского гражданства посредством допуска в сенат детей вольноотпущенников.
Иной характер и иные результаты имело общественное развитие на следующем этапе — в эпоху так называемых Гражданских войн (конец II — конец I в. до н.э.). Действовавшие внутри общества экономические законы вели к постепенному вытеснению крупными собственниками на обочину общественной жизни мелких и средних землевладельцев. Но этот процесс был ускорен и усложнен дополнительными внешними факторами: захватом чужих территорий, ограблением провинций, наплывом драгоценных металлов и искусственным ростом финансового капитала, неимоверным ростом рабовладения, что имело следствием утверждение рабовладельческого хозяйства в невиданных доселе масштабах.
В принципе гражданские смуты в Риме в период поздней Республики были явлением того же типа, что и кризис полиса в Греции. Но в Риме несравненно глубже было развитие имущественной и социальной дифференциации, резче проявлялись конфликты между полярными группами плебса и новой знати — нобилитета. Соответственно ярче были проявления морального упадка в гражданской среде, что находило выражение в демонстративных и порочных проявлениях роскоши (Лукулловы пиры), в фор-
сированной эмансипации женщин, в распаде семьи, этой основной ячейки здорового общества. Все вместе вело к упадку традиционной системы ценностей, к забвению той гражданской доблести или добродетели, которую римляне называли уМш.
Результатом стало развитие целой серии внутригражданских конфликтов, начиная с демократических реформ братьев Гракхов, окончившихся гибелью обоих реформаторов, и кончая кровопролитными столкновениями враждующих полководцев и их армий: Суллы и Мария, Цезаря и Помпея, Октавиана и Марка Антония. Особенному размаху социально-политических смут в Риме способствовало то, что, в отличие от позднеклассической Греции они вышли за пределы собственно гражданского общества. Конфликты между полярными группами граждан дополнялись и осложнялись распрями между собственно гражданами и неполноправными союзниками-италиками, а также грандиозными выступлениями рабов, угрожавшими самому существованию античного общества. Отличным был также и результат этой полосы смут: римское общество не просто обратило свой взор на сильную личность, но и вполне покорилось ей, создав пьедестал для новой императорской власти. Переход от Республики к Империи не был, строго говоря, революцией, но кровопролитные распри, в ходе которых этот переход совершился, стоили любой революции.
Кризису социально-политических отношений в римском государстве II—I вв. до н. э. вполне соответствовал и кризис римских духовных ценностей и культурных форм. Здесь надо в первую очередь отметить огромное неоднозначное воздействие культуры побежденных греков, которые, по образному выражению Горация, с успехом покорили своих победителей. Из Греции, этой колыбели утонченной культуры, явились в Италию наставники не только греческого языка, но и философии и литературы. Под влиянием греческих риторов традиционное римское судебное и политическое красноречие приобрело — в своей ведущей форме — вид пышного азианизма, классическим представителем которого был Цицерон.
Греческая культура проникала во все поры римского общества, содействуя на свой лад разложению римского традиционного порядка. Здесь можно вспомнить об увлечении римских поэтов-неотериков образцами александрийской поэзии. Культивация этими поэтами, выходцами из аристократической элиты, греческих форм содействовала духовному кризису римского общества, все более и более перенося интерес молодежи с воинских доблестей на изнеженность и разгул. Шло активное внедрение эллинистической книжной культуры (можно вспомнить о библиотеках, составление которых заказывалось образованными нобилями вроде Цицерона предпринимателям типа Тита Помпония Аттика), результатом чего являлось, образно говоря, вытеснение исконного инструмента нобилитета, каким был меч, новым орудием — книгой. Сколь разительным было это перерождение римских нобилей в сравнении со временем сурового воителя и цензора Катона Старшего!
Большим влиянием в кругах римской элиты стали пользоваться греческие философы, а увлечение стоической философией стало повсеместным. Достаточно вспомнить в этой связи о влиянии стоицизма на последних деятелей Римской республики, создавших под его влиянием подлинный культ самоубийства (Брут, Кассий, Катон Младший, Марк Антоний). Наряду с этим популярны стали идеи эпикурейцев и скептиков, которые также вели к подрыву традиционной римской морали. Воздействие новых культов, переходивших на римскую почву с греческого востока, находит подтверждение во многих фактах. Здесь и повальное увлечение культом Вакха-Диониса, заставившее римский сенат еще в начале II в. до н. э. принять специальное постановление о Вакханалиях. Здесь и появление храмов восточных божеств в городской черте Рима. Наконец, надо
указать на привитие на римской почве эллинистического культа монарха, что особенно заметно на примере Юлия Цезаря.
Разложение традиционного римского порядка, проходившее в значительной степени под греко-эллинистическим влиянием, облегчало выступление на первый план сильной личности, честолюбивого политика, безразлично, популяра или оптимата, который своим стремлением к единоличной власти, а временами и действительным утверждением в качестве авторитарного правителя, вносил свою лепту в развитие кризиса. Ведь завершением кризиса гражданского общества в Риме стало именно торжество сильной личности — императора, опиравшегося на войско.
Империя создала условия для общественной стабилизации, но эта последняя не была вечной. В общем стабильный порядок сохранялся на протяжении около двух веков, с конца I в. до н. э. (установление принципата Октавиана Августа) до конца II в. н. э. (падение династии Антонинов). Впрочем, этот период стабильности тоже был не безусловным и время от времени прерывался вспышками борьбы за власть, как это случилось, в частности, после гибели Нерона, а затем, в конце периода, после убийства Коммода. Но важными были не только отдельные вспышки политических усобиц, порожденных по большей части соперничеством стремившихся к единоличной власти политиков и полководцев. Важным было внутреннее перерождение самого римского гражданства. С одной стороны, оно теряло свою этническую чистоту вследствие включения в его состав иноплеменных ингредиентов, не только италиков, которые, в конце концов, были родственны римлянам по языку и культуре, но и галлов и иберов на западе и греков и эллинизированных азиатов на востоке. С другой стороны, установление режима военной диктатуры привело к параличу гражданской доблести, к внутреннему перерождению римлян из политически активных граждан в послушных подданных. И то, и другое таило в себе большую опасность для дальнейшего существования античного римского государства.
В начале III в. н. э. стали проявляться симптомы нового общественного кризиса, который с особой силой разразился после гибели последнего императора из династии Северов (235 г.). Причинами нового кризиса стали, в первую очередь, внутренние процессы, однако осложненные с самого начала неблагоприятными внешними условиями. Роковым для Империи было то обстоятельство, что уже при Октавиане Августе она достигла естественных границ и была вынуждена перейти к защите своих рубежей от вторжений северных и восточных варваров. Прекращение наступательных войн обернулось, между прочим, сокращением притока рабов, что сказалось отрицательно на всей римской экономике, традиционно базировавшейся на использовании рабов-чуже-земцев.
Бесспорно, одним из факторов наступающего кризиса стал упадок рабства и переход к колонатным отношениям. Это повлекло за собой натурализацию отношений между собственниками и арендаторами-колонами, а вслед за этим упадок экономических связей между городами и сельской округой, а затем и между отдельными областями. В III в. наблюдается процесс дезинтеграции Римской средиземноморской державы, проявившийся, в частности, в росте экономической и политической самостоятельности как западных (Галлия, Британия), так и восточных провинций (Греция, Азия, Сирия, Египет). Особого внимания заслуживает оживление экономической и культурной жизни в городах греческого востока (ср. ниже о явлении так называемого греческого Возрождения). Усилившееся значение греко-эллинистических провинций стало важнейшей предпосылкой распада Римской империи на западную и восточную части, что окончательно будет оформлено разделом прежде единой державы между сыновьями Феодосия I в
395 г. Велика была деструктивная роль растущей самостоятельности армии и так называемых солдатских императоров, этого естественного последствия пролетаризации среднего класса. Однако роль армии непрерывно возрастала еще и в силу варварских вторжений, которые стали восприниматься обществом как сущий бич Божий.
Все это вместе порождало особую атмосферу грядущей гибели мира, и на этом фоне естественной становится победа зародившегося еще в начале I в. христианства. Оно родилось как религия утешения и веры в спасителя — мессию, и постепенно привлекло к себе большую часть населения Империи. Это было решающим выражением того исторического кризиса, который постиг античность: грядущая гибель Римской державы от нашествия варваров смыкалась с массовым отчуждением от этого государства его собственного населения.
Вообще заслуживают особого внимания проявления позднеимперского кризиса в сфере культуры и в первую очередь в области религии. Здесь бросаются в глаза вырождение традиционной римской религии и появление новых для античного мира религиозных верований и течений. Среди последних особенно примечательны формирующийся в эпоху принципата культ императора, продолжающееся распространение мистериальных культов собственно греко-римского происхождения и заимствованных с востока (культы Исиды, Сераписа, Кибелы, Митры), активное проникновение в поры западного общества ведущей религии Востока — иудаизма, но более всего — рождение религии Спасителя, т. е. христианства. Значение последнего определяется тем, что оно представляло собой духовный вызов и альтернативу всему греко-римскому миру.
Сходные явления могут быть отмечены и в других областях античной культуры, а именно: в сфере искусства — противостояние римского реалистического портрета идеализированной эстетике времен греческой классики, в литературе — рождение и развитие наряду с традиционной исторической прозой новых жанров исторического, авантюрного или любовного романа, наконец, дальнейшее распространение утопических исканий и представлений (в частности, о «золотом веке»), теснивших прежнюю философию и социологию. В контексте общих культурных перемен необходимо обратить внимание на так называемое греческое Возрождение — подъем греческой культуры во II в. н. э., что при всем своем позитивном значении с общеисторической точки зрения несомненно стало одной из предпосылок будущего раскола Римской империи на западную, латиноязычную, и восточную, грекоязычную, части. Прямым признаком декаданса надо считать свершившееся под греческим влиянием торжество формальной риторики во всех литературных жанрах (примерами могут служить речи Элия Аристида и Диона Хрисостома, равно как и многие из произведений Лукиана).
В общем можно сказать, что если в реальном плане римское общество времени поздней Империи, теряя свои традиционные устои и принципы, превращалось в некое бесформенное сусло, где начинали бродить элементы будущего феодализма, то в духовном отношении являлась еще более примечательная смена старого язычества все более крепнущим христианством, которое предуготовляло рождение новой личности, целиком уже привязанной не к гражданскому обществу и государству, а к новому богу — Иисусу Христу (ярчайший пример — личность и творчество Блаженного Августина).
В заключение выскажем несколько общих соображений. При внимательном рассмотрении явлений кризиса в античном мире можно убедиться, что их природа была более или менее однородной: это упадок или стагнация традиционных социальных систем и духовных ценностей и приход им на смену новых общественных установок. Однако ход кризиса и особенно его последствия и историческая роль могли быть различными. Амплитуда здесь колебалась от инициации и стимулирования несомненно
нового, прогрессивного, как это было в случае с архаической революцией в Греции, до радикального потрясения и ускорения грядущего крушения, казалось бы, доказавших свою целесообразность порядков, как это случилось с полисным миром в той же Греции в позднеклассичский период или с Римской республикой. С другой стороны, очевидно разнообразие проявлений кризиса в сфере культуры и духовной жизни. В одних случаях движение в сфере культуры и идеологии влеклось, так сказать, за переменами в фундаментальных областях социальной и политической жизни, было их отражением и дополнением (времена азхаических революций в Греции и Риме), в других — духовное развитие предвосхищало, а затем и ускоряло сдвиги в социальной и политической области (время кризиса классического полиса в Греции, а также эпоха упадка и падения античного миропорядка). Думается, что эти наблюдения могут оказаться полезными при оценке явлений кризиса и в современном обществе.
Статья поступила в редакцию 25 марта 2010 г.
