CC BY
181
© 2005 г. И.Г. Садовская
ФЕНОМЕН ХАОСА И ОСОБЕННОСТИ ЕВРОПЕЙСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ
Ядром любой мифологической системы является космогонический миф, рассказывающий о рождении мира, о преобразовании хаоса в космос. Сама оппозиция этих диаметральных понятий лежит в основе европейской ментальности. По аналогии с ней выстраиваются другие, хорошо знакомые антонимические пары: жизнь - смерть, свет - тьма, добро - зло и многие другие. Неразрывность противоположностей порождает взаимосвязь - это свойство материи (в первую очередь) хорошо знали философы еще античного мира. Так, Платон в «Федоне» выводит идею бессмертия души из общеизвестного факта смерти: «... живые возникли из мертвых не иначе, чем мертвые - из живых. Но если так, мы уже располагаем достаточным, на мой взгляд, доказательством, что души умерших должны существовать в каком-то месте, откуда они вновь возвращаются к жизни» [12, с. 24-25]. Эту характерологическую черту очень точно подметил и Августин, сформулировав в поэтическом виде образ божественного промысла: «Бог создал мир как прекрасное стихотворение, украшенное всеми красотами стиля и антитезами между добром и злом». Так осознавалась изначальная данность: существование человека - его души и тела - между двумя полюсами, двумя противоположностями. На протяжении всей истории человечества эту особенность на все лады пытаются осмыслить философы и поэты, художники и психологи, не для того ли, чтобы преодолеть ее изначальную трагедийность? «Что делало бы твое добро, если бы в мире не существовало зла.», -размышляет М. Булгаков. Так может ли действительно быть добро без зла, жизнь - без смерти, а космос -без хаоса? И можем ли мы вообще мыслить как-то иначе, а не набором антиномий?
Итак, наше представление о целостности в основе своей базируется на антитезе, на нерасторжимости амбивалентных основ бытия, и только знание этой истины дает ключ к пониманию жизни человека и космоса в целом. Для того чтобы понять, возможна ли иная логическая парадигма, вернемся к началу, попытаемся представить себе некую исходную точку движения истории, которая чаще всего представляется нам как поступательное развитие.
Исследование основополагающей мифологической оппозиции хаос - космос дает, на наш взгляд, для выполнения поставленной задачи широчайшие возможности. И в первую очередь следует приступить к анализу такого сложного понятия, как хаос. Возможно, именно представления о нем являются древнейшими, уходящими своими корнями в эпоху родового строя. В европейской философской традиции хаос - многоуровневое понятие, восприятие которого существенно менялось на протяжении бесконечно долгого периода времени (от греческого мифа до наших дней), исследование его представляется важным, поскольку не
только характеризует некое начало европейского сознания, уходящее в эллинский миф, но, как нам кажется, и многое объясняет в современной ментальности.
Хаос в переводе с греческого означает зев, зияние, разверстое пространство. Впервые его образ появляется в «Теогонии» Гесиода, где он, на наш взгляд, обозначает в первую очередь абсолютное начало, отправную точку отсчета современного времени и особого состояния материи. «Прежде всего во вселенной хаос зародился, а следом широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный.» [2, с. 196]. Сформулированная точка зрения отнюдь не общепринятая, несмотря на свою очевидность, поскольку многочисленные интерпретации «Теогонии», как правило, исследуют космогонический миф, понимаемый исключительно как борьбу космоса и хаоса. Вообще же это утверждение, ставшее давно уже классическим штампом, можно найти практически в любом исследовании не только по истории мифологии и философии, но и в широко распространенной в настоящее время мифо-поэтике. В качестве примера хотелось бы привести мнение Ж.П. Вернана, трактующего поэму Гесиода как гимн Зевсу. Победа над титанами и Тифоном не только венчает все здание поэмы, но и каждый ее эпизод «воспроизводит и резюмирует архитектонику космогонического мифа» [3, с. 27], а каждая победа Зевса направлена к одной цели - к устройству мира. Так битва титанов и богов Олимпа повествует о потенциальной возможности возвращения вселенной к «первоначальному состоянию нерасчлененности и беспорядка» [3, с. 29], поскольку первобытные силы -Гея, Уран, Океан, Тартар и другие - могли оказаться смешанными, как когда-то. Победа Зевса все ставит на свои места, и существовавшая угроза наступления хаоса ликвидирована. Рассмотренная концепция является весьма распространенной и, конечно же, имеющей право на существование. Обратим внимание, что хаос здесь понимается, во-первых, как состояние нерасчлененности (а значит, всегда бессмысленности и беспорядка с точки зрения современной европейской ментальности), во-вторых (и это очень важно!), вечная угроза сотворенному космосу. Второе естественно вытекает из первого: что может быть страшнее возвращения к первобытному состоянию? Действительно ничего, кто спорит! А может быть, вопрос состоит в другом: было ли изначальное превращение, первое и главное, - из хаоса в космос?
Для того чтобы понять, как шло развитие мира, вернемся к исследованию «Теогонии» Гесиода и уже вербализированной идеи о том, что хаос - это начало. Следующими, рожденными во вселенной, будут Гея, Тартар и Эрос. Все эти первоосновы мира, включая Хаос (!), обладают животворящим свойством материи: Хаос порождает Черную ночь и Эреба (персонификация мрака), Гея - Урана, Горы - нимф. У Гесиода
Хаос не имеет непосредственной характеристики, подобно «широкогрудой Геи», названной еще «всеобщим безопасным приютом», сумрачному Тартару, залегающему в глубоких земных недрах, и прекраснейшему среди всех людей и богов, сладкоистомному Эросу; о его свойствах можно лишь догадаться по рожденным им Черной ночи и угрюмому Эребу. Если попытаться восполнить этот пробел и поэкспериментировать с определением смысловой доминанты Хаоса, то сначала кажется, что, учитывая особенности порожденных им начал, ею будет именно «сумрачность» (заметим, та же черта, которая определяет и Тартар). Дальнейший анализ заставляет вспомнить, что мифологическому коду свойственна амбивалентность, и одним из доказательств этого может быть брак Ночи и Эреба, детьми которых являются Эфир (свет) и сияющий День. Итак, получается, что обе антагонистичные пары (Ночь и Эреб, Эфир и День) -порождение Хаоса, и на первый взгляд наш эпитет-характеристика не работает. Действительно у Хаоса, описанного Гесиодом, нет иных свойств, кроме как изначального и перворожденного и, что особо важно отметить, существующего вечно. В полной трагизма картине расправы Зевса с титанами, когда горит земля, океан и даже «священный эфир», возникает образ горящего Хаоса («жаром ужасным объят был Хаос»), и его ужасная судьба, наравне с другими гибнущими стихиями, иллюстрирует неотвратимость победы Зевса и поражение его враг [2, с. 210].
Итак, у Гесиода Хаос существует подобно тому, как пребывают в веках земля, небо и другие первоосновы мира, он ни во что не превратился (например, в космос, как принято считать), и в этом изначальном пространстве без свойств нет ничего ужасающего. Подобное понимание Хаоса находим у Платона и Аристотеля, которые отождествляли его с всепорож-дающей, изначальной материей.
Иное понимание Хаоса, близкое к современной трактовке, существует у Эмпедокла, Анаксагора, поэта Аполлония Родосского, однако наиболее точно его выразил Овидий в «Метаморфозах»:
Не было моря, земли и над всем распростертого неба, -Лик был природы один на всей широте мироздания, -Хаосом звали его. Нечлененной и грубой громадой, Бременем косным он был, - и только, - где собраны были
Связанных слабо вещей семена разносущные вкупе....
Холод сражался с теплом,
Сражалась с влажностью сухость,
Битву с весомым вело невесомое, твердое с мягким.
Бог и природы почин раздору конец положили
[4,с. 31-32].
Итак, согласно Овидию, творцом упорядоченного мира и человека является бог, чье имя неизвестно, а созданный им космос противопоставлен первобытному хаосу. Таким образом, доминирующее свойство хаоса, как его понимали греки, а потом римляне, чаще всего определяется двумя составляющими - беспоря-
дочностью и нечлененностью (производным соединением стихий и первоэлементов) материи, которое получило название первобытного синкретизма.
Кроме первобытного хаоса, со временем эволюционировавшего и, как принято считать, ставшего космосом, существует еще одно пространство, являющееся по сути его инвариантом. Это - Тартар, тот самый, чей эпитет «сумрачный». Исчерпывающую характеристику этой загадочной части греческого мифологического космоса дал А.Ф. Лосев: «... Тартар есть то же самое для богов, что Аид для людей. поскольку всем известно, что Тартар есть местопребывание титанов» [5, с. 183-184]. Кроме того, исследователь предполагает, что Тартар симметричен Олимпу и является нижним небом, Тартар - нижний Аид, отгороженный от остальной части медной оградой и погруженный в вечную тьму. Но и это не все. Тартар по сути - загадочная и необъяснимая бездна. У Ге-сиода читаем:
Там и от темной земли, и от Тартар, скрытого в мраке, И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба Все залегают одни за другими концы и начала, Страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут. Бездна великая. Тот, кто вошел бы туда чрез ворота. Дна не достиг бы в течение целого года: Ярые вихри своим дуновеньем его подхватили бы, Стали швырять и туда, и сюда. Даже боги боятся Этого дива. Жилища ужасные сумрачной Ночи Там расположены, густо одетые черным туманом [2, с. 218].
Итак, в таинственной мрачной бездне, которую боятся даже боги Олимпа, возникает легко идентифицируемый лик Хаоса: здесь «залегают» концы и начала, здесь обитает рожденная им ночь, здесь бушуют вихри - перед нами неизведанная и, следовательно, вызывающая ужас, стихия первобытной природы. Важно понять, что она никуда не исчезла, а лишь затаилась в глубинах земли. Так было ли превращение от хаоса к космосу, а если таковой процесс и имел место, то затронул ли он всю природу? Представляется возможным два варианта ответа: все известные нам первоосновы мира (Хаос, Гея, Тартар, Эрос) возникали последовательно и продолжали сосуществовать всегда и вечно; определенная часть изначальной природы эволюционировала, другая же осталась неизменной. Итак, хаос (или его часть) продолжал жить, не знание ли этого служит истоком вечного страха?
Так же как и весь окружающий мир, человек является носителем Хаоса. Открытие З. Фрейдом подсознания с его необузданными страстями - эросом и та-натосом - и дальнейшая разработка его структур (архетипов) Юнгом и его последователями лишь подтвердили то, о чем догадывались греки, размышляя над трагедией Эдипа и Федры, Ореста и Электры. Удивительно, но изначальная убежденность современного человека, что ego и superego контролируют все, даже мельчайшие импульсы и его жизни как будто ничего не угрожает, не меняет главного: страх, что
они (инстинкты!) могут вырваться наружу и погрузить человека, а следовательно, и весь мир в сумрак, продолжает жить в глубинах души и имеет все те же древние корни. Он оживает на полотнах художников, приходит во снах, его ощущение описывается в романах и научных исследованиях. Так, например, В.М. Най-дыш в содержательной работе «Философия мифологии», размышляя о природе тайны, лежащей в основе космогонии, говорит о «дуализме сакрального и про-фанного»: «Сакральное - это созданный богами, освященный ими Космос; это обитаемая территория, противостоящая необитаемому, опустошенному Хаосу, не способному ни на какое конструирование и значимое для человека деяние. Хаос есть небытие. А перед небытием первобытного человека охватывал ужас. Первобытный человек стремился существовать (и осознавать себя живущим) только в организованном, структурированном мире, т.е. в Космосе, в сфере сакрального» [6, с. 56-57].
Нам представляется приведенная цитата абсолютно традиционной, поскольку именно таким образом рассуждают о Хаосе вообще, неком вечном антагонисте Космоса. Заметим, что речь не идет о какой-то конкретной мифологии, хотя в самих именах угадывается Греция. Но если это так, то греческий (гесио-довский) Хаос наравне с Геей участвует в конструировании, как выражается Найдыш, космоса, а значит, в самом утверждении исследователя содержится неточность. Рискну предположить, что все дело в нашем сегодняшнем понимании Хаоса как небытия и стремлении домыслить представления древних в привычном ракурсе. В подобном прочтении и особенно интерпретации нет ничего необычного, так как в греческой мифологии, когда речь идет о первых этапах ее развития, живет страх перед тайной Космоса.
Возникает естественный вопрос: этот инстинктивный ужас перед непознанным - свойство человеческой природы вообще или одно из многочисленных следствий, по точному выражению Грегори Надь, «эллинизации европейской идеологии»[7, с. 390]? Вероятно, исчерпывающего ответа нет и быть не может, но для возможных умозаключений представляется продуктивным рассмотреть сам феномен хаоса в других мифологических системах.
На первый взгляд кажется, что достаточно близко к греческому пониманию и осмыслению этого явления германо-скандинавское мифологическое сознание. Здесь особое состояние природы, служащее началом мира, не названо хаосом, но может ассоциироваться с ним, поскольку речь идет о первоначальном пространстве - мировой бездне Гиннунгагап, заполнение которой приводит к ее преобразованию. Эпитет «мировая» обычно употребляется, следуя устоявшейся традиции, в то время как М.И. Стеблин-Каменский делает существенное уточнение: этимологически более точно - магическая [8, с. 245], и нам представляется это важным, поскольку в слове «магическая» заключен неизмеримо больший потенциал смыслов, главный из которых, на наш взгляд, - способность к творению. Материалом для создания вселенной стал
первочеловек Имир. Его возникновение связано с изначальным соприкосновением в бездне двух контрастных стихий: огня из Муспелльхейма, который описывается в «Младшей Эдде» как «светлая и жаркая страна, где все горит и пылает» и льда из Нифльхей-ма. Сама же магическая (мы будем пользоваться именно этим эпитетом) бездна «была тиха, словно воздух в безветренный день» [9, 10]. Подобное описание свидетельствует не о привычном хаотическом (деструктивном) состоянии материи, но о статусе пространства, нейтрального и спокойного, которое не может ни пугать, ни радовать. Стеблин-Каменский акцентирует свое внимание на том, что магическая бездна - пустота, а следовательно, невозможно сотворение материи из ничего. С этим тезисом позволим себе не согласиться, поскольку магическая (!) бездна обладает особым потенциалом и в первую очередь это место соприкосновения стихий, из которых и появляется нечто, впоследствии трансформированное в космос: в данном случае - это Имир. Возникновение прародителя-великана принято считать первотворением, однако не будем забывать, что уже существовали Нифльхейм и ее реки, Муспелльсхейм и его летящие искры. Итак, две древнейших сущности-стихии участвуют в зарождении нового, сами же они остаются неизменными и впоследствии станут причиной гибели мира. Возможно, именно эти первоосновы могли бы в нашем сознании ассоциироваться с традиционными греческими представлениями о Хаосе, если бы не существование таинственного пространства под названием «Утгард». Для уяснения его особенностей следует остановиться на космологических представлениях древних скандинавов [11].
Принято выделять две проекции, горизонтальную и вертикальную, при помощи которых объясняется взаимосвязь сотворенных миров. Вертикальная проекция выглядит достаточно традиционно, поскольку верхний мир практически во всех мифологиях принадлежит богам (в данном случае - это Асгард), срединный - людям (Мидгард) и подземный - мертвым (Хель). Однако функциональное выделение Утгарда (дословно - то, что существует за оградой), страны великанов и чудовищ, откуда постоянно исходит угроза для мира богов и людей, свидетельствует, на наш взгляд, о том, что гармонизация мира, которая, например в греческой мифологии Олимпийского периода, носит почти абсолютный характер, была лишь частичной, фрагментарной. Важно отметить, что в скандинавской космогонии Утгард - такая же часть мира, как Мидгард и Асгард, тесно связанная с последними двумя. Все части (в вертикальной проекции) соединяет ясень Иггдрасль (древо меры или древо предела); три его корня поддерживают дерево, далеко расходясь в три стороны: один находится у асов, другой уходит вниз, в Нифльхейм, а третий - у инеи-стых великанов, где прежде была мистическая бездна. Нифльхейм - мир тьмы - погружен в глубины мистической бездны, в преисподнюю (согласно же горизонтальной проекции, он находится на краю света); там, в глубине течет кипящий поток и подгрызает корень
дракон Нидхегг. У него есть двойники - Ермунганд и Фафнир. Итак, мир первоматерии, который так часто называют хаосом, в скандинавской космогонии играет несравненно большую роль, нежели в греческой. Он не только никуда не исчез и не преобразовался, но остался сосуществовать с Асгардом и Мидгардом. Мифологическая география полна загадок, и вряд ли имеет смысл задавать вопрос, как может корень уходить в небо (миф обладает собственной логикой), очевидно, речь идет о взаимосвязи всего сущего. Итак, Утгард связан с другими частями мира исторически, причем эта история имеет кольцевое движение (он первичен, и он же станет источником конца мира); географически (это особая часть света, расположенная на севере, а точнее на северо-востоке); социологически (обитатели Удгарда - инеистые великаны -не только не признают правление асов, но постоянно нарушают их законы, вступая с ними в открытую конфронтацию); матримониально (смешанные браки представителей трех миров - явление распространенное). Не случайно именно на севере (в горизонтальной проекции) или под одним из корней ясеня Иггд-расль (в вертикальной), расположено царство мертвых Хель, куда в отличие от греческого Аида попадают далеко не все, а лишь недостойные, поскольку само его расположение на Полях Мрака свидетельствует о принадлежности к Утгарду - миру зла. Настоящие же герои, а это прежде всего воины, отправляются в Вальхаллу Одина. Скандинавский мир предельно поляризован: Мидгард и Асгард противостоят Утгар-ду, возможно, это объясняется доминантой эсхатологического мифа и неизбежностью последней битвы. Знание трагического финала не только не освобождает от ответственности, а наоборот, требует достойной жизни, которая и предопределит посмертный путь: ведь от того, куда попадает человек (в Асгард, в дружину эйнхериев или в Хель к злобным мертвецам и чудовищам), зависит его собственная роль в последней битве, т.е. судьба в целом. Итак, нас с самого начала интересовало, можно ли поставить знак равенства между греческим Хаосом и скандинавским Утгар-дом? Вероятно, смысловая парадигма последнего неизмеримо шире, поскольку означает не только и не столько деструктивное состояние первобытной материи, но символизирует абсолютное сосредоточение зла, вечную угрозу мировой гармонии, ведущую к гибели цивилизации. Само существование Утгарда, несет печать трагедии: уж слишком впечатляюще выглядит картина гибели мира: сначала следует нарушение естественного времени (приход «вечной» зимы), затем - разрушение космоса (исчезновение солнца, луны и звезд), и наконец - распри в мире людей и богов. А венчает все Рагнарек, что традиционно называется последняя битва, но в переводе с древнеис-ландского означает судьба. Важно подчеркнуть, что все чудовища Утгарда (волк, Мировой Змей и др.) будут уничтожены ценой самопожертвования богов Асгарда и эйнхериев, так значит ли это, что уничтожен и сам Утгард, а история, описав традиционный мифологический круг, возвращается к нулевой отмет-
ке? Однако это не так. И хотя амбивалентные стихии снова встречаются: лед начинает свое наступление на мир, а завершает его уничтожение огонь, но грядущее возрождение начинается не с магической бездны. Новая история продолжится на месте Асгарда, куда вернутся Хед и Бальдр (убийца и жертва) для того, чтобы вести мирные беседы, символизирующие прекращение распри, кроме них будущее уготовлено ничем не скомпрометировавшему себя младшему поколению богов (сыновьям Одина и Тора), а в роще, куда не проникли первостихии, появятся новые люди. Как будет устроен этот новый мир, неизвестно, главное, что он будет. Позволим себе одно предположение. Смысл Рагнарека, этой осуществленной судьбы-битвы, заключается в уничтожении Утгарда, а следовательно, в возможности поступательного (а не кольцевого!) развития истории.
Итак, наше предположение о тождественности представлений о Хаосе в греческой и скандинавской мифологии подтверждения не получило: Утгард отнюдь не только образ первобытной материи - его скорее можно считать обобщенным символом мирового Зла, подлежащего уничтожению.
Один из самых уникальных космогонических мифов принадлежит индийской мифологии. И хотя единого варианта космогонического мифа не существует, а наиболее распространенными являются два - рождение демиурга Брахмы из космического яйца, порожденного силой тепла в первозданных водах, и происхождение мира из некой безличной субстанции, у которой есть единственный признак - дыхание, нас будет интересовать второй. В знаменитом «Гимне о сотворении мира» «Ригведы» говорится:
Не было не-сущего и не было сущего тогда,
Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним.
Что двигалось туда и сюда? Где? Под чьей защитой?
Что за вода - глубокая бездна? ...
Не было ни смерти, ни бессмертия тогда,
Не было ни признака дня (или) ночи
Дышало, не колебля воздуха, по своему закону Нечто
Одно,
И не было ничего другого, кроме него [12, с. 129].
Как и в других мифологических системах, здесь можно выделить главную первооснову бытия: стихию воды - универсальную материю, но рядом с ней находится и нечто таинственное, обладающее главным атрибутом - целостностью (отсюда и другое название - Единое). Рождение мира начинается с концентрации первоначальной, безличной энергии, которая стимулирует все жизненные процессы; следующий шаг - появление желания (Камы), называемое «семенем мысли» [13, с. 33]. Это Единое не имеет свойств и, естественно, не может быть тождественно греческому пониманию первоматерии - мрачному Хаосу, которого страшатся сами боги. Законы Единого недоступны никому, даже богам, которые появились в процессе рождения мира, и у них тоже есть своя миссия, свое предназначение - ни более и ни менее. И все
же, несмотря на разительные отличия, которые в силу их многочисленности и очевидности не нуждаются в доказательствах, есть и одна общая черта - загадочность и непостижимость, поскольку призвана характеризовать то, что было до начала мира. Европейская ментальность приписывала этой субстанции целостность и сосредоточение ужасов дисгармонии, а восточная - всю ту же целостность и непознаваемость. Другое дело - принцип развития сотворенного мира. С точки зрения индуизма в основе лежит идея вечного повторения мирового цикла (юги), сохранность которого обеспечивается божественной триадой (тримур-ти) - Вишну (функция сохранения мира), Брахма (функция демиурга), Шива (функция уничтожения). Таким образом, здесь нет самой идеи возвращения космоса в хаос, а следовательно, не может существовать представлений о хаосе, традиционных для европейской ментальности. Однако и в индуизме находим множество божеств, населяющих, как правило, подземный мир и относящихся к разряду демонов, функции которых аналогичны функциям чудовищ хтони-ческого этапа греческой мифологии, олицетворяющих древний Хаос. Борьба с ними индийских богов, героев и мудрецов происходит постоянно, но в ней практически отсутствует трагический аспект: как бы ни был грозен противник, например почти неуязвимый Рава-на, он обречен на поражение. На этот случай, когда демон угрожает миру, как и любой другой, когда ситуация может стать критической, существует вмешательство богов, например аватары самого Вишну, направленное на то, чтобы не дать ни единого шанса духам зла. Многочисленные исследователи мифологии трактуют все сражения с драконами и демонами как противостояние хаоса и космоса, однако в контексте мифологии индуизма это утверждение носит, на наш взгляд, скорее традиционно-ритуальный нежели этиологический характер, а исключения (битва Индры с драконом Вритрой) лишь подтверждают правила. Особенно любопытной представляется последняя десятая, еще не осуществленная, но, возможно, необходимая в будущем аватара - Калки (белый конь). Именно сидя на белом коне, со сверкающим мечом в руках Вишну появится в конце калиюге (современного хронологического периода), чтобы спасти мир от гибели, подготовив тем самым его будущее возрождение. Невольно вспоминаются другие всадники, предвещающие конец мира. Итак, эта будущая аватара Вишну подтверждает наше предположение о незыблемости установленного порядка, а следовательно, и невозможности существования оппозиции хаос - космос.
В греческой мифологии, как и в других мифологических системах, существует конкретно-образное выражение хаоса, и возникновение его относится к первому, начальному этапу развития родового строя -матриархату. Не случайно хтонический этап развития мифологии называют «мифологией чудовищ»: все эти сирены, горгоны, скиллы и харибды, циклопы и кентавры обладают нечеловеческой силой и наводят ужас в первую очередь своим видом, в котором соединяются черты нескольких животных или человека и жи-
вотного. Самыми знаменитыми синкретическими существами подобного рода являются сфинкс и дракон. Первый в современном представлении существует в двух вариантах - греческом и египетском. Греческий сфинкс (фиванский), порождение Тифона и Ехидны, с лицом и грудью женщины, телом льва и крыльями птицы первоначально был наказанием городу за неправедное поведение их царя Лая, но уже у древних ассоциировался не со свирепостью нрава и разорением Фив, а с некой загадкой, тайной бытия. Вероятно, именно поэтому Геродот назвал «сфинксом» египетского стража пирамид: «сработал» принцип аналогии - у каменного великана было лицо фараона, а тело льва, но самое главное заключается в абсолютной неизвестности имени и функций божества. Это греческое имя прижилось в Египте и стало синонимом тайны. Есть и другое, национальное, объяснение знаменитого слова сфинкс: считается, что оно может происходить от египетского словосочетания шесеп анх (живой образ) [14, с. 564]. Важной особенностью египетской мифологии традиционно считается формирование универсального антропоморфного образа божества: например, сын Осириса Гор, отомстивший за отца и почитаемый как бог-царь (фараон - живое воплощение Гора), изображался человеком с головою сокола; богиня войны Сехмет - женщиной с головой львицы - т.е. эти боги по своей форме и сути могут быть названы сфинксами. Если учесть никогда и никуда не исчезнувший культ животных, поклонение воде, деревьям и цветам (лотосу, например), то совершенно очевидно, что египетский сфинкс не чудовище, рождающее ужас, а живой образ мира, еще не познанного, но существующего от века. Итак, образ сфинкса, который в греческой мифологии может быть назван своеобразным ликом хаоса, в Египте лишь инвариант вечно меняющейся природы.
Нечто подобное наблюдается и с образом дракона, истинно мифологического чудовища, представляющего собой синтез четырех стихий (земли, воды, воздуха и огня). Сражение с драконом - один из самых распространенных мотивов практически во всех мифологиях, а победа над ним традиционно символизирует победу света над тьмой, космоса - над хаосом, преодоление беспорядочности и утверждение гармонии. Греческие боги (Зевс, Аполлон) и многочисленные герои (Геракл, Персей, Тезей и др.) очищают мир от хтонических чудовищ, и природу нового Олимпийского континиума олицетворяют нимфы и музы, Ника и Фемида, т.е. торжество Красоты и Порядка представляется естественным и логичным процессом. Так, древний Хаос оказывается побежденным, а в мире, за исключением Тартара, о котором предпочитают не вспоминать, больше нет бессмысленного нагромождения материи и стихий. Даже прежде естественный страх перед оставшимися хтоническими чудовищами (сирены, Скилла, Харибда) вытесняется уверенностью героев в своих силах: Кирка сколько угодно может объяснять Одиссею невозможность сражения со Скиллой - в решающий момент с мечом в руках герой будет ждать нападения, хотя этот порыв не изменит
предначертанного и несколько человек погибнет (Одиссей не сможет их спасти), но молиться матери чудовища, как это советовала Кирка, он не станет.
В индийской мифологии знаковым является поединок Индры с драконом Вритрой, победа над которым приводит к освобождению космических Вод (божественных Матерей), рождающих солнце. Одна из многочисленных дешифровок известнейшего космогонического мифа выглядит следующим образом: громадная запруда, перегородившая реку с притоками, осложняла возможность передвижения арийских племен. «В конце концов запруда была разрушена или самими водами или землетрясением. Арийские поэты приписали это Индре ...», - утверждает А.С. Майданов [15, с. 144]. Данная интерпретация призвана расшифровать миф, дать ему конкретное объяснение, поскольку автор видит в нем бесценный источник информации о событиях, произошедших в глубокой древности. С подобного рода версиями так же трудно спорить, как и безоговорочно принять их, ведь мифы действительно хранят память о географических открытиях, войнах, миграциях народов. О мифологизации истории и трансформации ее событий в эпосе П.А. Гринцер писал: «В эпосе история не наслаивается на миф, а только рассказывается по мифологическому канону, и постепенно, по мере того как от этого канона остается одна только сюжетная схема, четче обнаруживается истинное назначение эпической поэзии. Только в таком смысле можно говорить о замещении мифологических образов историческими, ибо по существу в эпосе с самого начала мифологические герои трактуются исторически» [16, с. 290].
Итак, все события, хранящиеся в памяти народа эпохи родового строя, трансформируются в мифологические сюжеты, чтобы затем получить свое воплощение в эпосе. Например, завоевание арийскими племенами юга Индии превратилось в историю противостояния Рамы и Раваны, а разрушение богатого портового города Трои в греческих мифах объяснялось местью ахейцев за оскорбление, нанесенное царю Менелаю. В приведенных нами мифологических сюжетах присутствует даже общий мотив - похищение жены. Любопытно отметить, что в греческой истории возмутителем спокойствия является красавец Парис, а в индийской - демон-ракшас Равана. Сила и могущество последнего сродни возможностям любого дракона, поэтому для победы над ним потребовалось вмешательство самого Вишну. В обоих случаях справедливость торжествует - миф имеет собственную логику и особое видение космогонических и исторических событий, поэтому его прямое истолкование (например, приведенная версия А. С. Майданова) представляется столь же непродуктивным, как и ставший уже ритуалом повтор формулы, объясняющей все: борьба хаоса и космоса.
Миф, несомненно, «есть акт духовно-практического освоения мира» [17, с. 27], а когда имеешь дело с конкретной мифологической системой, то очевидно, как трансформировались (или нет!) отношения человека к окружающей его природе. Хаос в его гре-
ческом варианте или загадочная Единая материя в индийском - это, как мы убедились, начало Пути. Любая идея в мифе имеет конкретное, материальное воплощение, поэтому ничего удивительного нет в том, что хаос, как и космос, многолик. Однако демоны и драконы, сфинксы и великаны олицетворяют не только непокоренную природу и инстинктивный страх перед ней, но являются персонификацией и вечно существующих человеческих комплексов -внутреннего хаоса, и, наконец, все они связаны с феноменом смерти, ее неотвратимостью и непостижимостью. Преодоление (а не победа, так как в самом этом слове нам видится не характерная для мифа конечность) препятствий - внешних и внутренних - (в мифологическом контексте их можно назвать и хаосом) и есть Путь, который проходит каждый этнос, каждая цивилизация и каждый человек. И, несмотря на множественные совпадения, несомненно, важные и тщательно изучаемые самыми различными учеными и науками, именно в каждой конкретной мифологии мы находим свой - первый и единственный - поэтому столь интересный вариант преодоления хаоса. Представляется возможным выделить два наиболее универсальных варианта: греческий, связанный с внешней гармонизацией мира (природу в Олимпийском периоде олицетворяют прекрасные нимфы, а не чудовища, культ красоты и порядка свидетельствует о полной победе разума), и индийский, изначально уравновешивающий внутреннее и внешнее представлениями о вечной повторяемости мирового цикла.
Экстравертированная по своей сути (европейская) установка на исследование законов природы - мира физического - грозила неизбежной односторонностью. Суммирование знаний и нескончаемая эволюция наук не изменили отношения к древнему состоянию мира, тому, которое Гесиод впервые назвал Хаосом. В европейском сознании хаос - воплощение всего, неизменно пугающего: бессмысленности, дисгармонии, смерти наконец. Эпитеты-характеристики взяты почти произвольно, к ним можно было бы добавить еще десятка два. Возможно, истоки сложившейся традиции обнаруживаются еще в кризисе греческого мифа, который отчетливо просматривается в поздних мифологических циклах (мифы о родовом проклятии и богоборчестве). Открытие бездонности внутреннего мира человека потрясало, но оказалось непреодолимым для греческого мифа, а впоследствии и греческого искусства - гармонии внешнего и внутреннего не совершилось. Эллинизация европейского сознания навсегда зафиксировала эту особенность взгляда на человеческое бытие.
В дальнейшем - особенно на рубеже XIX - ХХ вв. -особую роль в формировании современной европейской ментальности с ее вечным страхом перед возможным возвращением в хаос окружающего мира и собственного «я» сыграло, как нам кажется, распространение скандинавской мифологии. Именно там трагический пафос смерти богов и гибели мира поглощает и уверенность в том, что возродится новая жизнь, и гордое осознание победы над Утгардом-
Хаосом. Подобное восприятие доминанты скандинавского эсхатологического мифа подтверждало уже сформировавшийся греческий архетип Хаоса и акцентировало в европейском сознании (в который раз!) фрагментарность и катастрофичность человеческого бытия. Создание новых мифов (ницшеанского, экзистенциального, коммунистического и др.) взамен древних - эпохи родового строя - и христианских -более поздних - не спасало от уже существующих комплексов, а скорее толкало на новые и новые попытки самоутверждения. Один из таких путей - стремление понять (а иногда даже принять!) философию Востока, основанную на изначальной причинности и незыблемости бытия космоса, а следовательно, уйти от изначального разлада, от существования (или распятия?) между вечными полюсами. Влюбленный в древнюю культуру Египта В. В. Розанов был убежден, что Восток и есть «общая великая родина» человечества, наш Старый дом, а новое обретение его - это возвращение, вечное, неизбежное...[9, с. 21]. И, возможно, именно в поиске сближения путей Запада и Востока и будут найдены ответы на вечные вопросы о Хаосе и Космосе, Жизни и Смерти и, наконец обретенная гармония даст новый импульс в познании мира.
Литература
1. Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. С. 7-80.
2. Гесиод. Теогония // О происхождении богов. М., 1990. С. 191-221.
3. Вернан Ж.П. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988.
4. Овидий. Метаморфозы. М., 1977.
5. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. М., 2000.
6. НайдышВ.М. Философия мифологии. М., 2002.
7. Надь Грегори. Греческая мифология и поэтика. М., 2002.
8. Стеблин-Каменский М.И. Миф // Труды по филологии / Филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. СПб., 2003.
9. Розанов В.В. Возрождающийся Египет. М., 2002.
10. Младшая эдда. Л., 1970.
11. Петрухин В. Мифы древней Скандинавии. М., 2002.
12. Ригведа: Избранные гимны. М., 1973.
13. Бонгард-Левин Г.М. Древнеиндийская цивилизация. М., 1993.
14. Египетская мифология: Энциклопедия. М., 2002.
15. МайдановА.С. Тайны великой «Ригведы». М., 2002.
16. Гринцер П.А. Древнеиндийский эпос. М., 1974.
17. Пучков А.А. Юлиан Кулаковский и его исследование тектоники античного мировоззрения // Кула-ковский Ю.А. Эсхатология и эпикуреизм в античном мире. СПб., 2002.
Ростовский государственный университет 25 мая 2004 г.
