CC BY
37
мация о проработке молодого литературоведа на родном филфаке МГУ). Бахтинисты перессорились еще совсем не на той почве, которую потом стал пропагандировать Кожинов. «Общеизвестное "славянофильство" Палиевского и особенно Кожинова в то время еще никак не проявлялось: оба они тогда входили в круг либеральных диссидентов и целиком разделяли "западнические" взгляды» (с. 626), — говорится в комментарии к первому из публикуемых писем Турбина.
В книге есть недосмотры и прямые фактические ошибки, впрочем, немногочисленные. Прежнее название станции метро «Кропоткинская» — «Дворец советов», а не «съездов», как напечатано на с. 511; на с. 56 даже в названии книги Бахтина о Рабле слово «Ренессанс» заменено на «Возрождение». Как минимум неточно говорить, что коллективное исследование ИМЛИ «Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении», выпущенное в 1960-е гг., «недавно переиздано в обновленном виде» (с. 55): институт предпринял попытку, далеко не во всем успешную, предложить не «обновленную», а новую теорию литературы. На с. 53 не назван год выхода книги Л.С. и С.С. Конкиных «Михаил Бахтин (Страницы жизни и творчества)»; на с. 311 в примечании опечатка, неверно указан год публикации редакционной статьи «Литературной газеты» «Против идеализма и низкопоклонства в языкознании» (из основного текста на с. 286—287 явствует, что речь идет о 1948, а не о 1942 г.). На с. 309 буквально повторено сказанное совсем недавно, на с. 304.
Однако в целом по составу, информативности и основательности комментариев книга Н.А. Панькова — это выдающееся явление в бахтинистике, прославившейся, увы, среди прочего своей схоластичностью.
С.И. Кормилов
Сведения об авторе: Кормилов Сергей Иванович, докт. филол. наук, профессор кафедры истории русской литературы ХХ века филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 4
Федотов О. Поэзия Владимира Набокова-Сирина. Монография издана к семидесятилетию автора. Ставрополь, 2010. - 272 с.
Книга известного теоретика литературы и стиховеда О.И. Федотова — уникальный опыт системного исследования лирики Владимира Набокова, чьи прозаические произведения давно и повсе-
местно признаны классическими, а поэтические были и остаются недооцененными. Труд О.И. Федотова призван не только скорректировать этот историко-литературный дисбаланс в творческой репутации Набокова, но и открыть читателю неведомые грани мастерства, заповедные смыслы поэтического космоса гениального литератора.
Две части книги органично сплетены живой материей культуры (от античной до современной, и «западной», и «восточной»), которая становится строгим арбитром и равноправной участницей в диалоге Поэта со своими «адресатами», с профессиональным читателем-исследователем и чутким любителем, или, выражаясь старинным слогом, читателем-дилетантом.
В исследовании формально-содержательные аспекты анализа лирики представлены в нерастожимим единстве, так что деление книги на две части отвечает внутренней логике исследования (от индивидуальной «мифидеологии» поэта — к его версификационно-му мастерству), но не «освобождает» каждую часть от комплексного подхода к анализу поэтических образцов, предполагая целостное видение шедевров, синтез их «семантики» и «синтагматики».
Первая часть, озаглавленная «Между небом и землей (Религиозная рефлексия в поэтическом мире Владимира Набокова)», посвящена реализованному в виртуозной стихотворной поэтике сложному синтезу религиозно-философской и культурно-эстетической проблематики. Общий ее пафос, думается, можно сформулировать так: поэт, переживая сакральные и профанные лики универсума, отталкиваясь от праобразов древнего мифа или мифа, порожденного позднейшими культурными эпохами, творит собственную вселенную; краеугольными сущностями этой вселенной являются потерянный рай Родины, медиаторы их земных и небесных воплощений — ангелы, Мать, любовь которой священна и сопоставима с собственно религиозным чувством, таинство творчества, равновеликое таинствам сакральным, постигшие тайну бессмертия титаны писательского труда, наконец, лирический герой (чаще всего — alterego автора).
В первых трех разделах первой части речь идет о поэтическом изводе феноменологии религиозного сознания Набокова. Как справедливо пишет автор предисловия Я.В. Погребная, здесь делается акцент на ментальной сфере поэтичского космоса Набокова, важнейшей частью которого являются веровательные аспекты, в том числе — «богосопернические настроения».
«Стартовое» утверждение исследователя: «Набоков вне сомнения был религиозным человеком» (с. 14) — звучит, пожалуй, излишне категорично (или, вернее, с провокационным вызовом). В дальнейшем мы узнаем об «адогматической» трактовке традиционных 242
канонических образов. Поэзия для Набокова — самодостаточная, нерефлексивная философия, особое мировидение, требующее скрупулезных проекций и тонких «настроек» на внеэстетическую сферу ментальности. К чести исследователя надо сказать, он то и дело прочерчивает «гравитационные» линии, связывающие реальную (семейную, социально-историческую) и духовную биографию с поэтическим творчеством Набокова, продолжая традиции М.О. Гер-шензона, В.Ф. Ходасевича, Ю.М. Лотмана, в биографическом ключе исследовавших наследие Державина и Пушкина. Попутно набоков-ские тексты вписываются в разнообразные, бесконечно сложные культурно-эстетические контексты, «семиотизирующие» поливалентные поэтические образы. Весьма широк, к примеру, диапазон ангельской темы, намеченный в первой главе: «...между комическим снижением и трагическим сгущением» (с. 31), между блистанием/светом небесного, божественного величия ангельских чинов и демоническими «подтекстами» странных «опрокинувшихся» крылатых существ, «синего сонного зверя» или безногого «небесного калеки». Все это имеет множественные смысловые расширения благодаря отсылкам к языческой мифологии, Ветхому и Новому заветам, текстам Псевдо-Дионисия Ареопагита, к Данте (отметим эти наиболее проработанные сопоставления), к набоковским автоцитатам (например, «антитеза» ангел-демон в «Лолите» на с. 16 и др.).
Название второй главы «Материнство превыше веры» звучит несколько императивно и редуцирует искусно выявленные самим О.И. Федотовым глубочайшие обертона смысла лирического шедевра «Мать», воплощенные в виртуозной поэтической «материи», где сплелись воедино и библейский сюжет распятия, и поток сознания апостола, и детали, взятые из апокрифов, и ассонансы, и «горизонтальный панторим»... Исследователь обнажает вопроша-ния поэта, имманентные трагическим раздумьям Иоанна («Что, если этих слез // не стоит наше искупленье?»), в пределе — горестное неприятие теодицеи — оправдания бога.
В третьей главе «Ностальгия по земному раю» анализируются набоковские мотивы рая/потерянной родины, их образные «метаморфозы», поданные в диахроническом ключе, в связи с вынужденной эмиграцией, скитаниями, общей культурной памятью, связывающей воедино образы рая у Ф. Сологуба, Н. Гумилева, апокалиптический Петербург пушкинского «Медного всадника». Весьма уместно звучит по-набоковски сформулированный риторический вопрос: «Что это как не рокировка рая в ад?» (с. 66).
«В сущности, поэтическая концепция Бога у Набокова пантеи-стична», — приходит к выводу О.И. Федотов (с. 69). Это умозаключение, а также очерчивание ницшеанского по сути образа че-ловекобога при анализе стихотворения «Бог», как, возможно, и
неназванные гностические истоки отдельных образов (в работе упоминаются Платон и Псевдо-Дионисий Ареопагит), могут стать основанием для дальнейшего углубленного погружения в художественную тео- и антропософию Набокова.
Глава «Меапоэтический дискурс в стихотворениях Набокова "Шекспир" и "Толстой"», казалось бы, прямо не относится к религиозно-философской картине мира, реконструируемой в предыдущих параграфах. Но на поверку набоковская рефлексия по поводу творчества того и другого, а вслед за ними и Пушкина трактуется как трансцендирование Личности из мира «дольнего» в мир «горний». С опорой на современные работы по шеспировскому вопросу и творчеству Толстого вывляются «проговоренные» Набоковым механизмы сакрализации двух ярчайших феноменов мировой литературы, представлявших, казалось бы, противоположные стратегии писательства: скрывающийся за маской Шекспира великий аноним (анонимы) и русский писатель, бегущий от театральности и многоликой лжи. Обращение к ним, как показывает Федотов, тщательно анализируя репетуар образно-поэтических приемов, превращается у Набокова в утверждение собственных эстетических позиций (отрешенности от «гула бытия», внутренней готовности к встече с инобытием, Абслолютом, Вечностью), в осмысление сопоставимости собственных творческих усилий с творческим подвигом общепризнанных гениев.
Вторая часть книги «Версификационная техника Владимира Набокова» в свою очередь в соответствии со стиховедческой традицией также делится на две: первая посвящена изучению метрики и ритмики, вторая — строфики. Следуя принципу научной объективности, О.И. Федотов начинает с анализа теоретических рефлексий Набокова-стихотворца.
В параграфе «Стихи о стихах» автор на материале лирики Набокова выявляет и выверяет его метрические предпочтения, устойчивость их эмфатических ореолов, анализируя их в плане со-противопоставления с классической традицией. Отправным пунктом для дальнейшего изложения избрано стихотворное послание другу студенческих лет Набокова Глебу Струве «Размеры» (1923), где юный поэт, следуя традициям Ломоносова, Пушкина, Некрасова и др., выразил свое понимание содержательных возможностей классических метров. Отталкиваясь от набоковских образов, автор монографии структурирует свое собственное изложение: «Мерный амфибрахий», «В эоловом размахе анапеста...», «Гулкий дактиль», «Есть бубенцы и ласточки в хорее.», «Ямб, ликующий, поющий, говорящий.».
Особый интерес представляют наблюдения стиховеда над вер-сификационными опытами Набокова, свидетельствующими о его
сознательной установке на создание «графического аккомпанемента выражаемой образной мысли» (с. 189), которая объективно наличествует в его метапоэтике как результат увлечения теоретическими изысканиями А. Белого. Исследованию эстетического содержания «преднамеренного графического задания» посвящен последовательный анализ девяти стихотворений 1918—1921 гг., сам по себе являющийся образцом литературоведческого мастерства, восходящего к искусству (с. 178—189).
Параграф «Строфика» посвящен разнообразию строфического репертуара Набокова сравнительно с аналогичными показателями Сологуба, Волошина, Ходасевича и Цветаевой. Наглядность цифр, основанная на репрезентативной выборке из Большой серии «Библиотеки поэта», позволяет отметить «сознательную ориентацию поэта на классику», так как «львиная доля набоковских произведений использует нейтральные четверостишия, астрофические построения и нетождественные строфы. Все остальные модификации распределяются довольно равномерно <...>» (с. 190). Объектом наиболее пристального внимания исследователя явились те строфические модификации, которые стали результатом «продуманной установки на достижение определенного изобразительно-выразительного эффекта» (там же).
Анализ строфической природы и содержания набоковских трех-, шести- и семистиший настойчиво склоняет автора к излюбленной области его стиховедческих штудий — к сонетологии, тем более что процентная доля сонета в строфическом репертуаре Набокова чрезвычайно высока — 5,4%. Поэтому заключительный параграф посвящен сонету и ориентированному на него фамильному 14-стишию — Онегинской строфе.
Последовательный анализ 28 сонетных текстов позволил выделить их отличительные жанрово-тематические характеристики в процессе творческой эволюции поэта. Так, сонетам первого, самого раннего периода присуща разработка клишированных мотивов юношеской влюбленности и создание идиллических картин природы. Но уже в них Федотов видит реализацию осознанной тенденции к обогащению языка поэзии «реально подсмотренными деталями бытового свойства» (с. 259). Сонеты второго периода «консолидированы вертикальной моделью поэтического мира <. > и напряженным поиском духовных ориентиров» (с. 260). Кембриджские сонеты в одном случае связаны мотивом храма, в другом — вознесения в беспредельное небо. «Зрелые» шедевры, особенно сонеты, написанные в 1924 г., отличаются тенденцией к созданию многомерных сюжетов-картин средствами циклизации. «Спираль сонета» в романе «Дар» активно взаимодействует с прозаическим текстом, а его «опрокинутость» обусловлена идейным замыслом
романиста. Анализом сонета «Что скажет о тебе далекий правнук твой...» вся вторая часть книги проблемно-содержательно закольцовывается. Символической кодой выглядит завершающая часть параграфа, посвященная модифицированной Набоковым в «Университетской поэме» Онегинской строфе и ее прозаизированному варианту в романе «Дар». Универсальный характер гения Пушкина оказывается вполне созвучным константным чертам творчества Набокова, а стихи и проза в его творчестве ощущаются столь же нераздельными, как атомы «водорода и кислорода в воде» (с. 269).
Параграф представляет особый интерес для сонетологии, ставшей благодаря работам О.И. Федотова, его коллег-единомышленников и учеников отдельной отраслью знания в отечественном стиховедении. Интерес обусловлен несколькими причинами: во-первых, блестящим эстетическим анализом аномальных вариантов сонета, вскрывающим принципы высокой игры поэтической индивидуальности с канонизированной жанрово-строфической формой (например, создание средствами измененной сонетной архитектоники зрительного образа — «Каштаны», «Храм»); во-вторых, удачной исследовательской попыткой реконструировать «полнометражный» сонет из двух половинных (с. 237); в-третьих, осуществленным опытом анализа «тройчаток», структурно воспроизводящим идею венка сонетов (с. 244—248). Работа в этом направлении представляется нам продуктивной при исследовании сонетов ярких поэтических индивидуальностей XX в., например И. Бунина, В. Ходасевича и др., а в дальнейшем она, возможно, позволит установить еще один национальный вариант европейского сонета, выявив, помимо итальянского, французского и английского, не эклектический, но универсальный тип русского сонета.
Значительная ценность монографии О.И. Федотова видится в обращенности к различным аудиториям: состоявшимся филологам и ко всем, кому просто интересна поэзия как таковая, кого волнует творчество замечательного писателя, прозаика и поэта в одном лице — Владимира Набокова. В этом видится важный модус исследования, посвященного, казалось бы, узкоцеховым проблемам мотивно-образного строя и версификационной техники.
Е.Г. Чернышева, А.В. Останкович
Сведения об авторах: Чернышева Елена Геннадьевна, докт. филол. наук, профессор кафедры русской литературы МПГУ. E-mail: egchern@mail. ru; Останкович Анатолий Вячеславович, докт. филол. наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Ставропольского государственного университета. E-mail: [email protected]
