CC BY
1
Вестник Томского государственного университета. 2023. № 495. С. 79-91 Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta - Tomsk State University Journal. 2023. 495. рр. 79-91
СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ
Научная статья УДК 316
doi: 10.17223/15617793/495/8
Факторы и механизмы радикализации мусульманских сообществ (на примере мусульманских сообществ России)
Дмитрий Олегович Труфанов1, Василь Тимерьянович Сакаев2
1Сибирский федеральный университет, Красноярск, Россия, dtrufanov@sfu-kras.ru 2Российский государственный аграрный университет-МСХА имени К.А. Тимирязева, Москва, Россия
sakaev2003@mail.ru
Аннотация. Представлен опыт анализа и обобщения факторов и механизмов радикализации тюрко-мусуль-манских сообществ в современной России. Авторами представлены основные результаты масштабного социологического исследования, проведенного в 2020-2021 гг. в восьми регионах Приволжского, Уральского и Южного федеральных округов. Полученные данные опираются на материалы количественных и качественных методов исследования (анкетирование, экспертные опросы, глубинные интервью) и расширяют существующие в научной литературе представления о факторах и механизмах радикализации мусульман. Ключевые слова: радикализм, социология радикализации, мусульманские сообщества, факторы радикализации, механизмы радикализации, модель факторов радикализации
Источник финансирования: исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 20-011-31642.
Для цитирования: Труфанов Д.О., Сакаев В.Т. Факторы и механизмы радикализации мусульманских сообществ (на примере мусульманских сообществ России) // Вестник Томского государственного университета. 2023. № 495. С. 79-91. doi: 10.17223/15617793/495/8
Original article
doi: 10.17223/15617793/495/8
Factors and mechanisms of Muslim communities' radicalization (on the example of Muslim communities in Russia)
Dmitry O. Trufanov1, Vasil T. Sakaev2
1 Siberian Federal University, Krasnoyarsk, Russian Federation, dtrufanov@sfu-kras.ru 2 Russian State Agrarian University - Moscow Timiryazev Agricultural Academy, Moscow, Russian Federation, sakaev2003@mail.ru
Abstract. The article presents the experience of analyzing and summarizing factors and approaches to determining the mechanisms of radicalization of Turkic-Muslim communities in modern Russia. The article aims to identify and describe the most significant factors of radicalization, as well as to present the authors' vision of the studied communities' radicalization mechanisms based on the materials of the research. Muslim communities of the indigenous Turkic peoples of Russia (Tatars, Bashkirs, Kazakhs, Nogais, Crimean Tatars, et al.) were identified as the subject of the study. The work is based on the materials of a large-scale sociological study conducted in 2020-2021 in eight regions of the Volga, Ural, and Southern federal districts (except for the republics of the North Caucasus). The study included both qualitative and quantitative methods (questionnaire, expert survey, in-depth interview, content analysis of thematic groups in social networks and messengers). The respondents were: representatives of public organizations, employees of state bodies responsible for policy in the field of interethnic and interfaith relations, Islamic scholars, imams, employees of regional muftiyats, teachers of Islamic religious educational institutions, believers and secular Muslims. The first phase of the study analyzed the existing approaches in the literature to determine different groups of radicalization factors to determine the theoretical framework of the study. Further, the existing theoretical framework was correlated with the results obtained by the authors during the field phase of the study. At the final stage, conclusions were drawn on the most significant factors of radicalization of Muslim communities and the trends in the development of these processes at the current stage, in relation to the regions studied. In addition, the authors' approach to understanding the mechanisms of radicalization was formulated, which is based on three stages. As the basis of the mechanism of radi-calization are identity conflicts that run along two main lines - the conflict between ethno-religious and national
© Труфанов Д.О., Сакаев В.Т., 2023
(civil) identities and conflicts between different ethno-confessional identities within the Muslim community. Although the main risks of radicalization are, according to the authors' vision, related to religious and ethnic factors, nevertheless, political factors that can act as triggers of radicalization are also important. The findings broaden the literature's understanding of the factors and mechanisms of Muslim radicalization in the Russian Federation.
Keywords: radicalism, sociology of radicalization, Muslim communities, factors of radicalization, mechanisms of rad-icalization, model of radicalization factors
Financial support: The study was supported by the Russian Foundation for Basic Research and the Expert Institute of Sociological Research, Project No. 20-011-31642.
For citation: Trufanov, D.O. & Sakaev, V.T. (2023) Factors and mechanisms of Muslim communities' radicalization (on the example of Muslim communities in Russia). Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta - Tomsk State University Journal. 495. pp. 79-91. (In Russian). doi: 10.17223/15617793/495/8
Введение
Радикализация мусульманских сообществ - неизменно актуальная тема исследований в России и за рубежом. Особую актуальность она приобретает для по-лиэтничных и многоконфессиональных социумов, необходимым условием нормального функционирования которых выступает высокий уровень гармонизации межэтнических и межрелигиозных отношений. Радикализация мусульман в таких социумах может стать серьезной дисфункцией, порождающей масштабные социальные деформации.
Содержание понятий «радикализм» и «радикализация» широко дискутируется в научной литературе. Под радикализмом понимают идеологию, нацеленную на коренное преобразование существующего социального порядка, а также тип деятельности, использующий решительные, крайние, в том числе насильственные действия для достижения индивидуальных или групповых интересов [1]. Выделяют конструктивную и деструктивную формы радикализма, первая из которых ассоциируется с прогрессивной деятельностью, нацеленной на развитие существующих социальных конструкций, вторая связывается с попытками утверждения прежних социальных норм и отношений, выражающих традиционные, зачастую архаичные идентичности социальных групп [2]. В ряде зарубежных исследований описанную вторую форму радикализма, предложенную М.Я. Яхьяевым, обозначают термином «экстремизм» [3]. При этом, «радикализм» и «экстремизм» имеют четко выраженные различия как в идеологическом отношении, так и в вопросе отношения к насилию как средству борьбы [4]. Религиозно-политический радикализм, к которому следует относить радикализм мусульманских сообществ, в основном рассматривается отечественными исследователями как репрезентация деструктивной формы радикализма [5], среди зарубежных исследователей нередко используют термин «насильственная радикализация» [6] или «радикализация в насильственный экстремизм» [7]. Такой акцент обусловлен тем обстоятельством, что религиозно-политический радикализм, как правило, нацелен на утверждение традиционных религиозных и этнических идентичностей мусульман, а его проявления во многих случаях способствуют углублению социальных противоречий и формированию рисков для развития современных обществ.
Некоторые концепции рассматривают радикализацию как процесс, в ходе которого индивиды становятся приверженцами экстремистских и фундаменталистских идеологий и приобретают мотивацию к совершению насильственных действий [8, 9], сторонники другого подхода связывают радикализацию с распространением идей, отличных от существующих в обществе мейнстрима, подчеркивая принципиальные отличия радикализма и экстремизма [3]. Причем далеко не всегда процесс радикализации завершается «радикализацией в насильственный экстремизм» [4]. Содержание же этого процесса подвергается изучению с детерминистских позиций, предполагающих наличие определенных причинно-следственных связей, которые формируют приверженность индивидов радикальным взглядам и действиям. В контексте такого подхода осуществляется постановка вопроса о факторах и механизмах радикализации, их связи и взаимной обусловленности.
В научной литературе представлены различные точки зрения в отношении факторов радикализации мусульманских сообществ. Выделяется точка зрения, что существуют общие факторы радикализации мусульман, влияние которых прослеживается в различных кейсах. Факторы могут быть классифицированы на политические, экономические, социальные, идеологические, психологические, демографические и ряд других. Наряду с этим есть точка зрения, что универсальной суммы факторов, раскрывающей общие закономерности процесса радикализации мусульманских сообществ, не существует и в каждом случае этот процесс могут обусловливать разные факторы, «которые могут сочетаться самым непредсказуемым образом» [13]. Мы не ставим перед собой цель выяснения истинности одной или другой из этих позиций, существует достаточно аргументов в защиту каждой из них. Но мы исходим из методологического требования, что эмпирическому исследованию должны предшествовать детальный теоретический анализ предмета исследования и выделение основных характеристик, раскрывающих его свойства. В связи с этим в начале исследования мы должны на уровне гипотезы задать определенную теоретическую модель изучаемого явления, на основе которой будет построено его эмпирическое изучение.
Наша исследовательская позиция состоит в допущении, что существуют общие закономерности процесса радикализации мусульманских сообществ. Их
существование выражается в виде действия ряда универсальных факторов, способствующих данному процессу и проявляющихся в различных случаях и локациях. Вместе с тем следует ожидать, что в каждом кейсе радикализации может иметь место уникальная конфигурация факторов радикализации, обусловленная его особенностями. Таким образом, эмпирический этап исследования предварен серией гипотез об общих факторах радикализации мусульманских сообществ, объединенных в исходную теоретическую модель предмета исследования. В то же время теоретическая модель содержит гипотезу об особенностях факторов радикализации мусульманских сообществ в различных регионах и открыта для их анализа.
Далее кратко представлены основные факторы радикализации мусульманских сообществ, включенные в предварительную теоретическую модель предмета исследования. Каждый тип факторов выделен на основании гипотезы о его влиянии на процесс радикализации. Ясно, что различные факторы зачастую имеют тесную связь друг с другом и оказывают взаимное влияние. Это диктует необходимость их системного рассмотрения как определенной целостности. Тем не менее, на этапе определения и анализа данных факторов, целесообразно отдельно выделить каждый фактор и дать его характеристику.
Политические факторы. В отношении влияния данного типа факторов на процесс радикализации мусульманских сообществ среди исследователей нет единства мнений. Тем не менее большинство авторов обсуждают политические факторы как одну из детерминант процесса радикализации мусульман, а исламский радикализм рассматривается как способ воздействия на социально-политические процессы [5, 10-12]. Общим местом в различных обсуждениях выступает точка зрения, что в регионах, где мусульмане составляют значительную часть жителей, их сообщества приобретают влияние и встраиваются в процесс политической коммуникации на различных уровнях регионального социума. Общая цель политического поведения мусульман и их сообществ - достижение возможностей доступа к экономическим и социальным благам, реализация своей культуры, образа реальности и соответствующих им моделей поведения. Радикализация, как правило, становится следствием естественной или сконструированной фрустрации, вызванной политическими установлениями и практиками, препятствующими осуществлению значимых интересов мусульманских сообществ.
Как свидетельствуют выводы исследователей, такими препятствиями могут выступать низкое качество государственного управления (коррупция, резкие и непродуманные политические решения) и дефицит демократических процедур [13], конфликтное отношение мусульман к политическим нормам и практике светского государственного устройства [2], диспропорция в полномочиях национальных республик и федерального центра [14], неприятие либеральной идеологии политических элит. Наряду с этим политическими факторами радикализации мусульманских сообществ мо-
гут служить принимаемые властью решения, ограничивающие возможности реализации религиозно-этнической, культурной идентичности мусульман, а также отсутствие или ограниченность доступа крупных мусульманских сообществ к процессу принятия политических решений в регионах.
Социально-экономические факторы радикализации связаны с проблемой доступа представителей мусульманских сообществ к материальным благам, экономической депривацией и неравенством возможностей для достижения материального благополучия. Так, распространению радикальных идей и настроений среди мусульман могут способствовать бедность, нищета, неустроенность, безработица среди молодежи, отсутствие перспектив для молодого поколения [15], негативная социально-экономическая ситуация в регионе и отсутствие институциональных социальных лифтов для самореализации молодежи [16], социальное неравенство в широком контексте [14]. При этом существует достаточно фактов, когда членами радикальных групп становились экономически благополучные мусульмане, что ставит под сомнение гипотезу о влиянии низкого уровня доходов на склонность индивида поддерживать насильственный экстремизм [13]. «Тем не менее, социальное неравенство, которое видится сквозь призму несправедливого распределения благ, результат поддерживаемых государством хищнических практик и коррупции, может сильно способствовать радикализации» [13]. На наш взгляд, то обстоятельство, что членами радикальных групп становятся в том числе материально обеспеченные мусульмане, не отменяет связи между экономической депривацией и склонностью индивида поддерживать радикальные идеи и практики. Но оно показывает, что такая связь не является абсолютной и позволяет объяснить только часть наблюдаемых случаев радикализации.
Миграционные факторы радикализации обусловлены прибытием в региональный социум мигрантов-мусульман. В обществах, для которых прибывшие мигранты из мусульманских стран выступают инокуль-турными элементами, формируется миграционное пространство - особое поле в социальном пространстве региона [17]. В нем актуализируются риски, способные оказывать влияние на склонность мусульман к радикальным идеям и действиям: повышение уровня конкурентных отношений по поводу дефицитных ресурсов между мигрантами и группами принимающего общества, появление мест компактного проживания прибывающих на территорию мигрантов, низкий уровень профессиональной квалификации, социальных и личностных компетенций части мигрантов, увеличение социальной дистанции и конфликтный характер отношений иностранных мигрантов с принимающим социумом [18]. Наряду с этим исследователи отмечают, что миграционные потоки из мусульманских стран могут служить каналом траффика преступности и радикальных идеологий [19], «формируют "анклавную" среду обитания», следствием чего становится криминализация и религиозно-политическая радика-
лизация некоторой части мигрантов [12], способствуют росту террористической активности [20], усиливают этническую конкуренцию за ресурсы [21].
Этнические и религиозные факторы. Фактор этнической принадлежности мусульман зачастую проявляется в контексте отношений мусульманских сообществ с другими группами населения в регионах России с большой долей немусульманского населения. Как показывают исследования, в массовом сознании взрослого населения таких регионов мусульмане зачастую ассоциированы с представителями стран Закавказья и Средней Азии, которые нередко подвергаются стигматизации как приверженцы радикальных идей и действий, носители иных ценностей и моделей поведения. Существенную роль в этом играет контент средств массовой информации и интернет-источников, способствующий увеличению социальной дистанции по отношению к ним путем явного или латентного формирования негативного их образа. В такой стигматизации тесно связаны этнический и религиозный факторы, что способствует распространению исламофобии среди населения. Исследования свидетельствуют, что признаки исламофобии проявляются на уровне повседневных социальных контактов [22].
Другой аспект, связанный с этническим фактором, - тенденция этнизации ислама и формирования противоречий между различными этническими группами в связи с их восприятием норм и практик исламской религии [23].
Религиозная принадлежность мусульман как фактор радикализации способствует своего рода «удвоению» реальности - появлению различий образа мира и места в нем человека, заданных исламской религией и нормами современного светского общества. Обобщая выводы исследователей, можно сказать, что приверженность мусульман радикальным идеям и практикам формируется как ответ на препятствия для осуществления образа жизни, социального поведения, отвечающего установлениям исламской религии [15]. Наряду с этим отмечается существование комплекса внутренних богословских предпосылок возникновения исламского радикализма, связанных с различными версиями и трактовками религиозных текстов мусульманами [24].
Социально-психологические факторы радикализации мусульман связаны с процессом формирования мотивации к позитивному восприятию радикальных идей и действий в персональной реальности индивидов. Этот процесс осуществляется в ходе коммуникации в малых группах, где культивируется радикальная идеология [13]. В процессе такой коммуникации мусульманин присваивает радикальные взгляды и ориентации, приобретает идентичность с группой и групповыми нормами поведения. Исследователи приходят к выводу, что причиной присоединения индивида к радикальным группам выступает неудовлетворенная потребность в социальной идентичности [25, 26]. Присоединенный к нормам и ценностям группы индивид демонстрирует высокий уровень готовности воплощать их в своем поведении [27]. Поиск альтернативной
групповой идентичности также может быть обусловлен конфликтом идентичностей, который выглядит как ситуация аномии для индивида. Так, аномическую ситуацию для мусульманской молодежи может создавать конфликт с родительским поколением, более придерживающимся традиционных норм исламской религии и культуры, а также конфликт с образами идентичности современной городской молодежи с ее доступом к развлечениям, более свободными ценностями и поведением [28].
Наряду с этим среди социально-психологических факторов радикализации исследователи называют деформирующее воздействие на индивида в родительской семье, переживание кризисных ситуаций в сферах межличностных отношений, профессиональной и личностной самореализации, в сфере здоровья [29], личностные кризисы и психологическую предрасположенность к радикальным действиям [9].
Идеологические факторы выражены в существовании религиозных и социально-политических версий и конструкций, сформированных вокруг исламского вероучения. Таковы идеологии «чистого ислама» [30], радикального салафизма [12], «исламского государства», «возрождения ислама», фундаменталистская концепция джихада [23], другие фундаменталистские идеологии, в основе которых лежат различные трактовки установлений исламской религии. Как правило, подобные идеологические конструкции содержат выраженный радикальный компонент и предусматривают жесткие действия в отношении своих идеологических оппонентов. Вовлечение мусульман в число сторонников таких идеологий расширяет круг приверженцев радикальных идей и действий.
Информационные факторы. К ним относятся актуальные каналы трансляции негативных сообщений, связанных с мусульманскими сообществами и исламской религией, а также распространение фундаменталистских радикальных идеологий. К этой группе факторов, прежде всего, относится сеть Интернет - «бесплатная площадка для радикализации» [25]. Различные интернет-каналы (сайты, социальные сети, форумы и т.д.) могут использоваться для распространения радикальных идеологий, соответствующих им образов реальности и рекрутинга их приверженцев [12, 31-33]. Также к этой группе факторов следует отнести средства массовой информации, которые явно или косвенно используют «язык вражды», способствующий формированию негативного образа исламской религии, мусульманских сообществ и мигрантов из мусульманских стран.
Социально-демографические факторы связаны с незавершенностью процесса демографического перехода, в результате чего демографические процессы в мусульманской среде в России приобретают специфические характеристики (растущая численность населения, относительно высокая доля молодежи, миграционный потенциал, специфика урбанизационных процессов и т.д.) [34, 35]. Это приводит к росту демографического давления за счет увеличения численности молодых возрастных когорт и повышению конкурен-
ции за экономические, социальные и политические ресурсы и возможности. Следствием данного процесса становится рост уровня социальной и экономической депривации в молодежной среде, что сопровождается ростом активности миграционных процессов. В результате наблюдается рост численности маргинализи-рованной части исламской молодежи, пополняющей социальную базу радикального исламизма [12].
Чрезмерный и необоснованный прессинг со стороны правоохранительных органов в ходе борьбы с экстремистским подпольем, в некоторых случаях осуществляемый с грубым нарушением прав человека и применением жестких мер, также выделяется как один из значимых факторов радикализации применительно к ситуации на Северном Кавказе [14].
Таковы основные группы факторов радикализации мусульманских сообществ, представленные в исследованиях современных авторов. Каждая группа может вмещать более широкую разновидность проявления данных факторов, для экспликации которых требуется более свободный формат, не ограниченный объемом статьи.
На основании анализа указанных групп факторов нами сформулированы эмпирические индикаторы для изучения основных детерминант радикализации мусульманских сообществ в регионах России. В основе каждого индикатора лежит рабочая гипотеза о влиянии представляемого индикатором фактора на процесс радикализации мусульманских сообществ. В ходе проведенного исследования индикаторы, включенные в предварительную модель, подвергались верификации на основе собранного эмпирического материала. Сбор данных осуществлен в октябре 2020 - феврале 2021 г. при поддержке гранта РФФИ и ЭИСИ «Риски радикализации коренных мусульманских сообществ в поликонфессиональном регионе России: факторы, закономерности, механизмы». В число реперных регионов для сбора эмпирической информации вошли Республика Татарстан, Республика Башкортостан, Республика Крым, Астраханская область, Челябинская область, Нижегородская область, Свердловская область, Ханты-Мансийский автономный округ.
Методы
В указанных регионах реализованы следующие методы сбора данных:
- Экспертный опрос трех целевых выборок: 1) представителей общественных организаций и государственных структур, занимающихся вопросами межнациональных отношений; 2) ученых, специализирующихся на изучении различных процессов в мусульманских общинах региона; 3) имамов и сотрудников региональных муфтиятов и преподавателей религиозных учебных заведений. Общее число опрошенных экспертов - 59.
- Серия глубинных интервью с представителями мусульманских общин из числа тюрко-мусульман (коренные этнические группы, проживающие в регионе). Половина опрошенных респондентов представляют
практикующих мусульман, половина - светских мусульман, имеющих определенный вес или авторитет в региональном социуме. Общее число опрошенных - 41 респондент.
- Анкетирование государственных и муниципальных служащих, ответственных за профилактику экстремизма и терроризма в трех регионах. Общее число опрошенных - 151 респондент.
Наряду с этим использован метод дискурс-анализа социальных сетей, проанализирован контент сетей и мессенджеров Telegram, «ВКонтакте», Instagram, Face-book, YouTube за период с 1 октября по 31 декабря 2020 г. Всего подвергнуто анализу 13 виртуальных групп, каналов, сообществ, 8 личных страниц лидеров общественного мнения, представляющих мусульманские сообщества, более 1 200 публикаций. В ходе анализа выявлено 498 сюжетов, отвечающих критериям отбора единиц анализа. Полученные данные обработаны методами количественного и качественного контент-анализа.
Результаты и обсуждение
В результате обобщения полученных данных определены основные факторы, оказывающие влияние на процесс радикализации мусульманских сообществ в изучаемых регионах России в настоящее время.
Наиболее активными во всех изученных регионах выступают религиозные и этнические факторы, способствующие радикализации мусульманских сообществ. В регионах отмечается рост религиозной идентичности мусульман и уровня их приверженности религиозным и религиозно-культурным практикам. Это выражается в увеличении числа прихожан в мечетях, расширении «халяльной» индустрии (рост спроса на соответствующие товары и услуги), финансовой и инфраструктурной обеспеченности приходов. Эксперты отмечают, что этот рост во многом обусловлен конфликтом между религиозно-этнической и гражданской идентичностью представителей мусульманских сообществ: государственная политика укрепления гражданской идентичности обнаруживает своего рода латентную функцию - актуализацию альтернативных идентичностей в некоторых мусульманских общностях. Одним из медиаторов такого конфликта выступают групповые мнения мусульман об ассоциированности деятельности официальных мусульманских лидеров с интересами светской власти, а не с интересами мусульман и уммы. Также отмечается, что рост религиозной идентичности имеет протестный характер и стимулируется политикой государственных органов, содержащей ограничения на проявления религиозно-этнической идентичности мусульман (ограничения на изучение национальных языков представителей мусульманских сообществ, на строительство культовых зданий по вероисповеданию для мусульман, на демонстрирование религиозной атрибутики и одежды в образовательных учреждениях, повышенное внимание и не всегда корректное поведение представителей правоохранительных органов в отношении мусульман и т.д.).
С другой стороны, рост религиозной идентичности связывается с ослаблением авторитета государства и тенденцией снижения уровня легитимности власти, преимущественно в молодежной среде.
Другим фактором выступают вопросы организации религиозной жизни мусульманских сообществ. В регионах наблюдаются две противопоставленные организационные модели, каждая из которых порождает определенные дисфункции. Одна из них выражена в одновременном существовании целого ряда централизованных мусульманских организаций, отношения между которыми не всегда носят комплементарный характер. Так, в Свердловской области функционируют порядка 90 мусульманских организаций, относящихся к 6 духовным управлениям и 2 муфтиятам. К этому добавляется деятельность неформальных религиозных лидеров, которые оказывают серьезное влияние на низовые структуры сообществ мигрантов-мусульман. Эксперты характеризуют данную ситуацию как «организационный раскол», способствующий росту конфликтного потенциала в отношениях между разными группами мусульман. Другая модель, напротив, предполагает централизацию духовной жизни мусульман и минимизацию организационного многообразия религиозной жизни мусульманских сообществ. Примером может служить Республика Татарстан, где доминирует одна организационная форма - Духовное управление мусульман Республики Татарстан. Однако в то же время можно отметить, что такая организационная модель становится препятствием для самовыражения различных религиозных групп мусульман, а официальное духовенство зачастую не проявляет гибкости в отношении конфессиональных различий прихожан. Это, в свою очередь, способно создавать трудности внутри-религиозного взаимодействия и становится фактором напряжения в отношении отдельных групп мусульман к данной организации и ее лидерам. В результате в группах мусульман формируется мотивация к созданию альтернативных религиозных объединений с собственной локальной (этноконфессиональной) идентичностью, в которых могут складываться условия для распространения радикальных установок в отношении представителей других групп и трансляции фундаменталистских идеологий.
Следующий фактор, который обращает на себя внимание, - тенденция этнизации ислама в российских регионах. Эта тенденция интегрирует религиозный, этнический и миграционный факторы радикализации мусульманских сообществ. В сообществах существуют группы мусульман, выделенные по признаку этнической принадлежности, - татары, казахи, ногайцы, башкиры и др. Между представителями этих групп возникают противоречия по поводу различных аспектов религиозной деятельности, среди которых вопросы посещения общих мест отправления религиозного культа и языка, осуществления религиозной практики. К этим противоречиям добавляются конфликты местных групп мусульман с приезжими (мусульманами-мигрантами из других государств), также сгруппированными по этническому признаку. В некоторых
случаях можно наблюдать достаточно жесткую негативную реакцию представителей местных групп мусульман на посещение мечетей мусульманами-мигрантами, которое определяется как «оккупация иностранцами наших мечетей». Такие противоречия стимулируют формирование альтернативных религиозных структур в мигрантских сообществах, где образуются некие аналоги мечетей (молельных домов), во главе которых находятся духовные лидеры общин мигрантов. Деятельность подобных неформальных структур зачастую слабо подвержена регулированию со стороны официальных религиозных или государственных органов, что создает условия для распространения девиаций, в том числе связанных с активностью радикально настроенных проповедников и трансляцией фундаменталистской идеологии. При этом среди мигрантов, как правило, отмечается более высокий уровень практикующих мусульман по сравнению с членами местных мусульманских сообществ. Еще одной точкой напряжения, связанной с этническим фактором, выступает национальная принадлежность религиозных лидеров мусульманских общин: не все представители мусульманских сообществ готовы принять имамов-инонационалов. С другой стороны, рост этнизации ислама связан и с попытками ряда имамов усилить интерес к исламу у молодежи через обращение к национальной культуре и этнической истории, тем самым усиливается «связка» религиозной и этнической традиций.
Результаты исследования указывают также на активное присутствие идеологического фактора радикализации мусульманских сообществ в российских регионах. Отмечаются признаки распространения фундаменталистских идеологий, создающих серьезные риски радикализации мусульман. Такие идеологии, как правило, транслируются извне публичного пространства региона. Основными каналами их распространения выступают виртуальные социальные сети, иностранные мигранты из мусульманских стран и регионов, деятельность проповедников-носителей фундаменталистских идей, распространение экстремистской литературы. Наряду с этим отмечаются признаки распространения радикальной идеологии в местах лишения свободы [25]. Эксперты указывают на присутствие в регионах сторонников радикального салафизма, приверженцев запрещенных в Российской Федерации организаций «Хизб ут-Тахрир», «Братья-мусульмане», движения «Джамаат Таблиги», ИГИЛ.
В результатах исследования, полученных в разных регионах России, отмечается недостаточный уровень религиозного образования и религиозной грамотности членов мусульманских сообществ. Это обстоятельство также следует отнести к группе идеологических факторов, так как религиозное образование выступает одним из основных каналов трансляции установлений традиционной исламской религии. Низкий уровень религиозного образования способствует некритическому восприятию мусульманами фундаменталистских версий, сформированных вокруг ислама, открывает до-
полнительные возможности для манипуляции их религиозным сознанием (в том числе вовлечение в экстремистские группы) и облегчает формирование и распространение радикальных религиозных установок. Фрагментарные познания исламского вероучения среди мусульман создают почву для различного рода этнических версий вероучения, приводят к появлению не соответствующих нормам традиционного ислама религиозных практик. В то же время следует признать, что значение этого фактора несколько снизилось по сравнению с периодом исламского религиозного возрождения 1990-х гг., а уровень религиозной грамотности населения все-таки стал несколько выше. В ряде случаев отмечается также слабость кадров официального мусульманского духовенства в регионах, что стимулирует повышение авторитета альтернативных неформальных духовных лидеров и проповедников.
Не теряют актуальности информационные факторы формирования рисков радикализации мусульманских сообществ в российских регионах. Анализ контента социальных сетей, проведенный в рамках данного проекта, показал, что в сетях активно обсуждаются острые темы, касающиеся вопросов этнической и религиозной идентичности мусульман [36]. Так, в октябре-декабре 2020 г. наиболее обсуждаемыми темами среди них стали: 1) проблемы вокруг строительства мечетей в разных городах России; 2) запрет ДУМ РФ на браки с немусульманами; 3) конфликт в Нагорном Карабахе; 4) вопросы статуса, языка и социального самочувствия крымских татар; 5) статус татарского языка и вопросы развития культуры татарского народа в Татарстане; 6) «Charlie Hebdo», карикатурный скандал во Франции и убийства в Европе, ультиматум президента Франции Э. Макрона французским мусульманам; 7) особенности исламской религиозной практики в условиях распространения новой коронавирусной инфекции COVID-19. Результаты исследования позволяют сделать вывод, что в обсуждении этих и подобных тем представители мусульманских сообществ особенно остро воспринимают вопросы статуса мусульман на территории России, межконфессиональных отношений, деятельности духовных управлений мусульман, традиционных ценностей мусульман, строительства мечетей в российских городах, сохранения национальных языков этнических групп мусульман. Факторами риска, связанными с обсуждением подобных тем в социальных сетях и мессенджерах, выступают 1) нарастание социальной напряженности, обусловленной распространением дискриминационных настроений среди мусульман относительно статуса мусульман в России; 2) уважение языка, традиций и возможностей сохранения своей культуры и религии; 3) формирование конфликтного восприятия отдельных событий, связанных с вопросами реализации традиционных религиозных и религиозно-культурных практик мусульман.
Подчеркнем, что подобные обсуждения в социальных сетях создают возможности для манипуляции мнениями пользователей с целью распространения радикальных взглядов и настроений среди мусульман, что выступает актуальным риском радикализации му-
сульманских сообществ. Эксперты в российских регионах отмечают, что интернет, виртуальные социальные сети и мессенджеры выступают каналами трансляции альтернативных религиозных идей, нетрадиционного ислама, в том числе фундаменталистского характера.
Указанные риски в 2020-2021 гг. существовали на фоне общего снижения уровня экономического благополучия в регионах. Ухудшение экономической ситуации эксперты рассматривают как негативный контекст, который способствует более резкому проявлению различных рисков радикализации мусульманских сообществ.
Обобщая приведенные данные, на наш взгляд, необходимо обратить внимание, что на сегодняшний день наиболее существенные риски радикализации мусульманских сообществ укоренены в этнической и религиозной идентичности мусульман. При этом религиозная идентичность для представителей мусульманских сообществ часто ассоциирована с этнической и выступает как ее элемент. В научной литературе достаточно полно раскрыта концепция социальной идентичности, поэтому мы здесь не будем останавливаться на ее характеристике. Отметим, что этнорелигиозная идентичность - одна из ключевых составляющих идентичности практикующих мусульман, формирующая их мировоззрение, ценностные ориентации, модели социального поведения. Для «светских мусульман» более существенное значение имеет национальная (гражданская) идентичность, выражающая их ориентацию на государственные и общепринятые в обществе нормы и модели поведения. Религиозная идентичность для «светских мусульман» выступает скорее как этнокультурная, связанная с традициями и историей своего народа.
Наше исследование подтверждает известную в эт-носоциологии и этнопсихологии закономерность, состоящую в том, что для позитивного социального самочувствия практикующие мусульмане должны иметь достаточно возможностей для реализации своей этнорелигиозной идентичности в обществе, осуществления соответствующего ей образа жизни. Препятствия, сужающие возможности для этого, как правило, порождают фрустрацию, следствием которой становится социальное напряжение. Оно, в свою очередь, имеет тенденцию конвертироваться в явные или латентные социальные конфликты, создающие почву для радикализации взглядов и действий мусульман.
Результаты исследования позволяют отметить, что основными осями напряженности, способствующими радикализации мусульманских сообществ в регионах России, выступают противоречия и конфликты социальных идентичностей. Одна из таких осей - противоречие между этнорелигиозной и гражданской идентич-ностями. Общегражданская идентичность населения -важное условие установления и реализации социального порядка как общего блага для любого регионального социума. В связи с этим власть предпринимает усилия для продвижения государственных норм и ценностей, что, как было отмечено выше, может вступать
в противоречие с корпоративными интересами отдельных мусульманских групп. Другая ось - противоречия между различными этноконфессиональными идентич-ностями внутри мусульманского сообщества. Напряженность возникает как между группами местных и приезжих мусульман, так и между группами, культивирующими различные этнорегиональные версии ислама, исповедующими фундаменталистские религиозные идеологии и приверженцами так называемого традиционного ислама. Эти оси напряженности проявляют себя в разных полях социального пространства региона - в политическом, экономическом, информационном, миграционном, этническом, религиозном.
Относительно механизмов радикализации следует отметить, что в научной литературе разработано несколько объяснительных моделей, касающихся так называемой насильственной радикализации, которая представлялась как процесс, состоящий из отдельных этапов, через которые проходят отдельные лица до момента совершения насилия. Например, Департамент полиции Нью-Йорка выделял четыре отдельные и последовательные фазы в нем: предрадикализация, самоидентификация, индоктринация и джихадизация [6].
Р. Борум предложил четырехэтапную концептуальную модель формирования «террористического мышления» на основе анализа нескольких насильственных экстремистских групп. Концептуальная попытка модели заключалась в том, чтобы объяснить, как обиды и неудовлетворенность преобразуются в ненависть к определенной группе, как ненависть трансформируется - для некоторых - в оправдание или даже в стимул к насилию. Четырехэтапный процесс начинается с появления какого-либо события, условия или жалобы, воспринимаемого как неправильное действие, которые затем начинают трактоваться как целенаправленная несправедливость; далее следует обвинение определенной политики, отдельного человека, группы или даже нации в этом, которые на следующем этапе очерняются и часто демо-низируются, чтобы облегчить оправдание насилия или стимулировать агрессию [7. Р. 39]. Фатхали Мо-гаддам использовал метафору «лестницы» из шести ступеней, где каждый шаг представляет собой необходимое психологическое условие для следующего. Так, мобилизация (на базе этой лестницы) начинается, когда люди испытывают чувство лишения и воспринимают несправедливость; затем они переходят к следующему шагу, когда начинают искать варианты борьбы с этой несправедливостью; на более поздних этапах, человек «отключается» от общепринятых основных ценностей [26].
А. Глейс и К. Попе пришли к выводу о существовании процесса «конвейерной ленты» от исламизма до терроризма, в частности они увидели взаимосвязь между деятельностью экстремистской исламистской группировки «Хизб ут-Тахрир» и исламских студенческих сообществ в университетских кампусах Лондона (и в других местах в Великобритании) и вербовкой британских студентов-мусульман в террористические организации [6].
Наконец, как известно, К. Маккали и С. Москаленко выделяют 12 механизмов политической радикализации, происходящей на индивидуальном, групповом и массовом уровнях:
1. Радикализация, возникающая в результате индивидуальной виктимизации, появления чувства несправедливости в результате ущемления или принижения самого индивида или членов его группы, с помощью которой часто пытаются объяснить феномен «живых бомб».
2. Радикализация в результате того, что индивид отождествляет себя с некоей группой, по отношению к которой, по его мнению, часто субъективному, происходят государственные притеснения.
3. Индивидуальная радикализация, связанная со вступлением в террористическую группу, когда индивид идет на более радикальные действия для оправдания уже совершенных ранее.
4. Индивидуальная радикализация через эмоциональные связи и отношения (семья, друзья, партнеры), что способствует решению о присоединении к террористической группе.
5. Групповая радикализация в среде единомышленников через феномен групповой динамики, связанный со сдвигом индивидуальных взглядов в направлении более экстремальной групповой позиции, сторонники которой изначально преобладали в данной группе.
6. Групповая радикализация в условиях изоляции и под угрозой таковой, что усиливает сплоченность группы.
7. Радикализация группы в процессе борьбы с другими конкурирующими группами за социальную базу, поскольку часто в такой конкуренции победу одерживает более радикально настроенная группа.
8. Групповая радикализация в конкуренции с государственной властью, когда под репрессивным давлением государства изначально мирное протестное движение своего рода «конденсируется», отбрасывая умеренные элементы и концентрируя радикально настроенных индивидов.
9. Радикализация группы в результате ее внутренней конкуренции связана с вытеснением более радикальных групп на периферию, их дальнейшая маргинализация и усиление тяги к насилию.
10. Массовая радикализация в конфликте с внешней группой, когда чрезмерная жестокость внешней среды, спровоцированная насилием по отношению к ней со стороны группы, в свою очередь, порождает ответное насилие в гипертрофированной форме и способствует присоединению к радикальной группе новых членов.
11. Массовая радикализация в конфликте с внешней группой (через механизм дегуманизации врага) в результате высокого уровня враждебности.
12. Массовая радикализация в конфликте с внешней группой через ориентацию на примеры жертвы ради группы, ради ее интересов [37].
Авторы утверждают, что из двенадцати механизмов лишь два относительно автономны, остальные являются реакцией на сложившиеся условия. Примерно
половина из них в той или иной мере имеют своей базой так называемый замкнутый круг насилия [38]. Еще одной особенностью является игнорирование авторами фактора идеологии, возможно, они «считают идеологию константой для "основания" и "вершины" пирамиды, и тем самым не рассматривают ее как значимый фактор принятия именно террора как инструмента реализации своих целей» [38].
Еще одним интересным подходом для объяснения процессов радикализации является динамическая модель политической радикализации поведения сторонников исламской идеологии Марка Сейджмана [39]. Автор анализирует путь к политическому насилию как двухэтапный процесс: 1) присоединение к политическому про-тестному сообществу; 2) поворот к политическому насилию. Первый этап является вполне легитимным, а вот второй предполагает уже переход к незаконной деятельности. На первом этапе политическое протестное сообщество определяет стиль жизни его членов, характеризуемый особыми символами, ритуалами, сленгом (например, специфический дресс-код, озабоченность халяльно-стью пищи и правильностью молитвы), которые формируют особую контркультуру, которая даже не обязательно связана с глубокой религиозностью. При этом они остро воспринимают реальные и вымышленные несправедливости, с которыми сталкиваются. Чтобы противостоять им, для членов группы важно быть политически активными, поэтому политический активизм в различных формах является отличительной чертой протестного сообщества. При этом значительная часть членов контркультурного сообщества принимают в нем участие лишь время от времени, когда это провоцируется определенными событиями, чаще всего, международного характера. Нередко вовлечение в подобные сообщества происходит через родственные и дружеские связи, что обеспечивает постоянное расширение сети протестного сообщества. По утверждению М. Сейджмана, чаще всего это сообщество людей не имеет единого контролирующего его центра, а его границы «размыты», при этом многие стремятся говорить от его имени, а за право руководства им идет интенсивная внутренняя конкуренция различных исламистских и салафитских организаций. В результате это протестное сообщество становится полицентричным, в нем отсутствует организация, которая может контролировать и дисциплинировать, и, по мнению М. Сейдж-мана, оно напоминает «социальный сгусток» (social blob), который образуется в результате усилий политических деятелей, организующих политический протест и превращающих толпу в «сгусток». Однако «сгустки» являются текучими, их состав меняется, они могут пережить своих основателей, новые лидеры общественного мнения способны привнести собственную повестку. Отдельные группы в рамках «сгустка» достаточно однородны, однако в целом они образуют достаточно разнородную структуру, взаимно влияя друг на друга, формируя общую идентичность и взаимную лояльность.
Переход ко второму этапу обычно происходит в результате какого-то события, которое рассматривается как морально недопустимое, экстраординарное и возмутительное, что порождает разочарование в способности контркультурного сообщества предотвращать
подобные явления. Это приводит к отходу части членов «сгустка» от политического активизма в рамках сообщества. Однако часть членов «сгустка» покидают сообщество полностью, начинают активно критиковать и отрицать его, уходят из мечетей и организаций, с ним ассоциирующихся. Они не готовы больше ограничиваться бесконечными разговорами и начинают воспринимать себя войнами, моджахедами, считая защиту воображаемого сообщества - глобальной исламской уммы - своей прямой обязанностью.
Подобная самоидентификация важна, поскольку эта идентичность солдата, сражающегося за свое сообщество, легитимизирует любое насилие. Если на этом этапе члены радикализирующейся группы смогут пройти военное обучение в специальных лагерях, то с высокой долей вероятности они присоединятся к какой-либо джихадистской организации. Таким образом, по мнению М. Сейджмана, здесь речь скорее о саморе-крутинге, нежели целенаправленном вовлечении со стороны джихадистских организаций. Однако далеко не все члены радикализирующейся группы оказываются способны достичь этой цели и примкнуть к насильственным джихадистам за границей или вернуться на родину и стать ядром новой джихадистской группы.
Как указывает М. Сейджман, террористические организации часто не имеют явного лидера, во многих случаях это небольшая группа, которая в случае необходимости может привлечь новых членов. Таким резервом могут становиться бывшие члены про-тестного сообщества, разочарованные в его деятельности. К насилию могут прибегать и наиболее активные приверженцы протестного сообщества, оказавшиеся в ситуации фрустрации в результате его распада. Но далеко не всегда подготовка террористической операции завершается террористическим актом, поскольку часто они сталкиваются с непреодолимыми трудностями и барьерами при подготовке и отказываются от своих планов. По мнению М. Сейдж-мана, наиболее подвержены подобной трансформации те члены «сгустка», которые принимали активное участие в жизни протестного сообщества, но при этом не принадлежали к исламистским организациям, предъявляющим к своим членам высокие требования и поддерживающим внутреннюю дисциплину (например, «Хизб-ут-Тахрир»).
В результате М. Сейджман приходит к выводу, что будущие террористы не являются пассивными жертвами «промывания мозгов», а осмысленно выбирают свой путь, опираясь на приоритетные для них культурные модели. Однако при этом нельзя смешивать политическое протестное сообщество исключительно с насилием и терроризмом, поскольку такие сообщества могут стимулировать поворот к насилию, но только если они обречены на неэффективность с точки зрения достижения политических целей. Поэтому усилия правоохранителей и политиков должны быть направлены не на подавление таких протестных сообществ (что может подтолкнуть их к насилию), а на то, чтобы вовремя выявить переход от легального политического протеста к нелегальному политическому насилию и предупредить его [39].
Скотт Атран в своей книге «Разговаривая с врагом. Религиозный экстремизм, священные ценности и что значит быть человеком» также указывает, что ключ к пониманию радикализации заключается в динамике малых групп, которые могут объединяться вокруг различных идей, но сплачивают разных людей в единое сообщество, которое оказывается чрезвычайно ценным для его членов. И если в группе начинают доминировать джихадистские идеи, то это определяет ее дальнейшую постепенную радикализацию, а ее члены осознанно становятся террористами [40]. «Ведь они почти никогда не убивают и не умирают ради одной только цели, они делают это ради друг друга: ради своей группы, чья цель объединяет генетически чуждых друг другу людей в воображаемую семью - братство, отечество, родину, дом, тотем или племя». Что это взаимодействие возникает на тему джихада - не более чем случайность, «кого-то почему-то кусает муха джихада» [40. С. 51].
На наш взгляд, приведенные механизмы радикализации представляют собой различные репрезентации общего механизма, относящегося к типу социально-психологических процессов. Он представляет собой процесс интернализации индивидом социальной идентичности, которая содержит нормы и ценности, задающие конфликтное отношение к носителям других идентичностей. Такие «агрессивные» идентичности, как правило, санкционируют жесткие модели поведения в отношении других групп, в том числе действия экстремистского характера. Составляющие данного механизма могут быть представлены следующим образом.
1. Восприятие образа идентичности, основанной на радикальных идеях и ценностях, как привлекательного для индивида. Обобщение полученных нами данных, а также выводов других исследователей дает основание полагать, что привлекательность данного образа в основном обусловлена двумя обстоятельствами: 1) ситуацией аномии, вызванной конфликтом идентичностей индивида; 2) ситуацией фрустрации социальных потребностей индивида при отсутствии или неэффективности иных способов ее преодоления.
2. Интернализация норм, ценностей, образа реальности, связанных с новой «агрессивной» идентичностью. Как правило, такая интернализация осуществляется в ходе различных форм коммуникации с представителями социальных групп, обладающих данной идентичностью, и предполагает формирование социальных связей индивида с этими группами.
3. Формирование и апробация индивидом моделей радикального поведения, обусловленных нормами и ценностями приобретенной идентичности. Такие поведенческие модели могут быть апробированы на уровне как вербального поведения (например, в обсуждениях острой проблематики в виртуальных социальных сетях), так и физических действий экстремистского характера. На этом этапе индивид готов к тому, чтобы активно транслировать образ «агрессивной» идентичности за пределы своей группы и участвовать в привлечении новых ее членов.
Заключение
Анализ и обобщение полученных нами данных позволяют сделать вывод, что в настоящее время в российских регионах наиболее активными остаются этнические и религиозные факторы радикализации мусульманских сообществ. Радикализация является следствием конфликта идентичностей, основными формами которого выступают конфликт этнорелигиозной и национальной (гражданской) идентичности и конфликты между различными этноконфессиональными идентичностями внутри мусульманского сообщества. Такие конфликты приводят к формированию аномиче-ских состояний среди мусульман и способствуют росту уровня фрустрации в связи с препятствиями для осуществления соответствующего их нормам и ценностям образа жизни. Другие актуальные факторы, способствующие радикализации мусульманских сообществ, - идеологические (присутствие и трансляция фундаменталистских идеологий, слабость религиозного образования и низкий уровень религиозной грамотности среди мусульман), информационные (распространение радикальных идей посредством виртуальных социальных сетей), экономические (рост уровня экономической деривации в связи с кризисными явлениями 2020-2021 гг.).
Однако необходимо отметить, что немаловажное значение имеют также политические факторы, которые связаны с деятельностью федеральных и региональных органов власти, реже - органов власти местного самоуправления. Зачастую триггерами процессов радикализации выступают действия или решения органов власти, которые могут быть истолкованы как несправедливые или ущемляющие интересы мусульман или мусульманского сообщества в целом.
Общий механизм радикализации может быть представлен в виде социально-психологического процесса, включающего три основных этапа: 1) восприятие образа идентичности, основанной на радикальных идеях и ценностях, как привлекательного для индивида; 2) интернализация норм, ценностей, образа реальности, связанных с новой «агрессивной» идентичностью; 3) формирование и апробация индивидом моделей радикального поведения, обусловленного нормами и ценностями приобретенной идентичности. При этом эти модели поведения не обязательно связаны с насилием, подобная траектория является лишь одной из альтернатив радикализации. Поэтому мы разделяем мнение И.В. Стародубровской, которая подчеркивает, что «люди радикальных взглядов, в том числе исламские фундаменталисты - это не какие-то пришедшие извне завоеватели, это наши с вами сограждане. И представляется, что задача государства по отношению к ним - не "победа", а интеграция, минимизация общественной угрозы, направление динамики фундаменталистских движений в приемлемом для общества направлении» [41. С. 107]. Поэтому задача государства представляется в том, чтобы минимизировать воздействие потенциальных факторов, ответственность за которые находится в
его руках, причем не только и не столько путем репрессивных действий, а путем грамотно выстроенной, целесообразной и, главное, справедливой политики по отношению к согражданам-мусульманам.
Это, в свою очередь, должно будет ослабить и механизмы радикализации мусульманских сообществ России, тем более не допустить их радикализации в насильственный терроризм.
Список источников
1. Бороздин А.Н. Радикализм как социально-политический феномен // Вестник экономической безопасности. 2015. № 6. С. 12-17.
2. Яхьяев М.Я. Причины радикализации ислама в современном мире // Исламоведение. 2012. № 2. С. 4-14.
3. Botticher A. Towards Academic Consensus Definitions of Radicalism and Extremism // Perspectives on Terrorism. 2017. Vol. 11, № 4. P. 73-77.
URL: https://www.jstor.org/stable/26297896 (дата обращения: 15.12.2021).
4. Сакаев В.Т. Понятие радикализации: обзор научных подходов в современной зарубежной литературе // Антиномии. 2021. Т. 21, № 2. С. 45-72.
5. Семедов С.А. Исламский радикализм в современном мире: сущность и причины возникновения // Социология власти. 2009. № 7. С. 77-86.
6. Bartlett J., Miller C. The Edge of Violence: Towards Telling the Difference Between Violent and Non-Violent Radicalization // Terrorism and
Political Violence. 2012. Vol. 24 (1). P. 1-21. doi: 10.1080/09546553.2011.594923
7. Borum R. Radicalization into Violent Extremism II: A Review of Conceptual Models and Empirical Research // Journal of Strategic Security. 2012.
№ 4 (2). P. 37-62. doi: 10.5038/1944-0472.4.4.2
8. Wilner A.S., Dubouloz C.-J. Homegrown terrorism and transformative learning: an interdisciplinary approach to understanding radicalization //
Global Change, Peace & Security. 2010. Vol. 22, № 1. P. 33-51.
9. Внукова Л.Б. Радикализация как персональный процесс и социальный феномен: зарубежные теории и российские реалии // Вопросы без-
опасности. 2017. № 4. С. 60-69.
10. Лепехин В.А. Радикализация как способ воздействия на политические процессы и противодействие ей // Вестник экономической безопасности. 2015. № 6. С. 27-30.
11. Гаджибеков Р.Г. Внутренние факторы влияния на процессы политизации и радикализации ислама в Российской Федерации : дис. канд.
... полит. наук. Ростов н/Д, 2013. 177 с.
12. Добаев И.П. Радикализация ислама в современной России. Москва ; Ростов н/Д : Социально-гуманитарные знания, 2014. 332 с.
13. Сокирянская Е. Радикализация и ее профилактика в Чечне, Ингушетии, Дагестане и Кабардино-Балкарии : доклад. 30.01.2019. URL: https://www.kavkaz-uzel.eu/articles/mojno_li_predotvratit_novie_radikalisazii/ (дата обращения: 27.12.2021).
14. Поляков С.И., Епанова Ю.В. Радикализация и неравенство в нарративах второго городского поколения мусульманской северокавказской молодежи // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2020. № 3. С. 269-294.
15. Курбанов Р.В. Ислам и радикализм. «Узловая» причина радикализации мусульман в современном мире // Религия и политика. 07.06.2007. URL: http://www.rodon.org/relig-070607095945 (дата обращения: 27.12.2021).
16. Сериков А.В., Венцель С.В., Сальников А.В. Специфика радикального исламизма в России и Турции на современном этапе // Государственное и муниципальное управление. Ученые записки СКАГС. 2018. № 4. C. 218-222.
17. Труфанов Д.О., Рафиков Р.Г. Миграционное пространство региона и его деформации // Siberian Socium. 2018. Т. 2, № 1. С. 97-114.
18. Труфанов Д.О., Феньвеш Т.А. Миграционные риски как объект исследования // Миграционные риски как фактор возникновения конфликтов: евразийский и европейский опыт решения / под ред. Р.Р. Фахрутдинов, В.Т. Сакаев, Р.И. Измайлов. Казань : Изд-во Казан. унта, 2020. С. 28-48.
19. Сулейманов Р.Р. Мигранты и их роль в распространении радикальных течений ислама в России: причины, проявления и последствия // Мусульманский мир. 2014. № 2. С. 40-55.
20. Нетесова Ю. Политика стран Европы и радикализация мусульманских общин // Космополис. 2008. № 3 (22). С. 104-124.
21. Сакаев В.Т. Риски высокой иммиграции для политического и экономического развития России // Вестник Пермского университета. Серия: Политология. 2015. № 4. С. 159-174.
22. Гараева А.М. Жизнь мусульман и исламофобия в столице Татарстана: опыт эмпирического исследования // Современные концепции научных исследований : сб. науч. работ II Междунар. науч. конф. Евразийского науч. объединения. М. : ЕНО, 2015. С. 236-239.
23. Вояковский Д.С., Юнусова А.Б. Интервенция радикальных идеологий в российское исламское пространство. Уфа : БГПУ; ИЭИ УНЦ РАН, 2011. 76 с.
24. Мухаметшин Р.М., Королев В.В. Радикализация мусульманского сообщества и формы проявления религиозного экстремизма: постановка проблемы // Казанский педагогический журнал. 2017. № 5 (124). С. 190-193.
25. Бовина И.Б., Бовин Б.Г., Тихонова А.Д. Радикализация: социально-психологический взгляд (ч. I) // Психология и право. 2020. Т. 10, № 3. С. 120-142.
26. Мохаддам Ф.М. Терроризм с точки зрения террористов: что они переживают и думают и почему обращаются к насилию / пер. В.А. Сос-нина. М. : Форум, 2011. 288 с.
27. Swann W.B.Jr., Seyle C., Gómez Á., Morales J.F., Huici C. Identity Fusion: The Interplay of Personal and Social Identities in Extreme Group Behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 2009. Vol. 96, № 5. P. 995-1011.
28. Стародубровская И.В. Межпоколенческие отношения и социальные трансформации на примере Северного Кавказа // Социология власти. 2019. Т. 31, № 1. С. 92-113.
29. Касимова А.В. Социально-психологические факторы радикализации религиозного сознания: исследование методом нарративного интервью // Ислам и исламоведение в современной России : сб. докладов Всерос. исламоведческого форума. Махачкала, 27-28 сентября 2019 г. Махачкала : АЛЕФ, 2019. С. 302-308.
30. Добаев И.П. Этническое и конфессиональное в исламе: так ли религиозно чист «истинный ислам»? // Россия и мусульманский мир. 2020. № 4 (318). С. 10-23.
31. Сикорская И. Смыслы, образы и медиаканалы, способствующие радикализации молодежи Кыргызстана. Аналитический отчет по полевому исследованию. Search for Common Ground. Бишкек, 2017. URL: https://www.sfcg.org/wp-content/uploads/2017/03/Action-Research_Outcomes_FINAL_RUS.pdf (дата обращения: 08.12.2021).
32. Жидков А.В., Чикальдина В.С. Активность террористической организации «Исламское государство» в сети Интернет: методы вербовки молодежи и способы противодействия // Общество: политика, экономика, право. 2017. № 6.
33. Alava S., Frau-Meigs D., Hassan G. Youth and violent extremism on social media: mapping the research. United Nations Educational, Scientific and Cultural Organization. 2017. URL: https://psy.su/content/files/ИсследованиеЮНЕСКО.pdf (дата обращения: 08.12.2021).
34. Стародубровская И.В., Соколов Д.В. Истоки конфликтов на Северном Кавказе. М. : Дело, 2013. 277 с.
35. Sakaev V.T., Zannoni F. Political aspects of demographic processes in Muslim community in Russia // Utopia y Praxis Latinoamericana. 2020. Vol. 25, Is. Extra 12. P. 22-28.
36. Попова О.В., Дивеева К.А. Факторы радикализации представителей мусульманского сообщества России в социальных сетях // Государственное и муниципальное управление. Ученые записки. 2021. № 2. С. 250-254.
37. McCauley C., Moskalenko S. Mechanisms of Political Radicalization: Pathways Toward Terrorism // Terrorism and Political Violence. 2008. Vol. 20, Is. 3. P. 415-433. doi: 10.1080/09546550802073367
38. Стародубровская И.В. Анализ механизмов религиозной радикализации молодежи и сопоставление вариантов противодействия ее проявлениям (на примере Северного Кавказа). М. : РАНХиГС, 2020. URL: https://ssrn.com/abstract=3619117 (дата обращения: 15.12.2021).
39. Sageman M. The Turn to Political Violence in the West // Jihadi Terrorism and the Radicalization Challenge: European and American Experiences / Ed. by Rik Coolsaet. 2nd edition. London ; New York : Routledge, 2016. P. 117-130.
40. Атран С. Разговаривая с врагом. Религиозный экстремизм, священные ценности и что значит быть человеком. М. : Карьера Пресс, 2016. 608 с.
41. Стародубровская И.В. Двуликий Янус радикализации. Еретические мысли. По мотивам работы д-ра Арне Зайферта // Восточный курьер. Oriental Courier. 2021. № 3-4. С. 95-108.
References
1. Borozdin, A.N. (2015) Radikalizm kak sotsial'no-politicheskiy fenomen [Radicalism as a socio-political phenomenon]. Vestnik ekonomicheskoy
bezopasnosti. 6. pp. 12-17.
2. Yakh'yaev, M.Ya. (2012) Prichiny radikalizatsii islama v sovremennom mire [Reasons for the radicalization of Islam in the modern world]. Is-
lamovedenie. 2. pp. 4-14.
3. Botticher, A. (2017) Towards Academic Consensus Definitions of Radicalism and Extremism. Perspectives on Terrorism. 11 (4). pp. 73-77. [Online]
Available from: https://www.jstor.org/stable/26297896 (Accessed: 15.12.2021).
4. Sakaev, V.T. (2021) Ponyatie radikalizatsii: obzor nauchnykh podkhodov v sovremennoy zarubezhnoy literature [The concept of radicalization: a
review of scientific approaches in modern foreign literature]. Antinomii. 21 (2). pp. 45-72.
5. Semedov, S.A. (2009) Islamskiy radikalizm v sovremennom mire: sushchnost' i prichiny vozniknoveniya [Islamic radicalism in the modern world:
essence and causes of its emergence]. Sotsiologiya vlasti. 7. pp. 77-86.
6. Bartlett, J. & Miller, C. (20120 The Edge of Violence: Towards Telling the Difference Between Violent and Non-Violent Radicalization. Terrorism
and Political Violence. 24:1. pp. 1-21. doi: 10.1080/09546553.2011.594923
7. Borum, R. (2012) Radicalization into Violent Extremism II: A Review of Conceptual Models and Empirical Research. Journal of Strategic Security.
4 (2). pp. 37-62. doi: 10.5038/1944-0472.4.4.2
8. Wilner, A.S. & Dubouloz, C.-J. (2010) Homegrown terrorism and transformative learning: an interdisciplinary approach to understanding radicali-
zation. Global Change, Peace & Security. 22 (1). pp. 33-51.
9. Vnukova, L.B. (2017) Radikalizatsiya kak personal'nyy protsess i sotsial'nyy fenomen: zarubezhnye teorii i rossiyskie realii [Radicalization as a
personal process and social phenomenon: foreign theories and Russian realities]. Voprosy bezopasnosti. 4. pp. 60-69.
10. Lepekhin, V.A. (2015) Radikalizatsiya kak sposob vozdeystviya na politicheskie protsessy i protivodeystvie ey [Radicalization as a way to influence political processes and counteraction to it]. Vestnik ekonomicheskoy bezopasnosti. 6. pp. 27-30.
11. Gadzhibekov, R.G. (2013) Vnutrennie faktory vliyaniya na protsessy politizatsii i radikalizatsii islama v Rossiyskoy Federatsii [Internal factors of influence on politicization and radicalization of Islam in the Russian Federation]. Political Science Cand. Diss. Rostov-on-Don.
12. Dobaev, I.P. (2014) Radikalizatsiya islama v sovremennoy Rossii [Radicalization of Islam in modern Russia]. Moscow; Rostov-on-Don: Sotsial'no-gumanitarnye znaniya.
13. Sokiryanskaya, E. (2019) Radikalizatsiya i ee profilaktika v Chechne, Ingushetii, Dagestane i Kabardino-Balkarii: doklad [Radicalization and its prevention in Chechnya, Ingushetia, Dagestan and Kabardino-Balkaria: report]. 30 January. [Online] Available from: https://www.kavkaz-uzel.eu/articles/mojno_li_predotvratit_novie_radikalisazii/ (Accessed: 27.12.2021).
14. Polyakov, S.I. & Epanova, Yu.V. (2020) Radikalizatsiya i neravenstvo v narrativakh vtorogo gorodskogo pokoleniya musul'manskoy severokav-kazskoy molodezhi [Radicalization and inequality in the narratives of the second urban generation of Muslim North Caucasian youth]. Monitoring obshchestvennogo mneniya: ekonomicheskie i sotsial'nyeperemeny. 3. pp. 269-294.
15. Kurbanov, R.V. (2007) Islam i radikalizm. "Uzlovaya"prichina radikalizatsii musul'man v sovremennom mire [Islam and radicalism. "Key" reason for the radicalization of Muslims in the modern world]. 07 June. [Online] Available from: http://www.rodon.org/relig-070607095945 (Accessed: 27.12.2021).
16. Serikov, A.V., Ventsel', S.V. & Sal'nikov, A.V. (2018) Spetsifika radikal'nogo islamizma v Rossii i Turtsii na sovremennom etape [Specifics of radical Islamism in Russia and Turkey at the present stage]. Gosudarstvennoe i munitsipal'noe upravlenie: uchenye zapiski SKAGS. 4. pp. 218222.
17. Trufanov, D.O. & Rafikov, R.G. (2018) Migratsionnoe prostranstvo regiona i ego deformatsii [Migration space of the region and its deformations]. Siberian Socium. 2 (1). pp. 97-114.
18. Trufanov, D.O. & Fen'vesh, T.A. (2020) Migratsionnye riski kak ob"ekt issledovaniya [Migration risks as an object of research]. In: Fakhrutdinov, R.R., Sakaev, V.T. & Izmaylov, R.I. (eds) Migratsionnye riski kak faktor vozniknoveniya konfliktov: evraziyskiy i evropeyskiy opyt resheniya [Migration risks as a factor in the emergence of conflicts: Eurasian and European experience in solving them]. Kazan: Kazan State University. pp. 28-48.
19. Suleymanov, R.R. (2014) Migranty i ikh rol' v rasprostranenii radikal'nykh techeniy islama v Rossii: prichiny, proyavleniya i posledstviya [Migrants
and their role in the spread of radical movements of Islam in Russia: causes, manifestations and consequences]. Musul'manskiy mir. 2. pp. 40-55.
20. Netesova, Yu. (2008) Politika stran Evropy i radikalizatsiya musul'manskikh obshchin [European politics and radicalization of Muslim communities]. Kosmopolis. 3 (22). pp. 104-124.
21. Sakaev, V.T. (2015) Riski vysokoy immigratsii dlya politicheskogo i ekonomicheskogo razvitiya Rossii [Risks of high immigration for the political and economic development of Russia]. VestnikPermskogo universiteta. Seriya: Politologiya. 4. pp. 159-174.
22. Garaeva, A.M. (2015) Zhizn' musul'man i islamofobiya v stolitse Tatarstana: opyt empiricheskogo issledovaniya [Life of Muslims and Islamopho-bia in the capital of Tatarstan: experience of empirical research]. Sovremennye kontseptsii nauchnykh issledovaniy [Modern concepts of scientific research]. Proceedings of the International Conference. Moscow: ENO. pp. 236-239.
23. Voyakovskiy, D.S. & Yunusova, A.B. (2011) Interventsiya radikal'nykh ideologiy v rossiyskoe islamskoe prostranstvo [Intervention of radical ideologies in the Russian Islamic space]. Ufa: BSPU, IEI UNTs RAN.
24. Mukhametshin, R.M. & Korolev, V.V. (2017) Radikalizatsiya musul'manskogo soobshchestva i formy proyavleniya religioznogo ekstremizma: postanovka problemy [Radicalization of the Muslim community and forms of manifestation of religious extremism: statement of the problem]. Kazanskiy pedagogicheskiy zhurnal. 5 (124). pp. 190-193.
25. Bovina, I.B., Bovin, B.G. & Tikhonova, A.D. (2020) Radikalizatsiya: sotsial'no-psikhologicheskiy vzglyad (chast' I) [Radicalization: a socio-psychological view (part I)]. Psikhologiya ipravo. 10 (3). pp. 120-142.
26. Mokhaddam, F.M. (2011) Terrorizm s tochki zreniya terroristov: chto oni perezhivayut i dumayut i pochemu obrashchayutsya k nasiliyu [Terrorism from the point of view of terrorists: what they experience and think and why they turn to violence]. Translated by V.A. Sosnin. Moscow: Forum.
27. Swann, W.B. Jr. et al. (2009) Identity Fusion: The Interplay of Personal and Social Identities in Extreme Group Behavior. Journal of Personality and Social Psychology. 96 (5). pp. 995-1011.
28. Starodubrovskaya, I.V. (2019) Mezhpokolencheskie otnosheniya i sotsial'nye transformatsii na primere Severnogo Kavkaza [Intergenerational relations and social transformations on the example of the North Caucasus]. Sotsiologiya vlasti. 31 (1). pp. 92-113.
29. Kasimova, A.V. (2019) [Socio-psychological factors of radicalization of religious consciousness: a study using the method of narrative interview]. Islam i islamovedenie v sovremennoy Rossii [Islam and Islamic Studies in Modern Russia]. Proceedings of the All-Russian Islamic Studies Forum. Makhachkala, 27-28 September 2019. Makhachkala: ALEF. pp. 302-308. (In Russian).
30. Dobaev, I.P. (2020) Etnicheskoe i konfessional'noe v islame: tak li religiozno chist "istinnyy islam"? [Ethnic and confessional in Islam: is "true Islam" so religiously pure?]. Rossiya i musul'manskiy mir. 4 (318). pp. 10-23.
31. Sikorskaya, I. (2017) Smysly, obrazy i mediakanaly, sposobstvuyushchie radikalizatsii molodezhi Kyrgyzstana. Analiticheskiy otchet po polevomu issledovaniyu [Meanings, images and media channels that contribute to the radicalization of youth in Kyrgyzstan. Analytical report on field research]. [Online] Available from: https://www.sfcg.org/wp-content/uploads/2017/03/Action-Research_0utcomes_FINAL_RUS.pdf (Accessed: 08.12.2021).
32. Zhidkov, A.V. & Chikal'dina, V.S. (2017) Aktivnost' terroristicheskoy organizatsii "Islamskoe gosudarstvo" v seti Internet: metody verbovki molodezhi i sposoby protivodeystviya [Activity of the terrorist organization "Islamic State" on the Internet: methods of youth recruitment and methods of counteraction]. Obshchestvo: politika, ekonomika, pravo. 6.
33. Alava, S., Frau-Meigs, D. & Hassan, G. (2017) Youth and violent extremism on social media: mapping the research. [Online] Available from: https://psy.su/content/files/IssledovanieYuNESKO.pdf (Accessed: 08.12.2021).
34. Starodubrovskaya, I.V. & Sokolov, D.V. (2013) Istoki konfliktov na Severnom Kavkaze [The origins of conflicts in the North Caucasus]. Moscow: Delo.
35. Sakaev, V.T. & Zannoni, F. (2020) Political aspects of demographic processes in Muslim community in Russia. Utopia y Praxis Latinoamericana. 25: Extra 12. pp. 22-28.
36. Popova, O.V. & Diveeva, K.A. (2021) Faktory radikalizatsii predstaviteley musul'manskogo soobshchestva Rossii v sotsial'nykh setyakh [Factors of radicalization of representatives of the Muslim community of Russia in social networks]. Gosudarstvennoe i munitsipal 'noe upravlenie. Uchenye zapiski. 2. pp. 250-254.
37. McCauley, C. & Moskalenko, S. (2008) Mechanisms of Political Radicalization: Pathways Toward Terrorism. Terrorism and Political Violence. 20 (3). pp. 415-433. doi: 10.1080/09546550802073367
38. Starodubrovskaya, I.V. (2020) Analiz mekhanizmov religioznoy radikalizatsii molodezhi i sopostavlenie variantovprotivodeystviya ee proyavleni-yam (na primere Severnogo Kavkaza) [Analysis of the mechanisms of religious radicalization of youth and comparison of options for countering its manifestations (using the example of the North Caucasus)]. Moscow: RANKhiGS, [Online] Available from: https://ssrn.com/abstract=3619117 (Accessed: 15.12.2021).
39. Sageman, M. (2016) The Turn to Political Violence in the West. In: Coolsaet, R. (ed.) Jihadi Terrorism the Radicalization Challenge: European and American Experiences. 2nd edition. London; New York: Routledge. pp. 117-130.
40. Atran, S. (2016) Razgovarivaya s vragom. Religioznyy ekstremizm, svyashchennye tsennosti i chtoznachit byt' chelovekom [Talking with the enemy.
Religious extremism, sacred values and what it means to be human]. Moscow: Kar'era Press.
41. Starodubrovskaya, I.V. (2021) Dvulikiy Yanus radikalizatsii. Ereticheskie mysli. Po motivam raboty d-ra Arne Zayferta [The two-faced Janus of radicalization. Heretical thoughts. Based on the work of Dr. Arne Seifert]. Vostochnyy kur'er. Oriental Courier. 3-4. pp. 95-108.
Информация об авторах:
Труфанов Д.О. - канд. социол. наук, зав. кафедрой социологии Сибирского федерального университета (Красноярск, Россия). E-mail: dtrufanov@sfu-kras.ru
Сакаев В.Т. - канд. ист. наук, доцент кафедры истории Российского государственного аграрного университета-МСХА имени К.А. Тимирязева (Москва, Россия). E-mail: sakaev2003@mail.ru
Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.
Information about the authors:
D.O. Trufanov, Cand. Sci. (Sociology), head of the Sociology Department, Siberian Federal University (Krasnoyarsk, Russian Federation). E-mail: dtrufanov@sfu-kras.ru
V.T. Sakaev, Cand. Sci. (History), associate professor, Russian State Agrarian University - Moscow Timiryazev Agricultural Academy (Moscow, Russian Federation). E-mail: sakaev2003@mail.ru
The authors declare no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 13.01.2022; одобрена после рецензирования 05.11.2023; принята к публикации 06.11.2023.
The article was submitted 13.01.2022; approved after reviewing 05.11.2023; accepted for publication 06.11.2023.
