CC BY
46
7) рефлексивные формы, образовавшиеся посредством сочетания возвратно-определительного местоимения и соответствующего глагола: ул у$-у$енэ укынды - он читал сам про себя; Сания у^-у^енэ нойлэнде - Сания говорила сама с собой; Азат у$ у$енэ асыуланды - Азат сам себе злился.
8) конструкции, с сочетаниями глаголов в форме инфинитива, образованные от основы с прибавлением аффикса -ырга, -ергэ, -орга, -вргэ и соответствующего глагола: Шацкып калгандар яйлап ацына килде, бэгзелэре, киреhенсэ, сарбайлап, иларга тотондо - Те, которые были в шоковом состоянии, пришли в себя, а некоторые, наоборот, громко начали плакать (ЕХусаинов).
9) конструкции, с сочетаниями модальных слов со вспомогательными глаголами с аффиксами -мак/-мэк: Бар хыялдан, яршіу^ан мэцге йэшеренмэк булам, мэцгегэ сабырлык менэн куцелемэ баш булмак булам - Пытаюсь вечно спрятаться от мечты, от воодушевления, пытаюсь с терпеньем вечно разуздать свою душу (Ш. Бабич).
Библиографический список
Таким образом, конструкции, формируемые формами рефлексива, действие которых совершается самим субъектом и направлено им на себя самого, характеризуются многообразием и особым построением.
Обобщая вышеизложенное, следует отметить, что ккате-гория залога и залоговости относится к наиболее интересным и сложным проблемам современной лингвистики. Несмотря на ряд исследований, вопрос о типах залогов, а также функционально-семантическая сфера залоговости продолжает оставаться дискуссионным. Сложность данного вопроса обусловлена прежде всего особой природой самой категории залога. Что касается микрополя залоговости - рефлексивов, они исключительно разнообразны по своим значениям, по морфологическим и синтаксическим показателям. Поэтому необходимо детальное изучение содержания языковых средств и их комбинаций, а также изучение разноуровневых (морфологических, слово-образовательных, синтаксических, лексико-синтаксических, лексических) языковых средств служащих для выражения рефлексивных значений в комплексе.
1. Теория функциональной грамматики. Персональность. Залоговость / отв. ред. А.В. Бондарко. - СПб.: Наука, 1991.
2. Дмитриев, Н.К. Грамматика башкирского языка. - М.: Наука, 2007.
3. Юлдашев, А.А. Система словообразования и спряжения глагола в башкирском языке: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - М., 1956.
4. Фатыхов, А.Х. Категория залога в башкирском языке. Вопросы составления описательных грамматик языков народов СССР (Стенограмма координационного совещания по проблемам простого предложения и категории залога. - Уфа, 1958.
Bibliography
1. Teoriya funkcionaljnoyj grammatiki. Personaljnostj. Zalogovostj / otv. red. A.V. Bondarko. - SPb.: Nauka, 1991.
2. Dmitriev, N.K. Grammatika bashkirskogo yazihka. - M.: Nauka, 2007.
3. Yuldashev, A.A. Sistema slovoobrazovaniya i spryazheniya glagola v bashkirskom yazihke: avtoref. dis. ... d-ra filol. nauk. - M., 1956.
4. Fatihkhov, A.Kh. Kategoriya zaloga v bashkirskom yazihke. Voprosih sostavleniya opisateljnihkh grammatik yazihkov narodov SSSR (Steno-gramma koordinacionnogo sovethaniya po problemam prostogo predlozheniya i kategorii zaloga. - Ufa, 1958.
Статья поступила в редакцию 12.04.11
УДК 830
Zhatkin D.N., Popova O. V. F.SHILLER IN CREATIVE PERCEPTION OF K.K.PAVLOVA*. The article compares German originals and translations into Russian of F.Shiller's literary texts made by K.K.Pavlova in 1840 - 1860 including some scenes from the tragedy «Demetrius» (1805, not finished), an extract from the poem «Das Lied von der Glocke» (1799), the tragedy «Wallensteins Tod» (1799). It marks the translator's aim at creating her own emotions and excitement based on as private circumstances as social and political processes in Russia. It differentiates the perception of reality caused by differences in Russian and German cultural traditions.
Key words: Russian-German literary connections, poetic translation, comparativistics, intercultural communication, literary detail.
Д.Н. Жаткин, д-р филол. наук, проф., зав. кафедрой ПГТА, г. Пенза, О.В.Попова, преп. ПГТА, г. Пенза
Ф. ШИЛЛЕР В ТВОРЧЕСКОМ ВОСПРИЯТИИ К.К. ПАВЛОВОЙ*
В статье в сопоставлении с немецкими оригиналами рассмотрены выполненные К.К. Павловой в 1840 - 1860-е гг. переводы на русский язык художественных текстов Ф. Шиллера - сцены из трагедии «Demetrius» («Димитрий», 1805, не оконч.), отрывка из стихотворения «Das Lied von der Glocke» («Песнь о колоколе», 1799), трагедии «Wallensteins Tod» («Смерть Валленштейна», 1799). Отмечается стремление переводчицы к воссозданию собственных эмоций и переживаний, обусловленных как обстоятельствами личной жизни, так и общественно-политическими процессами в России. Выявлены отличия в восприятии отдельных реалий, вызванные различиями русской и немецкой культурных традиций.
Ключевые слова: русско-немецкие литературные связи, поэтический перевод, компаративистика, межкультур-ная коммуникация, художественная деталь.
Среди немецких писателей, к интерпретации творчества которых обращалась К.К. Павлова, Фридрих Шиллер - поэт, философ, историк, теоретик искусства и драматург; Ф. Шиллер, несмотря на сравнительно недолгую жизнь, «проделал в своем творчестве большую эволюцию, обусловленную всемирно-историческими событиями той бурной эпохи, в которую он жил и творил» [1, с. 5]. В интерпретации Павловой к настоящему времени известны: сцена из трагедии «Demetrius»
(«Димитрий», 1805, не окончена ввиду смерти Шиллера), увидевшая свет в №1 журнала «Москвитянин» за 1841 г.; отрывок из стихотворения «Das Lied von der Glocke» («Песнь о колоколе», 1799) - «И будь отныне таково», включенный поэтессой в роман «Двойная жизнь», впервые изданный в 1848 г. и сочувственно встреченный всеми крупнейшими журналами, за исключением «Сына отечества» (1848, № 5), рецензент которого Е.Ф.Розен осуждал сочинение Павловой за его мис-
тическую направленность; перевод трагедии «Wallensteins Tod» («Смерть Валленштейна», 1799), осуществленный в 1864 г., опубликованный сначала фрагментарно (монолог Тэклы из четвертого действия) в журнале «Беседы в Обществе любителей российской словесности при Московском университете» в 1867 г. за подписью: П.Ч. К.Павлова, то есть почетный член Общества Каролина Павлова (поэтесса была принята в Общество 11 февраля 1859 г. по предложению А.С. Хомякова), а затем и полностью в №№ 7 и 8 «Вестника Европы» за 1868 г.
Первым произведением, привлекшим внимание Павловой, была последняя, незавершенная трагедия Шиллера «Димитрий», замысел которой «был тесно связан с давнишним намерением поэта написать пьесу об английском самозванце Варбеке, выдававшем себя за Ричарда Иорка» [2, с. 28]. Основным мотивом обращения Шиллера к русской истории стало не столько существование в ней аналогичного сюжета, сколько актуальное политическое событие - женитьба наследного принца Веймарского на русской княжне Марии Павловне, сестре императора Александра I. Шиллер представил Лжедмитрия невольным обманщиком, построив на этом весь психологизм своего описания; Павлова, несколько иначе интерпретировав образ героя шиллеровской трагедии, сумела достаточно полно передать лексическое наполнение текста оригинала.
Об исторической основе трагедии, соотнесенности ее содержания с эпохой Смуты XVII в. свидетельствуют многочисленные географические реалии, которыми насыщены и немецкий оригинал, и русский перевод («Ein Woiwod bricht den Frieden, führt aus Polen / <. > / Das treue Herz der Reußen führt er irre, / <. > / Und nach Smolensko heimlich weggeführt. / <. > / Nach Litauen und Polen sich geflüchtet, / <...> / Doch gäb’ es selbst in Moskau gläub’ge Seelen, / <...> / Schon rückt er gegen Tschernigow heran; / Von Kiew, hört man, sei er aufgebrochen; / <. > / Das ganze Volk der Reußen und der Polen» [3, V, с. 547 -550] [Воеводы нарушили мир, ведет из Польши / <...> / Верное сердце Руси он приводит к заблуждению, / <.> / И после Смоленска тайно увезли / <.> / После Литвы и Польши исследовал, / <.> / Все же Москва давала сама верить душам, / <.> / Он уже приближается к Чернигову; / <.> / Из Киева слышат, что он разбит; / <.> / Весь народ Руси и Польши] -«Узнай: преступник из земли Литовской / <. > / Объявишь ты пред целою Москвою, / <.> / Какой-то дьяк и удалил в Смоленск. / <.> / Что наконец бежал в Литву, слугою / <.> / Уж близок он к Чернигову, как слышно: / <.> / Из Киева он выступил в поход» [4, с. 381 - 384]), а также использование автором и его русским интерпретатором таких исторических антропонимов, как царь Иоанн, Марфа, Борис Годунов, Иван Мстиславский. Для максимального приближения содержания интерпретируемого текста к историческим реалиям Павловой также было внесено упоминание о воеводе польского города Сандомир Юрии Мнишеке, активно поддерживавшем Лже-дмитрия I и даже выражавшем согласие на брак своей дочери Марины Мнишек: «Что наконец бежал в Литву, слугою / <.> / У Сендомирского был воеводы» [4, с. 393].
Не только воссоздают исторический колорит эпохи, но и придают описанию стилистическую возвышенность такие введенные Павловой архаичные, традиционно-поэтические слова, лексемы книжного характера, как, например, чернец (устар.) - «монах» [5, IV, с. 665], наречься (устар.) - «принять имя, назваться» [5, II, с. 338], дерзостный (устар.) - «то же, что дерзкий» [5, I, с. 391], ныне (устар.) - «сегодня» [5, II, с. 515], отче (устар.) - «мужчина по отношению к своим детям» [5, II, с. 667], чернь (устар.) - «простой народ, люди, принадлежащие к низшим слоям общества» [5, IV, с. 668], длань (высок., устар.) - «рука, ладонь» [5, I, с. 405], ниспослать (книжн., устар.) - «послать, даровать (обычно о боге, божественных силах)» [5, III, с. 500], лях (устар.) - «название поляков» [5, II, с. 212], ведать (устар., трад.-поэт.) - «испытывать, ощущать, чувствовать» [5, I, с. 144], казать - «показывать» [5,
II, с. 14], драгой (трад.-поэт.) - «дорогой» [5, I, с. 442], рать (трад.-поэт.) - «войско» [5, III, с. 685]: «Отвергнувший, чернец богоотступный, / <. > / Наследником наречься Иоанна. / <. > / Украл злодей, чтоб дерзостный бродяга / <...> / Ты ныне, царь уверен в этом, с гневом / <. > / Что слышу, отче патриарх! скажи, / <. > / Всегда обманом преданную чернь. / <. > / Коварен лях, / <. > / Низвергнешь в прах бесстыдного лжеца.
- / <.> / И с буйной ратью казаков донских. / <.> / Ты наконец мне мщенье ниспослал! / <. > / Исторгнута невинность дланью божьей!» [4, с. 381 - 385]. Отметим, что в тексте подлинника Шиллером использованы архаичные, разговорные лексемы, возможность передачи которых тесно связана с особенностями русского языка, не всегда имеющего необходимые лексические соответствия; в связи с этим не получили у Павловой адекватной интерпретации немецкие архаизмы drum (разг.) - «поэтому, потому; вокруг этого; за это» [6, с. 289], der Heerzug (воен. устар.) - «поход» [6, с. 603].
В переводе значительно увеличено число эпитетов, характеризующих лжецаря, причем Павлова, отказываясь от характерного для ее индивидуально-переводческой манеры стремления к «смысловому сглаживанию» (опусканию оценочных, а также грубых слов), усиливает негативное впечатление от облика Димитрия, представленного в немецком оригинале наглым, дерзким, смелым, истинным («Der dreiste Gaukler rühmt sich deines Bluts / <...> / Nicht dulden, dass ein frecher Abenteurer / <. > / Beglaubigt sich der kecke Abenteurer / <...> / Der wahre Zar, der rechte Erbe kommt» [3, V, с. 547 -550]), а в русском переводе - богоотступным, коварным, дерзостным, бесстыдным, смелым, истинным, чужим, безвестным («Отвергнувший, чернец богоотступный, / <.> / Нарушив мир, коварный воевода / <.> / Украл злодей, чтоб дерзостный бродяга / <.> / Низвергнешь в прах бесстыдного лжеца.
- / <...> / И где ж теперь тот смелый самозванец? / <...> / Царь истинный, и требует отчета! / <. > / Не примешь беззаконника чужого; / <.> / Чем доказать пришлец безвестный может» [4, с. 381 - 384]). Синонимичный ряд в русском тексте представляет Димитрия человеком, изначально знавшим о своей непричастности к царскому престолу, об отсутствии в его жилах царской крови: чернец, наследник Иоанна, лжецарь, бродяга, хищник, беззаконник, пришлец, сын Иоанна, обманщик, лжец, самозванец, мщенье, царь, невинность, опора. В немецком подлиннике «Димитрий убежден в том, что он действительно имеет право на престол, он полон благородных стремлений, хочет воспользоваться этим правом для того, чтобы освободить русский народ от нелюбимого царя, уничтожить крепостное право и даровать народу свободу» [1, с. 393], и потому в синонимичном ряде преобладают лексемы, лишенные сколько-нибудь значимой негативной окраски: наглец, злодей, отступник, фокусник, сын Ивана, авантюрист, кровь помеси, головешка, обманщик, месть, потомок Рюрика, царь, невинность, царевич, мстящий.
И в тексте Шиллера, и в его русском переводе присутствует образ креста («Ein goldnes Kreuz, belegt mit neun Smaragden» [Золотой крест покрыт девятью изумрудами] [3, V, с. 548] - «Крест золотой, каменьями драгими» [4, с. 382]), символизирующий в различных культурах высшие сакральные ценности - плодородие, бессмертие, жизнь, а также актуализирующий идею центра и исходящих вовне направлений, в отличие от круга и квадрата, которые наделяются значением отграничения внутреннего пространства. Используя образ креста как сокровища, передаваемого по царской крови, Шиллер как бы между строк говорит о бессмертии царского рода, причем носитель креста оказывается тем центром, который распространяет по миру лучи света. Введение Шиллером подобного образа служило косвенным подтверждением того, что Лжедмитрий верил в свою богоизбранность, способность принести лучшую жизнь русскому народу, распространить свет среди русских людей. Павлова, сохранив образ креста, стерла его подтекстовое значение; в ее переводе крест - всего
лишь сокровище, принадлежащее царскому роду и своим наличием у человека обосновывающее его причастность к семейству царя. Можно предположить, что речь идет о христианском кресте, то есть о кресте Голгофы, который отражает три христианских добродетели: высшую веру, надежду и милосердие. Вера и надежда, следуя содержанию шиллеровской трагедии, находят отражение в ожиданиях матери и в ее вере в жизнь сына: «Doch seine Asche sah ich nie. Ich glaubte / Der allgemeinen Stimme seinen Tod / Und meinem Schmerz. Der allgemeinen Stimme / Und meiner Hoffnung glaub’ ich jetzt sein Leben» [3, V, с. 551] [Все же его праха я не видела. Я верила / Всеобщему голосу его смерти / И моей боли. Всеобщему голосу / И моей надежды: я верю сейчас в его жизнь]. О гуманности, милосердии к своему народу взывает к царице Иов, но Марфа говорит лишь о своем горе и о своих личных тяготах: «Das treue Herz der Reußen führt er irre, / Und reizt sie auf zu Abfall und Verrat. / <...> / Drum wünscht der Zar, dass du den Wahn des Volks / Zerstreust, wie du allein vermagst. Ein Wort / Von dir, und der Betrüger ist vernichtet» [3, V, с. 548 - 552] [Верное сердце Руси он приводит к заблуждению, / И они вызывает на отход и измену. / <...> / Поэтому царь желает, что ты иллюзию народа / Рассеивает, как ты только можешь. Слово / К тебе, и обманщик уничтожен] - «И, сказкой православных ум смущая, / Измену поджигает и мятеж. / <...> / Отечеству всему / Ее окажешь ты: спасаешь царство / От бедствия войны, сказавши правду» [4, с. 382 - 386].
При воссоздании образа креста Павлова использует эпитет «осыпанный» («Крест золотой, каменьями драгими / Осыпанный, - и лжет обманщик дерзкий» [4, с. 382]). Семантика слова «осыпанный» (от осыпать - «посыпать со всех сторон чем-л., обсыпать; густо покрыть чем-л., усеять, усыпать» [5, II, с. 660]) несет в себе значение множества, в данном случае -большого количества камней. В оригинальном тексте, напротив, полностью отсутствует значение множества и царского изобилия, вводится конкретная символическая цифра - 9: «Ein goldnes Kreuz, belegt mit neun Smaragden» [3, V, с. 548] [Золотой крест покрыт девятью изумрудами]. Неслучайно Шиллер использовал именно число 9, являющееся символом неуничтожаемой материи: для него важно подчеркнуть, что царскую кровь невозможно уничтожить, и потому в рамках именно шиллеровского художественного воспроизведения историкосоциальных фактов эпохи Смуты возможно уцеление Димитрия, царского потомка, и его новое появление в жизни русского народа. Девять - также число разрушения и войны, что и несет вместе со своим появлением Лжедмитрий и чего так боится царь, обращающийся к Марфе посредством Иова. Число 9 служит и символом иерархии, в соответствии с которой выведены все девять действующих лиц трагедии, среди которых первым назван Димитрий, стремящийся на высшую ступень иерархии. В Библии упоминается о девяти ликах ангелов, поэтому в христианской религии девятка - ангельское число; в свете сказанного становится понятной символика слов Марфы, называющей Лжедмитрия невинностью и выкрикивающей о дне восстановления справедливости Лжедмитрием, ниспосланным ей небом: «Der Wiederherstellung. Der Himmel zieht / Aus Grabes Nacht die Unschuld an das Licht. / <. > / Den mir der Himmel rächend hat geboren» [3, V, с. 551 - 554] [Восстановление. Небо поднимет / Из могильной ночи невинность на свет. / <. > / Для меня небо родило мстящего]. Переводчицей переданы эти стихи, однако значение ангельской невинности утрачено в виду исключения из текста перевода Павловой самого числа 9 с его подтекстовой семантикой, дополнившей образ Димитрия чертами невинности; в итоге реплика Марфы звучит у Павловой иначе - более жестко, грубо, остро: «Пришел день мести, / Восстановленья день! Из ночи гроба / Исторгнута невинность дланью божьей! / <...> / Рожденного мне правосудным небом» [4, с. 385 - 387].
Следует отметить, что в русском переводе Павловой мотив религиозности усиливается посредством переноса элемен-
та христианской религии на толпу («И, сказкой православных ум смущая» [4, с. 382]), которая, к тому же, названа словом «чернь», имеющим в «Словаре русского языка» помету «презрительное» [5, IV, с. 668]: «Всегда обманом преданную чернь» [4, с. 382]. Размышления о православной черни не отвечали духу подлинника, в котором выражено восхищение духом народа, не сломленного эпохой Смутного времени XVII
в. на Руси, о чем свидетельствует используемый немецким поэтом лексический ряд - души, народ, верное сердце Руси.
Не менее значимое расхождение немецкого оригинала и русского перевода можно видеть в обращении Марфы к Иову,
- активный сподвижник Бориса Годунова, первый патриарх Московский и всея Руси, в духе немецких католических традиций, назван Шиллером архиепископом, с чем не могла смириться Павлова: «Was hör’ ich, Erzbischof? Ist’s möglich?» [3, V, с. 548] [Что слышу я, архиепископ? Это возможно?] - «Что слышу, отче патриарх! скажи» [4, с. 382]. Вряд ли следует усматривать в этом обстоятельстве стремление Шиллера к уменьшению роли религии в решении государственных вопросов, о чем неоднократно писали исследователи советского времени.
Необходимо отметить еще одно отличие между оригиналом и переводом - Павлова, игнорируя использованное Шиллером традиционно-поэтическое слово «Русь», вводит в текст вольного перевода слово «Россия», имевшее для XIX в. более современное звучание: «Das treue Herz der Reußen führt er irre, / <. > / Das ganze Volk der Reußen und der Polen» [3, V, с. 552] [Верное сердце Руси он приводит к заблуждению, / <.> / Весь народ Руси и Польши] - «Россия вся, вся Польша на меня» [4, с. 386]. Художественное пространство перевода Павловой замыкается городами Москва, Киев, Смоленск, Чернигов, также упоминаются Литва, Польша, Россия. В немецком оригинале, напротив, максимально раздвинуты рамки художественного пространства трагедии, введена лексема «мир», оставшаяся незамеченной переводчицей: «Erklären wirst du laut vor aller Welt, / Dass du ihn nicht für deinen Sohn erkennst» [3, V, с. 548] [Ты перед всем миром будешь громко объяснять, / Что ты не узнаешь в нем своего сына] - «Объявишь ты пред целою Москвою, / Что хищника не признаешь; в объятья» [4, с. 382]. Мир - это образ вечности; с точки зрения вечности Шиллер рассматривает все происходящие события. Иов просит Марфу оставить свой отказ от сына, Лжедмитрия. Признание - отказ, сказанное перед всем миром, внесенное в исторический цикл через призму общественной памяти, более весомо в сравнении со словами, произнесенными лишь перед Москвой. Заменив упоминание о «мире» упоминанием о «Москве», Павлова уменьшила весомость положительного ответа Марфы на просьбу Иова, приглушила значимость выбора, вставшего перед царицей: возможность отказа от родного сына, занесенная в мировую вечность, в мировое достояние людей, способны болью и тяжестью лечь на ее сердце и душу. Следствием всего этого оказывается использование переводчицей слова «ныне» при описании речевого давления Иова на Марфу, оказавшуюся перед принятием решения: «Ты ныне, царь уверен в этом, с гневом / Бессовестный обман изобличишь» [4, с. 382].
Лексема «ныне», употребленная в русском переводе, напрямую соотносила с конкретной эпохой готовность Марфы изобличить Лжедмитрия, что не соответствовало оригиналу, в котором события представали в будущем времени как объективно раздвигавшие пространство произведения, подчеркивавшие значимость решения Марфы, его мировую весомость в рамках как настоящего, так и будущего времени: «Du wirst nicht fremdes Bastardblut ernähren / An deinem Herzen, das so edel schlägt; / Du wirst, der Zar erwartet es von dir» [3, V, с. 547] [Ты не будешь вскармливать кровь помеси / В твоем сердце, что так благородно бьется; / Ты будешь, царь ожидает от тебя].
Шиллеровский образ царицы противоречив, в нем одновременно сочетаются нерешительность (особенно наглядная в
реплике, содержащей лексему «пожалуй», выражающую «допущение, возможность чего-либо» [5, III, с. 234]: «Wie weit sein Arm trifft, hab’ ich wohl erfahren» [3, V, с. 547] [Как далеко его рука поражает, я могу, пожалуй, узнать]) и сила духа. У Павловой образ Марфы, напротив, однопланов; царица тверда духом, готова мужественно противостоять Борису Годунову, решительна в реализации задуманного и желаемого мщения. Павлова лишает речь Марфы вводных слов с семантикой слабости, колебания: «Что от него спастись нельзя, я знаю» [4, с. 381]. Созданный Шиллером образ царицы лишен коварства, переполняем желанием мщения лишь по правосудию; шилле-ровская Марфа - обиженная мать, которая сомневается в противостоянии действующему царю и в тоже время желает отомстить за принесенные ей обиды. Образ царицы, представленный русской переводчицей, исполнен коварством, склонностью к интригам, - посредством Лжедмитрия Марфа пытается вновь прийти к власти, причем самого Лжедмитрия она воспринимает не как сына, а как орудие для решения собственных проблем.
В структурном плане немецкий подлинник и русский перевод предельно схожи. В отдельных случаях у Павловой возникали трудности при сохранении структуры предложений и лексико-синтаксической сочетаемости слов, обусловленные необходимостью перевода немецких существительных, род которых не совпадал с родом их русских эквивалентов, например, die Erfindung (ж. р.) и изобретение (ср. р.) («Der schändlichen Erfindung widersprechen, / Mit dem gerechten Zorn, den sie verdient» [3, V, с. 548] [Которого позорное изобретение противоречит, / Со справедливым гневом, который она заслужила]), die Rettung (ж. р.) и спасение (ср. р.) («Die Rettung von mir stoßen, die mir Gott» [3, V, с. 551] [Спасение меня свергнет, которую мне Бог]), die Stimme (ж. р.) и голос (м. р.) («Er kann mich töten; meine Stimme kann / <...> / Dass sie nicht mächtig durch die Welt erschalle» [3, V, с. 554] [Он может умертвить меня; может мой голос, / <. > / Что она не сильно раздавался сквозь мир]). Категориальные родовые формы русского и немецкого языков тесно связаны с сочетаемостью слов в рамках словосочетаний, предложений; различия в степени зависимости грамматико-синтаксической сочетаемости существительных в русском и немецком языках от их родовой принадлежности отражают наиболее характерные особенности функционирования категории рода в языках анализируемых текстов и порождают соответствующие трудности в переводческой деятельности.
Вторым фактом обращения Павловой к творчеству Шиллера стал осуществленный в 1848 г. без указания на оригинал перевод фрагмента шиллеровской песни «Das Lied von der Glocke» (1799), включенный в роман «Двойная жизнь» с целью отражения восходящих к философии Платона и Ф.-В.Шеллинга романтических представлений о двойственности человеческой природы и жизни. Использование Павловой отрывка из именно этого лирического произведения вряд ли можно считать случайным, - «Двойная жизнь» связана с традициями немецких романтиков, разоблачает меркантилизм и бездушие светского общества; подобные прогрессивность и филистерство были характерны и для «Das Lied von der Glocke», одного из самых известных стихотворений Шиллера философско-культурной тематики. В избранном для перевода фрагменте, интерпретация которого затруднена в виду частой смены размера и ритма, Шиллером восхваляется размеренная мещанская жизнь, звучат разочарование в светском обществе и мысли о необходимости примирения с действительностью («философия примирения»). По мнению Шиллера, времена эстетического бунта против прозы жизни прошли, наступила эпоха практического построения общественных отношений, выбор которых обусловлен не желаниями конкретных людей, а историческим развитием человечества, процессами чередования культур и постоянного поступательного движения.
Поэтическая сила «Das Lied von der Glocke» объясняется гармонией содержания и формы, сложностью синтаксического построения, раскрытием социальных проблем через призму природного мира, проведением ассоциативных параллелей между повседневной земной жизнью и небесным бытием в его христианском восприятии. В структурном плане русский текст Павловой очень схож с интерпретируемым фрагментом немецкого подлинника, - он включает в себя 22 стиха, первые два из которых соединены смежной мужской рифмой (аа), а прочие - перекрестной мужской и женской рифмами (баба).
Центральным в описании становится образ колокола, вылитого, согласно оригинальному произведению, рукою мастера для высшего предназначения: «Und dies sei fortan ihr Beruf, / Wozu der Meister sie erschuf!» [3, V, с. 182] [И это отныне её призвание, / Для чего мастером она сколочена!]. В переводе Павловой о создании колокола человеком не упоминается вовсе («И будь отныне таково / Предназначение его» [4, с. 246]), более того, павловский колокол славит не земного мастера, а творца вселенной, что противоречит тексту Шиллера: «Die ihren Schöpfer wandelnd loben» [3, V, с. 182] [Ее творца хвалить бродяще] - «Пусть славит он творца вселенной» [4, с. 246]. Русская переводчица, основываясь на философско-культурных параметрах, исключает возможность создания земным существом предмета, несущего высшее благо, служащего священными устами небесного свода; поэтому Павловой и опущен элемент земного в создании священного.
В осмыслении Павловой отрывка из стихотворения Шиллера мотив святости усилен, что связано с акцентированием внимания на высшем предназначении колокола, на том, что лишь священное имеет власть над всем и это священное вещает миру посредством колокола, ср.: «Soll eine Stimme sein von oben, / <...> / Nur ewigen und ernsten Dingen» [3, V, с. 182] [Должен быть голос наверху, / Только вечные и серьезные дела] - «Пусть будет свыше глас священный, / <.> / Лишь то, что свято, что всевластно» [4, с. 246].
В оригинальном тексте «Песни о колоколе» присутствует образ судьбы («складывающийся независимо от воли человека ход событий, стечение обстоятельств; участь, доля, жизненный путь; история существования, развития чего-либо» [5, IV, с. 302]) - «Dem Schicksal leihe sie die Zunge» [3, V, с. 182] [Судьбе она одалживает язык], причем символический колокол не только несет человечеству и благие и печальные вести, сообщает о событиях, но и определяет ход истории. В русской интерпретации речь идет уже не о судьбе, а о роке («судьба, обычно злая, грозящая бедами, несчастьями» [5, III, с. 728]), из чего можно решить, что святое - не всегда благое для людей; колокол у Павловой гласит только святое и в тоже время служит року: «Лишь то, что свято, что всевластно, / Гласи он медным языком; / <...> / Да будет он глаголом рока» [4, с. 246]. Звон павловского колокола определен образом рока, и потому его вести печалью отражаются в душах и сердцах людей.
Следует отметить иные лексические отличия текстов оригинала и русского перевода. Например, Шиллером использована лексема «Himmelszelt» («небесный шатер»), интерпретирующаяся Павловой как «небесный объем»: «Soll sie im blauen Himmelszelt» [3, V, с. 182] [Она должна в голубом небесном шатре] - «Там средь небесного объема» [4, с. 246]. Используя лексему «объем», Павлова подчеркивала всю всеохватность неба, святого небесного величия, среди которого колокол подобен песчинке, говорящей языком рока; антитеза «земля -небо», «священная высота - грешный низ» выражена в подлиннике менее явственно, нежели в вольном переводе Павловой: «Hoch überm niedern Erdenleben / Soll sie im blauen Himmelszelt» [3, V, с. 182] [Высоко над низкой земной жизнью / Она должна в голубом небесном шатре]. Небо в немецком оригинале представляет собой не всеохватывающую священную власть, а навес над мирной земной жизнью; той самой жизнью, которую нужно оберегать и которую страшит всемогущая власть рока.
Подчеркивая грешность, низменность людей, земного существования их душ в величественном мире, Шиллер использовал лексему «Erdenleben» («земная жизнь»): «Hoch überm niedern Erdenleben» [3, V, с. 182] [Высоко над низкой земной жизнью]. В переводе Павловой говорится уже не о земной жизни, а в целом о земле («Высоко над землей взнесен» [4, с. 246]), что указывает на всеобщую грешность пространства, находящегося вне небесного объема. Грешность земной жизни, человеческой и природной, определившаяся самим местом ее нахождения, акцентирована у Павловой и посредством отмеченного выше усиления шиллеровской антитезы «земля - небо», «священная высота - грешный низ».
При описании положения колокола между двух миров Павлова использовала лексему «граничить», не в полной мере соотносимую с «grenzen» («соприкасаться») немецкого подлинника, ср.: «Und grenzen an die Sternenwelt» [3, V, с. 182] [И соприкасаться со звездным миром] - «И с миром звезд граничит он» [4, с. 246]. Лексема «граничить» в «Словаре русского языка» толкуется как «быть смежным территориально; иметь общую границу; перен. быть близким к чему-либо, доходить до чего-либо» [5, I, с. 343], а лексема «соприкасаться» - «находясь в непосредственной близости, касаться друг друга; перен. иметь отношение к чему-либо, быть связанным с чем-либо» [5, IV, с. 199]. Павловский колокол граничит с миром звезд, с небесным миром; отлитый для людей и вещающий людям рок, он не может существовать среди небесных светил, не может относиться к элементам святости неба, так как является частью земной жизни. В подлиннике колокол не просто граничит, а соприкасается с небесным миром, с миром звезд; он не только издает судьбоносный священный звон, но и сам является элементом священного неба. Подтекстом священной значимости шиллеровского колокола является доказательство преимущества и весомости перед небом филистерского труда, - обычный мещанин может сотворить вещь, которая соединит его с Богом. Именно в этой части своего лирического произведения Шиллер реализует «философию примирения», восхваляя труд и проповедуя мещанскую жизнь. Означенный подтекст интерпретируемого отрывка Павловой не был до конца осознан.
В свой перевод Павлова вводит архаичное субстантивированное прилагательное «подлунное» в значении «Земля, Вселенная» [5, III, с. 197], соответствующее субстантивированному прилагательному «Irdische» («земное») оригинального текста: «Daß alles Irdische verhallt» [3, V, с. 182] [Что все земное затихает] - «Что все подлунное пройдет» [4, с. 246]). Используя лексему «подлунное», русская переводчица вновь говорила о разделении мира, проводила грань между святым небом и всем тем, что находится вне его пределов. Небо свято, вечно, объемно, всевластно; поднебесное, подлунное, напротив, грешно и тленно, а потому непременно придет к своему предначертанному небом концу.
Следует обратить внимание на несоответствие грамматического рода немецкого существительного «die Glocke» (ж. р.) и рода эквивалентного ему русского существительного «колокол» (м. р.), вызвавшее существенные трудности у интерпретатора, поскольку у Шиллера лексемы, зависимые от «die Glocke» или управляемые этим словом, согласуются с ним в форме женского рода; именно поэтому в тексте оригинала при описании колокола нередко используются местоимения «sie», «ihr» («она», «ее»), суффикс -in, характерный в немецкой грамматике для женского рода: «Und dies sei fortan ihr Beruf, / Wozu der Meister sie erschuf! / <...> / Soll sie im blauen Himmelszelt / Die Nachbarin des Donners schweben / <. > / Die ihren Schöpfer wandelnd loben / <. > / Sei ihr metallner Mund geweiht, / <. > / Berühr im Fluge sie die Zeit, / Dem Schicksal leihe sie die Zunge / <. > / Begleite sie mit ihrem Schwunge / So lehre sie, daß nichts bestehet» [3, V, с. 182] [И это отныне её призвание, / Для чего мастером она сколочена! / <...> / Она должна в голубом небесном шатре / Соседкой грома витать / <...> / Ее творца
хвалить бродящее / <.> / Ее металлические уста посвященные, / <.> / Касается в полете она времени, / Dem Schicksal leihe sie die Zunge, / <.> / Провожает она с ее взмахами / Так учит она, что не преодолеет].
И в тексте подлинника, и в русском переводе колокол выступает не только пророком, но и учителем: «So lehre sie, daß nichts bestehet» [3, V, с. 182] [Так учит она, что не преодолеет]
- «Да учит он, что все не вечно» [4, с. 246]. Условнометафорический образ учителя, сотворенный, согласно оригиналу, самим человеком и одобренный небесами, гласит святые истины, сообщает людям о наказаниях, ниспосланных свыше, о роке, о судьбе, что в свою очередь порождает духовную несвободу людей, живущих на бренной земле. Несвободен и сам павловский колокол, который гласит только то, что святым небом передано земным жизням: «Лишь то, что свято, что всевластно, / Гласи он медным языком» [4, с. 246]; в оригинале, напротив, колокол, располагая относительной свободой, одалживает свой медный язык судьбе, предопределенному ходу событий: «Dem Schicksal leihe sie die Zunge» [3, V, с. 182] [Судьбе она одалживает язык].
Как и в переводе фрагмента из «Димитрия», Павлова вновь отказывается от использования характерных для ее творчества приемов абстрактизации конкретной лексики. В частности, она называет конкретный металл, из которого вылит колокол - медь: «Гласи он медным языком» [4, с. 246]); у Шиллера в данном случае описание ограничено упоминанием о «металлических» устах колокола: «Sei ihr metallner Mund geweiht» [3, V, с. 182] [Ее металлические уста посвященные]. Говоря о меди, русская переводчица вносит в художественную интерпретацию элемент музыкальности, поскольку собирательное значение, определяющее слово «медный», - «медные (преимущественно духовые) музыкальные инструменты» [5, II, с. 244]. Тем самым Павлова подчеркивает противоречие в самом существовании колокола: трагичные пророчества издаются посредством музыки, которая в подлунном мире воспроизводится духовыми музыкальными инструментами и воспринимается благоговейно людьми в благоприятной обстановке. В оригинальном тексте мотив музыкальности колокола, наслаждения издаваемыми звуками, отсутствует.
В целом отметим, что при интерпретации песни Павлова сделала для себя приоритетным воссоздание содержательной стороны авторского замысла, однако и принцип формального соответствия ею не игнорируется; отдельные расхождения подлинника и перевода, отмеченные выше, свидетельствуют о максимально возможной приближенности ее интерпретации к оригинальному тексту.
В 1864 г. Павлова, уже постоянно живя в Германии, в третий раз обратилась к творчеству Шиллера, причем ее внимание привлекло одно из самых значительных драматических произведений немецкого автора - историческая трагедия «Wallensteins Tod» («Смерть Валленштейна»), представившая яркий образ полководца XVII в. Альбрехта фон Валленштейна, герцога Фридландского и Мекленбургского, имперского главнокомандующего в эпоху Тридцатилетней войны, погибшего в результате заговора. По наблюдению С.В. Тураева, в трагедии Шиллера была дана, главным образом, психологическая характеристика полководца, тогда как вопросы, связанные с характером его политических целей, не рассматривались [7, с. 382]. Вероятно, именно это обстоятельство и привлекло Павлову, всерьез интересовавшуюся в те годы проблемами человеческой психологии. Ее перевод стал несомненной удачей, о чем, в частности, писал А.К. Толстой 7 июня 1864 г.: «Перевод - верх совершенства; мне доставило истинное удовольствие сравнить его с оригиналом...» [8, с. 163]. А.К. Толстой был тем человеком, что связывал поэтессу с родиной, помогал продвижению в России многих ее произведений. Однако в случае со «Смертью Валленштейна» и его возможностей и влияния оказалось недостаточно - процесс публикации перевода существенно затянулся. 4 октября 1866
г. Б.М. Маркевич сообщал редактору «Русского вестника»
М.Н. Каткову: «Каролина Павлова прислала мне через
А.Толстого перевод свой «Смерти Валленштейна». Она просит за него 1000 талеров и желала бы продать его вам. Рукопись у меня; если вы согласны приобрести ее за эту сумму, напишите, я пришлю тотчас. В противном случае я ее передам в новый журнал «Всемирный труд», издаваемый Ханом, который уже засылал ко мне с этим предложением» [цит. по: 9, с. 582]. Однако М.Н. Катков отказался от публикации трагедии, причем сделал это, очевидно, из идейно-политических соображений, поскольку издание пьесы, проникнутой сочувствием к человеку, изменившему королю, могло быть неоднозначно воспринято в свете недавнего покушения на императора Александра II, совершенного Д.В. Каракозовым. Павловой пришлось вносить в свой перевод определенные коррективы, причем эта работа сопровождалась параллельным редактированием выполненного поэтессой перевода на немецкий язык трагедии А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» [10, с. 44]; и только в 1868 г. перевод шиллеровского произведения был в полном объеме опубликован.
Впрочем, лучший из фрагментов перевода (монолог Тэк-лы из четвертого действия трагедии), проникнутый личными эмоциями, связанными со смертью в 1864 г. бывшего мужа переводчицы Н.Ф.Павлова, соотносимый с ее обидой на судьбу, разочарованием в супружеской любви, мастерски раскрывший мотивы беспощадного рока и видимого счастья, увидел свет несколько ранее - в 1867 г. Воссоздавая оригинал, Павлова сохранила и первые пять тонических стихов, и перекрестную мужскую и женскую рифму остального текста (баба), однако при этом несколько расширила перевод, внеся в него дополнительный стих (в подлиннике 26 стихов, в переводе - 27), иначе интерпретировала ремарку, сопровождавшую воссозданный поэтический фрагмент.
В ремарке, сопровождавшей монолог героини, Шиллер обозначил ее страх, не описав его внешнего выражения: «Sie sinkt hier in Nachdenken und fährt dann mit Zeichen des Grauens auf» [3, IV, с. 193] [Она погружается здесь в размышления и потом продолжает с признаками страха]; русская переводчица конкретизировала состояние Тэклы, употребив лексему «содрогание», как бы подчеркнувшую, что страх героини выразился в «судорожном движении, дрожи (от боли, отвращения, ужаса)» [5, IV, с. 182]: «Она задумывается и потом продолжает с содроганием» [4, с. 388].
При воссоздании образа идеального мира Шиллер использовал численное обозначение «тысяча» («Sie war von tausend Sonnen aufgehellt» [3, IV, с. 193] [Она прояснилась тысячью солнц]), которому Павлова не придала особого смысла, интерпретировав его как описание множества: «Сиял простор лучами без числа» [4, с. 388]. Вместе с тем тысяча - число законченности, полноты; это эсхатологический символ - 1000летнее царство Христа со святыми, число конца света, искупления грехов и загробной жизни, символически определяющее судьбу вселенной. Исходя из подобного понимания символики числа, можно говорить, что увиденное Тэклой во сне -жизнь после смерти. Мотив воссоединения в загробной жизни подкрепляется у Шиллера словосочетанием «неба счастье», под которым подразумевается загробный рай. Павлова предельно точно передала содержание монолога Тэклы, использовав сочетание «счастье рая», однако тема смерти и мотив загробной жизни оказались все же ослабленными, ср.: «Mein erst Empfinden war des Himmels Glück» [3, IV, с. 193] [Мое первое чувство было неба счастье] - «И первым чувством было счастье рая» [4, с. 388].
Для подтверждения того, что Тэкла в своем сне попала в рай, а не в другую часть загробного мира, немецким автором были использованы словосочетания, характеризовавшие радости идеального бытия, например, guter Engel [добрый ангел], des Lebens Gipfel [вершине жизни], klösterlichem Zagen [монашеской робостью]: «Die ich betrat mit klösterlichem Zagen, / <. > / Ein guter Engel schienst du hingestellt, / <. > / Schnell auf des Lebens Gipfel hinzutragen» [3, IV, с. 193] [В который я вступила с монашеской робостью, / <.> / Добрый ангел, ты расположено светишь, / <...> / Быстро добавили носить на
вершине жизни]. В интерпретации Павловой использованы лексемы, допускающие двоякие толкования, - их значение можно соотнести и с областью рая, и с частью какого-то другого мира - иное бытие, добрый гений, робкая, тревожный мир: «В тревожный мир я, робкая, вошла, / У входа ты стоял как добрый гений; / <...>/ Меня ты взнес в иное бытие» [4, с. 388]. Подобную двойственность можно объяснить неполным осмыслением темы смерти и мотива загробной жизни (рая), положенных в основу монолога Тэклы.
В переводе монолога Тэклы нет многого, что в целом характерно для поэтических интерпретаций Павловой, например, сглаживания и нейтрализации лексики подлинника, «приукрашивания» лексики оригинального текста. Более того восприятие некоторых лексем русская переводчица осложняет посредством усиления мрачной тональности описания, даже придания ему определенной резкости: unedler [неблагородный] - постыдном; «<...> Auch für mich ward jener Lorbeerkranz, / Der deine Todtenbahre schmückt, gewunden» [3, IV, с. 193] [Также для меня будет тот лавровый венок, / Твой одр украшает, плетеный] - «<...> Был и мне сплетен венок лавровый, / Который взял в могилу ты свою» [4, с. 388]; «Was ist das Leben ohne Liebesglanz?» [3, IV, с. 193] [Что эта жизнь без блеска любви?] - «Жизнь без любви не стоит сожаленья» [4, с. 388]; «Mich aus der Kindheit fabelhaften Tagen» [3, IV, с. 193] [Меня из детства сказочные дни] - «Из баснословных детства обольщений» [4, с. 388].
Нельзя не отметить неудачное употребление в русском переводе отглагольного существительного «замедленье», соотносимого Павловой с немецким словом «Säumniß» [бездействие]; подобная лексическая замена значительно изменяет семантическую нагрузку стиха. В оригинале под словом «бездействие» понимается полное отсутствие действия («Unedler Säumniß klagen sie mich an» [3, IV, с. 193] [В неблагородном бездействии обвиняют они меня]), в переводе же речь идет о «замедленьи», т. е. выполнении действия с уменьшением скорости: «Винит меня в постыдном замедленьи» [4, с. 387].
В последних стихах русского перевода можно видеть абст-рактизацию лексем подлинника, приводящую к незначительным семантическим расхождениям оригинального текста и его интерпретации, например, den Hufschlag [стук копыт] - ног, auf der Erde [на земле] - на свете: «Und wirft ihn unter den Hufschlag seiner Pferde / - Das ist das Loos des Schönen auf der Erde!» [3, IV, с. 193] [И бросает его под стук копыт коней / Это удел красоты на земле!] - «Его бросает под ноги коней. - / Таков удел прекрасного на свете!» [4, с. 388]. Используя слово «свет» в значении «вселенная», переводчица намеренно расширила художественное пространство, которое вместило в себя и иной мир обитания (рай), причем подтекстом павловских строк стало выражение и рай не безгрешен, т. е. и в рае уничтожается все прекрасное. В тексте подлинника обращает на себя внимание очевидное семантическое несоответствие: Тэкла видит себя во сне в раю, встреча с любимым происходит также в раю, но заключительный стих монолога содержит вывод относительно судьбоносных свершений на земле, тогда как рок судьбы свершился все же в раю. Подобные смысловые расхождения в тексте подлинника не были поняты Павловой, которая, стремясь к максимальной прозрачности описания, утратила многие художественные детали шиллеровского текста.
Вместе с тем, несмотря на выявленные формальные и содержательные расхождения немецких произведений Шиллера и их русских переводов, выполненных Павловой, следует признать, что русская переводчица в значительной мере сохранила внутреннюю атмосферу оригинальных текстов, в которых с особой силой отразились ее собственные эмоции и переживания, обусловленных как обстоятельствами личной жизни, так и общественно-политическими процессами в России. Некоторые отличия в восприятии конкретных реалий окружающего мира вызваны определенным несоответствием русской и немецкой культурных традиций, нашедших воплощение в художественных текстах.
* Статья подготовлена по проекту НК-583(3)п «Проведение поисковых научно-исследовательских работ по направлению «Филологические науки и искусствоведение», выполняемому в рамках мероприятия 1.2.1 «Проведение научных исследований группами под руководством докторов наук» мероприятия 1.2 «Проведение научных
исследований группами под руководством докторов наук и кандидатов наук» направления 1 «Стимулирование закрепления молодежи в сфере науки, образования и высоких технологий» федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы» (госконтракт П379 от 07.05.2010).
Библиографический список
1. Шиллер, Ф.П. Фридрих Шиллер. Жизнь и творчество. - М.: Художественная литература, 1955.
2. Славятинский, Н.А. Последние драмы Шиллера // Шиллер Ф. Собрание сочинений: в 8 т. - М. - Л.: Гослитиздат, 1949. - Т. 5.
3. Schiller, F. Werke : in 5 Bänden. - Berlin-Weimar: Aufbau-Verlag, 1976. - Bd. 4 - 5.
4. Павлова, К.К. Полное собрание стихотворений. - Л.: Советский писатель, 1964.
5. Словарь русского языка : в 4 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. - М.: Русский язык, 1981 - 1984. - Т. 1 - 4.
6. Большой немецко-русский словарь с дополнением. - М.: Русский язык - Медиа, 2008.
7. Тураев, С.В. Творчество Шиллера 1788-1805 годов // История немецкой литературы: в 5 т. - М.: Изд-во АН СССР, 1963. - Т. 2.
8. Толстой А.К.: письмо от 7 июня 1864 г. // Толстой А.К. Собрание сочинений: в 4 т. - М.: ГИХЛ, 1964. - Т. 4.
9. Гайденков, Н.М. Примечания // Павлова К.К. Полное собрание стихотворений. - Л.: Советский писатель, 1964.
10. Файнштейн, М.Ш. «Меня вы называли поэтом.»: Жизнь и литературное творчество К.К. Павловой в ретроспективе времени. - Fichtenwalde: Göpfert, 2002.
Bibliography
1. Shiller, F.P. Fridrikh Shiller. Zhiznj i tvorchestvo. - M.: Khudozhestvennaya literatura, 1955.
2. Slavyatinskiyj, N.A. Poslednie dramih Shillera // Shiller F. Sobranie sochineniyj: v 8 t. - M. - L.: Goslitizdat, 1949. - T. 5.
3. Schiller, F. Werke : in 5 Banden. - Berlin-Weimar: Aufbau-Verlag, 1976. - Bd. 4 - 5.
4. Pavlova, K.K. Polnoe sobranie stikhotvoreniyj. - L.: Sovetskiyj pisatelj, 1964.
5. Slovarj russkogo yazihka : v 4 t. / pod red. A.P. Evgenjevoyj. - M.: Russkiyj yazihk, 1981 - 1984. - T. 1 - 4.
6. Boljshoyj nemecko-russkiyj slovarj s dopolneniem. - M.: Russkiyj yazihk - Media, 2008.
7. Turaev, S.V. Tvorchestvo Shillera 1788 - 1805 godov // Istoriya nemeckoyj literaturih: v 5 t. - M.: Izd-vo AN SSSR, 1963. - T. 2.
8. Tolstoyj A.K.: pisjmo ot 7 iyunya 1864 g. // Tolstoyj A.K. Sobranie sochineniyj: v 4 t. - M.: GIKhL, 1964. - T. 4.
9. Gayjdenkov, N.M. Primechaniya // Pavlova K.K. Polnoe sobranie stikhotvoreniyj. - L.: Sovetskiyj pisatelj, 1964.
10. Fayjnshteyjn, M.Sh. «Menya vih nazihvali poehtom...»: Zhiznj i literaturnoe tvorchestvo K.K. Pavlovoyj v retrospektive vremeni. - Fichtenwalde: Gopfert, 2002.
Статья поступила в редакцию 27.04.11
УДК 801.323+81.1160
Vlavatskaya M.V. CRITERIA DETERMINATION OF THE TYPE OF COMBINATORY DICTIONARY. The purpose of the article is to determine the type of combinatory dictionary according to the facts of the lexicographical analysis of typologies and classifications and find out the criteria on which the compiling of these dictionaries is based. The singled out criteria will further the research of combinatorial properties of words and their lexicographical description.
Key words: combinatory dictionary, collocations dictionary, dictionary typology, combinatorial properties of words.
М.В. Влавацкая, канд. филол. наук, доц. каф. иностранных языков гуманитарного факультета Новосибирского государственного технического университета
КРИТЕРИИ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ТИПА КОМБИНАТОРНОГО СЛОВАРЯ
Цель статьи - по результатам анализа современных словарных типологий и классификаций определить лексикографический тип комбинаторного словаря, а также выделить основные параметры, которые составят основу классификации комбинаторных словарей.
Ключевые слова: комбинаторный словарь, словарь сочетаемости, словарная типология, комбинаторные свойства слова.
Сегодня важной задачей теории лексикографии является описание каждого типа словаря в отдельности и установление лексикографических критериев, соответствующих ему, а также «выработка обоснований и требований соответствия определенного метаязыка тому или иному типу словаря» [1].
Цель статьи - определить, какое место занимают словари комбинаторного типа в современных словарных классификациях и типологиях и, исходя из этого, выявить параметры этих словарей в целях дальнейшего построения классификации словарей комбинаторного типа, которая, в свою очередь, будет способствовать их более детальной категоризации и выделению основных функций.
Комбинаторными словарями называются словари сочетаемости, назначением которых является отражение определённого или определённых типов сочетаемости включённых в него слов, с помощью синтаксических моделей и/или слов-
распространителей, сгруппированных по семантическим характеристикам и иллюстрируемых контекстными примерами [2].
Руководствуясь концепцией, развиваемой в русле педагогической лингвистики [3], необходимо определить и понятие учебный комбинаторный словарь, под которым понимается словарь, дающий систематическое описание синтагматических связей (синтаксических и/или лексико-семантических) наиболее частотных слов конкретного языка. Данные словари могут предназначаться для демонстрации синтагматического потенциала терминологической лексики и для фиксирования несвободных (устойчивых) сочетаний слов, или коллокаций, под которыми понимаются устойчивые словосочетания, обычно образующиеся в процессе изменения значений слов, в результате переосмысления отдельных компонентов сочетания. Основной признак коллокации - сохранение лексического значения одним из компонентов при устойчивости словосочетания в целом, а также отсутствие или ослабление значения образности и эмоционально оценочной нагрузки. К кол-
